Сердце Мадары

Хината выхаживала его уже неделю, но лучше не становилось. Так бывает: ты сносишь любые раны, дыры в легких, вынутые ребра, падающие горы, богов и демонов, стоящих против тебя, но потом организм ломается от раскаленных сенбонов – длинных, тонких и ядовитых – и, почувствовав толику заботы и безопасности, проваливается в бесконечную накопившуюся за год болезнь. В каком-то смысле, это Хината была виновата, что Мадара лежал пластом и лихорадился всю эту неделю – но об этом Учиха не собирался ей говорить. То, что она притупила его инстинкты выживания – его личная проблема. Хината водила светящимися руками по его груди и сосредоточенно хмурилась. Её волосы были непривычно затянуты в высокий хвост, и она уже не спала пару дней, потому что Мадара кашлял каплями крови. - Извини, - на её лбу выступили капельки пота. – Я не очень хороший медик. - Я и не знал, что ты медик вообще. - Это распоряжение Цунаде-сама, еще до того, как она стала Хокаге, - руки Хинаты опустились от его солнечного сплетения до диафрагмы, от неё – до пупка и поднялись назад. – В команде всегда должен быть медик. - И чаще всего это женщины? – скептически спросил Мадара; ох уж этот современный мир победившего равноправия. Хината не ответила, а в его ребре закололо болью. Мадара на секунду прикрыл глаза. - Не терпи! - Хьюга нахмурилась. – Ты не помогаешь. - Я крепкий! - Если ты не показываешь, где тебе больно, я не понимаю, заживает или нет. - Ладно, - Учиха выдохнул и позволил боли показаться на лице. – Здесь больно. - Черт, - тихо и упрямо; Хината вся такая – тихая и упрямая, как стрела, как копье или сенбон. Хьюга задрала на нем пропахнувшую потом водолазку и проверила перевязки с какими-то порошками и печатями. Лицо её выглядело озабоченным, но Мадара знал – он не умирает. А раз не умирает – что суетиться? - Крови вроде нет… сильно болит? - Не сильнее, чем вчера. - Надо дать тебе еще лекарств. - Сколько можно? - Хуже не будет, - Хината встала, дошла до аптечки и стала копаться в ампулах. Ибупрофен, опиаты, спазмоголики. Противовоспалительные, гормональные средства, энергетические. Капли для глаз и бинты, и иглы, и печати. Современная аптечка простого шиноби стала увлекательным местом, Мадара обзавидовался – в его молодости были одни порошки, он до сих пор не привык. У Хинаты было все, что делало жизнь плохого ниндзя-медика проще, и каким-то образом умещалось у неё на бедре – и там же она носила резинки для волос, повязки на лоб, чтобы эти самые волосы не мешались, и сухой шампунь. Куноичи все же оставались женщинами. Или так – Хината оставалась женщиной. Мадара спал с ней уже где-то год, но играли в открытую – только полгода. Недостаточно, чтобы он лежал раненным у неё в объятьях, но и Хината, и его тело решили обратное. - Вот, выпей, - Хината даже милостиво принесла ему воды. Поддержала голову, совсем не нужно, хотя, признаться, смертельно болела шея; Мадара сделал глоток. - А как же бесконечные уколы? – усмехнулся он. - Это сильное средство. Я экономлю. Мне некуда брать еще. - Тебя не будут искать? - Это тебя не касается, - твердо отрезала Хината. Она так делала всегда, когда дело хоть как-то касалось Конохи. В другой момент, Мадара бы поспорил. Поиграл бы с ней в долгую игру в риски и свечи, в её выбор, в том, как он опасен; Хината бы отмахивалась и делала бы глупости, оставаясь с ним - дура дурой. Но сейчас у него не было сил. Мужчина лег на старый плоский футон и выдохнул от выматывающих жара и холода. Хьюга отошла к очагу и торопливо разожгла его ярче. Старые методы. Новые лекарства. Дура дурой. С ней – хорошо. Мадара провалился в болезненный и долгий сон. Хаширама выбрал лагерь у излучины реки, и несмотря на то, что это было логичное и обоснованное решение – близость к воде, просматриваемость, некая изоляция на полуострове, Мадаре это не понравилось. Он не любил ставить лагерь возле рек, звук воды мешал ему спать и вызывал плохие воспоминания, но Хаширама один раз улыбнулся, белозубо сказал «Да будто у тебя есть еще варианты!» - и они остались. Хаширама разводил костер, а Мадара упрямо натягивал тент, хотя разумней было бы наоборот. - Поохотиться бы, - заявил Хаширама с кортов. – Я б ловушек наставил. - Что это за охота – ловушками? - Ну не ворчи. Что ты злой такой, не с той ноги встал? Мы же отдыхаем. - Мы ве отьдыхаем, - ребячески передразнил Мадара, подтянул веревки навеса от дождя, плюнул и поменялся с Хаширамой местами. От одного катона влажные дрова, которые мучил Сенджу, разгорелись весело и ярко; просушить обувь после брода – слишком мелко и буйно, чтобы перейти по воде – приготовить ужин. Хаширама сложил печати и вот уже возникла палатка из плетеных листьев, в которую Сенджу умело вплел и тент от внезапного дождя. Что ни говори, а они оказывались отличной командой. Это раздражало до зубного скрежета. Право слово, он, правда, встал не с той ноги. - Ну, хочешь, поохотимся по-старинке? – мирно предложил Хаширама. – А потом я тебе кое-что расскажу. Ну конечно. Предложение покинуть селение и провести пару дней вдали от всех не могло исходить из чистых побуждений и желания Хаширамы взрастить корни прежней дружбы. Здесь был какой-то секрет. Но до охоты Мадара решил не беситься. Они поохотились. Сначала Мадара переделал ужасные ловушки Хаширамы; как ты выжил, идиот? брат все время ставил? Затем достали кунаи, завязали волосы и растворились в зарослях, будто тени; Мадара даже разулся, звери слышат лучше, чем люди. Хаширама спугнул зайца, а Учиха попал кунаем в шею куропатке. На зайцев они поставили силков и вернулись к костру. - На сегодня – достаточно, - беспечно заключил Хаширама. - И чем займемся? – более мирно хмыкнул Мадара; пахло жареным мясом, и ему перехотелось ругаться. Возможно, он был просто голоден. - Не знаю. Половим рыбу. Поспим. Окунемся? – Хаширама сиял, как начищенная монета. - Не хочу. Не смей. - А я ничего не сказал. - Если вздумаешь скинуть меня в воду – я уйду в деревню. И не буду с тобой больше разговаривать, - страшная угроза. Они только начинали вновь становиться друзьями. - Да брось, лето же, - буркнул Хаширама, как мальчишка. Стояло и правда лето, бурное, июньское, в жаре и цвете. Хаширама потел в своих вещах, его повязка пропитывалась за пару часов, но Мадара, типично учиховски, плохо чувствовал температуру. Чтоб не перегреться, он только снял балахон и расположился в тени – не обгореть бы. Птица жарилась на вертеле, костер горел, и впереди у них была неделя-две, а может, пару дней – как пойдет – чтобы ни о чем не думать. Мадара проснулся от жара и хотел было скинуть одеяло, но одеяла у него не оказалось. Горело все тело, лихорадка усилилась, лицо полыхало, грудь сдавливало, а голову стискивали обручи головной боли; тук-тук-тук, тук-тук-тук, - стучали маленькие молоточки по вискам. Снаружи шел дождь. Мадара с трудом встал, отодвинул дырявые седзи и вывалился наружу. Мелкий дождь встретил его благостно и рассветно. Это был не первый раз, когда они прятались в этом людьми забытом месте, и, вероятно, не последний. Брошенный хозяевами дом – те тщательно собрали вещи – много лет назад стоял и пустовал, являясь кровом для забредших шиноби, но Мадара нарисовал на стенах пару печатей, чтобы их с Хинатой никто не беспокоил. Иногда они ночевали тут – спали, пили, разговаривали. Именно сюда Хината притащила его на плечах, когда Учиха стоял, отплевывался от крови, а потом вдруг резко потерял сознание, и это было последнее, что он помнил. Что стоило Хинате, ростом полтора метра, тащить его, двухметрового, несколько километров в горы, одним богам известно. Мадара не спрашивал – его унижала собственная слабость, трясущиеся руки, что дождь чуть ли не испарялся от лихорадки на руках. Мадара с облегчением подставил лицо воде. Он надеялся, что Хината не проснется. - Ты что тут… ты с ума сошел? – звук отодвинутых седзи; конечно же, она проснулась. – Вымокнешь, как я тебя лечить буду! – Хината выбежала под дождь, не обувшись, как и он, и они оба оказались в длинной мокрой траве, что приятной щекотной ласкала пальцы и стопы. Хьюга поймала его за лицо. – Еще и простынешь… ками-сама, ты весь горишь! - Тут легче, - выдохнул Учиха и подставился под её холодные узкие руки. - Не дури! – она возмутилась, будто право имела – на него, второго бога шиноби, первого демона, возмущаться. Может, и правда право имела, может, он сам дал ей это право. – Пойдем в дом! - М-м-м… Хината схватила его за локоть. - Пойдем! Ему хотелось остаться одному, и чтобы она осталась с ним и вспомнить, что же там такого ему снилось – переливчато солнечное, на обратной стороне век отпечатавшееся, старое, жаркое. Сейчас быстро становилось холодно, дождевой водой натекло за шиворот, а рассветный час – прозрачный, с тонким, как пергаментный лист, светом – был вовсе не греющим. Прозрачные капли воды скатывались по белому лицу Хинаты и превращали её совсем в брюнетку из более темных волос. Мадара почувствовал головокружение, сделал подсечку, зная, что на мокрой траве ноги скользят, и мягко упал в траву сам. Хината взвизгнула. Мадара засмеялся, когда они упали. - Ты чего… - Хината поалела щеками и погладила его по скуле, убирая мокрые волосы. Мадара смеялся. – Тебе плохо? - Нет, - солгал Мадара; кажется, у него начинался бред. Он поймал её руку и поцеловал в центр ладони. – Ты собираешься меня убить. Ты убьешь меня, да? - Хотела бы – уже убила… - Хьюга погладила его возле уха. – Промокнешь же весь. - Ну и что, - на них капала вода и смывала печали. – Хорошо. Хината нежно улыбнулась и зарылась ладонью ему в волосы, перед этим потрогав за лоб и за щеки. - У тебя жар. Тебе так нельзя, - тихо и мягко сказала она. - Можно. - Мадара-сан, - как мать бы сказала ребенку; укоряюще, но уговаривающе. Мадара уткнулся носом в дерн и вдохнул запах влажной земли. В голову закололи иголочки, и он почувствовал, как расходятся раны на груди. Он закрыл глаза. Он открыл их в доме. Конечно, Хината накричала на него. Она ходила кругами, топала босыми ногами, влажные волосы хлестали её по спине, и она вдруг так отругала его, как никто давно не ругал – лежи и болей, как же тебя трудно лечить, теперь тебе станет хуже! Мадара видел её, как сквозь выпуклое стекло, плохо понимал, о чем она говорит, и сам держал марлю на своих ранах, потому что Хината сначала развязала ему перевязку, посмотрела на кровящие точки, охнула, и набросилась на него, как хищная птица. Ты что делаешь, это не смешно! Ты не всесильный, хоть и хочешь так думать, я же не смогу тебя вылечить! Мадара плавал в плену головной боли и, в конце концов, простонал, чтобы она была потише. - Ох, тебе совсем плохо? – Хината бросилась к нему, отобрала марлю и стала его перевязывать. – Потерпи, я дам тебе еще одну ампулу, обезболивающую, - она торопливо поцеловала его в лоб, и боль на мгновение растворилась; Мадара моргнул. На секунду он увидел Хинату в четких линиях и контурах и растерялся, что же она с ним здесь делает. Её волосы посеклись на концах и на челке, топорщились в разные стороны. Губы были обкусаны, в мелких чешуйках, влажные от воды; кожа бледная, бескровная, он снова лишил её сна на