a little death

«похоже, ему нравятся пионы.» В первый раз Феликс выплевывает окровавленный лепесток, когда декабрь рисует на окнах и воздух хрустящий и холодный. Он долго стоит над раковиной и не может оторвать взгляд от нежно-розовых потеков, в голове пусто, зато в легких, похоже, нет. Феликс часто слышал от друзей истории о цветах в груди, все переливались слезами и печальным концом, но это всегда было где-то далеко. «со мной точно такого не произойдет» Когда он впервые видит в коридоре взъерошенные голубые волосы и широкую улыбку, он долго расспрашивает одногруппников и отмахивается от язвительных уколов. Хван Хенджин. Имя вкусно хрустит на кончике языка и отдает мятой и клубникой. Феликс не может точно сказать, когда начал искать в коридорах мягкие пряди и блики на линзах изящных очков, и уж точно не знает, почему его пальцы заходятся мелкой дрожью. — У него вообще есть друзья? — тихо спрашивает Феликс, неловко оглядываясь на дальний стол. Хван Хенджин всегда окружен людьми, никогда не один, но вечно одинок, полная противоположность Феликсу, который купается в обожании и смех всегда искрится на кончиках его волос. — Не знаю, но от претендентов отбоя нет, — Чан пожимает плечами и тянется за вторым куском пиццы. — Он же местная звезда, Принц-недотрога. Феликс как завороженный следит за тонкими пальцами и обжигается о ледяной блеск глаз. Чан смеётся, когда Феликс утыкается носом в тарелку, и кончики его ушей пылающе-красные. Феликс наизусть знает неровный ритм шагов, выучил небрежно взъерошенную чёлку и искусанные губы, и его влюблённость уже болезненно-одержимая, и Хенджин такой же знакомый до мелочей и бесконечно-далекий. Чан всерьёз обеспокоен, потому что Феликс, которого он знает с пяти лет — вихри на солнце, бурлящий весенний ручей, а Феликс, который сейчас невидящим взглядом сверлит стену — серые и липкие сумерки. — Три месяца уже прошло, Фел, — Чан почти скулит, Феликс, вернись, — поговори уже с ним или давай я познакомлю тебя с кем-нибудь. — Ага, — мычит Феликс, по лицу растекаются щупальца отчаянной тоски, и Чан жалеет, что вообще открыл рот. Феликс знает, что друг прав, знает, что его жалобное молчание ни к чему не приведет, но все так же тенью следует за Хенджином в библиотеке и столовой и бережно отмывает ванную от кровавого сада своей влюблённости. Он решил не рассказывать никому о бутонах и соцветиях в своей груди, потому что, ну, дополнительной жалости ему совсем не хотелось. Феликс все больше времени проводит в ванной, все чаще сбегает посреди пары и однажды прячется среди незнакомых лиц в углу университетской курилки. дым наверняка их убьет. Спички гаснут одна за другой, не успевая перекинуть огонёк на сигарету, и когда перед ним вспыхивает зажигалка, он узнает изящные запястья раньше, чем видит лицо. — В первый раз? — ледяная улыбка и безучастные глаза. Хенджин впервые так близко, от него пахнет табаком и персиками, и Феликс жадно вдыхает тонкие черты лица и линию плеч. Он старается выглядеть круто, когда затягивается под внимательным и насмешливым взглядом, и разрывается кашлем, и несколько лепестков оседают на кашемировом свитере. Феликсу хочется стереть себя из стен университета, когда Хенджин вытягивает сигарету из его рук и пропускает между пальцев надорванные кусочки его самого. — Пионы? — ухмылка неприятно оседает на кончике сигареты. — Мои любимые. Феликс давно стал тенью и отголоском, веснушки уже не сквозят озорной улыбкой, ему больно, больно, больно. Иногда он ловит на себе нефритово-темный взгляд, дышать и без того тяжело, костяшки пальцев взрываются алым на холодной плитке туалета. Февраль маячит дешёвыми открытками и шуршит