Девушка с собачкой

Ключом в замочную скважину Лу попала с третьего раза. Её не трясло, но руки словно одеревенели, не слушались. Едва она открыла дверь, Рэм кинулся под ноги, запрыгал, повизгивая и виляя хвостом. — Хорошо хоть выгуляла тебя, — Лу захлопнула дверь и тяжело сползла по ней, осев на коврик. Рэм тревожно прижал большие треугольные уши и запрыгнул к ней на колени, принюхиваясь. Песочная шёрстка на загривке поднялась дыбом. Он вытянул морду и ткнулся прохладным носом в подбородок, лизнул. Лу рассеянно погладила его. Горячая вода хлестала по спине и плечам, но Лу едва это ощущала. Она тёрла и тёрла покрасневшую кожу мочалкой — прямо по синякам и ссадинам, но что толку. Такую грязь не смыть. Сегодня вечером её изнасиловали. И не кто-то, а Эндрю. Чёрт, они полтора года встречались, он был остроумным, любил делать красивые жесты, их отношения были лёгкими и не обременительными. Ладно, не всё было гладко — он любил навязывать своё мнение, платил за Лу, даже если она была против, дарил ей вещи, в которых хотел видеть, но всё это вписывалось в обычные мужские закидоны. Мать шутила: ну а чего ты ждала от парня-республиканца? Уж точно не такого. Наверное, надо было забить тревогу сразу, как только Эндрю начал настойчиво предлагать тройничок. Месяца три, если не больше, он снова и снова возвращался к этой теме. Лу и сама была бы не против попробовать, если бы не его давление. Этим вечером он перешёл к действиям. На уикенд они как обычно поехали в бунгало Эндрю. Вместе готовили ужин, немного выпили… А потом приехал Дэйв, его дружок. Лу всегда его недолюбливала — кроме как о качалке и новых тачках он ни о чём говорить не мог, вдобавок имел нервирующую манеру смотреть как бы сквозь собеседника. Что они сговорились заранее, Лу поняла не сразу, а потом было поздно. Эндрю, человек, который за ней ухаживал, внушал мысль, что позаботится о ней, и не думал Лу защитить. Вот это было больнее всего — даже гораздо больнее, чем когда они трахали её в два члена на сухую. «Ты ведь умничка, понимаешь, что заявлять на меня бесполезно, — ухмылялся Эндрю. — Думаешь, папа-судья не прикроет единственного сына? А если всё-таки пойдёшь к копам, — он усмехнулся, смерив её ледяным взглядом, — ну, тогда мы с Дэйвом повторим. И заодно снимем хоум-видео тебе на память». В начале Лу было страшно, после она уже не особо соображала, что с ней делают. Щёлк — у психики сработал предохранитель. В себя Лу пришла в канаве у просёлочной дороги — той самой, на пути к бунгало. Жутко болела голова, в глаза как песка насыпали, горло саднило, между ног жгло и тянуло. Болело всё, будто её самосвал переехал. Лу тошнило, но сколько ни корчилась от рвотных спазмов, её так и не вырвало. Только горло ещё сильнее заболело. Лу содрогнулась, вспомнив, как Дэйв трахал её туда, не давая вдохнуть, вырывающуюся, всю в слезах, слюнях и соплях, а Эндрю комментировал. Заторможенно она разглядывала свои исцарапанные руки и грязную одежду. В голове было пусто, ни одной связной мысли. Она не знала, сколько просидела в грязи, среди прелой листвы, окурков и брошенных банок, пока не начала более-менее соображать. Телефон оказался разбит, но хоть кошелёк не забрали. Она с трудом поднялась. Огни Аркхема горели совсем близко, пешком дойти можно. И она пошла. Выбралась на обочину, ломая ногти об осыпающийся гравий, и побрела, подволакивая ноги, словно зомби. На автостраде машины проносились мимо — Лу превратилась в невидимку. Идти было чертовски больно, но она упрямо стиснула зубы. В конце концов, её подвезла компания девушек. Всю дорогу они уговаривали поехать в ближайший участок или в больницу