ночь. Под глазами залегли тени, сами глаза – потускнели, даже ресницы слиплись, и в уголках глаз наклевывалось странное воспаление; она капала себе капли из аптечки, капала и ему, проклятый кеккей-генкай. Ногти на возможно изящных руках слоились, кожа шелушилась, и Хината выглядела изношенной – и ему не нравилось, что она такая рядом с ним. Она всегда была такой? Всегда было с ней это нервозное беспокойство? Ей бы крепко спать, служить своему селению и не тратить здесь на него время. Нужно её прогнать. Давно ему не было так паршиво и одиноко; он ведь плохо её знал, эту Хинату, действительно плохо. У неё была сестра и брат. У неё был строгий отец и повязка селения. Разбитое сердце – не им. Она, возможно, из-за него попадет в Книгу Бинго. Она целовалась с ним пряно и пьяно, будто каждый раз как первый, но сейчас на зубах был мерзкий стылый налет, и обычно он думал о её красоте – но мысли путались, и Учиха впервые задумался, что он, собственно, делает в её жизни. Либидо, их связывающее, куда-то рухнуло и пропало, махнуло рукой. Хината гладила его по рукам и волосам, лечила по груди, и Мадара совершенно не знал, что происходит в её голове, о чем она думает. Медовая куноичи, обещанная его убить. Мадара снова потерял сознание у неё на руках и провалился в душный кошмар. Жара стояла неимоверная. Лес страдал от неё, клонив ветви к земле, река яростно блестела, ослепляя и маня своей прохладой, а Мадара боролся с желанием окунуть голову в воду, потому что черные волосы притягивали солнечные лучи, как магнит. Делать ничего не хотелось. Они расставили ловушек вместо охоты, спали с полудня до схода солнца, ловили рыбу и не были чем-то заняты. Иногда из селения прилетали птицы. - Что, опять Тобирама нервничает? – подкольнул Мадара. Он был рад, что белобрысый ублюдок далеко, хоть и не назвал бы его белобрысым ублюдком при Хашираме. - Да, - ответил Хаширама, примирительно улыбнувшись, словно его брат был здесь. – Говорит, что мне место в селении. - Напиши, что вернешься, когда перетрахаешь всех шлюх в округе, - настроение было какое-то такое, слегка поднасрать Тобираме. Хаширама смутился, чуть отвел глаза. – Ой, только не говори, что не делал этого. Не поверю. - Ты не выглядишь как тот, кто ходит по борделям. - А Тобирама, кстати, выглядит. Только, видимо, приходится приплачивать. - У тебя опять плохое настроение? - Да напиши ты ему уже что-то и все. Хаширама покачал головой, по привычке сжег послание в костре и отправил птицу назад только с одному ему известному знаку; я в порядке, отстань, сказать нечего. По жаре Хаширама разделся и весь вспотел. Его загорелая кожа блестела на солнце, дутые мышцы перекатывались под ней и вызывали желание впиться в них зубами и разодрать в клочья. Он сидел на корточках, мягкий, с аккуратным слоем жировой ткани живот поджимал, а на груди и возле пупка было немного темных волос – иногда Мадара смотрел на них. Учиха отгонял не нужные мысли, как мог. Это все жара. Темные волосы Хаширамы сияли ярко, как ореол, вокруг его головы, и блестели, все блестело, все слепило глаза. Повязка заканчивалась там, где начинались темные, твердо очерченные брови. Глаза Хаширамы напитались солнца и потемнели сильнее. Он покачивался на гэта – вперед-назад. - Так что ты хотел рассказать? – Мадара расселся и заставил себя расслабиться; каждая мышца, каждая напряженная жила, потихоньку. Сиди мирно. Впитывай солнце и летние дни. Ни о чем не думай. Хаширама хитро улыбнулся. - В этих краях видели духа-оборотня. - Ты серьезно? – Учиха выгнул бровь. - Или не духа, а шпиона, не знаю. Гражданские видели её, а некоторые ниндзя пострадали и остались мертвыми от ран в груди. - Тогда шпион. Ты же собирался отдыхать. Она? - Я думаю это дух, - в глазах Хаширамы затанцевали бесы. – Давай поймаем её? - Ты идиот. - Или хотя бы посмотрим! Я духов с детства не видел. - Духов и ками не существует. - Сам ты не существуешь, - Сенджу надулся. – Я видел, я точно помню, - за секунду он стал собранным, уверенным, нормальным взрослым шиноби в общем. – Но, в любом случае, если это шпионка, с ней бы надо разобраться. Выяснить что ей надо и все такое. - Предлагаю сразу убить, - Мадара пожал плечами. – Чего возиться? - Что сразу убить. Может это шпионка какого-то сильного клана! - Кого? - Хьюга, например. Или Нара. Хотя вряд ли. - Ты же сказал, что есть убитые. - Есть, но вроде как на обычных миссиях. Там и так могли быть убитые. В общем, странноватая история. Надо расспросить гражданских и разведать местность. - И ты выбрал это место?.. - В этих холмах, - Хаширама кивнул через реку, - её и видели. И в этой области были найдены те шиноби. - Так и знал, что это не просто отдых, - Мадара был почти разочарован и одновременно подумал, зачем же они потратили столько времени на рыбалку. - Я тебе еще самое жуткое не рассказал, - его может что-то напугать? – У всех убитых – просто остановка сердце или разрыв клапанов. И все. - И все? - Да. Других ран нет. Даже следов борьбы. - Иллюзия? Воздействие на разум? - Вот ты и разберешься, - довольно прижал Хаширама и качнулся с носка на пятку. Он широко улыбнулся. – Хочешь искупаться? - Нет, не хочу. - Брось, ты хочешь. - Хаширама, нет. И не меняй тему. - А я хочу. Хаширама улыбнулся более хищно и пошел в атаку. Мадара отбивался, как мог. Они покатились по земле, но Хаширама был почти голый, и Учиха зловредно тянул его за волосы, орал, отпихивался и намеренно не использовал ни один прием шиноби – Хаширама тоже не использовал, из-под них только быстро убегали корни. В конце концов, они кубарем скатились в реку; брызнула вода во все стороны, вспыхнули капли огненно-яркими росчерками на июньской жаре, и Учиха встретился в круглыми, в иле, ледяными камнями на дне реки. Нагретый Мадара взвыл от перепада температуры, отпихнул Хашираму, а тот засмеялся в голос и, шагнув от него, нырнул. Мадара выдохнул, снял штаны, кинул их на берег сохнуть, чтобы не тянули на дно, и тоже погрузился в воду с головой. Вода была прозрачной и чистой, и Учиха сенсорикой чувствовал, что в этой реке куча щук и сомов; надо еще порыбачить. Мадара вынырнул и умылся. Хаширама всплыл на середине реки; смешно торчала только его голова, круглая и черная. Вода омывала широкие плечи. Учиха нагнулся, подобрал камешек и кинул его в Хашираму. - Идиот! Хаширама пошел ко дну и вынырнул, отплевываясь. - Ты мне в голову чуть не попал! - Потерпишь, - усмехнулся Мадара. Река смыла пот и жару. Стало хорошо, только волосы мешались, и Мадара решил проплыть до другого берега реки и обратно, не сталкиваясь с Хаширамой. Забавно, но многие шиноби даже не умели плавать, всю жизнь ходя по воде – но Учиха любил. Он преодолел мощное течение посередине реки, нырнул в тень зеленых холмов на другой стороне изгиба реки и, выйдя, сел на большой камень; перекинул через плечо волосы, выжал их и полной грудью вздохнул. Хаширама был маленьким и далеким, уже тоже вышел, собирал вещи и развешивал их. Надо было и трусы ему оставить, идиоту, раз уж решил скинуть его в реку, а то, что Мадара слегка стеснялся своей наготы перед ним и поэтому отплыл – дело десятое. Он расковырял ногой ил, немного песка на этой стороне реки и замер. След маленькой босой женской ноги, или ноги ребенка, ровно отпечатывался во влажном коричневом песке от пальцев до пятки. След вел прямо в зеленые холмы, изрезанные тропами, и оставивший его прошел здесь совсем недавно – уже тогда, когда они с Хаширамой расположились на другом берегу. Шпион был тут, пока они спали, ели. Шпион был здесь – и никто, ни сильнейший шиноби Хаширама, ни сильнейший шиноби Мадара его не заметили. Хината причесывала длинные волосы, водя маленький складным пластиковым гребнем из аптечки, и плечи её выглядели усталыми и мягкими. Мадара старался держаться подальше от неё, так как и от себя держался бы подальше – он состоял из какой-то гадости, слизи в горле, градом стекавшим потом, сукровицей на маленьких ранках, и пусть Хьюга оттирала её собственными руками, Учиха не торопился к ней приближаться. Мадара не был уверен, что проснулся. Хината собрала волосы в пучок и заколола их зазубренными сенбонами; красивые, с поддельной жемчужинкой на конце, как женские заколки. Или это и были заколки? - Я в город, нужны лекарства, антибиотики, закончилась еда, - Хьюга запахнулась в простое платье, плащ селения с собой не брала, повязку Мадара тоже не заметил. – Я буду к вечеру. Никуда не пропадай, хорошо? - Куда я денусь? - С тебя станется, - озабоченно покачала головой она, будто он дите малое, и оправилась. - Проще сделать хенге. - Я сделаю, - она вздохнула. – Но я слабая куноичи. Если меня ищут – найдут. - С чего бы тебя искать? Эй, Хината! Хината не ответила, свернула сумку в рулон, сунула под ношенное платье, найденное в шкафу, и вышла из комнаты. Мадара выдохнул. Он мог бы разозлиться на неё, заставить себе отвечать, но ему плохо злилось на неё. Вот на других – отлично злилось, злость полыхала пожаром, а на Хинату она сворачивалась внизу диафрагмы, оскаливалась ядовитыми клыками и спрашивала: может в другой раз? Мадара привык доверять своим чувствам и всегда выбирал – в другой раз. - Вот, возьми, - Хината принесла свой плащ и свернула его в качестве дополнительной подушки. - С собой бери, холодно. - Слишком приметный, - она снова помотала головой. - Тогда мой бери. Хьюга помолчала. - А он где? Мадара кивнул в нужном направлении, по крайней мере, где-то там он его видел в последний раз. Было раннее утро. Хината растворилась в нем и тумане. Помножив сроки на два, а их – еще на два, чтобы не сразу вставать, искать её, открывать раны, Мадара лег на спину и закрыл глаза. Все, что он мог – это спать. Раны ужасно чесались, но это хорошо, значит, заживают. Он мог бы уйти прямо сейчас, оставив пустые стены, плащ Конохи, её вещи, и пропасть – на месяцы. Зализать свои раны, утонуть в привычке быть одному, а потом вернуться к ней – и Хината бы простила его. Он делал так много раз, правда, без ран. Учиха подумал над плюсами и минусами этого варианта. И он заснул. Когда проснулся, свет из дыр в седзи падал уже по-другому. Снаружи тянуло ночным холодом, ночным инеем и росой, птицы не издавали ни звука, звери разбежались, а в жару и бреду ему мерещились бесчисленные шаги. Мадара проверил лоб – жар, и правда, вернулся. Прислушался, отделив от шума в ушах все остальные звуки, выровнял дыхание и сжал в руках кунай. Затем беззвучно встал на корточки, прислушался снова и задержал дыхание. Кто бы это ни был, он пробирался тайно. Поступь легкая, как у кошки, даже доски не скрипят, силуэт широкий – Учиха просто интуитивно это понял. Не выпрямляясь, он передвинулся ко входу в комнату так, чтобы лунный свет не отбрасывал его тень на седзи, что сразу бы случилось, вздумай он встать. В любой другой день, он так бы и сделал, встретил грудью врага и зарубил бы лихим разрубом с плеча, но сейчас ему не хотелось тратить энергию. Тихо вонзить нож в глаз или шею. Бесшумно положить обмякнувшее тело на пол. Обыскать на случай взрывных печатей или свитка с приказом: от Конохи? от Кири? У Суны смелости не хватит, у Облака – ума, чтоб его найти. Коноха