Несколько симптомов отравления

Эмбер никогда не чувствовала себя так. Конечно. В её жизни всегда была стабильность. Родители, учёба, планы на поступление в университет — всё шло своим чередом, и Эмбер плыла по течению, наслаждаясь спокойным потоком приятно ускользающего времени, несущего её в будущее. Такое же стабильное и предсказуемое, как и вся её жизнь. Но Эмбер нравилось. Нравилось умиротворение, нравилась рутина, нравилась её неприметная для других речка. Эмбер никогда не нуждалась в океане. Как никогда не хватала звёзд с неба, довольствуясь тем, что есть. Даже её новые инопланетные друзья, буквально свалившиеся с неба, этого не изменили. Наверное, потому что Эмбер до сих пор не могла до конца поверить в реальность происходящего. В конце концов, даже они вплелись в её обычные школьные будни. Стабильные и предсказуемые. Эмбер сама не поняла, когда же это маленькое течение вынесло, вышвырнуло её в огромный океан. О, совсем не «тихий». Волны гневно бурлили, разъярённо пенились, плевались ядом, дыбились слишком опасно, слишком угрожающе, слишком привлекательно, чтобы захотелось уплыть. Хорошо, что Бофорт не видел этот океан, ведь ему бы пришлось полностью переиначить свою шкалу — двенадцати баллов явно недостаточно, чтобы описать всю его ярость. Хорошо, что Бофорт не видел этот океан, ведь он не смог бы в нём выжить. Эмбер немного, совсем чуть-чуть ему завидует, когда в школьном коридоре сталкивается с бушующими водами: брови Сары нахмурены, безразличие в глазах способно утопить единственного мореплавателя, а губы… Губы сжаты. Совсем не так, в неловкости, как перед их первым поцелуем. И не сконфуженно как после. Губы сжаты в злобе, в презрении, в тринадцатибальной ненависти. И Эмбер никак не может понять, кого же Сара ненавидит больше: беспокойный океан или впадающую в него речку. Зато Эмбер понимает, что отравлена. Потому что как иначе объяснить, что дыхание учащается, мышечные спазмы до судорог, охватывает жар и озноб, эйфория сменяется апатией, апатия сменяется эйфорией, а сердце рвётся-рвётся-рвётся, рвётся из груди, рвётся бесполезной бумажкой, отвергнутым признанием в любви. Растоптать и плюнуть. Развернуться и уйти. И Эмбер провожает взглядом удаляющуюся спину, как моряки провожают затихающий шторм. На этот раз пронесло, всё просто перевернуло вверх дном. На этот раз пронесло, никто не умер, все просто отравлены. Яд разъедает обыденность Эмбер. Реальность растекается по полу пролитым утренним кофе, разбивается на осколки безопасных воспоминаний. Ничего уже не будет как прежде. Привычный урок физкультуры превращается в пытку. Сара вешается на Джо, шепчет ему что-то, смеётся слишком открыто и неискренне. Эмбер бы на самом деле могла подумать, что ей плевать, если бы не взгляды, которые Сара отравленными кинжалами метала в её сторону. Убийство невзначай, интоксикация между делом. Ничего из этого не имеет значения. Ни душный спортзал, забитый старшеклассниками, ни самодовольная ухмылка Джо, ни подружки Сары, которые ничего, совсем ничего не знают, ни даже её собственные друзья, которые не сильно от них отличаются. Потому что вечером Сара снова придёт к ней, как обычно без спроса, как обычно с видом побитой собаки, потерявшегося щенка — приюти меня, пожалуйста. «Галлюцинации и бредовые состояния — нередкие симптомы отравления», — вспомнит Эмбер и, конечно, откроет дверь. Сара нерешительно войдёт, а потом, лёжа на кровати Эмбер, ещё долго будет рассказывать, как всех ненавидит. И Джо, в особенности Джо. Ничего из этого не имеет значения, но Эмбер всё равно тошно. Её тошнит. Неудивительно для отравленной, да? Давным-давно понтийский царь Митридат VI, пытаясь защитить себя от подобной участи, самостоятельно принимал небольшие дозы яда, чтобы выработать к нему иммунитет. Вот только у Эмбер он всё никак не появлялся, сколько бы яда ей ни приходилось принять. Вместо этого яд копится в её теле, течёт по венам, смешиваясь с кровью, концентрируется на языке и просится наружу. Эмбер так хочется подойти к Джо, с едкой улыбкой выплюнуть что-то вроде: «Если вы и правда снова сошлись, то почему твоя девушка по вечерам чаще бывает дома у меня?» Он бы затупил на минуту, а потом очень смешно разозлился. Но Эмбер упрямо молчит и отводит взгляд. Потому что тогда Сара к ней не придёт. Никогда больше не придёт. В конце