для освидетельствования, но Лу отказалась. Сама мысль, что вокруг будут незнакомцы, которые станут к ней прикасаться и задавать вопросы о случившемся, была невыносима. И разве помог кто-то Ирме, когда с ней случилось подобное? Подруга рассказывала, как ей чуть не прямым текстом сказали: раз она в отношениях не официально, её обвинения легко спишут на обычную ссору и вывернут всё так, будто она просто хочет отомстить; вот если бы на неё напал незнакомец или законный муж систематически её избивал — другое дело. И ведь у бывшего Ирмы не было папаши-судьи. Горячая вода давно закончилась, из лейки лила холодная, но Лу всё сидела на дне ванны, обнимая колени. Сквозь шум воды слышалось настойчивое царапание — за дверью беспокоился Рэм. Лу завернула вентили и потянулась за полотенцем. Она ещё легко отделалась: синяки, ссадины на коленях, несколько мазков крови на белье. Могло быть гораздо хуже, но это нихрена не успокаивало. Разрыдаться бы, выплеснуть боль и страх, мешавшие дышать, но Лу не могла. Глаза оставались сухими, ни единой слезинки. Когда она завернулась в халат, страха уже не было. Только гнев. Чёрный, вязкий, обжигающий, удушливый, горчащий на языке гнев. Почему она чувствует себя грязной, почему ей стыдно — разве она виновата в случившемся?! Лу заскрипела зубами и впилась ногтями в ладони. Новая боль отрезвила. Лу с усилием разжала дрожащие пальцы — на ладонях остались багровые лунки. Она не стала тянуться за аптечкой, просто вытерла руки мокрым полотенцем и бросила его в корзину — травмой больше, травмой меньше. Самый серьёзный ущерб несло не тело. Рэм встретил её нервным лаем. Наверное, уловил её настроение, потому что шерсть на загривке у него снова поднялась, верхняя губа дёрнулась, на миг обнажая маленькие белые клыки. Лу подхватила его на руки, и Рэм завилял хвостом, стараясь лизнуть всё, до чего мог дотянуться. Маленькое сердечко колотилось как бешеное. Лу прижала пса к себе — его присутствие, вес, ощущение шерсти под ладонью успокаивали. — Ш-ш, не переживай. Рэм тявкнул, навострив большие уши, и Лу могла поклясться, что в карих выпуклых глазах настоящая тревога. По документам Рэма звали Ramesses V from Earth Angeles — чистокровный чихуахуа от родителей-чемпионов, с такой длинной родословной, какой не каждое аристократическое семейство могло похвастать. Выбирала Лу долго. Чихуа — порода сообразительная и отважная, ничего общего с пучеглазыми дрожащими жертвами инбридинга, которых предлагают разведенцы. В Массачусетсе не нашлось ни одного добросовестного заводчика, за Рэмом пришлось слетать в Нью-Йорк. И не мало заплатить. Но за четыре года Лу ни разу об этом не пожалела. Рэм был контактным, хорошо поддавался дрессировке, отличался крепким здоровьем и уравновешенностью. И, конечно, храбростью. Он не облаивал визгливо всё, что движется, прячась за её ногу, но встретив на прогулке незнакомую собаку, особенно крупную, старался держаться между ней и Лу, предупреждающе ворча — как любая чихуа, он мнил себя большим и грозным. С новыми знакомцами он легко включался в игры, не боясь больших собак. Но самым лучшим качеством Рэма было умение внимательно слушать — иногда он даже вздыхал или тявкал в нужных местах. Лу понимала, что он всего лишь реагирует на интонации, однако после очередного унылого дня в душном офисе было приятно, что её вообще кто-то слушает. Отлично помогало привести в порядок мысли. Особенно те, которыми не хотелось делиться с друзьями. Вот и сейчас, беспокойно бродя по гостиной, несмотря на тянущую боль внутри, Лу говорила. Рассказывала. Ни родителям, ни друзьям, даже лучшей подруге Кэтрин об этом знать не нужно. А