близко, через границу и несколько дней пути, а Кири Мадара крепко уважал – злые черти, кровожадные. Их система проверки молодых шиноби ему особенно нравилась, жаль только испугались приличий. Пять шагов. Мадара выпрямился и прижался затылком к косяку. Три шага. В тот момент, когда Учиха молниеносно вскинул руку и уже почти вспорол чужое лицо от скулы до глаза, Хината так непрофессионально взвизгнула, что только это и спасло её – Мадара разжал руку обратным хватом, кунай выпал, но он все равно крепко заехал ей ладонью в глаз. - Ай! Ты что?! – зашипела Хината и схватилась за пострадавший глаз. - Черт, я тебя не узнал! - Серьезно? Ты?! - А ты что крадешься? Но и вправду, чего это он. Обычно по чакре Учиха за версту её узнавал – да и не только её. Хината, вдобавок, совершенно не скрывалась, да и не нужно было с её уровнем чакры умение её скрывать, и вернулась ко времени, о котором говорила. Разве что черный плащ самого Мадары непривычно лежал на её плечах. И она была блондинкой. Кажется, лихорадка действительно вернулась. - Ладно, извини. Кажется, я еще не в себе. - Опять жар? – Хината ощупала его лицо. - А что с волосами? - А, это парик, - Хьюга сняла короткое каре за челку, и все её длинные темные волосы оказались просто спрятаны под сетку. – Видела джонинов Конохи, так надежней. Мадара не стал спрашивать, откуда она взяла парик. У девушек свои секреты – и содержимое дорожных сумок и аптечек. Не грубым мужикам их спрашивать. - Ты их знаешь? - Лично нет. Повязки только заметила, - Хината зачем-то поправила парик на своих волосах, а потом хихикнула и раскрутила за краешек. Парик весело прокрутился. Мадара фыркнул. Смеясь, Хьюга нацепила парик ему на волосы так, что челка закрывала брови и глаза. С объемом волос Мадары он и близко не налез. Мадара поиграл бровями и соблазнительно улыбнулся. Хината тихо засмеялась. - Купила еды. Рис там, даже специи. Что ты хочешь на ужин? – Хьюга сняла с него парик, и Учиха отфыркнулся от пластиковых волос. - Что перестало ползать. - Ну, я же серьезно. Мадара выдохнул. Подумал. - Суп. Такой, густой, как похлебка. - Угу, - Хината подняла с пола. – Хорошая идея, тебе бы поесть горячего, мне кажется, ты уже простужаешься. - Будет ужасно смешно. - Ничего смешного! Ц. Строгая-то какая. Мокрый очаг под её руками – в него прямо в центр капало из дыры в крыше – быстро ожил и занялся густым дымом. Мадара твердо решил, что больше не потеряет сознание, но подниматься не рискнул. Они продвигались примерно на север. Примерно – потому что Хаширама настаивал, чтобы идти тропами, а не по ветвям, и выйти к маленькой деревеньке гражданских, а Мадара считал, что проще просто прочесать лес. Сенджу настаивал, что плохо знает местность. Учиха тоже ужасно знал местность, что было удивительно, от Конохи вшивых три дня, они оба выросли в этих местах, но считал, что это не проблема. С их силами? Лес они скосят за минут десять. Разумеется, Хаширама тоже был против такого расклада событий. - Я её видел, в-видел! – у старика трясся голос, тряслись пятнистые руки и тряслась челюсть. Мадара видел в этом все меньше смысла. – Это цуру, журавль, её много кто видел! - И кто же еще? – живо поинтересовался Хаширама. Учиха закатил глаза, но не вмешивался. - Да это… соседка моя Хирои видала, я видал два раза как за дровами ходил и… и следы и кто-то ходит… это цуру, оборотень, говорю я вам! Там, где она ходит, растет трава, и прячет она перья в болотах, а утром снова надевает! - А перья никто не подбирал? - Да ты с ума сошел, окаянный, кто ж за духами подбирает-то! Цуру пришла в наше селение сама, вот бы полюбила кого да замуж вышла, а перья её в очаг, может тебя полюбит или друга твоего… Мадара поперхнулся, смутился и отвернулся. Он все же склонялся к версии со шпионом. Или шпионами. Он оглянулся на густые холмы, в которых пряталась бедная деревенька – пять домов, старики да женщины – и представил себя на месте шпионов. Шпионить тут за Конохой, это ясное дело. Точить под них зубы, кунаи; это Хаширама такой открытый и доверчивый. Пути тут не шли, но зато было мало шиноби селения, особенно сильных. Некоторые срезали путь, так как тракт широко огибал реку, но в основном одиночки – лагерь не разбить в густой чаще, местность слишком неравномерная, чтобы идти отрядом, зверье водится маленькое, населенных пунктов нет. Надо бы зачистить тут все и все же поставить патрули здесь. Тобирама его раздражал, но скорее всего, согласится, параноик, а там и Хаширама долго спорить не будет. Еще здесь удобно перехватывать письма, стрелять из луков в соколов. Правда, ничего не пропадало, но Мадара бы так и сделал – путь птиц прямой, обзору ничто не мешает. - Хаширама, - Хаширама все болтал со стариком, точнее, получал по ушам за то, что еще не женат. – Эй, Хаширама. - Что? - Может, пройдемся? Отстань, старик, - Учиха оголил катану и мотнул головой, чтобы тот скрылся. - Всяко полезней. - Я выяснил, где он собирает дрова. - О, великий секрет, - Мадара снова закатил глаза. Сенджу проигнорировал. - Вон та тропа. Пойдем вместе, потом – разделимся. - Ты открыто, я в тени? – как обычно; они уже немного сработались. - У меня лицо идиота, только грабить, - Хаширама поиграл бровями и был прав – наживка из него получалась великолепная, для тех, кто не знает. – Проверим простую версию, потом вернемся к сложным. - Наконец-то ты говоришь, как человек. - А до этого как кто я говорил? - Как идиот, - Мадара усмехнулся. – Только грабить и насиловать. - Вот особенно насиловать, - Хаширама еще поидиотничал лицом. – Ладно, идем. И дал бы просто старику пару монет, что ты его пугаешь. - Надоел, суеверный. - Ты тоже суеверный. - Низко летящие ласточки чувствуют дождь, а вера в духов – брехня, крестьянских детей пугать. Сенджу набрался ума и не прокомментировал это в очередной раз. Они нырнули в зеленый, душисто-влажный лес. Близко к Конохе, вокруг стены, рос совсем другой, не совсем естественный лес. А здесь – вытоптанные годами тропы и невысокие деревья, всего в три роста. Много кустарника, много колючек, шиповник и прячущиеся в них цветы колокольчика и иван-чая. Возможно, здесь Нара, будь он Нара, властелином теней, он бы затаился в темных зарослях, пока на подозрительные смерти не явится кто-то покрупней. Правда, и он, и Хаширама слишком крупные рыбы для любого Нара – но шпионы вряд ли ждут именно их, тем более вдвоем. Или Хьюга – но их бы Мадара ожидал с запада, отлавливающих большой поток шиноби на дороге, сильный клан. И Хьюга, и Нара Хаширама очень хотел в союзники. Хаширама вообще всех хотел в союзники. Акимичи и Яманака уже присоединились к селению, с семьей Инудзука велись переговоры. Тобирама думал о расколе в старом союзе Ино-Шика-Чо. Мадара тоже много о нем думал, но не подавал виду, чтобы даже мысли у него с Тобирамой, ублюдком белобрысым, не совпали. Простая версия – тут разбойники или лазутчики. Они шли мирно, беседовали, Хаширама спрятал свиток, а потом Мадара кивнул ему, шагнул в тень и растворился в листве. И тут же напоролся на растяжку. Он почти задел её ногой, тонкую леску, в последний момент перекувыркнулся через неё и выловил зрением – блестит на солнце, легкая, как паутинка. Учиха коснулся её пальцем; она тянулась к деревьям. Справа – кунаи и сенбоны, слева – они же, все – в центр маленькой поляны, слишком крохотной, чтобы её заметить, не на дорогу. Мадара свистнул по-соловьиному – условный знак. Завязал волосы в хвост и спрятал под одежду. Медленно переступая, он нашел пять ловушек, Хаширама – четыре. Ими были усеяны все места вдоль тропы, хотя следов не было, а кунаи покрылись пылью и паутинками, одна – сработавшая, но скорее всего на какое-то лесное животное. - Надо убрать. Гражданские пострадают, - сказал Хаширама. - Выдадим себя, - возразил Мадара. – Сначала найдем, кто поставил. Я же говорил, что не дух. - Для иллюзии все еще слишком странно, - упрямец. - Ладно, пойдем. Разделимся. Хаширама кивнул, шагнул в кусты и пропал. Умение Хаширамы растворяться в лесу – неописуемое, чаща наверняка стала из-за него гуще. Мадара сосредоточился, выругался на жару и стал высматривать хоть какие-то следы. Судя по всему, ловушки поставили не вчера и не сегодня. Кроме тропы, где скрывающийся и не пойдет, они тянулись своим ходом к вершине холма, а еще там обнаружились высокие камни, скалы и много хороших мест, чтобы спрятаться. Учиха искал следы костра, испражнения, кровь, слюну и чужие запахи. Засечки от кунаев на деревьях, следы сандалий на траве. Он заметил очередную ловушку слишком поздно – кунаи вылетели и полетели ему в голову. Когда Мадара отразил их катаной и выдал себя звоном стали, стало уже слишком поздно. У них были густо-рыжие волосы, протекторы Скрытого Водоворота – интересно, предательство? Вряд ли их стоит убивать быстро. Двое из них бросились на Мадару в лоб, а пятеро по спирали оббежали вокруг – первые отвлечь, вторые сковать техникой; фууинджитсу Учиха ненавидел. Никакого открытого боя, только сковывание и связывание. Мадара не собирался давать им такого шанса. Он дыхнул огнем, и волна жара накрыла шиноби, лес, заоравшего Хашираму и еще каких-то шиноби, которые вдруг сцепились с первыми, и все вдруг смешалось в огне и пепле. - Мадара, это свои! – орал Хаширама. – Не сжигай здесь все! - Вижу я, какие они свои! – орал Мадара, отбиваясь от сенбонов с взрывными печатями и от бросившихся вдруг на него двух гигантских волков. Крупный черный зарычал и попытался оторвать ему руку. Мадара зарычал тоже, от боли и звериной злости боя, извернулся и вонзил катану ему в челюсть – насквозь через морду. – Сусаноо! - Мадара, господи боже мой! - Заткнись, надоел! – где бы ни был Хаширама, волки его не грызли; вдобавок, Мадара заметил, что шиноби действительно две группы, десять против двадцатерых. Хашираму он выхватил краем взгляда в окружении троих шиноби, которые стояли к нему спиной и прикрывали. Что ж, Хаширама в надежных руках. Мадара развел плечи, размахнулся, рявкнул и снес пол-леса вчистую. Бой был хорош и короток. Учиха оставил одного языка, который показался ему главным – с большим свитком, пытавшийся увести товарищей от рук и челюстей Сусанноо – и убил всех, кто ему попались. Один не попался, но Мадара узнал того, кто призывал волков. Со сломанными ногами, Мадара держал его за волосы и приценивался – в голубых глазах плескался ужас, мольба и что-то еще. Жалкий человечек. - Умираешь без чести. - Мадара, не надо… - Хаширама подошел. Мадара взмахнул катаной и перерезал чужое горло. Сенджу скривился. Учиха отпустил рыжие пряди, и труп упал на землю. - Не стоит, Хаширама-сама, - обратился к нему еще один рыжий, с длинными усами и нависшим взглядом. - Мадара, это Хитоши Удзумаки. - И что у вас там происходит, Хитоши Удзумаки? Хитоши не ответил. Хаширама поймал его взгляд и мотнул головой. - Заговорщики против объединения клана Удзумаки и клана Сенджу. Они сочли, что это ослабит силу селения, и выбрали предательство. Они бежали из Водоворота три недели назад, украв много техник, и мы преследовали их – и нагнали одновременно с вами. - Откровенно говоря, мы искали не их, - наивно сболтнул Хаширама. Мадара