***
Но так было невсегда, Сяо Чжань все ещё отчётливо помнит, как отец, Кузен Йошимура, тыкал его лицом в человеческое тело, крепко держа его за шею рукой и не давая отстраниться, а сам он плакал от голода и нежелания есть себе подобного, плакал и слышал, что он, отец, плачет тоже, но не отпускает и выдыхает со свистом: "Ешь. Я не позволю тебе умереть". А потом отец ушёл. Он просто однажды делся куда-то, как и все его вещи, кроме какой-то потрепанной тетрадки. Сяо Чжань думал сначала, что следователи нашли и убили отца, или что теперь тот сидит в "Кохлее" и ждёт своего приговора. Он сидел в их скромной, серой квартире, давясь слезами, не сдерживая рыданий, прижимая к себе ту тетрадь, понимая, что он сломан внутри, что все пойдёт по наклонной. Тогда Сяо Чжань впервые сам убил человека и ел, рыдая, запихивая в рот куски тела, пялясь в рваную рану нечитаемым взглядом. И вот таким его нашёл непонятный мужик в маске, закрывающей нижнюю часть лица, представившийся Татарой. Он был высоким, статным, мощным и абсолютно точно гуль. Сяо Чжань хлопал глазами, весь перемазанный в крови и слезах, и не понимал ровно ничего. Тогда Татара нахмурил брови: — Кузен Йошимура, он... Он не может позаботиться о тебе. Ты должен идти со мной. Значит, отец... бросил его? Значит, все его речи, все его заветы о незыблемости привязанности и любви, о необходимости мира между людьми и гулями, о том, что убийства — боль для всех, это... ложь? Отец соврал ему о том, что они всегда будут вместе, что он защитит Сяо Чжаня, значит, и здесь солгал? Но как теперь жить? Как быть, если отец отказался от него? Если его мир рухнул? Татара ждал, не выказывая своего недовольства из-за долгого ожидания. Сяо Чжань пялился на него бездумно, пока в голове проносились мысли: отец не дал ему фамилию Йошимура, он носил фамилию матери, отец настоятельно просил его носить повязку, чтобы скрывать нечеловеческий глаз, видимо, стыдился, что Сяо Чжань не такой, как все... Выходит, не любил никогда? Поэтому и бросил, даже ничего не сказав? — Я... Да. Я согласен. Из двадцатого района они ушли вместе. Сяо Чжань и не заметил, как Татара прихватил с собой ту самую отцовскую тетрадку. Двадцать четвёртый район и организация "Древо Аогири", в которой Татара был одним из главных, приняли его... странно. Сяо Чжань был без повязки и светил одним какуганом, так резко контрастирующим с нормальным человеческим глазом, весь в крови и домашней одежде. Другие гули в штабе организации пялились на них, а один, белобрысый, с тупой рожей и в белом костюме, подошёл к ним: — Это тот самый? — он посмотрел на Сяо Чжаня. — Да, Наки, это он. — кивнул Татара и аккуратно отодвинул Наки с дороги, ускорив шаг и потянув Сяо Чжаня за собой. "Тот самый? Что это значит?" Татара вёл его извилистыми коридорами, и они попали в комнату, небольшую, но гораздо более удобную и комфортную чем та, в которой он жил с отцом. Отец. Сердце обожгло тоской и обидой. Не думать, не думать. Надо забыть его, он предатель, бросил, оставил Сяо Чжаня одного. — Тебе надо переодеться и умыться. — Татара бросил на кровать бордовую накидку, а в руки ему дал глазную повязку белого цвета, а затем вышел. Больше он не Сяо Чжань. Теперь он Одноглазая Сова. Все ещё растерянный, он не заметил оставленной Татарой тетради. Всё было новым и страшным: другие гули из верхушки организации, которые потешались над ним, пока Татары не было рядом, Аято Киришима — предводитель всех задир, вечно молчащий Норо, которого сделали типо его нянькой и который был очень жутким, стремный трансвестит Нико, приходящий к ещё одному главному - Якумо Оомори и постоянно тискающий Сяо Чжаня за щеки... Ещё страшней гулей были только местные порядки. Члены организации ходили на охоты, а потом в специальных помещениях разделывали тела убитых ими же людей. Сяо Чжань не мог смотреть на это, сразу кружилась голова, тошнота подкатывала к горлу. Воспитанный на том, что люди