Рэм не выдаст ни одной тайны. Когда Лу решила завести собаку, сперва приглядывалась к корги, но россказни прабабушки похоже подействовали. Прабабушка — звали её Боадицея, и предпочитала она обращение по имени — не раз говорила: если уж заводить собаку или кошку, то только древних пород, и чем та древнее, тем лучше. «Было время, чёрных-то пуделей символом Сатаны считали, да только ерунда всё это, — сухо посмеивалась она. — Символ символом, а кровь их недостаточно стара, чтоб на что-то сгодиться». Боадицея твёрдо считала, что заводить стоило созданий исключительно плотоядных, никаких кроликов и морских свинок: ящерицы годились любые, но змеи только ядовитые, а из амфибий лишь жабы, средь птиц подходили во́роны и вороны, но лучше всего было держать крысу. На плече Боадицеи всегда сидела крыса — побелевшая от седины, но с ясными глазками-бусинками. В младшей школе Лу узнала, что крысы живут всего лишь два года, и с тех пор удивлялась, откуда Боадицея брала столько совершенно одинаковых крыс — у всех было надорвано левое ухо и все они поджимали переднюю лапку, словно прижимали к груди маленький кулачок. Лу сделала очередной круг по гостиной, своротила журнальный столик, но даже не заметила. Рэм сидел у неё на руках притихший, ловя каждое слово. — Только прикрою глаза и… — Лу содрогнулась, тяжело сглотнув, — всё заново. Я боюсь засыпать. Я… я просто боюсь. Мне страшно, потому что они живут в этом же городе, ходят по тем же улицам, дышат одним воздухом… Рэм тяжело вздохнул и дёрнул носом, пошевелив жёсткими усами. — Да, знаю, мне нужно в полицию. Нужно всё рассказать. Но вдруг папаша и правда своё отродье прикроет? — Лу закусила треснувшую распухшую губу. — Он похож на такого — всё сделает, лишь бы репутацию спасти. Я не могу взять и рискнуть, это же не кино! Рэм громко тявкнул. — Не-ет уж, это им с рук не сойдёт, — Лу остановилась и посмотрела на него. — Ты мне поможешь. Внутри всё ещё клокотало от гнева и ярости, но мысли вдруг обрели леденящую чёткость. Не зря Лу слушала Боадицею и читала книги из бабушкиной библиотеки. Она недобро улыбнулась. Рэм, почувствовав перемену в её настроении, прижал уши к голове, тихо, на грани слышимости заворчав. В детстве Лу подолгу гостила в Иннсмуте, в доме, где выросла мать. Когда пошла в школу, её отправляли туда на все каникулы. В началке Лу это расстраивало — чего уж там, злило: хотелось играть с подружками, поехать в летний лагерь, а не торчать в мрачном тёмном доме с двумя старухами и их странноватыми гостьями, приходящими «на чаёк». Но очень скоро Лу обнаружила в этом свои плюсы. Прабабушка Боадицея и бабушка Патриция были замечательными рассказчицами, с фантазией на зависть любому писателю. Возвратившись обратно в Аркхем, Лу немного переиначивала их россказни, делая более удобоваримыми, и пересказывала подружкам. Эти истории сделали Лу неожиданно популярной, ни одна пижамная вечеринка не обходилась без неё и рассказов, от которых самые впечатлительные потом боялись засыпать. К тому же, ей удавалось сохранить флёр таинственности — все знали, что на каникулы она уезжает, но никто не знал куда, что же это за место такое (а если б узнали, сильно разочаровались). В Аркхеме было полно своих историй о ведовсте или о необъяснимых происшествиях в Мискатоникском университете, но это ведь совсем не то — те байки каждый местный знал. Все были уверены, что Лу станет писательницей, но она об этом и не помышляла — ничего из рассказанного ей не принадлежало, было бы как минимум нечестно взять и присвоить это. В отличие от Аркхема, старающегося идти в ногу со временем (и отстающего), Иннсмут застыл в