alone in a room

      Снова утро. Снова новый день. И снова я проснулся.       В голове всплывает лишь один вопрос: «зачем?» Зачем просыпаться по утрам, вставать с кровати? Или вот какой смысл умываться по утрам? Чтобы быть бодрым? А какой смысл быть бодрым-бодрым? Какой вообще смысл быть по утрам? Хм, непонятно.       Я не спешу идти в ванную и вместо этого подхожу к окну. Верхушки деревьев раскачивает сильный ветер, от чего с веток то и дело падают листья, кружась в воздухе хороводом, прежде чем опасть на землю. Утро не радует хорошей погодой. А меня оно в принципе не радует. Хочу вновь очутиться в кровати и закрыть глаза, желательно — навсегда.       Отражение в зеркале не радует от слова совсем. На лбу выскочило пару прыщей, и от их вида у меня глаза закатываются. «Опять», — пронеслось в моей голове. Волосы торчат во все стороны, образуя своеобразное гнездо. У меня всё не получается доковылять до парикмахерской и немного убрать длину. Но какая к чёрту парикмахерская, если я с кровати встаю с трудом? Да и из дома я почти не выхожу, разве что в школу, и то меня заставляют. А так, я бы с удовольствием лежал на кровати целыми днями, копаясь в потоке не самых позитивных мыслей и всячески отговаривая себя от попыток перерезать себе глотку или выйти в окно своей спальни.       К моему превеликому счастью, на учёбу топать не надо, но уроки никто не отменял. Опять грызть гранит науки, которую я презираю всеми фибрами тела. Ненавижу её. Ненавижу нагнетающую атмосферу в классе, когда за любую, пускай самую маленькую оплошность, можешь стань посмешищем аж до конца школы. Даже, если вскоре все забудут об этом случае, найдётся в толпе сплошного лицемерия хоть одна крыса, что не побоится и напомнит тебе обо всём, хоть о ситуации пятилетней давности, которую ты давно выкинул из головы, закопав в тёмном лесу. Эта крыса напомнит обо всём, выставив тебя посмешищем. Вроде бы и хочется ответить, поставить на место, но зубы из раза в раз настойчиво прикусывают язык, не давая и слова вымолвить. «Выяснять отношения и что-либо доказывать — себе дороже», — из раза в раз твердит мне голос в голове, которому хочется искренне верить.       Аппетита нет. Появляется ощущение, что если я съем хоть кусок пищи — по итогу буду обниматься с унитазом, спуская в него всё то, что побывало в желудке прямиком до желчи. Глаза начнут слезиться, а грудная клетка вздыматься, словно птица запертая в клетке. Порой кажется, что им живётся гораздо лучше. Летаешь себе по бескрайнему небосводу, не задумываясь ни о чём. Твой разум нацелен лишь на полёт, и никто не сможет этому помешать. Возможно. Никогда не знаешь, кто может нарушить твой покой, а, может, и жизнь отобрать.       Мыслями я улетаю куда-то далеко. Далеко от дома, да и в принципе от этого мира. Мира, где во тьме нет и просвета. Где нет надежды на что-то хорошее, уж тем более — на будущее. Как оно может быть светлым, раз ты можешь стать отбросом общества только потому, что ты не такой, как все. Что у тебя есть свои взгляды на жизнь и свои планы на неё. Как можно чувствовать себя хорошо в месте, где хорошим и не пахнет? Это «хорошее» давно сгнило в яме бесконечного зла и лицемерия, а сердце его давно не отбивает прежний ритм, покидая землю, забирая вместе с собой всё светлое и доброе.       За подобными раздумьями слёзы поневоле скапливаются в уголках глаз, а после медленными, солёными ручейками стекают по щекам. По итогу долгих истерик глаза опухают, а лицо покрывается пятнами. Футболка мятая и мокрая от количества слёз. Страдает не только она, но ещё и подушка. Могу лишь похлопать им за стойкость, они держатся изо всех сил, в отличие от меня. В лёгких постепенно начинает заканчиваться кислород, и кажется, что ещё секунда, и я помру прямо в своей комнате. Жаль, что мне так только кажется. Я буду не прочь обрести долгожданный, вечный покой от всего происходящего хаоса. Не слышать больше голоса ругающихся мамы и отчима, которые тоже любят капать на мозг и выводить из себя своими ссорами. Мне всегда становилось интересно, а прекращают ли они ссориться? Обычно, только услышав намёк на очередной скандал, я надеваю наушники и включаю музыку на полную громкость, дабы хоть немного отвлечься.