и гули должны стремиться к мирному сосуществованию, он был в шоке от увиденного. Отец учил его, что убивать — плохо, и сами они старались есть только самоубийц, лишь иногда, когда совсем припрет, отец находил и убивал человека, чтобы Сяо Чжань жил, чтобы не умер от голода. Норо качал головой, видя его реакцию на все происходящее, Татара хмурил брови, ворча "Как ты собираешься жить, если от вида крови тебе хреново становится!?", Нико заботливо поправлял его глазную повязку и разглаживал складочки на его мантии. А Сяо Чжаню кричать хотелось. Выть от безысходности, от осознания, что больше нет той тихой гавани в объятьях отца, теперь этот кошмар — его дом, теперь жестокие убийства — повседневность, ничего необычного, норма, к которой он должен привыкнуть, иначе просто сойдёт с ума. У него ехала крыша. Было до того неуютно из-за чужих взглядов, что одной мантией и повязкой Сяо Чжань не ограничился и обмотался бинтами целиком, лишь оставив место для глаз, носа и рта. Он дёргался, слыша слово "отец". Сидел в своей комнате и выходил только на охоты, только там выходя из транса и зверствуя, разрывая следователей на куски, пил чужую кровь. Чувствовал, как легчает, когда он пачкает других в своей грязи. Татара смотрел на него, смотрел на тетрадь на тумбе, которую Сяо Чжань, очевидно, не читал, и подумал, что тот скоро зачахнет. Этого допустить нельзя, Сяо Чжань очень силен, мощные и по-своему умные "Древу Аогири" нужны. — А-Чжань. Помни, чему я учил тебя: будь хладнокровен и решения принимай, узнав все факты. И это поможет тебе не только в битве, но и в жизни. — Что? — никогда ещё Сяо Чжань не слышал от Татары столько слов за один раз. — Прочитай это. Твоё отношение ко многому изменится. — и бросил тетрадь ему в руки. Тогда Сяо Чжань понял, как много не знал, как был слеп. Не знал всей правды о гибели матери, о причине ухода отца, о "Древе Аогири". Но сейчас, когда в его руках дневник матери с заметками и пояснениями отца, все вскрылось! Что мать была человеком, что её убил его же отец из-за того, что та должна была раскрыть следователям то, что он гуль, что поэтому же он бросил Сяо Чжаня: ведь следаки схватили бы их обоих. Тогда Кузен Йошимура оставил его на попечение Татары вместе с дневником, чтобы однажды Сяо Чжань все узнал. Он разузнал все и был в курсе, что отец, все ещё придерживающийся идеи примирения людей и гулей, основал кафешку "Антейку" — с виду самое обычное, но там работали только гули, и посещали его преимущественно тоже только они. Кроме того, отец и некий Рендзи Йомо выезжали на места самоубийств и привозили оттуда трупы, снабжая мясом тех гулей, которые не могли или не хотели охотиться. А Сяо Чжань вершил месть, во время вылазок раздирая в клочья следователей, отделивших его от отца, убивших тех, кто был родителем, как Реко-сан, и оставивших кого-то сиротками, как Хинами-тян. Причинивших боль всем, кого опекал и оберегал его отец. Ведь Сяо Чжань с ним заодно, пусть и своими способами. "Я простил тебя, папа".***
В ККГ его знали и боялись. Знали как Одноглазую Сову, опасного, сильного гуля ранга SSS+. Те, кто видели его кагунэ перед смертью от него же, содрогались от ужаса. Неудивительно, что ККГ приняли решение устроить масштабную операцию специально для его уничтожения. Вернее, не совсем его. От того же Татары Сяо Чжань узнал, что отец сам притворился Одноглазой Совой, чтобы уберечь его в том случае, если следователи начнут активные действия по поимке и уничтожению Сяо Чжаня. У него тоскливо сжалось сердце. Отец, его преклонного возраста отец, из-за стресса выглядящий старше своих лет и уже обзаведшийся сединами, готов отдать за него свою жизнь! Заплатить за погибших мерзких следователей собой же, чтобы дать Сяо Чжаню шанс на нормальную жизнь. Чтобы тот был на свободе с надёжными гулями, а не прозябал в "Кохлее", дожидаясь своего последнего часа. Чтобы отец не смотрел, как Сяо Чжань умирает. Он не может