безвременье. Это был крошечный портовый городишко, разросшаяся деревня, жители которой промышляли рыбной ловлей и контрабандой — особенно во времена сухого закона. Там до сих пор не было ни супермаркетов, ни кинотеатра, ни даже церкви. Всё, чем городишко мог похвастаться — ресторан, специализирующийся на рыбных блюдах, да городская общественная библиотека, выглядевшая так, будто её не раз пытались поджечь. По улицам ездили драндулеты, помнящие времена гангстеров, пожилые носили донельзя винтажные вещи, которым самое место было в музее, сотовая связь в Иннсмуте едва ловила — чтобы поймать сигнал, приходилось подниматься на чердак, интернета не было и в помине, местные предпочитали пользоваться стационарными телефонами, слушать радио и смотреть телевизоры — старые массивные ящики. Когда Лу спрашивала бабушку, почему они не купят новый, с ЖК-экраном, та лишь усмехалась: «А зачем?» Качество изображения её совершенно не интересовало. С развлечениями в Иннсмуте было туго, а с местной ребятнёй, играющей в непонятные игры Лу не горела желанием сходиться — пришлось полюбить чтение. Библиотека в доме была небольшой, зато все книги — внушительными и очень старыми. И, похоже, именно из них Боадицея и Патриция черпали вдохновение для своих баек. В фолиантах этих, с солидными кожаными переплётами, печатных или даже написанных от руки красивым убористым почерком, говорилось о колдовстве, о ритуалах мрачных и кровавых, и о богах столь древних, что и вообразить сложно. И боги эти были совершенно чуждыми человеческому пониманию и совсем не милосердными, как христианский. Мурашки бежали у Лу по спине, когда она читала, но, хотя не всё было понятно, оторваться невозможно — это куда круче страшилок, которые можно купить в любом магазине. Особенно трогали её воображение «Неназываемые культы» фон Юнтца. Но больше она любила слушать. Когда Лу была подростком, ей особенно нравилось семейное предание. Лу походила на типичную жительницу Иннсмута — плосколицая, курносая, с широко расставленными выпуклыми глазами блекло-голубого цвета, большеротая, с волосами жидкими, неопределённого мышастого цвета. Наверняка у неё бы развился комплекс, прежде чем она научилась мастерски пользоваться косметикой, а то и не один, если б не это самое предание — оно давало почувствовать себя исключительной, по-настоящему особенной. Голос Боадицеи был сух и безжизненен, как песок, но взгляд оставался ясным и цепким. Лу понятия не имела, сколько ей лет: однажды, ещё маленькая, спросила мать — такую же блёклую и невзрачную с виду, но уверенную в себе — и та смеясь ответила, что интересоваться возрастом женщины неприлично, да это и не имеет значения. Лу подозревала, что Боадицее перевалило за сотню. Она не покидала свою комнату, обитую старинными тканевыми обоями, и всегда сидела в кресле-качалке в самом тёмном углу с крысой на плече. Кожа Боадицеи, пергаментно-желтоватая, испещрённая старческими пятнами, напоминала шкуру какого-то древнего ящера. Когда Лу заходила к ней, Боадицея выключала старый ламповый радиоприёмник и откладывала бесконечное вязание: «Садись-ка поудобнее, Лукреция, буду делиться с тобой мудростью», — смех её напоминал шорох осыпающейся гальки. Она говорила, бабушка подтверждала и не опровергала мать, что род свой семейство ведёт от Кеции Мейсон — ведьмы, успевшей бежать из Салема в Аркхэм. Мать даже водила Лу в старую часть города, показывала место, где стоял колониальный особняк, превращённый в доходный дом с дешёвыми меблирашками, разрушенный ураганом в 1931-м году. Там Кеция жила в комнатке в восточной части мансарды, стены, пол и потолок которой были скошены под