покачал головой. - В самом деле? Неважно. Вы оказали нам большую услугу, Хаширама-сама. Вам нужна помощь? Позвольте вас, - Хитоши бросил короткий взгляд на Мадару, - на пару слов. Раз уж вы здесь, у нас изменились кое-какие планы. Хаширама тоже на него посмотрел. Мадара пожал плечами. Иди уж, иди, вылизывай задницы союзникам, Хаширама. Учиха размял шею, по которой неприятно получил локтём, и поморщился. Шиноби Водоворота собирали свитки, оружие трупов и явно вознамерились забрать все с собой; интересно, Хаширама додумается потребовать часть добычи себе? Лес стонал и тлел, и если тут и были духи, то все точно разбежались от звона клинков и мощи Сусаноо. Мадара пощадил лес. Он сложил печати, вдохнул, поймав пальцем и взглядом огненные языки, и они потухли, так как Учиха лишил их жара и воздуха, которым они питались. Шиноби Водоворота косились на него и делали вид, что им все равно. Мадара мог бы их всех убить и не поморщиться – Хаширама тоже, и ему не нравилось, что все изображали, будто это не так. Хаширама всегда был чуточку сильнее него, впрочем, они давно не проверяли, а значит и опасней. Мадара нашел тень, подумал, что после сражения хочется постирать от крови и пота вещи и тоже стал врать – будто он не слушает разговор Хаширамы и Удзумаки. Мы вынуждены просить прощения, но Сатоми получила ранение в живот, Хаширама-сама. Мы понимаем, что вам обещали её, но её место теперь займет Мито – дочь Удзумаки Идо, двоюродного брата главы клана. О, она достойная девушка и правильно исполнит свою роль. Надеюсь, вы не будете сердиться на нас, Хаширама-сама, так сложились обстоятельства, все настаивали, чтобы Сатоми не участвовала в битвах, но у неё такой буйный нрав. Примите теперь Мито Удзумаки как свою невесту, господин Хаширама. Мадара презрительно хмыкнул. Так лебезить перед Хаширамой – будто он знал свою будущую невесту, будто влюблен в неё. Хаширама никогда не видел ни эту Сатоми, ни эту Мито. Учиха решил, что она его заранее раздражает – достоинством, жертвенностью ради клана и селения, темно-рыжими волосами. Он – комок пульсирующей желчи в горле. Ох, мне так жаль, Хироши-сан. Что вы, не извиняйтесь. Да я же сказал, не извиняйтесь. Передайте ей, чтобы поправлялась и мои пожелания. Да, конечно, я все понимаю. О, я знаю Идо-сана, он многому научил меня. Никаких проблем, брак все равно состоится. Да, планы не меняются. Да, в тоже время, следующей весной. У Мадары дернулся глаз. Он не стал дожидаться, пока Хаширама договорит, хватит ли у него ума на дележку добычи, станет ли Сенджу восстанавливать разрушенный лес и снимать ловушки. Ни с кем не попрощавшись, Мадара спрыгнул вниз по склону и, сшибая остатки растяжек, быстрым шагом направился вниз к реке. Хаширама нагнал его в скором времени. - Мадара! Да стой ты, тебе говорю! Куда ты ушел? - А мне надо было остаться? – огрызнулся Мадара. – Извини уж, что не стал подлизывать твоим любимым Удзумаки. - Мадара, я знаю, ты их не любишь… кстати, почему? - Бесят. Они не нашей крови. - Я тоже не твоей крови. - К Конохе присоединяться отказались. - У них свой путь. - Ты такой идиот, Хаширама. Мадара ускорил шаг, хотя это не значило, что Хаширама не сможет его догнать – ноги длинные, кусты сами бросались из-под его ног прочь. Зато Мадару хлестали веточки, и под сандалии бросались корешки. Он кипел гневом и раздражением – его младшим братом. - Да в чем дело, Мадара, я не хочу с тобой ссориться, - Хаширама вдруг обогнал его и остановил в плечи. – Дело в битве, да? Кровь кипит, но битва была слишком короткой для тебя? Хочешь, устроим спарринг? Ты и я? Как мы в деревне не решаемся? В глазах Хаширамы было столько надежды. Он ничего не понимал, но он действительно цеплялся за эту версию – и Учиха сдался. Руки чесались надрать кому-нибудь зад, и зад Хаширамы вполне подходил под эту задачу. - Ладно, давай, ты прав, я совсем не устал, - Мадара выдохнул. – Только без мечей и техник. На кулаках. - Ну и отлично! – Сенджу похлопал его по плечу, тяжелой широкой ладонью. – Выпустим пар, - он прям заметно расслабился от облегчения; Учиха почти пожалел, что спускает конфликт на тормозах. – Идем, спустимся только подальше от людей. А то знаю я твое на кулаках, - Хаширама повеселел и приспустил вперед. Мадара ухмыльнулся вслед и решил, что выбьет из него всю его сенджувскую дурь. Хината отмыла голые доски пола с мылом и спиртом, разложила складной котелок, принесла самодельный вертел, и над водой уже поднимался пар. У неё был рис, какие-то душистые овощи – даже имбирь и тонкие ниточки грибов эноки; были еще клубни, мука для густоты, пойманный в силки заяц, морковь, а некоторых ингредиентов Мадара не знал. Хьюга умела готовить – это Мадаре уже было известно. Она то подкармливала его то рисовыми шариками, то хрустящими инари суши, то заставляла есть тушеные и жареные овощи, то приносила к саке кислых слив из дома. Учиха давно перестал проверять, есть ли в её еде яд – да и сейчас она упустила столько возможностей к убийству – но даже если б и был из её ловких рук хоть мышьяк, хоть нейротранквилизатор. Чтобы она ни готовила, это было хорошо. Таланта к готовке у неё было куда больше, чем таланта куноичи. Мадара сел, скрестив ноги. - Я тебе помогу. - Я сама справлюсь, - она подбросила дров, разжигая огонь ярче, чтобы после – были жарче угли. - Не волнуйся. - Мне надоело быть бесполезным. Дай я что-то сделаю. - Ну, сделай… - Хьюга кивнула на зайца. – Разделаешь? Спорить с тобой еще – читалось в её чертах. Учиха взялся за кунай. Заяц оказался тощим, на пару укусов, на одного рослого мужчину – на него – не хватит. Тонкая леска петлей задушила его, Мадара спустил кровь в сторону, надрезал шкуру и ловко освежевал тушку от лап до ушей. Хината бросила в кастрюлю замоченный рис и положила ложку специй. Учиха отдал ей мясо без головы и подушечек лап, и Хьюга ловко сняла мясо с костей, и положила их в котелок отдельно – кости целыми, связанные между собой, чтобы потом выловить их из похлебки, мясо – мелконарезанным, вкусными перьями, натертое солью. На её лицо очаг бросал мягкие лепестки теплого оранжевого света. Мадару охватило чувство ностальгии – по молодости, по зрелости – когда было не счесть сколько таких ночей и вечеров у костра или дома, в окружении близких и родственников. С родственниками ты ругаешься, но это все равно – своя кровь. Друзей было меньше. Он вспомнил вдруг детство: когда братьев было больше, а семья полнее, и когда он еще даже не воевал. Он с братьями, которые только умели ходить, охотился, потому что это первое, что поручали детям в клане, а потом женщины готовили – мать и пара слуг, немощные или большие люди, не могущие сражаться. Они разделывали куропаток и кроликов, чистили рыбу, разбирали корешки – все, что мог дать им лес летом и осенью, в хорошие времена, а потом еда готовилась на весь клан для воинов, что должны были вернуться вечером или на рассвете домой. Маленький, Мадара еще не понимал, как устроен мир, и был счастлив, и женщины клана трепали его по макушке, не требуя от него многое, а взрослые отдавали детям самые крупные куски. А потом уже он – когда повзрослел – отдавал такие же куски новому поколению клана Учиха. Сейчас клана Учиха больше не было, а у него была только Хината, но полжизни он провел у разного огня и очагов. Огонь освещал её теплым светом, окрашивал румянцем щеки и бросал блики в глазах. Хината была нежной, а главное – очень доброй женщиной, которая и не знала того обращения, что натерпелся Мадара за жизнь, но это было хорошо. Она бы не сломалась, но ожесточилась бы, и была бы уже совсем другой, и никогда не была бы к нему столь милосердна, как сейчас. Хината раскусила какую-то ампулу и вылила в суп. - Что это? - Витамины и… и что-то там еще. Это полезно. - Заботишься обо мне? – усмехнулся Мадара. - Забочусь, - длинные ресницы бросали тени на её щеки. Волосы были завязаны в низкий хвост, плечи опущены. – Пора бы уже привыкнуть, Мадара. - К такому не привыкнешь, - повеселей отозвался Учиха. Ему вдруг стало очень хорошо. От тепла, от света, от начавшегося снаружи снова дождя, который до них не доставал; от грозы, от Хинаты и её узких ловких ладоней; от легкого воздуха в легких и от вкуса воды и предвкушения еды. После своей единственной смерти, он стал довольствоваться малым - простыми радостями, как бы сказали гражданские – и пусть шиноби не привыкать жить в жестоких условиях, Мадара отвык, что вагонетка его мыслей едет не дальше, чем на пару недель вперед. Будет ли дождь, будет ли снег. Будет ли жаркое лето, нападут ли грабители на тех, кого он прикрывает в этом месяце – или деньги будут проедены просто так. Увидит ли он птиц или зверей, уйдет ли боль из мышц. Останется ли с ним Хината – надолго если, то хорошо, ненадолго – тоже хорошо. Блики на её волосах переливались гладко и ладно. Хьюга делала ужин из ничего, и у Мадары потекли слюнки – всю эту неделю Хината выкармливала его на пайках и капсулах. Вскоре потянулся запах еды, душисто и солоно. Хината вытащила две красных лакированных миски, расставила их с тихим стуком. Одну, подумав, взял Мадара, рассмотрел. - Откуда это? – не похоже было на обычную посуду шиноби – слишком тяжелые и красивые, чтобы таскать их с собой. - Купила в городе, - Хината дернула плечом. – Вместе с котелком. Они мне так понравились. Подумала, что из них приятней будет есть. - Ну что ты за куноичи, - смешинка пробралась куда-то в грудь и там осталась; Хината иногда была просто невозможной. - Да они дешевые. Сожгу, когда будем уходить. Или с собой забери. - Мне-то они на что? - Красиво, - Хьюга поманила его, и Учиха передал миску обратно. Хината через край и ложкой наполнила её густым супом – больше даже ближе к рагу. Рис, маленькие кусочки овощей, маленькие кусочки мяса. Протянула палочки. – Тебе не нравятся красивые вещи? - Мне нравятся красивые мечи, - ответил Мадара; выловил кусочек мяса, съел. Было вкусно и тепло, нет, правда вкусно. – А так я живу не ту жизнь, чтобы выбирать, что мне нравится по внешнему признаку. - Все могут выбирать. - Только не я, - Учиха выпил бульон от края. Гладкая поверхность миски действительно была приятной – не поспоришь. Красивые люди, красивые женщины. Длинные волосы, прямые, темные. Тонкие плечи у женщин, широкие у мужчин. Аккуратная обмотка кунаев, сандалий, удобно сшитые перчатки, и чтобы черный в разных частях одежды был одним и тем же черным – Мадара легко различал оттенки даже в темноте, бледно-серый его раздражал. Деревья с темными листьями. Реки с прозрачной холодной водой и каменистым дном. Холмы и равнины, осененные солнцем или туманом, но обязательно в зелени – зиму Учиха не любил и видел её только уродливой. Люди, сидящие на корточках у очагов, прячущиеся от зим, тянущие руки к огню и еде. Звуки разговоров, и иногда – песен, тоже были красивы. Воспоминания и тяжелые камни в груди. Снился ему снова какой-то сон – на этот раз тяжелый, как камень. Мадара никак не мог его вспомнить. Что-то о лете и жаре. О воде и бликах на неё, о путешествии. О злости и яде, о чем-то… Что-то о Хашираме – но о Хашираме Мадара не собирался вспоминать. Он мертв, давно и