Только имя твоё

Ночь опустилась на пустыню как покрывало, легко и бесшумно. Пустыня сама была оплотом тишины и покоя, но с приходом темноты все звуки словно стирались из мира. Летний ветер, днём бродивший вдоль песков утихомирился и больше не качал висевшие на стойках бурдюки с молоком и запечатанные кувшины с жиром для ламп. Затихли и утробные, вялые на жаре, разговоры верблюдов. Старый бедуин спал в глубине шатра, укрывшись шерстяным одеялом. А молодой уснуть не мог. Адиль Бадави, названный сын старого кочевника Али, сегодня мучился бессонницей. Уставшее тело и разум, просили отдыха, но сон не шёл. Ему было душно. Жарко ему было. Тесно ему было. В груди, где прежде спокойно и холодно билось его сердце, теперь оказался целый пиротехнический склад, который посылал фейерверки и заряды во все части молодого тела, без его на то воли. Словно где-то вне его находился тайный предводитель, который отдавал ментальные приказы и один из снарядов отправлялся в живот, и там становилось горячо и тесно, или в руки, и по ним словно проходился ток или в горло, от чего он говорил не своим голосом или в глаза, и тогда он не мог отвести взгляда от… от Ясмин. Вот и сейчас образ этой девушки навязчиво вставал перед ним. Он закрыл глаза глубоко вздохнув, пытаясь отогнать это наваждение, такое же как иллюзия оазиса в жаркий день, но оно только чётче отпечатывалось под веками. Загорелая оливковая кожа, здоровый румянец, глаза зелёные как листья колонцита в самый жаркий день, чистые и ясные, умевшие смотреть с вызовом и любопытством, с возмущением и с благодарностью, с гордостью и со смущением… Он вспомнил её взгляд, когда отец рассказывал о своей давней беде и обретении сына, а она поглядела на Адиля думая, что он не видит. Но он поймал этот взгляд в отражении зеркала висевшего рядом. Как же он был горд заметив этот взгляд - заинтересованный, смущённый, любопытный и изучающий одновременно. «Попалась!» - думал он. Всё оказалось проще, чем он ожидал. - С ним тяжело, - с теплом произносил отец. - Он спокоен и умеет находить аргументы… - Надеюсь, эти аргументы справедливые, - тут же парировала девушка, однозначно рассчитывая, что он, Адиль, заметит это и снова вступит с ней в диалог, больше похожий на обмен колкостями. Какая же она колючая! «Какая же она красивая!» - думал он уже позже, когда Надим, послушный воле Адиля чуть не скинул возмущённую принцессу. Вот она наклоняется на спине верблюда, того глядишь свалится. Вот его рука подхватывает её и он чувствует как она напрягается… Всё было хорошо до этой минуты. А потом что-то пошло не так. Он даже кожи её не коснулся, но из её предплечья прямо ему в ладонь, устремилась молния и с током крови помчалась к самому сердцу. Кольнула, как тонкая игла. Быстро. Остро. Больно. И она смотрит на него этими своими глазами - распахнутыми, удивлёнными, с немым вопросом в них, так, будто тоже почувствовала. Что она хотела спросить? Адиль бы многое отдал, чтобы узнать. Это был единственный вопрос, что она не задала. Потом их было много. - Ясмин, - тихо выдыхает он. Словно если сказать вслух, её образ вместе со словами покинет его и вслед за ветром растает в пустыне… - Зулейка? Это ты? - тихо произносит девушка, приоткрывая дверь и выглядывая. В коридорах тихо. Ничьих шагов, ни голоса, ни скрипа. В преддверии знаменательного дня, Зулейка ушла пораньше и оставила девушку одну. А ей хотелось, чтобы кормилица осталась и прочла ей какую-нибудь сказку о любви. Расчесала ей волосы и пообещала, что завтра они непременно пойдут на старый рынок… Но Зулейка ушла и девушка осталась в комнате одна. С тех пор прошло больше часа. Кормилица, наверняка, уснула. И Лейла после долгого дня давно дремлет в комнате для прислуги. Отец? Он так желал этой свадьбы. Спал ли он сейчас? Она не знала. Вот уж точно не мучился без сна, как она. Весь дом был погружён в тишину. Но ведь кто-то звал её. Она слышала это тихое «Ясмин», словно летний ветер выдохнул в раскрытое окно и запутался в занавесках. Но ветер не дышит и людей по имени не зовёт. Неясная тоска охватила Ясмин. Она вспомнила сегодняшний день - день её свободы, с таким трудом добытый у отца. День, когда она впервые поняла, что и правда… Нет-нет, даже от мыслей об этом грудь сжималась железным обручем и становилось тяжело дышать. А вместе с тем, что-то томительно-сладкое поселилось под рёбрами, от чего всею ею неожиданно овладевала то слабость, то внезапная радость, то странная робость и… какое-то удивительное предвкушение, прежде ей не ведомое. И всё это было связано с одним единственным человеком. Ясмин вернулась в комнату, прикрыла дверь. Села у самой стены, прислонилась к ней и запрокинула голову, так чтобы было видно распахнутое окно и вершина минарета, и кусочек ночного неба, и развалившегося на боку на подоконнике верного друга - плюшевого верблюда… «Да что со мной такое в конце, концов!» Почему и верблюд и небо и даже минарет, всё это, весь окружающий мир отзывается в ней одним коротким словом - именем!?? Она ведь завтра выходит замуж. За Мустафу! Он замечательный человек и самый славный друг и он понимает её, и увезёт от мрачного отца и из этой золотой клетки. И она могла бы быть счастлива с ним! Ведь могла бы? Словно сердце своё спрашивает. А оно отвечает голосом, таким знакомым: - Так оставайся. Оставайся со мной… Было страшно допустить мысль, что если бы он правда ей это предложил, если бы позвал за собой в свою волшебную пустыню, если бы предложил бежать с ним… О, Всевышний! О чём она только она думает!? Она чуть было не обманулась в его намерениях и всё-таки продолжает думать о нём. Ясмин прячет глаза в ладонях и прижимает холодные пальцы к горящим щекам. Она такая глупая! А он такой невозмутимый. Такой спокойный. Такой… «Адиль» - её губы шевелятся, беззвучно. Словно, если произнесёт вслух, то лишится этой тайны, и все на свете узнают, что она чувствует.