странными углами. По слухам, ей прислуживало отвратительное создание, полукрыса-получеловек Бурый Дженкин, вместе с ним Кеция похищала детей, чтобы умерщвлять их в своих нечестивых ритуалах, и даже после смерти эти двое не оставили аркхемцев в покое, пока за пару лет до урагана один студент-математик не уничтожил ведьму (существовали разные версии, как он сделал это), за что и поплатился — Бурый Дженкин выгрыз ему сердце. С тех пор пропажи детей прекратились, а на месте обрушившегося дома нашли множество маленьких косточек. Так рассказывали в Аркхеме, но Боадицея говорила о ином — Кеция знала секрет, как путешествовать в другие измерения. «Она была выдающейся женщиной, так и знай». В качестве доказательства этих путешествий, Боадицея показывала необычную статуэтку из неизвестного сплава, вроде той, что хранилась в университетском музее — гротескное создание со звездообразной головой на теле-бочонке, из которого торчали ножки-спицы, вроде паучьих. Сплав отливал красивым зелёным цветом, как спинка жука, и был приятным на ощупь. В память о Кеции всех девочек в роду называли именами, заканчивающимися на «-ция» — мать Лу звали Летицией — и считалось, все они имеют способности к ведовству, нужен лишь толчок, чтобы их пробудить. К каждому рассказу о Кеции Боадицея добавляла какую-нибудь новую деталь, дела давно минувших дней всё обрастали и обрастали подробностями. Но заканчивала она всегда одинаково: советами, как правильно выбрать фамильяра. У бабушки Патриции тоже было полно рассказов, только касались они моря и тех, кто живёт на дне. Лу всегда думала, что это из-за болезни — с каждым годом бабушкина кожа всё сильнее походила на чешую. Сухие чешуйки в доме были буквально везде. Лу видела похожее у многих местных — взять хоть бабушкиных подруг, а иногда даже у молодых. У дяди Джереми была такая же чешуйчатая кожа, и это передалось его сыновьям (но заметно стало не сразу). В детстве Лу немного побаивалась дядю — рот его был полон тонких, острых на вид зубов. И моргал он редко. Особенно разительно это выделялось на контрасте с женой — бледная сальная кожа той была совершенно обыкновенной, и моргала она как полагается. Дяди не стало, когда Лу было пятнадцать. Он промышлял рыбной ловлей для местного рынка, где закупался весь город, рыбаки выходили в море в любую погоду, и Лу всегда подозревала, что риск есть и немалый, как бы безразлично ни относились к этому местные. Однажды дядя просто не вернулся. Лу удивило, как все спокойно это восприняли: «Он ушёл, — сказала Сара, его жена. — Не из семьи, а просто время пришло, но он с нами. И я уйду когда-то». Может, это было чем-то вроде психзащиты: бабушке хотелось думать, что она в итоге превратится в эдакую русалку, а Саре — что муж и отец её детей жив и всё ещё рядом. Отец же самой Лу находил тысячу предлогов, лишь бы не показываться в Иннсмуте, и отвозила её обычно мать. Однажды, когда та сломала ногу, и ему пришлось отвозить десятилетнюю Лу на зимние каникулы самому, она спросила, почему он никогда не остаётся погостить. Отец ответил тогда, натянуто улыбаясь: «Не хочу задерживаться там, где не празднуют Рождество». Что правда то правда — в Иннсмуте этот праздник игнорировали. Несмотря на некоторую суеверность, местные были совсем не религиозны (или ей так казалось). Ни разу за все годы Лу не видела не то что рождественских украшений — вообще никакой христианской символики. Но частенько попадался символ, похожий на стилизованный глаз — из книг она знала, что это символ морского божества Дагона, которого местные рыбаки, видимо, считали своими покровителем. Отношение к смерти у иннсмутцев было