шоколадной оберткой, и Феликс думает, что терять ему уже нечего. Он проводит целый вечер на кухне, снова и снова перевязывая красную ленту, и рассыпает блёстки по картонному сердечку. — Пожелай мне удачи, — шепчет он Чану, когда хвостик Хенджина взмахивает за дверью библиотеки. — Я пошёл. Чан хочет схватить Хвана за воротник и хорошенько встряхнуть, и ткнуть носом, и раскрыть глаза, и все что угодно, лишь бы Феликс перестал прятать потеки слез в нераскрывшихся бутонах. Конечно, он знает. — Удачи, — запоздало отвечает Чан, и провожает взглядом тоскливо-сутулые плечи, и по-детски скрещивает пальцы на обеих руках. Феликс долго поглаживает хрустящие заломы на оберточной бумаге, притаившись между стеллажами с учебной литературой. Хенджин хмурится, вглядываясь в пожелтевшие страницы, и Феликс хочет разгладить упрямую морщинку между бровей, но может только бесконечно смотреть. — Ты во мне дыру проделаешь, — Хенджин поднимает глаза, по-кошачьи любопытно наклоняя голову. — Что-то хотел? Феликс замирает и щеки горят, и все слова вдруг кажутся неподъемными, и весь мир сверкает зимним солнцем на кончиках его ресниц. — Ты будешь моим Валентином? — Феликс прячется за пакетиком домашнего шоколада и уродливым бантом. — Мне жаль, — уголки губ улыбаются, но глаза нет, и мягкие пряди волос, и серебристая оправа очков, и хрустально-острые скулы, все в Хенджине кричит о том, что ему совсем не жаль. — Извини. Феликс рассыпается по пыльному паркету, и дурацкий шоколад рассыпается вместе с ним, и он слышит как стеклянно разбиваются его ребра, но это лишь звук уходящих шагов. Чан врывается в библиотеку и сжимает Феликса так сильно, будто сможет поставить на место все сломанные части. Феликс судорожно и беззвучно плачет, и его цветы плачут тоже, и Чан гладит его по макушке и бессвязно шепчет слова утешения. Они ещё долго сидят на полу, и пылинки танцуют в витражных кусочках редкого солнца, и Феликс оставляет все невысказанное мокрыми пятнами на чужом плече. — Я прошу тебя, сделай операцию, — отчаянием в его голосе можно тушить костры, — пожалуйста, Феликс. Лысый хирург с мохнатой щеточкой усов умело вырезает из его груди целый букет пионов и полусгнившую неразделенную любовь и утверждает, что шрама почти не останется. Феликс снова взрывается фейерверками смеха, и солнце вернулось на его небо, и он больше не считает шаги и движения ресниц. Он плетет браслетики дружбы, и носит смешные хвостики, и угощает Чана брауни, он снова живой, и тяжёлый взгляд все чаще толкает его в спину, но теперь ему все равно. — По-моему, Хенджин тебя преследует, — осторожно начинает Чан, но веснушки не гаснут и тень прошлой боли не залегает в уголках глаз. — Его право, — Феликс пожимает плечами и громко допивает чай. — Мне уже как-то, знаешь, наплевать. Дробью рассыпаются лёгкие шаги, и Феликс знает, что Хенджин слышал, и ему почти даже жаль. Апрель растекается дождями и лужами, и Феликс снова забыл свой зонтик в аудитории. — Подожди меня здесь, я мигом, — Чан послушно кивает, и Феликс перескакивает через ступеньку, и насвистывает, и врезается в дверной косяк. — Ай-ай-ай, — он жмурится и растирает лоб, и спотыкается о чью-то ногу и чуть не падает снова. Хенджин сидит на полу, безжизненные глаза и тоска запеклась на уголках губ. Феликс аккуратно перешагивает через разбросанные на полу лепестки, и скулящий взгляд пробирается под его свитер. Зонтик действительно оказался на его стуле, и Феликс молча забирает его и еще пару тетрадей. Он замирает перед дверью и в последний раз оглядывается на свою первую любовь, погибающую от цветов в легких. — Лилии? — улыбается он, отпуская пронзительную боль под рёбрами. — Мои любимые.