бесповоротно. Последний раз, когда Учиха его видел, Хаширама думал, что они оба умрут, и встретятся по ту сторону – но Мадара не помнил никакой той стороны, только черноту и пустоту, и был рад, что остался жив. По Хашираме он не скучал, так как научился не скучать давно. Он жив, а Хаширама Сенджу – мёртв, а Мадара просто болен. И все на этом сказано. - Сейчас бы саке, - он забыл про Хашираму, когда Хината заправила волосы за ухо. - Тебе нельзя сейчас саке, ты болеешь. И я не купила. - А зря! И я начал пить в двенадцать. - Так рано? - Тогда мой отец умер, - но Мадара тут же прервал её, как только заметил взгляд человеческого сочувствия – какого не должно быть у шиноби. - Но я не хочу о мертвых. И вопреки своему заявлению Мадара вдруг рассказал ей про очаги. Про то, что вспомнил. Про братьев и бесчисленных кузин. Про то, как засыпал ненавистными зимами у углей, уткнувшись в руку единственному оставшемуся из братьев. Как они жили – кочуя и живя в домах с тонкими стенами. А Хината рассказала ему про мать. Сказала – никому не рассказывала, что помню мать, а тебе расскажу. Хината рассказала – у неё были длинные волосы, как у меня, и узкие глаза, совсем на меня не похожие. Она собирала под одной крышей побочную и главную ветвь – страшную глупость, по мнению Мадары, но большую мудрость, если смотреть на выживание – и заставляла всех быть одной семьей, вместе заботиться о раненных и детях, чтобы дети всех ветвей играли вместе. Хината играла с Неджи, а мать качала на руках сестру, не отдавая служанкам. - Неджи? Где я мог слышать его имя? - На войне ты мог слышать его имя, - зря он это спросил; Мадара приготовился к худшему. – Но он выжил, хотя мы все боялись, что нет. Не переживай. Он пытался убить меня, однажды. Я бы очень горевала, если бы он умер, но мы не очень ладим. - Когда? – взъярился Мадара. - Давно. Когда уже мне было двенадцать. - Как ты так умудряешься?! И он не только о кланах, в которых братья убивают сестер. В конце концов, в клане Учиха – братья убивают братьев, так Мадара слышал теперь. Но он вспомнил Хьюга Неджи и решил, что Хината врет. Неджи Хьюга не должен был выжить, его сердце остановилось, медики не смогли спасти его, а Хината отводила глаза – и Мадаре была знакома эта боль потери, и он никогда не простил её Тобираме, и надеялся, что Тобирама горит в аду. Хината поджала губы и те стали тонкие, как ниточки. Отвела глаза снова, покачала головой, и движения были медленные, как во время танца гейши, выверенные – как во время тайного убийства. - Я не хочу про это говорить, - отрезала она и четко дала понять, что разговор закончен. – У нас с тобой очень разный характер, ты не поймёшь. Мадара подавил желание открыть рот – и что-то выкрикнуть, призвать к её совести, её ярости и злости. Она – не он, и он не знал, какую форму принимают её злость и обида и жажда мести, и это было бы слишком неблагодарно – напоминать ей об этом. Особенно на фоне того, что Мадара на себя разозлился – если она не врет, ублюдок, пытавшийся убить Хинату, ходит спокойно по земле. Он выжил. Он должен быть мёртв. Хината залила очаг водой, чтобы не начался пожар, и закрыла дверь седзи наружу – приближался шум и гром, начиналась гроза. Сверкающие молнии озаряли их сон, вещи, очертания комнаты, а Мадара все думал – думал о Хьюга Неджи; и не мог заснуть. Мадара снял балахон, Хаширама тоже разделся. Они нашли голую полянку, достаточно далекую, чтобы чакра людей из клана Удзумаки уже не чувствовалась, и Учиха размял кулаки и запястья, надеясь, что его отпустит – в нём что-то кипело, что-то темное, как дегтярная смола, ядовитое. Хаширама улыбнулся, разулся, будто они собирались бороться, а не нормальный спарринг устроить – ну держись, Хаширама – и улыбнулся летнему солнцу; у него было хорошее настроение, у этого будущего жениха клана Удзумаки. Мадара оскалился и бросился на него без предупреждения. Он его даже покусает, видят боги. Учиха вцепился в Хашираму намертво, забыв о техниках и приемах; он был просто очень зол на Хашираму. Он бил в корпус, в бока, пинался, и хоть Сенджу был выше, руки длинные, но все же Хаширама был легче, чем тяжеловесный Мадара, и Учиха быстро повалил его на землю. Пыль взметнулась, они оба вдохнули её, и Хаширама вырвался и прижал его локтём, и они вскочили на ноги – тяжело дыша, в земле и свежих синяках. Жаркое полуденное солнце пригревало макушки и плечи и бросалось в глаза. Воздух звенел от зноя, а костяшки чуть ныли от соприкосновения с чужими ребрами. Мадара вдыхал широко, полной грудью, как во время секса. Его снова вернуло в горячку боя, в кипяток хорошей драки – все справлялись с жизнью шиноби по-разному, а Мадара научился её любить. Ток крови по венам, напряженные мышцы, часто колотящееся сердце – и вот он почти счастлив и доволен. На боках Сенджу наливались пятна, бить его было одно удовольствие, весело и упруго. Мадара зло стиснул зубы и снова сшиб Хашираму с ног. Они дважды перекатились, и Учиха прижал Хашираму к земле. Волосы, плечо, шея, удар – и Мадара слегка придушил Сенджу, удерживая за горло. Хаширама судорожно вздохнул, а его зрачки расширились. Глаза Хаширамы были светлей на солнце, а Мадара тоже задыхался от пыли и зноя. - Я не хочу жениться на Удзумаки Мито, - вдруг сказал Сенджу, хватая воздух. Его грудь вздымалась и опускалась – жарко, как же жарко. – Правда, не хочу. - Честно? – собственный голос хрипел. - Еще как! – Хаширама лягнул его в колено, рывком поднялся, поймал Мадару в захват и опрокинул на спину. Земля выбила воздух у Мадары из легких, и Учиха, закашлявшись – хрипло рассмеялся. – Что ты смеешься? Голубое небо слепило Мадару. Солнце было ореолом – вокруг волос Хаширамы. - Ты идиот! – Учиха смеялся. – Ты последний идиот! Не женись, раз не хочешь! - Я не могу! Мадара рявкнул, схватил его за плечи и впечатал обратно в песок. Они еще долго катались по земле, пока Хаширама глотал панику будущего брака, а Мадара – выбивал из него все дерьмо. Они были друзьями, лучшими друзьями, таких, каких нет на всем белом свете, и Учиха понял его без слов; взрослая жизнь диктовала свои условия, и не давала никому из них ни единого права быть молодыми и свободными. Клан Мадары такой же, рано или поздно его женят на ком-нибудь из другого клана или на собственной кузине третьего порядка, потому что кровь не вода, кровь и наследники – вот, что всем нужно, но Хаширама совсем другое, Хаширама – это особое, и с Хаширамой они ломали все правила, и слать их надо было подальше и к чертовой матери. Им было всего двадцать девять, и весь мир у их ног. Они извалялись в пыли, и разок Хаширама действительно его укусил, будто хотел оттяпать кусок – Мадара вскрикнул от неожиданности. Солнце ушло из зенита, и только тогда они, наконец, закончили; перекатились на спины и с облегчением выдохнули. Небо поменяло свой цвет, набежали мелкие белые облака, и челка прилипала ко лбу Мадары. Возможно, Хаширама был прав – ему полегчало. - Пойдем назад - Сенджу тяжело дышал, как будто у него не легкие – тяжелые бочки с воздухом. – И ты, правда, дрался на кулаках, я удивлен. - С чего бы? Я не обманщик, - приятно было распластаться и ничего не делать. Ни о чем не думать. - Обычно ты, так или иначе, начинаешь все поджигать, - пожал плечами Хаширама, но не имел в виду ничего плохого. Он подорвался, сел. – Пойдем? – Сенджу подал ему руку. И Мадара принял пыльную взмокшую ладонь. Пока шли до реки, вся мелкая взвесь прилипла к коже. Учиха, не замедлив шаг, зашел в воду, разделся, и долго тер шею и руки, смывая пот и остатки плохого настроения; кажется, ему действительно нужно было просто выпустить пар. Ранний закат – хотя какое там, солнце просто приблизилось к вершинам холмов - золотил реку и лагерь огненными росчерками света и переливов на воде – гладкая поверхность реки сливалась с небом, темная полоска леса хранила свои тайны. С волос стекала грязь, с одежды – кровь. Мадара постирал в реке вещи и только потом обратил внимание, чем же там занят Хаширама. Хаширама ковырялся в остатках вчерашнего ужина и хитрил. Мадара оглядел лагерь – они ночевали спина к спине, аккуратно вслушиваясь в дыхание друг друга и шум леса, Сенджу вырастил бревно, чтобы было удобно сидеть у костра, Учиха обложил костровище камушками, сберегая сухой дерн и зеленый подлесок, они натянули веревку, чтоб сушить барахло. Покидать это место пока не хотелось. К тому же, у них оставалась еще дичь. - М, - Хаширама выковыривал куски мяса с косточек и облизывал пальцы; ему бы тоже помыться, идиоту. – Мы пойдем назад в селение? – спросил он. Но не так, чтобы Мадара согласился. - Нет, мы останемся, - Мадара ухмыльнулся, смотря на него сверху вниз. – Нам еще духа ловить, забыл? Хаширама улыбнулся. Оборотня-цуру. Журавля-девицу. Еще отец Мадары верил в оборотней безоговорочно. Когда сходили с ума, считалось, что в проклятые учиховские глаза нырнули злые духи. Когда кто-то творил глупости от любви или страсти – что это обязательно лисица намудрила, поманила девятью хвостами, а не в голове нет мозгов. Сенджу молились чему-то другому, Мадара никогда не вникал в их странную философию, но в клане Учиха старались не разрушать почем зря старых ручьев, старых домов и старых мест; потому что там мог уже кто-то поселиться, в горах – тенгу, в городах – тануки и некомацу. С Хаширамой они сошлись где-то посередине, не считая их битв – он тоже предпочитал ничего лишнего не трогать, кланялся старым храмам и не навязывал свое личное мнение по поводу вещей и реинкарнации. Ладно, это было бы забавно – остаться еще на несколько дней в здешних кустах, искать мистического духа по холмам и доставать пугливых стариков. Пара лишних ночей вдали от селения никому не повредят. Ближе к вечеру они развели костер ярче – Хаширама перебросил целое бревно – и зажарили рыбу на вертеле. Жирных то ли окуней, то ли лещей с опаленными плавниками они съели прямо так, разложив на выращенном Сенджу чистом огромном листе, а потом Хаширама заговорчески поиграл бровями и достал откуда-то маленькую бутылочку саке – слишком маленькую, чтобы им напиться, но достаточно большую, чтобы стало теплей и веселей вытягивать к углям сандалии. После жары дня возле огня было не то что приятно, зато дым отгонял гнус, а еще пропитывал всего Хашираму, с головы до ног, окутывал его костровым ароматом и делал его загорелые скулы острыми, как ножи. Он не надел новопридуманный глупый символ селения – бандану со стальной пластиной и символом – не было на нем и знака его клана, он просто сидел, подвязал волосы лентой через лоб, как привык, и был Хаширамой – без излишеств. Мадара нашел себя по левое плечо, и было хорошо. В такие моменты ему хотелось уйти. - Тебе никогда не хотелось уйти? – расслабленно спросил он, внезапно зная, что они не поругаются. - О чем ты? - Куда-нибудь… подальше от деревни, своих обязанностей, клана, - Мадара пожал плечами и поймал взгляд Хаширамы. – Я абстрактно спрашиваю, - он закатил глаза, - не напрягайся. - Ну, иногда, - Сенджу будто бы смутился вопроса. - Просто жить от места к месту, - Учиха вытянул ногу почти в огонь, - ловить рыбу, спать под чистым небом и никаких хлопот. - И быть