своеобразным — в этом Лу убедилась снова шесть лет назад, когда не стало Боадицеи. Но все, включая мать, продолжали говорить о прабабушке так, словно та всё ещё жива. Может, что-то в этом и было. Несколько раз потом, гостя в доме, Лу слышала, как днём или среди ночи в комнате Боадицеи включалось радио, но ни разу не набралась смелости пойти и проверить — куда спокойнее было думать, что это просто игра воображения. А цокот коготков объяснялся ещё проще — дом старый, само собой, в нём полно крыс и мышей, и если она не слышала этих признаков соседства раньше, не значит, что их не было вовсе. Лу никогда особенно не верила в реальность того, о чём читала и слышала. С детства привыкла к вещам, которые другие посчитали бы странными, и не придавала тому значения — она вообще предпочитала не вдумываться, а скользить по поверхности, подобно водомерке. Однако сейчас она, наскоро переодевшись, ехала на окраину города. Мать показывала ей два места — не специально (или… нет?), просто она увлекалась местным фольклором, и Лу с удовольствием составляла ей компанию, чтобы посмотреть на места, овеянные мрачными легендами, — но подходило лишь одно. До речного островка посреди Мискатоника, с загадочными стоячими камнями, отдалённо напоминающими Стоунхендж, можно было добраться только на лодке. Значит, оставалась поляна за Луговым холмом. Рэм резво преодолел неглубокий овраг и лаем подбодрил Лу, чтобы она не отставала. Яркая луна освещала путь, и она погасила фонарик. Спустя несколько минут они вышли к каменистой поляне, лишённой растительности. Посреди неё лежал плоский белый камень, испещрённый трещинами, будто желобами. Рэм зарычал и попятился. Команды Лу он игнорировал — впервые с несмышлёного щенячества, ей пришлось ловить его, и крепко держать под мышкой. Держать одной рукой недовольно возящегося пса, а другой чертить символы очень кстати найденным осколком другого камня было неудобно, но Лу это не останавливало. Страница из гримуара, который читала лет в тринадцать, чётко стояла у неё перед глазами, а руку, вычерчивающую корявые знаки, как будто кто-то направлял. Рэм недовольно ворчал, царапал бок, перебирая лапами, но Лу едва это замечала. Внутри всё заледенело, в голове крутилась лишь мысль о мести, как заевшая пластинка: «Они заплатят. Они заплатят. Они заплатят». Лу установила прихваченные свечи снаружи начертанного круга в четырёх концах света и зажгла их. Язычки пламени бликами отражались в круглых глазах Рэма. — Прости меня, ушастик, — Лу прижала его к себе и поцеловала в выпуклый лоб. — Я не могу это так оставить, понимаешь? Рэм заскулил, но не вырывался. Лу гладила его, нашёптывая успокоительную бессмыслицу. Но Рэм напрягался всё больше. Шерсть его поднялась дыбом, нос наморщился, чёрная губа подрагивала — того и гляди покажутся маленькие, но очень острые клыки. Медлить было нельзя. Лу уже различала какие-то неясные звуки на самой грани слышимости, монотонные, ритмичные… нездешние — от них поднимались волоски на руках, мурашки ползли по спине, а внутри всё сжималось. Она покрепче прижала Рэма к себе и обхватила правой рукой тонкую шею. Рэм задёргался, отпихивая её тонкими лапами и царапая сквозь худи, ощерил мелкие зубы. Он хотел жить, конечно хотел, и Лу хотела, чтобы он жил — но ещё больше она жаждала мести. Она свернула ему голову одним движением, и шея сломалась с сухим тошнотворным щелчком. Правую руку свело судорогой, слюна стала кислой. Ещё в колледже Лу читала, что в Японии из собак делали кого-то вроде духов мести. Подробности ускользали — нужен был пёс то ли белый с чёрной головой, то ли наоборот, его закапывали по шею в землю и