оставаться в стороне. Он должен пойти на операцию по зачистке Одноглазой Совы и спасти отца. Сяо Чжань не думал, что ради него и благополучия его отца Татара бы отправил "Древо Аогири" участвовать, а значит, у организации была какая-то своя игра, что, впрочем, не особо его заботило, сейчас на первом месте был отец. С самого начала все шло наперекосяк: все члены организации расходились по территории района в соответствии с указаниям Татары и других главных, а насчёт Сяо Чжаня никаких разговоров не было, и тот понял, что может идти. На месте уже дрались следователи и другие организации гулей, Сяо Чжань сразу заметил двух из "Антейку", и на глаза навернулись слезы, а сердце бешено застучало. Гули из кафе его отца тоже здесь... Они отстаивают те же истины, что и отец, что и Сяо Чжань. Те двое бились уже на пределе, еле уворачиваясь от ударов куинке и беспорядочно размахивая кагунэ. Сяо Чжань подскочил к ним и одним ударом огромного ринкаку смахнул пять следователей. Те двое непонимающе переглянулись, потом что-то поняли и слабо улыбнулись. Один из них кивнул куда-то в сторону, а потом закрыл глаза и упал. Сяо Чжань не знал, кинуться помогать этим двоим или уйти на поиски отца. — Беги же, А-Чжань! "Они меня знают? Отец... рассказал про меня?" За спиной раздавались болезненные постанывания и предсмертные хрипы. Впереди был отец. А перед ним тот, кому Сяо Чжань был обязан своей сломанной жизнью — Ван Ибо, следователь особого ранга, Мрачный Жнец ККГ. Не испачканный в крови, без труда держащий одной рукой тяжеленный куинке и размахивающий им так легко, словно это не оружие, а веер. Раздражающе чистый в прямом и переносном смысле, в отличие от Сяо Чжаня. С безупречной причёской, в аккуратном костюме и начищенных до блеска туфлях. Выглядящий как человек, в отличие от Сяо Чжаня. Всё его тело рвалось к отцу, но ноги будто к земле приросли, он не мог пошевелиться, находясь в непонятном состоянии, граничащим между возбуждением и трансом. Сяо Чжань хотел разорвать Ван Ибо на части, омочить руки в крови того, кто сделал его чудовищем, вспороть ему живот его же куинке. Хотел, чтобы весь его лоск спал, чтобы прозрачнейшие стекла его очков испачкались в его же крови. Чтобы Ван Ибо перестал быть таким идеальным, таким человечным на контрасте с ним, с таким ублюдком. С чудовищем, не имеющим право на жизнь, право на счастье. Всё следователи, с которыми бился Сяо Чжань, говорили это, и у всех был один конец — оторванная голова и сломанная ровно половина костей. Но, памятуя о статусе Ван Ибо, о его важном месте в ККГ и всеобщем уважении, Сяо Чжань готов поступиться своими традициями и расправиться с ним ещё беспощадней, еще жёстче. Готов положить на алтарь мести свою жизнь, ибо они оба слишком сильны, и исход неясен, так пусть же умрут оба, сражаясь друг с другом. — Я знаю, кто из вас настоящая Одноглазая Сова! Незачем сопротивляться, вы не сможете справиться с нашим натиском, сдавайтесь! — Пошёл ты, следак-чистоплюй! Здесь шутки кончились, началась борьба за то, за что боролись люди всегда: за жизнь, за свои убеждения, за стереотипы. Отец, лежащий на земле, захрипел. — Мальчик мой... Мой А-Чжань... Сяо Чжань не мог больше сдерживать слезы, кинулся навстречу родителю, раскрыв объятья. Накидка слетела, бинты развязались, повязка соскользнула с лица, явив всем его сущность. — Папа! Отец едва двигался, попытался сесть, приобнял его слабо, силясь держать глаза открытыми и оставаться в сознании. — А-Чжань, беги отсюда, беги же! Они пришли за нами, уходи! Я еще смогу сдерживать их, но совсем недолго. Скорее уходи, пока есть время... — закашлялся, выплевывая кровь. — Папа! Я не брошу тебя. Ешь. Я не позволю тебе умереть. — Сяо Чжань отогнул оставшиеся бинты и протянул своему отцу руку. Мясо гуля, конечно, отвратительно на вкус, но отцу нужны силы. Тот колебался, но под умоляющим взглядом сына откусил и зажевал быстро, чувствуя, как затягиваются