Я нуждался лишь в последнем, чего хотел — сидеть одному в комнате и громко говорить. О каждом моменте, о каждой секунде, о каждом грехе, обо всём ужасном, о каждой разрушенной мечте. Плюс-минус пару лет провести в клетке наедине с собой, стучаться головой о стену, пытаться что-то написать. Я нуждался лишь в последнем, чего хотел — быть одному в комнате.

      Именно эти строчки из раза в раз крутились в моей голове. Для меня остаться одному в квартире — тоже самое, что выиграть в лотерею. Но пока что мне не везёт, от слова совсем. Может быть, я настолько невезучий человек, раз жизнь поворачивается ко мне задом, либо я не знаю, что я такого плохого натворил. Возможно, катастрофу вселенского масштаба, раз сейчас эта самая вселенная мне и мстит.       Но один раз мне, всё-таки, повезло. И очень крупно, на самом деле. После появления в моей жизни Сокджина, я начал чему-то, но радоваться. Этот парень заставляет меня улыбаться от одного своего вида. Своей улыбки и глаз, которые наполнены любовью и нежностью. Я чувствую исходящее тепло от этого человека даже через экран мобильного. Он, словно обладает способностью передавать его на расстоянии, и получается это очень хорошо. Я чувствую себя поистине счастливым, стоит мне только услышать любимый, и уже такой родной голос хёна. Джин, словно лекарство от всех болезней. Лишь благодаря нему моё сердце перестаёт болеть и кровоточить от свежих порезов, после очередных самокопаний в голове и ненависти к себе. Перестаёт приносит нестерпимую боль, от которой невозможно избавиться, и приходится лишь терпеть. Терпеть разрывающееся чувство, будто вот-вот сердце готово вырваться из заточения, переломав мои рёбра, доставляя только больше боли, и оставить помирать, истекая кровью вперемешку со слезами.       Джин для меня — лучик солнца, что пробирается сквозь толщу непроглядной тьмы, наполняя мою жизнь капелькой тепла. Жаль, что мы пока не можем встретиться вживую. Хён старше меня и живёт в другом городе. Заканчивает школу, от чего усердно готовится к итоговым экзаменам. Я, честно, не завидую ему в этом плане. Именно из-за этого мы не так часто общаемся, но я прекрасно осознаю причину, поэтому не навязываюсь и всё держу в себе. Кроме Сокджин-хёна мне не с кем поделиться наболевшим. Тем, что тревожит меня и гложет душу. Я привык решать всё сам, хоть хён и постоянно говорил и напоминал мне, что я могу всегда написать ему. Но я не могу. Насколько бы сильно я не задыхался в собственных слезах, я не напишу. Я всё буду держать в себе, даже, если это приведёт к не самому лучшему исходу.       На улице постепенно начинается дождь. Небо только сильнее обложилось тёмными облаками, как и моё сердце, что холоднеет ко всему происходящему с каждой секундой. Взгляд постепенно размывается от накопившихся слёз, медленными ручейками стекающими по моим щекам. Я даже не поднимаю руку, чтобы вытереть их. Усевшись на подоконник, я головой опираюсь о раму окна, продолжая наблюдать за происходящим на улице: как люди накидывают капюшоны на головы, а некоторые поднимают над головой рюкзаки и сумки, дабы укрыться от дождя, ускоряя свой шаг. Некоторые несутся через всю улицу, чтобы успеть до автобуса, который с минуты на минуту готов захлопнуть двери и продолжить свой путь, оставляя человека на остановке тихо материться себе под нос и нервно поглядывать на дисплей телефона. Кому-то, видимо, вообще параллельно, что происходит на улице, и никакой дождь им не помешает. Я бы, на самом деле, тоже не прочь погулять в дождь. Но желательно в домашней одежде и босиком. Кожей ступней почувствовать асфальт, а после разлечься на нём в позе звезды, закрыв глаза, слушая происходящий шум, пока холодные капли безжалостно мочат меня с головы до ног.       