исправно кормили, пока не издохнет. После смерти он превращался в духа, и мстил за обиду, нанесённую хозяину. Свернуть шею куда гуманнее — быстрая смерть, разве она могла заставить мучиться существо, которое любила? Разжать сведённые последней судорогой челюсти Рэма оказалось не так просто, как и вложить мягкий сосок. Лу сжала его пальцами и потянула, чтобы он затвердел, и к горлу тут же подкатила тошнота — синяки на груди слишком живо напомнили о начале вечера. Она надавила клыком на сосок и выжала три капли крови в пасть Рэма. Положила обмякшее тельце в центр начертанного круга. Лу не знала, на каком языке гортанные слова, вылетающие из её рта, транскрипцию которых видела в книге, но понимала смысл: она звала Рэма следовать за собой во всех измерениях, сторожить её покой, карать обидчиков, быть её глазами, ушами, клыками и когтями, помогать во всём и всегда. — Моя кровь — твоя кровь, — повторила она последнюю фразу уже на английском. Свечи разом погасли, но Лу не почувствовала ни малейшего дуновения ветерка. Как сомнамбула она отошла от камня. Рэм лежал в центре круга с непонятными каракулями, такой маленький, совершенно безжизненный. И вот тогда-то слёзы хлынули. Лу корчилась на сухой бесплодной земле, и рыдала, рыдала. Из-за этих ублюдков она лишилась Рэма. Он любил её, был предан — и чем она отплатила? Позволила ярости себя ослепить, вообразила несусветные бредни. Да мало ли что ей рассказывали старухи! В Иннсмуте от скуки ещё не такое выдумаешь, но она-то!.. Дрожа, Лу поднялась. На футболке отпечатались капли крови. Рукавом она стёрла слёзы и сопли, подхватила коченеющего Рэма и побрела прочь. Лу баюкала его, и слёзы капали на остекленевшие закатившиеся глаза. Земля в овраге была мягкой и податливой. С помощью отломленной ветки она закопала его там. Как можно оставить его, отдать червям на съеденье?.. Но что ещё оставалось? Лу не помнила, как добралась до кровати. Уснула прямо так, не расстилая и не раздеваясь. Ничего ей не снилось, только слышался невнятный потусторонний гул, исходящий неведомо откуда. Проснулась она рано утром — пускай выходной, Рэма надо выгулять, доспать можно потом. Но… Рэма нет. Лу съёжилась в позе эмбриона, совершенно разбитая и опустошённая. Прошло немало времени, прежде чем она с трудом встала и поплелась в ванную. Все движения были машинальными, на уровне рефлексов. Синяки и ссадины ныли, повреждённый сосок дёргало жгучей болью, внутри муторно тянуло. Лу села на бортик ванной и обессиленно опустила голову. Грёбаное помутнение. Вместо завтрака она достала из мини-бара бутылку «Джек Дэниэлс», припасённую для посиделок с подругами. — Единственный мужик на всём белом свете, понимающий женщин, ну-ну, — хмыкнула она и, свинтив крышку, сделала большой глоток. «Иди в полицию», — твердил здравый смысл. Нужно было сделать это ещё вчера, сразу же, а теперь… Ни Рэма, ни спокойствие ей это не вернёт. Лу оскалилась и запустила бутылкой в косяк. Брызнули крупные осколки, виски залил бежевую стену. Она сползла на пол и обессиленно уткнулась лицом в ладони.

***

Лу едва разлепила глаза. В окно заглядывал любопытный белый глаз полной луны, холодный свет искажал привычные очертания мебели. Лу потянулась за айфоном — ещё только второй час. Шла третья ночь без Рэма, и первая, когда Лу смогла заснуть без снотворного. Разбудивший звук повторился. Сердце сжалось, болезненно заколотилось, во рту пересохло. Эндрю!.. пришёл продолжить! Лу впилась ногтями в ладони, сдирая подсохшие коросты, но это отрезвило. Звук шёл из-за входной двери, но совсем не походил на попытки её вскрыть. Скорее… слабое царапанье. Лу тихо встала и