убийцами? – скептически уточнил Хаширама, но Мадаре понравилось, что во множественном числе – он его понял. - Ты и так убийца, - напомнил ему Мадара. – И не знаю. Может, дома строить… - Кхм... скажешь еще, дома строить. И тебе бы наскучило. - Ты бы смог. - Ну да, с мокутоном удобно, - Хаширама фыркнул. Он был близко, и Мадара почувствовал вдруг тактильный голод. Он сразу удовлетворил его, положив голову Хашираме на плечо и привалившись к нему слегка боком – не слишком перенося вес, но обозначая своё присутствие – и уставился на огонь: бездумно, расслабленно, словно смотрел на костер через толстое стекло. Желание уйти грызло его. Ему не нравилось селение, после смерти Изуны даже клан стал относиться к нему по-другому, и лишь Хаширама оставался единственной постоянной в его жизни. Хаширама не оттолкнул его, и от него пахло костром и едва потом. Лесом. - Ты бы ушел со мной? – вдруг спокойно спросил Мадара. – Не как враг. Спросил он неожиданно в первую очередь для себя; он не думал, что когда-нибудь озвучит вслух этот вопрос. Ему было не так важно получить ответ, как собственно спросить – и понять, что Хаширама даже не напрягся, что его дыхание ровное, и что он старается держать ровно и неподвижно плечо, чтобы Мадаре было удобно сохранять контакт. Все это несбыточные мечты. Хаширама никогда не выберет этот путь, не в этой жизни, но если он соврет – будет приятно. Если на секунду разделит мечту Мадары, как Мадара согласился мечту Хаширамы – будет просто замечательно. И Учиха Мадара немного помечтает о лучшей жизни, которой у него никогда не будет. Хаширама поднял голову и посмотрел вдаль – на реку и холмы поверх костра. Мадара скосил глаза, наблюдая за бликами в его глазах – ясных и честных. - Да, - Хаширама поджал губы и закивал. – В другой жизни, конечно. Может, мы переродимся и уйдем. Буду странствующим монахом, - Сенджу почти засмеялся, но как будто смеху не хватило сил, и он остался полуулыбкой в уголках его губ, - а ты меня охранять. Или мы будем братьями, только представь! - Да, только представь… - пробормотал Учиха. Мадара не хотел быть с ним братьями. Он испытывал к нему совсем другие чувства. - Что такое?.. – Хаширама заметил, конечно, он заметил. Между ними повисла тишина – всего на секунду. Схватив Хашираму за скулу, Мадара резко подался вперед и закрыл глаза. Короткий выдох – и он вжался губами в губы Хаширамы, а рука сама собой скользнула к его уху, в его волосы; Хаширама был теплый, почти горячий, пах костром. Мадара крепко схватил его второй рукой за предплечье, внутри что-то оборвалось, а в голове было пусто и сладко, до головокружения… Но всего несколько секунд. Мадара понял, что Хаширама не двигается и не отвечает. Мадара дал себе продлить это еще на несколько мгновений – мгновений надежды? надежды на что? – и отстранился. Губы горели от чужих губ, на ладонях полыхала гладкость чужих волос, а сердце билось часто-часто – и следовало оборвать его биение, потому что его биение было той самой надеждой. Мадара допустил ошибку. - Понятно… - Мадара отпустил плечи Хаширамы и отвернулся. Хотелось вытереть лицо рукавом, чтобы стереть остаток прикосновения, но он так и не надел снова балахон; к сожалению. Хаширама не двигался. Ему стало противно. Нужно было уйти, куда угодно уйти, лишь бы забыть о том, что только что произошло; лишь бы Хаширама забыл. Лишь бы у Хаширамы хватило мозгов никогда не упоминать это и не вспоминать об этом и никому не рассказывать. Хотя вряд ли. Хаширама Сенджу никогда не отличался большим умом. - Мадара, постой! – Сенджу испуганно подорвался, когда Мадара встал и повернулся к нему спиной. Будто он что-то чувствует, будто ему не все равно, будто они не друзья; мученическая складка на секунду залегла между бровями Мадары. Но ненадолго – Хаширама метнулся за ним, и Учиха развернулся и ударил его кулаком по лицу. Сенджу отлетел на землю, будто и не шиноби вовсе, а Мадара чувствовал, как мелкая обида сменилась гневом, и крылья носа трепетали - он обнажил себя, показал свою слабость, и сделал это зря. Такие ошибки недопустимы. Ни в жизни шиноби, ни в жизни – мужчины, ни в его жизни. - Я не виноват, что я не гей! – Хаширама искренне не понимал, держался за щеку, глазами хлопал. Слишком похожий на гражданского. Его голос был по-настоящему не понимающий. - Не приближайся ко мне, - прошипел Учиха, который не выдержал бы сейчас Хашираму: ни секунду его участия, ни его доброты, ни его прозрачного ветра в башке. Мадара готов был перерезать ему горло за то, что он никогда не догадывался. Ни разу – не считал ни единого знака, ни одного намека, ни взгляда, ни жеста... Мадара не собирался давать ему шанса: бледному, растерянному. Учиха развернулся и пошел прочь. - Стой, Мадара! – Хаширама подорвался за ним. – Постой! Но густые заросли уже бросились Мадаре под ноги, и он сорвался на бег. Зелень замелькала в мутной круговерти леса, и Учиха бросился зигзагом, чтобы Хаширама не выследил его и не вздумал его останавливать – прочь, прочь отсюда! Жгучая обида бурей жгла ему грудь. Хаширама оставался где-то позади. Мадара знал, что допустил чудовищную ошибку, и не собирался разбираться с её последствиями. Когда гроза закончилась, солнце над горами вышло высоко и напомнило, что дни стояли все же летние – прохладные, но с длинными рассветами и долгими закатами, с короткими ночами и бесконечными теплыми днями; лето в стране Огня длилось целых шесть месяцев. Влажная земля пружинило под ногами, и хоть Мадара и шел длинным шагом вниз по склону, он следил, чтобы даже роса не оставляла за ним широкого следа – Хината не должна была его выследить, если он задержится, а у неё глаз алмаз. Несмотря на уже позднее утро, стояла дымка тумана, дышалось свободно и легко; вдобавок, наконец-то Учиха проснулся сам собой, без температуры и сразу же отправился в лес – интуиции он привык верить, а её червячок призвал проверить территорию и пройтись. Раны постепенно заживали, еще день-два – и он будет в полном порядке, а пока ему следовало разобраться с одной проблемой. Мадара вертел между пальцами кунай и мысленно насвистывал. Разделять милосердие Хинаты он не планировал. Он заметил их еще ночью – две еле заметные точки на краю сознания. Двое шиноби, медленный темп спокойного шага, никаких сверхсильных техник, но Мадара не привык доверять жизни; когда он приблизился к ним, он вспрыгнул на дерево и огляделся. Капли воды блестели на листьях и на темной коре. Действительно двое – жилеты и банданы Конохи. Наверное, те самые, которых встретила Хината. В отличие от Мадары, они не пытались скрыть свое присутствие. Неразумные чунины, слишком самоуверенные, Хината никогда такой не была; за ними тянулся широкий след в траве, а сами они просматривали свитки. Планы на них у Мадары были самые что ни на есть прозрачные. А Хината ничего не узнает. Она вернется в Коноху, и ей не будет дела до того, что кто-то умер на какой-то миссии, потому что нет такого дня, чтобы в селении шиноби кто-то не умер – разве что она их лично знает, или они лично знают её. Мадара нахмурился; он не задумался об этом раньше. Нужно было что-то предпринять. Он тихо спустился с деревьев. - Кто здесь?! Мадара намеренно хрустнул веткой посильней. - Эй, там! - Не надо нападать! – тонкий голосок Хинаты смешно щекотал гортань. Он вышел на поляну, поднимая маленькие ручки; Хьюга была такой маленькой, собранной, её облик было слегка трудно держать из-за новых пропорций тела. – Я из Конохи, стойте! - Постой, Иде… - один держал кунай – повыше, слева, растрепанные волосы; второй протянул руку и заставил его опустить нож – пониже, слева, носил бандану на всю голову. – Кто ты? Стой там, мы тебя не знаем. - Я из клана Хьюга, Хината Хьюга, - Мадара показал протектор на шее и поклонился, как сделала бы Хината, - добрый день. - Но протектор можно… - Иде, посмотри на её глаза, это же Бьякуган. Извини. Ты здесь на миссии? «Хината» закивала, оценивая обстановку. Кажется, никто не скрывался в зарослях и не отстал от них – одни, вряд ли целенаправленно его ищут. - А вы? Вы уже возвращаетесь в селение? - Мы… извини, мы не будем тебе ничего говорить, сама понимаешь – миссия. Но ты не видела здесь ничего подозрительного? - Точнее, кого. Мы думаем, что тут скрывается раненый нукенин. Мы должны выяснить все об этом. - Это ваше задание? - Нет, это… собственная инициатива. Так ты что-нибудь видела? - Да, я видела, - они оба потеряли бдительность, кунай был убран. – Вон там, внизу по реке, следы крови были вчера, - он показал направление, и мужчины повернулись, - только их, наверное, дождем смыло. - Покажешь, где? Два идиота. Не то, что Мадаре было это нужно. Как только командир сделал шаг в сторону, Мадара вскинул руку, вытянулся в струну и поразил открытый кадык кунаем; шиноби захрипел, подавился кровью и осел. Учиха мягко подхватил его и рассек артерию, чтоб не дергался. - Что? Иде?.. С низкого роста Хинаты, Мадара оттолкнулся и взлетел на чужую спину, прокрутив нож; схватил за волосы, задрал горло, и мужчина даже пикнуть не успел – и когда они упали, он был уже с перерезанным горлом. Мадара прислушался. Лес отозвался тишиной и пением птиц. Птицы никогда не лгут. Тогда он выпрямился и снял хенге. Прежде чем избавиться от тел, Мадара деловито обыскал их и забрал оружие и лески. Печати при них оказались плохие, свиток с заданием – ранга Б, добытые сведения – скучными и не интересными. Записи о том, что в городе они видели подозрительную шпионку – не зря ходил – а потом разыскивали в горах нукенина, Учиха не просто сжег, но даже стер следы своих рук с одежды; мало ли какие сейчас средства у дознавателей в селениях, всякое бывает. Затем решил оттащить тела к реке и утопить их – чтоб их не нашла Хината, и чтобы быстрое течение вынесло их где-нибудь подальше отсюда. Пали смертью храбрых, найдут, похоронят в селении. Катон Хьюга легко заметит. Хината не сенсор, но они спали друг с другом месяцы – она знала рисунок его чакры, её цвет и силу, и легко бы его узнала. Она все же Хьюга, а еще – внимательная тонкая куноичи. Она его и по смещенным от ран прошлого тенкецу узнает. Мадара оттащил тела к узкому, но глубокому руслу горной реки. Течение ниже расширялось, и Учиха проследил, чтобы тяжелые тела прошли пороги и не застряли в камнях – и лишь когда они скрылись, заметил, что испачкал водолазку в крови. В реке кровь не отмылась. Проклятье. Недолго думая, Мадара содрал корку с собственных ран, почесал рядом – будто расчесал во сне – умылся и направился назад. Хината разогревала вчерашний ужин и устроила ему сугубо женский скандал – без единого слова, но она не поверила ему, что он вышел просто размяться. Её глаза сощурились, щеки были белыми, она не доверяла ему, и Мадара уступил пару шагов назад – так иногда надо. - Ладно-ладно. Мне показалось, что за нами следят. - Кто следит? – Хината нахмурилась. – Ты нашел их? - Просто звери, показалось, - если они не узнали Хинату, то и Хинате никто не сообщит об их смерти. – Видимо, я еще не совсем здоров. Когда ты встала? - Давно, я воды нанесла… что с кофтой? Боже, на тебе кровь! - Это моя, - было забавно говорить это успокаивающе. – Раны