раны, как появляются силы. Он привстал, оперся на подставленное плечо, и они поковыляли в сторону подземного хода, по которому, как рассказал Кузен Йошимура, можно было попасть в "Антейку", а оттуда и в штаб "Древа Аогири". Двигались они медленно, потому что Кузен все ещё отвратно себя чувствовал и был слаб, но они смогли пройти задами к ходу. Только они начали залезать, перед ними возник тот, против кого шансы выстоять были крайне малы. Ван Ибо опять оказался на шаг впереди них. Сяо Чжань сразу стал соображать, как лучше поступить, драться с отцом на руках он не мог, поэтому положил его аккуратно, загораживая собой, выпустил кагунэ, приготовившись, но не решившись бить первым и дожидаясь выпада противника. — Мерзкие отродья, так тошно наблюдать, как вы строите из себя нормальных, делаете вид, что вам не чуждо человеческое! — Это вам все равно на чужие жизни, вы тысячами уничтожает нас! — Довольно пустой болтовни! Блеснул куинке. Сяо Чжань чувствовал, что долго не продержиться: он давно не ел, устал ещё в начале операции, к тому же дал отцу укусить себя... Сил не хватало, а Ван Ибо будто и не утомился вовсе, словно летал вокруг него, пытаясь задеть и Сяо Чжаня, и Кузена Йошимуру. Сяо Чжань искренне надеялся, что отцу хватит сил доползти до хода, пока Ван Ибо занят им и не может навредить отцу. Он не может. Не может больше. Слишком мало сил. Слишком силен Ван Ибо. Ринкаку с трудом регенирирует, он сам чувствует, что даже мелкие царапинки не исчезают. Ван Ибо будто больше свирепеет, бьёт яростнее, настойчивее, и Сяо Чжаня хватает только на то, чтобы, не защищаясь, подставлять себя под удары, не давая задеть отца. "Я должен защитить его... уничтожить плохие зерна... не позволить... чудовище... отродье... слишком слаб... беспомощен". Ван Ибо засаживает куинке по рукоять в нечеловеческий глаз. Темнота.***
— Ты... Кто ты? — Я это ты. — Но ты какой-то мелкий и хилый. Ты вообще гуль? — Конечно. Я ведь такой же, как ты. Ты гуль, и я гуль. — Но почему ты ребёнок? Я-то уже взрослый. — Потому что именно в детстве все пошло не так. — Э-э... Что не так? — Ты убийца, разговариваешь сам с собой, видишь галлюцинации в виде мелкого себя и беседуешь с ними. Угадай, что не так? Сяо Чжань стискивает в объятьях себя из прошлого, через раз ощущая чужое тело.***
Потолок. Кровать. Ковёр. Тихо, отца рядом нет, а сам Сяо Чжань в... штабе "Древа Аогири"!? Зашёл Татара, окинул его взглядом, покачал головой. Едва у Сяо Чжаня перестало все плыть перед глазами, он спросил: — Где отец? — Он в порядке, за ним присматривают. — И кто же? — Не кипятись, доктор Кано профессионал своего дела. Он и тебя в сознание привёл. Сяо Чжаню нужно к отцу, нужно самому увидеть, убедиться, что тот жив, что больше ничего его жизни не угрожает и не разлучит их. Только он собирался встать, как ледяной взгляд Татары пригвоздил его к кровати. — Ты должен соблюдать постельный режим. А насчёт Кузена я поговорю, вы скоро сможете увидеться. Запреты не для Сяо Чжаня. В темноте он бредет по коридорам в поисках комнаты, в которой его отец. Вдруг из-за двери раздался громкий, надрывный кашель, и он понял: здесь. Отец лежал на кровати, явно был в бессознательном состоянии и хмурился, сводя брови к переносице. Сяо Чжань тихонечко присел рядом на постель, взяв руку отца в свою и сжав, делясь теплом. Раны и его, и отцовские почти зажили, и Сяо Чжань смутно догадывался, что их обоих накормили. Как бы он ни порицал убийство невинных людей, он благодарен Татаре до гробовой доски, ибо обязан ему всем: кровом, жизнью, отцом. Сяо Чжань бывает безрассудным, рискующим, но, глядя на отца, живого, в безопасности, он понимает: это не зря. Годы разлуки, обид, тоски, ужасные раны и почти потеря — это будто заставило их переродиться. Пересмотреть свою жизнь, стать другими. Ну ничего, доктор Кано поставит их на ноги, а уж потом Сяо Чжань об отце позаботится. Лицо Кузена Йошимуры теплеет в улыбке.