Кулаком я всё-таки протираю глаза и невольно смотрю на свои запястья. На почти зажившие порезы, что до этого хлестали кровью, пачкая одежду и пол ванной комнаты. Но от воспоминаний, почему я тогда решил порезать руки, слёзы вновь начинают подкатывать к глазам. В голове мелькают картинки того дня. Не самые приятные для лицезрения, которые я предпочёл бы забыть. Но не выходит. Тот день въелся в самую подкорку воспоминаний, не имея желания наконец-то оказаться в небытие и за пределами моей головы. Но, к сожалению, в этой вселенной моим мечтам не суждено сбыться, поэтому ноги вновь несут меня в ванную. Лезвие от старой бритвы отчима, лежит в баночке из под маминого крема, которую я прячу в самом дальнем углу шкафа. Футболка вмиг оказывается снятой с моего тела и откинута в неизвестном направлении. Отражение в зеркале и пугает и зачаровывает одновременно: множество порезов полосят мою грудь и живот. Некоторые совсем свежие, некоторые — почти зажившие.       Острие лезвия медленно проходит по коже, и от холода металла я вздрагиваю, пока по спине проходят мурашки. Губы сами по себе растягиваются в улыбке. Я чувствую себя психом, наслаждаясь тем, что вытворяю с собой. Я определённо псих, раз продолжаю начатое.       Сильнее надавливаю на лезвие, дабы оно впилось в плоть, и веду вниз, пуская небольшую дорожку алой крови по груди. Губы немного кривятся от вспышки боли, но она постепенно затупляется. Второй порез, третий... И меня не остановить.       Я режусь. Оставляю на своём теле бесчисленное количество порезов. Беспощадно оставляю полосы на груди в районе сердца, физической болью стараясь заглушить моральную. И, признаюсь честно, это немного помогает. Осев на пол, я продолжаю чувствовать, как кровь медленно стекает вниз по моей груди. Попадает на штаны и пачкает их, впитываясь в волокна ткани.       Сейчас я чувствую облегчение, даже, когда уши закладывает и всё, что я слышу, так это белый шум. Ладонь с лезвием, перемазанная кровью, обессиленно опускается на кафель, пока пальцы делают попытки пошевельнуться. Получается с трудом, ибо с каждой секундой я всё меньше их чувствую. Постепенно начинаю понимать, что тело становится ватным, но я чувствую облегчение. Но сердце продолжает истошно колыхаться в груди от воспоминаний о Сокджине. Одинокая слеза катится вниз по щеке, от осознания, что я покинул его, ничего не сказав и не оставив сообщения. Я не хочу представлять, как он будет мучаться и страдать. Затуманенный мозг показывает размазанные картинки, как хён сидит около моего надгробия и смотрит в пустоту, держа в руках мои любимые цветы — тигровые лилии — пока по его щекам, одна за другой, катятся слёзы.       Картинка перед глазами расплывается только сильнее, и я мало, что могу различить. Как сквозь толщу воды я слышу голоса. Вновь мама с отчимом ругаются? И почему я не удивлён? Но вскоре я слышу истошный крик. Ладони на своих плечах, трясущие меня из стороны в сторону. Пухлые губы, что осторожно касаются моего лба... Стоп. Пухлые губы? У моей матери они далеко не такие. Но думать сейчас крайне сложно.       Последнее, что я вижу перед тем, как закрыть глаза окончательно, так это столь знакомые и родные черты лица.       — Чонгук-и... — слышу я нежное обращение к себе, и хочу улыбнуться, но лишь закрываю глаза, слыша истошный крик:       — Вызывайте скорую!