вскрылись, - он задрал кофту, - посмотришь? Хината, я никого не убил. - Дай посмотреть. Какой ты неаккуратный. - Я отвык носиться со своими ранами. Хината усадила его и мягко заживила верхний слой кожи. Она смягчилась и поцеловала его в лоб, убрав челку; Мадара легко подставился. На душе было хорошо от крови. Что поделать – ему нравилось убивать. - Ты не хочешь вымыться? А я вещи постираю, - Хината почесала его по голове, и Учиха тут же заметил свое проклятье – голова ужасно чесалась, уже пару дней. - Чем? Воды нет. - Я же сказала, что я принесла. Я нагрею. Помочь тебе с волосами или опять стричь кунаем будешь? - Я самостоятельный, - фыркнул Мадара. - Ну, смотри, - Хьюга почесала его над ушами, за ушами, по линии скулы – мыла. – Только не упади в обморок. - Я? В обморок? Шутишь? Но вымыться было бы хорошо. Хината устроила ванную на задней веранде: вытащила огромную бадью почти на улицу, нашла деревянное ведро и развела огонь. На огне она грела камни и бросала их в бадью и камни, чистые, грели воду – как делали в старину – а Мадара поддавал катоном на воду и на камни, и шел пар, и Хьюга смешивала воду с холодной водой отдельно. С катоном он, прямо так, зря придумал – сколько бы он ни смеялся, Учиха чуть было не упал в обморок, когда после траты воздуха нагнулся и попытался вымыть голову. Раз – он наклоняется, два – затылок тяжелеет, три – Хината ловит его за руку и приводит в вертикальное положение, а его чуть не тошнит на крыльцо, и тянет смеяться от собственной слабости, а от Хинаты он получает по лбу, потому что заслужил: нечего заниматься самодеятельностью, когда сам только как первый день встал на ноги. Мадара разделся до белья, вытер лицо и плечи; а нежные руки Хинаты взмылили пену на его волосах, распутали колтуны, а потом вылили на него ведро воды – горячей, настолько горячей, что шрамы на его теле стали мягкими и розовыми, а ведь Мадара весь был ими изрезан, как картина из дерева. Мадара стал мокрый, как мышь – и расслабленный. Хината заботилась о нем и была такой серьезной, что он ради смеха перевернул ведро и на неё – и Хината возмущенно охнула, засмеялась и толкнула его в плечо. Они были все мокрые, вода стекала, шлепала под ногами – и они смеялись. Так как Хината была в одежде, Хината встала и избавилась от неё. Она осталась в плотном лифе-топе и в черных коротких шортах, обтягивающих бедра – такие сейчас носили куноичи – а так как они были на улице – солнце сквозь облака окрасило её кожу в нежный золотистый свет, а капли воды скатывались с её волос на деревянные доски пола. Учиха знал, что даже в темноте она почти светилась – вот какие белизна и чистота от неё исходили – но сейчас он обратил внимание на ожог на голени: длинный росчерк потемневшей раны, о которой Хината не сказала ему ни слова. Он сидел на полу, и она казалась необычайно высокой – и даже рана на её ноге вилась узором на изящном теле. Через мгновение видение пропало – и Хината села на доски обычной женщиной, в меру красивой, в меру нет. У неё были заусенцы и синяки. Кожа столь мягкая, что если грубо её целовать – оставались следы. Она не была из стали под мягким слоем, как многие шиноби, но и не была уже нежной, как гражданские женщины – ни туда, ни сюда. Хината была Хинатой, была собой, она была молода и прекрасна, но уже входила в тот возраст, когда не грешно задуматься о детях и муже. Мадара хотел этого для неё – детей, мужа, дома с теплым очагом. Не с ним, с кем-то другим, когда она его перерастет и оставит позади, а он будет злиться и яриться, но не посмеет разрушить её счастье; а сам Мадара останется один, так как вовремя не женился и не оставил наследников – как хочет и должен сделать каждый человек. С кем-то другим – кроме Наруто. К Удзумаки Наруто ревность и ненависть его были черными, как ночь. Пусть даже не смеет приближаться к ней, к девушке, которую оставил, которую променял на жену лучшего друга – или чем черт не шутит, на него самого – или Мадара убьет его, и никакой хаос, который после начнется, его не остановит. - Что у тебя с ногой? - Поранилась на миссии. - На этой? На той, на которой ты была, когда нашла меня? Хината отвела взгляд. - Стой, я тебя зацепил? – он похолодел. Если это ожог от Аматерасу – он еще и не заживет никогда. - Не ты! – Хината спохватилась. – Но те, с кем ты бился. Я зря влезла, я знаю. Но я рада, что оказалась рядом, чтобы тебе помочь, - Хината отвернулась. – Я не… я не очень полезна, я знаю. Я просто не могла не вмешаться, я ведь… Но она осеклась – и не закончила, что же она. Покачала головой, отстранилась от него, и Мадаре захотелось поймать её – не уходи, стой, почему у тебя секреты. Хината тратила чакру и время, чтобы вылечить его раны – которые и сами б зажили, будь они прокляты. Хьюга не возвращалась к селениям, к медикам, и, возможно, останется шрам – и он будет уродовать её всю жизнь. Мадаре было бы все равно, он считал, что шрам бы даже украсил её. Но Хината будет переживать, Хината любила юбки чуть ниже колена, розовые и синие, любила широкие шорты, любила короткие сандалии. Мадара до сих пор помнил день, когда их занесло в страну Чая, на маленький остров ближе к стране Морей, и стояла жара, и Хината купила в магазине раздельный купальник – синий, на завязках на спине, державший её грудь высоко, и оставляющий её почти голой на людях – хотя они сильно скрывались от этих самых людей, как обычно. Мадара краснел, как мальчишка; весь день, все дни, что Хьюга провела в таком виде, лишь обматывая бедра тканью, как какая-то дикая женщина. На неё заглядывались, когда она ходила в магазин и что-то покупала – шляпу, продукты или табак для него – а Мадара, не снимая хенге, клал ей руку на талию. Шлепанцы и белые ноги. Изящный изгиб спины и блестящий крем от солнца. Нет, Хинате никак нельзя было иметь шрам и не лечить его. - Когда я выздоровею – я вылечу твою ногу. - Ты знаешь медицинские джитсу? Почему ты тогда себе не помог? Думаю, у тебя получилось бы лучше, чем у меня. - Клетки Хаширамы способны восстанавливать любые раны, - Мадара решил ей напомнить, кто он. - Я могу лечить с их помощью. Думаю, мне занесли яд через сенбоны – поэтому я так долго восстанавливаюсь. Я чувствую, что они меня лечат, - Хината смотрела на него внимательно, и между ними вдруг пролегла стена. – И ты. Ты меня тоже лечишь, конечно. Я опасный, но я здесь, с тобой. Я опасный жестокий человек – но не для тебя, не сегодняшним летним днем. Сегодня я благодарен тебе и завтра буду благодарен тебе тоже. Не бойся меня. Пожалуйста, смотри на меня бесстрашно. Хината улыбнулась уголками губ. Прежде чем она возразила ему и отказалась от любой помощи через запретные техники, Мадара отвел её волосы за ухо и, закрыв глаза, поцеловал её. С ней было спокойно, и сердце билось ровно. Покой – вот чего всю жизнь не хватало Мадаре, глухой потребностью где-то под ребрами, потребностью, рождающейся, когда младенца отнимают от груди матери слишком рано, чтобы начать тренировать его задолго до дней, когда ребенок начнет ходить. Он медленно запустил руки в её волосы и почувствовал, как Хината кладет ладони ему на лицо. Он не торопился – торопиться было некуда – и мягкое тепло поднималось из центра его живота, перекинулось на кончики пальцев и грело его, до красноты от горячей воды. Мадара прихватил губами её нижнюю губу, перехватил рваный вздох и аккуратно приобнял – будто боялся сломать и желал стиснуть одновременно – а Хината обняла его за шею, и тонкими коготками провела по его загривку. Учиха почти рыкнул – о да, он действительно поправлялся – и потянул Хинату на себя, дав себе опьянеть, но вдруг Хьюга выскользнула из его рук, смущенно улыбнулась и толкнула его в лоб – мягко, но решительно. Мадара упал на спину и поймал себя на смехе – гортанном, не до конца рожденном. Хината, покраснев, заправила волосы за ухо. - Нам не стоит, - она хихикала и заливалась краской. – Ты еще не совсем здоров. - Обижа-аешь, - протянул Мадара. Желания к нему вернулись – в полной мере. Ему хотелось целоваться долго и страстно, трогать плечи и волосы, долго заниматься любовью – хотя надолго его, пожалуй, действительно не хватило бы. Хьюга не повелась на его провокацию. Жестоко. Но улыбалась Хината хитро. Мадара лежал, смотрел на край крыши и небо, которое уже вечерело – долго они провозились – а потом посмотрел на Хинату; её улыбка была широкой, а глаза прозрачные, серые, как стекло, как мелкие горные озера. Он снова приземлил затылок на доски и медленно, по одной, расслабил каждую мышцу. Прижался лопатками к полу, уперся пяткой в доску. Вода сохла на нём, кожу слегка стягивало. Мокрые волосы сминались в ком – пора бы подстричься, как всегда, собирая волосы в хвосты кулаком и состригая излишек кунаем. Безопасность – она окружала его. Никаких друзей, никаких врагов. По небу плыли крупные облака. - Иногда я думаю, чтобы уйти, - сказал он. Вот так просто. Хинату освещал закатный свет. Она положила подбородок на колено, видимо, стала мерзнуть от воды, и задумчиво посмотрела вдаль – далеко. Было трудно отследить направление её взгляда. Мадара перестал на неё смотреть. - И куда бы ты пошел? – спросила она. - Куда-нибудь… я не знаю. Просто подальше отсюда, - он сел и оперся на локти. – Я слышал, что есть целые страны, где не слышали о чакре, - Хината повернулась. – Далеко на юг, за страной Мёда, если плыть все дальше и дальше – и там ничего не слышали о войне, о шиноби, и джитсу. И жить там – представляешь? - Ты был бы там богом, - заметила Хьюга; она осуждала. - Нет, не в этот раз, - усмехнулся Учиха. – Я бы никому не сказал, что владею чакрой. Я бы не возделывал землю… но занялся бы чем-то другим. Следил бы, чтобы шиноби никогда не появились в том краю. - Кроме тебя? - Кроме меня, - согласился Мадара. И он не спросил у Хинаты, пошла бы она с ним. Он был не молод, он проживал вторую жизнь, и даже первая его многому научила – например, реализму. Хината была с ним по девичьей глупости, и это пройдет, и дары, что она ему подарила, останутся при нем. Если повезет – все будет тихо и мирно. Если нет – Мадара привыкнет к ней, даст прорасти в себя, как дереву, и будет вырывать любовь из себя с кровью и мясом. Он будет сжигать леса, разрушать города, грызть самого себя за руки, чтобы не разрушить жизнь Хинаты до основания, а потом будет Пятая Мировая Война шиноби – чтобы общими усилиями его уничтожить. И на этот раз он будет этого заслуживать. Любовь – это так сложно. Любил ли он Хинату? Любил ли он когда-то кого-то вообще? Закат охватывал горы и лес. Мадара вернулся в лагерь, когда уже спустилась ночь. Луна была яркой, река и лес были окрашены в сине-серые цвета, было светло, да и Учиха отлично видел в темноте. Он не надеялся обнаружить Хашираму там, просто хотел забрать свои вещи, более того – надеялся, что он вернулся в селение, но Сенджу крепко спал на боку под навесом: Мадара заметил широкую спину и глубокое спокойное дыхание. Мадара не собирался его будить. Учиха крался, как рысь, чтобы не разбудить Хашираму, и просто вернуть все на круги своя – вернуться домой, в так называемый дом, и быть с кланом, где ему и место. И не играть