концов, привилегия безнаказанно выплёскивать свой яд принадлежит лишь ей. Обычно Эмбер обязательно рассказала бы обо всём Миранде. Её умелая забота и правильные слова всегда помогали, но сейчас совсем не тот случай. Она наверняка сказала бы, что Сара просто слишком глупая, слишком слабая, что обязательно пожалеет. Эмбер боится, что стала слишком ядовита, чтобы такое стерпеть. Эмбер рассказала бы Тодду, но что он скажет? Отвлечься, оценить новую игру, устроить киноночь у него дома, ведь он недавно откопал в гараже целую кучу кассет со старыми фильмами. Но у Эмбер и без того постоянно бессонница, благодаря токсинам одного губительного океана. Эмбер рассказала бы Рэю. Она непременно рассказала бы Рэю, если бы хотела услышать очередную нотацию о том, как примитивно устроены земляне. «Разве не странно разрешать связь только разнополым особям, а потом самим же от этого страдать?» Да пошёл ты, Рэй. Возвращайся на свою любимую планетку, раз такой умный. Ничего ты не понимаешь. Рассуждениями о том, как всё должно быть, не обустроить жизнь. Эмбер выдыхает раздосадованно, разочарованно, обречённо. Джейкоб? Урсула? Смешно. Голова болит опять. Усталость парализует тело. Эмбер сидит в своей комнате и ждёт чего-то, сама не понимая чего. За окном постепенно темнеет, родителей снова нет дома. Тишина, короткий звонок в дверь, тишина. Сара неловко жмётся к дверному косяку, как загнанный зверёк к единственному безопасному углу. Смотрит куда угодно, только не в глаза. Эмбер словно наяву видит, как волны в океане беспокоятся, выходят из берегов. Она, конечно, могла бы что-то сказать — всё в порядке, Сара, я понимаю, — но уже слишком привыкла молчать. — И что же привело тебя ко мне в этот поздний час? — тянет Эмбер с усмешкой, лениво укладывая голову на всё тот же дверной косяк. Как же ей всё это надоело. — Я… — запинается Сара. Она всегда почти беззащитна в такие моменты. — Можно мне войти? Эмбер не отвечает, только делает приглашающий жест рукой, услужливо закрывает дверь за гостьей. Сара сразу же идёт наверх, по знакомому маршруту поднимается в комнату Эмбер и с каждым шагом, ступенька за ступенькой, возвращает себе привычную уверенность. Она садится на чужую кровать, с несвойственной ей осторожностью укладывает голову на колени Эмбер, в задумчивости прикрывает глаза и начинает говорить. Сара говорит долго, обо всём, что приходит ей в голову. Эмбер почти не слушает, потому что и так знает все её слова наизусть. Когда Сара заканчивает, она открывает глаза и ещё какое-то время смотрит на Эмбер с лёгким непониманием, будто сама не знает, что делает здесь, в этом доме, в этой комнате, будто сейчас встанет и уйдёт. И Сара поднимается, но не уходит. С нежным отчаянием жмётся к губам Эмбер, как загнанный зверёк к единственному безопасному углу. Эмбер расслабляется, позволяет изношенному телу получить очередную дозу яда. Возможно, смертельную. Ядовитые поцелуи Сары прожигают кожу насквозь, расползаются по ней ожогами. Эмбер чувствует, как её плоть разъедает там, где Сара касается её под одеждой. Холодные пальцы ведут вверх по обнажённым рёбрам, и Эмбер замерзает в вечных льдах. Горячее дыхание опускается с шеи на ключицы, с груди до низа живота, и Эмбер горит в адском пламени. Руки, пальцы, губы, язык, каждое движение, каждое действие Сары режет так остро, бьёт так сильно, перемалывает всё существование в пыль, стирает его совсем. Сознание ускользает, воздуха становится так мало. Всё тело Эмбер — открытая рана, сплошная гематома, уничтоженное ничто. Эмбер кажется, что больше уже некуда. Это пик, конец, последняя стадия отравления. Но она совсем не против умереть в бушующих водах своего океана. Лишь только взглянуть напоследок на злящийся шторм, нахмуренные брови, презрение в глазах — этого должно хватить, чтобы не жалеть ни о чём. Эмбер смотрит на Сару, бережно ведёт по щеке, заставляя обратить на себя внимание. И Сара смотрит в ответ. Токсины впитываются в кровь, проникают в каждую клеточку. Вот только она улыбается, и это чувствуется как штиль. Шторм стих незаметно, будто его никогда не было. Сара льнёт к Эмбер, жмётся к ней, как загнанный зверёк к единственному безопасному углу. Её волосы мягко щекочут плечи, её руки осторожно обвивают талию, дыхание выравнивается, как при погружении в самый безмятежный сон. Неужели наконец-то штиль?