Бар "Одинокий Койот"

      — Тебе нужна женская рука, — пропыхтел Уилсон, затаскивая новую коробку и оставляя её на диване. Отдышавшись после трех полных маршей лестницы, мой невольный носильщик уселся на глубокий подоконник и обозрел картину хаотично разбросанных вещей.       — Угу, а еще нога, грудь, и всё остальное, что предусмотрено стандартным комплектом. — Я усмехнулся, проходя вслед за ним с последней сумкой, и захлопнул дверь своей новой съемной квартиры.       Хотя новой — это громко сказано. Единственная комната имела выход на пожарный балкон и арку в крохотную кухню, которая, скорее всего, изначально была частью основного помещения, но потом кто-то из жильцов построил перегородку. В коротком коридоре от входа были две двери — в уборную и кладовку. Но мне большего и не нужно было.       Несколько узких, но высоких окон, выходили на другой, такой же точно, дом через дорогу. Район был так себе — на грани неблагополучия и бюджетности. Но чем-то мне нравились такие места, где жили крайне шумные, но небогатые обыватели. Течение жизни здесь было необычайно ярким, насыщенным, любопытным, неуправляемым.       Мне не хотелось быть частью этого. Но хотелось наблюдать, иногда участвуя на уровне чуть большем, нежели очередной прохожий. Хотелось пить эту чужую жизнь, наслаждаясь каждым глотком, каждым выкриком на улице, каждым приветствием новоявленных соседей, каждым звонком проезжающего велосипеда и каждым клаксоном сигналящей машины. Не помню когда именно, но в какой-то момент жизни, я начал ловить себя на заглядывании в чужие окна. Нет, это вовсе не было вторжением в чужое пространство. Просто мне нравилось, проходя по улице, смотреть на чью-то жизнь. У кого-то окна были наглухо закрыты жалюзи. У кого-то наоборот - весёленькие занавески обрамляли проем, или же висели небрежно, будто хозяин жилья только что вынул их из сушилки и сейчас подойдёт, чтобы красиво и аккуратно расправить. Где-то на подоконниках были горшки с цветами, где-то - чайник или микроволновка. Кто-то забывал снять рождественские наклейки, или гирлянды. Чужая, другая, необычная жизнь. Я всегда смотрел на чужие окна с какой-то непонятной щемящей тоской, предпочитая наглухо занавешивать свои собственные...       — Я серьезно, Барнс. Если будешь и дальше так же отшельничать, то даже я не сразу найду твой хладный труп. Хоть бы кошку завел, что ли.       — Что бы она первой нашла мой хладный труп и обглодала мое хладное лицо? — я иронично улыбнулся и, пошарив по ближайшим коробкам, нашел там пару банок пива, специально припасенных чтобы «отпраздновать» переезд.       — Ты невыносим. — Приятель поймал брошенную банку и закатил глаза.       — Ты тоже. Я просил помочь с переездом, что бы мои новые соседи не растащили мое скромное имущество, пока один буду тягать коробки, а не чтобы ты читал мне душеспасительные лекции, потрясая дипломом психолога.       — У тебя осталось не так много друзей, Бак, что бы это делал кто-то вместо меня.       Уилсон решил использовать довольно действенный аргумент. Но он привычно не возымел никакого эффекта на мою толстокожесть.       Да, он был прав. Большинство моих приятелей банально закончились. Причем в прямом смысле слова. Кто-то спился, кто-то снаркоманился, кто-то сгинул на очередном контракте, кто-то подался в криминал. Сомнительная жизнь бывшего военного, брошенного государством на произвол судьбы. Сколько нас таких? Много. Куда больше, чем хотелось бы.       Кто-то успешно справился с прошлым, вон, как Уилсон, а кто-то — нет. Кто-то, как я — балансирует на самой грани. Сэм меня не осуждает за незаконную работу, но осуждает за то, что запустил себя. Иронично. Но он и правда мой едва ли не единственный друг. Поэтому я вздохнул и поднял взгляд.       — И что ты предлагаешь? В очередной раз пригласишь меня на занятия твоей группы поддержки? Или подкинешь телефон одной из твоих коллег-мозгоправов? — понемногу, сам того не желая, начал зводиться, и вскочил, нервно проходясь между расставленными тут и там коробками и сумками. — И мне там в очередной раз расскажут, что я не один. И как важно держаться вместе, поддерживая друг друга. И как полезно заниматься простыми вещами, искать в них радость и смысл жизни. Ты предлагаешь мне прийти на одно из этих унылых собраний неудачников, сесть в кружок, взяться за руки, и жаловаться на жизнь? Рассказать им, как часто мне снится Кандагар, или как прошлой ночью мне приснилась бывшая жена почему-то в моих трусах и грозно потрясала пачкой быстрозаварной лапши? Что ты хочешь, Сэм?       Он примирительно выставил ладони, отгораживаясь от моего раздражения.       — Ладно, я понял, понял. Это не твоё. Не заводись, Барнс… А твоя бывшая жена действительно приснилась тебе в таком виде?       — Что? А тебе какое дело? — я так удивился этому идиотскому вопросу, что забыл от чего разозлился.       — Ну, я подумываю изучать еще и сексологию…       — Да пошел ты! — беззлобно рыкнув, я бросил в Сэма подвернувшуюся под руку диванную подушку.       — Ну а что. Может в этом и кроется твоя глубинная проблема. И разобравшись с нею, мы сможем тебе помочь, — вещал бессовестный психолог с безопасного расстояния.       Я махнул рукой на этого шута и взъерошил отросшие волосы, привычно прихватывая пряди у корней.       — Если мне и нужна помощь, Сэм, то точно не в том виде, который ты предлагаешь. Отложи в сторону свои дипломы, и смотри на это, как смотрят обычные люди. Не через призму диагнозов.       — Хорошо. Но ты не один. Всё равно я это скажу, — он слабо улыбнулся, хлопнул меня по плечу, и ушел.       А я устало рухнул в жалобно скрипнувшее кресло и окинул взглядом ворох вещей. Вроде бы и живу скромно, без излишеств, не страдаю шопоголизомом или любовью к обновкам, а коробки заполнили всю комнату. Их еще и разбирать нужно. Хорошо, что хоть саму квартиру драить не придется — хозяин тут принципиальный и всегда зовет клининг перед вселением нового арендатора.