больше в дружбу с Хаширамой. То есть, играть, конечно – эмоции поутихли - но в рамках селения. Пить в месте, где есть люди. Делать вид, что Хаширама слушает его советы. И все будет раньше. В деревне еще полно нерешенных вопросов. Мадара подбирал меч, когда заметил движение. Волосы встали дыбом на загривке, он развернулся, это не зверь, но он ошибся – на другой стороне реки танцевал журавль. Его белые крылья сияли в лунном свете, а черный контур придавал изящества. Ничего подозрительного: если б не стояла глухая ночь, когда журавлям, дневным птицам, положено спать, и если бы не странное предчувствие – что-то не так. Кинуть бы камнем в птицу, делов-то, и спугнуть, но внезапно Учиха передумал так делать. Он затаил дыхание, проверил – не иллюзия ли, и подумал о том, что странно, что Хаширама до сих пор его не заметил. Он зажал ножны в руках и бесшумно направился через реку. Ни ветерка, ни течения, и шаги были тихими, Мадара не оставлял даже кругов на воде. Хаширама говорил про шпиона. Хаширама шутил про духа. Но слишком яркая белизна для шпиона, слишком открыто танцевал журавль – без пары, в одиночестве, слепящий на фоне черной чащи. Журавль складывал крылья и кланялся – самочка, девочка. Изящество и грация были в его движениях, не птица шиноби. Журавль не искал лягушек, не спал, положив голову под крыло, нет, он – танцевал. Мадара вдруг вспомнил, что белых журавлей с красным пятном на лбу никогда не водилось в этих краях. Когда Мадара приблизился, журавль не сбежал. Учиха действительно наклонился и кинул в птицу камнем: журавль встрепенулся, взлетел, но дальше в лесу приземлился на камень и обернулся: игриво, в танце. Лапка на лапку, длинные, тонкие. Белоснежные широкие крылья с черными кончиками. Красная луна на голове. Призывное животное? Мадара пошел за ним, только чтобы убедиться, что тут не происходит ничего странного. Журавль кокетливо обернулся и полетел от него в чащу леса. По-хорошему, надо бы вернуться. Разбудить Хашираму, дать по лицу, чтоб не припоминал старого, и вместе с ним разобраться, что это за птица – и почему не чувствуется чакра, и что за шпион тут шастает; но он уже забыл про Хашираму. Он сам справится, ему не нужен никакой Хаширама. Да и кто такой этот Хаширама? Белое пятно уводило его все дальше. Журавль то появлялся, то пропадал, пока Мадара преследовал его, ругаясь на валежник, камни и поваленные деревья; он мог бы пойти по верхам, по деревьям, но тогда бы потерял птицу из виду. Если Мадара терял его, то журавль останавливался – дожидался на валуне или низкой ветви, поворачивал изящно изогнутую голову и проверял – следует ли Мадара за ним, не потерялся ли? Убеждался, что нет – и летел дальше, перелетал-перепрыгивал. Изящно пританцовывал иногда, красовался. Белые крылья не пропадали из виду, сияли, как кимоно юки-онны; в лесу темнота была гуще, лунный свет не проникал сквозь кроны, но все равно Учиха отлично видел журавля, и если терял – то случайно и ненадолго. Они поднимались выше, журавль уводил его дальше от реки и лагеря. Мадара и не подумал бы, что здесь, под самым носом, такой густой и темный лес. Катана мешалась ему в зарослях; и он бросил её. Волосы цеплялись за кустарник – и несколько раз Мадара драл их, кунаем обрезал колтун, и шел дальше, боясь, что птица пропадет, и он уже никогда не узнает, откуда она. Почему так важно её поймать, не ранить, не убить, а только поймать – убедиться, что она из плоти и крови, что крылья мягкие, что взгляд думающий – и отпустить. Птица завела его в самую чащу, на вершину холма. Между деревьями замелькал просвет: журавль последний раз обернулся, взмахнул и крыльями и улетел. Мадара выбрался на ровное, как зеркало, заросшее озеро. Журавль была там. Её длинные волосы были темно-синими, как океан. Её изящная фигура была словно выточена из дерева ивы – высокая, из гладких линий и гибкости молодости. Её кимоно было старым, из той эпохи, чье название уже забылось; а её глаза когда, она обернулась – слепыми и серыми, как луна. Диск луны был огромным – за ней – и виднелись все кратеры, все неровности на челе луны гигантской, как скала над Конохой. На белых плечах цуру были перья – длинные и яркие, белоснежной накидкой на руках и лопатках, шкура оборотня; но кожу было видно, и казалось, что должна пойти кровь там, где перья растут из женского стана, потому что кожа была тоже белой, как молоко. Говорят, увидеть цуру в человеческом обличье – большая редкость. Мадара смотрел во все глаза и забыл, как дышать. Хината обернулась на него и улыбнулась; в лунном свете, как в яркой короне, коронованная ночью, она не жалела его, её милосердие не распространялось на него. Так ему и надо, он заслужил. Слои кимоно держались на поясе, подвязанном высоко – и все колыхнулись, все двенадцать, или три, или сто, когда цуру пошла к нему, не касаясь босыми ногами воды; они парили над ней, и круги на воде дрожали только от движения воздуха и кимоно над стеклянным озером. Когда она подошла, Мадара упал на колени; ноги сами собой подогнулись. Силы покинули его, и он онемел, и руками, и голосом, и он мог только смотреть, широко распахнув глаза. Журавль-цуру. Она улыбнулась ему. - Он ведь тебя не любит, ты знаешь? – произнесла она, и её голос звучал изо всех мест, будто внутри его головы. – Ты знаешь, что он не любит тебя так, как ты его, - Хината протянула руку и коснулась его щеки, и ладонь её оказалась мягкой, словно журавлиный пух. – Он совсем не заботится о тебе. От её взгляда – теплота, словно Учиха знал её долгие годы. В груди – тревога. Он что-то забыл, что-то очень важное, темное, как чернильный осьминог, холодное. - Он ведь убил тебя, - она так ему сочувствовала; он потянулся за прикосновением, - ты помнишь? Мадара открыл рот, но Хината оборвала его. - Ш-ш-ш-ш… – приказала она, приложив палец к губам, а другой рукой опустилась ему на грудь, туда, где билось сердце. Мадара не успел среагировать, да даже если б дернулся – кто он такой, чтобы противостоять ночному духу, который делал, что хотел? У него не было ни сил, ни желания сопротивляться – только боль резко разлилась по его телу, когда рука Хинаты вошла в его грудь между ребер и что-то схватила там. Учиха подавился металлом. В её руке билось его сердце. Хината смотрела ему в глаза, когда вырвала из груди его сердце и взяла в руки. Сердце продолжало биться в её руках, тянулось какими-то жилами к Мадаре, но на секунду Мадару охватила паника – она с ним что-то сделает, с его сердцем, уничтожит, сломает. Он погружался коленями в ледяную воду. Он таращился на свое сердце, которое билось с маленьких женских ладонях, и спросил: - Ты его уничтожишь? – кровь пузырилась на языке и губах, - Съешь? – «ты же онни» он не сказал; почему бы тебе не съесть слабое человеческое сердце, склонное к страстям и боли? Хината покачала головой и обняла его сердце, пряча у себя на груди. Она снова улыбнулась ему, и её глаза сузились, а в уголках глаз появились морщинки – гусиные лапки. Такая красивая. По её рукам текла кровь и капала в озеро – кап-кап; жизнь уходила из Мадары. - Я позабочусь о нем, - и Мадара почувствовал, что это правда, что его сердце на самом деле в безопасности. Ему, его сердцу, вообще нравилось на руках у Хинаты – и пока Мадара умирал, оно прижималось к кимоно Хинаты, стремясь почувствовать её тепло и быть навечно в её мягком журавлином плену; и чтобы больше никакой боли, и чтобы только согласие, только любовь. Хината любила его сердце, вот что он понял. Его сердце любило и Хинату – так, как любил и раньше, но так, как никогда не любили его. Учиха забыл, кого он любил до. Образ Хинаты слепил его, выворачивал кровью и желчью себе под ноги и полностью сокрушал. Хината забрала у него кунай и, нежно прижимая к себе его сердце, перерезала связывающие их сосуды. Брызнула кровь, но сердце осталось живым: наверное, осталось, потому что в этот момент Мадара перестал чувствовать свою связь с ним. Журавль последний раз посмотрела на него, шагнула назад и пошла; а Учиха упал на землю на мелководье и видел одним глазом водную гладь, и шаги и то, как Хината бросила его, умирающего – но на этот раз было украдено его сердце, навсегда. Он умирал – а цуру взмахнула белыми крыльями и улетела. Мадара закрыл затуманившиеся глаза – и сердце его было где-то уже далеко. Мадара проснулся от кошмара, судорожно вздохнул и, не сумев закричать, резко сел. Он тяжело дышал, был весь в поту с головы до ног, а сон уже ускользал от него – но боль в груди оставалась, а дикая духота облепливала его со всех сторон. Учиха медленно разжал стиснутую в кулак руку. Это просто сон, который он уже быстро забывал; только сон, уже и не понять до конца, о чем он. Хината мученически спала на полу рядом и даже не пошевелилась. Она спала клубком, нахмурившись и стискивая в руке бинты, и поджимая ноги, и вся её поза была напряженной, словно она не давала мышцам расслабиться. Мадара попытался вспомнить, что произошло вчера. Кажется, ему стало плохо, снова поднялась температура, причем резко. Пока его лихорадило, Хината боролась за его жизнь и сознание; и когда закончилась её чакра, она стала вливать в него свою жизненную энергию. Её руки были на его лбу и груди, а нахмуренное лицо то расплывалось, то становилось четким – давай, держись, все будет хорошо, боже, тебе нужен медик, а не я. Учиха пытался шутить, а потом потерял сознание, но последнее, что он помнил – как Хьюга сделала какое-то последнее, ключевое усилие, и упала головой ему на грудь. Усилия окупились – ему стало гораздо лучше. Раны зажили, он чувствовал, яд покинул его тело, а озноб и жар одновременно сменились нормальной температурой тела. Хината так заботилась о нем. Хината многим рисковала, оставаясь с ним, от своего здоровья до репутации в стенах селения, а он, кажется, относился к этому, как к чему-то должному – она не обязана быть с ним, никто не обязан, но никто и не стремился к этому. Ведь её волосы, завязанные в высокий хвост, были темно-синими, как океан. Её кожа была бледной, как молоко, а руки нежными и изящными, словно гибкие ивовые ветви. Если она и выглядела уставшей – так только из-за забот о нем. Она не спала нормально много дней, недоедала, отдавая ему лучшие куски из запасов, и тратила чакру под ноль, чтобы его вылечить, поэтому кожа стала сухой, под глазами залегли тени, и ногти были обломанными, но так и что? А он, кажется, не ценил этого. Даже спасибо ни разу не сказал. Мадара уставился на неё, словно в первый раз увидел. Главное не разбудить Хинату. Учиха встал и медленно перебрался ей за спину. Измотанная Хьюга спала крепко, и Мадара лег и обнял её за пояс, уткнувшись со спины в волосы; пахло мылом, деревом и просто волосами, без химических отдушек. Учиха мягко освободил руки Хинаты от бинтов и заменил их своими пальцами. Тонкие руки Хинаты сжали его, и как же она была похожа на птицу, из легких птичьих косточек, изящества и нежного голоса. Когда он прижался к ней, он почувствовал, как его сердце бьется на некотором расстоянии от него – где-то там, в груди Хинаты, в безопасности. Мадара закрыл глаза, ощущая любовь и тепло, по которым скучал, и тихо заснул.