прокралась на кухню, взяла с подставки разделочный нож. Пол холодил ступни, мурашки бежали по коже, каждый волосок, казалось, встал дыбом, когда она подошла к двери и заглянула в глазок. Никого. Но царапанье не прекратилось, и… неужели это был скулёж? Требовательный и нетерпеливый. Очень знакомый. Сердце пропустило удар и застучало быстро-быстро. Сознание вопило «что ты делаешь?!», но руки сами отпёрли все замки и приоткрыли дверь. Рэм проскользнул в щель. Тявкнул, виляя хвостом. Нож выпал из рук. Лу подхватила Рэма, прижала к себе. Он был тёплым и грязным. — Как ты… как это вообще… — Лу смеялась, заливаясь слезами, а Рэм лизал её лицо мягким липким языком. Из пасти его отчётливо несло падалью, но это последнее, что Лу волновало. Она выкупала Рэма, смыла с него всю грязь и землю, насыпала любимого корма, но от еды он отказался, даже пить не стал. Очевидно, в своём припадке она не убила его. Но определённо что-то повредила — маленькая лопоухая голова сидела на шее кривовато, словно Рэм заинтересованно прислушивался к чему-то, и звонкое тявканье его стало глухим и сиплым. — Утром к ветеринару сходим, всё будет хорошо. Рэм встряхнулся, скидывая полотенце, и вильнул хвостом, зевнул во весь рот — язык и пасть у него стали серыми, нездорового мертвенного оттенка. Ну ещё бы, после погребения заживо... — Да, ты прав, пора спать, — Лу подхватила Рэма на руки и вернулась в спальню. Она никогда не позволяла ему спать в кровати, но корзинку убрала с глаз долой. Что ж, сегодняшней ночью можно сделать исключение. Рэм устроился на соседней подушке, положив острую морду на передние лапы. — Отдыхай, — Лу погладила его по спине, — ты проделал длинный путь. Рэм ткнулся лбом в её ладонь и снова зевнул. Лу заснула быстро, стоило лишь закрыть глаза. Эндрю сидел на диване перед телевизором и потягивал пиво из запотевшей бутылки. Лу передёрнуло: и что она в нём находила? На экране, занявшем едва ли не всю стену, боксёры уклонялись и атаковали, наносили друг другу удары под азартный гул зрителей. Лу тошнило от Эндрю, тошнило от этой гостиной, обставленной с претензией на скандинавский минимализм, тошнило от звуков из телевизора. Какого хрена ей снится именно это, да ещё с такой чёткостью? Эндрю сделал ещё один глоток, одобрительно хмыкнул, когда взмокший боксёр в белых трусах рассёк бровь тому, что в синих. Не считая экрана, гостиную освещал только лимонный свет торшера. Что-то было не так. Не так с тенями. Лу присмотрелась: одна из теней позади дивна чернее остальных. И… она была сама по себе, её не отбрасывал ни торшер, ни полупустой стеллаж с книгами и безделушками, ни сам диван. Более того, она двигалась — медленно подползала ближе, растягиваясь и удлиняясь. Бесформенная клякса становилась похожа на змею, обретала объём. Лу наблюдала с любопытством и страхом — в конце концов, это всего лишь сон, пусть и очень реалистичный, тень не навредит ей. А та, меж тем, начала клубиться. Воздух над ней дрожал, как марево над асфальтом в жару. Чернота обретала форму, а Эндрю пялился в экран, ни о чём не подозревая. Зажужжал валявшийся с ним рядом телефон. Он взял его, открыл мессенджер, посмеиваясь набрал ответ и снова уставился в телевизор. Тень за его спиной приобрела очертания огромного поджарого пса — гораздо крупнее дога, ирландского волкодава или тобета, крупнее любой известной породы, — с острыми ушами, похожими на заострённые пики. Но вот на сотканной из тьмы морде зажглись алыми угольями глаза. Лу трепетала, но не от страха — то было предвкушение, злобная ядовитая радость. Пёс заворчал — низкий утробный гул, от которого внутри всё завибрировало. Эндрю обернулся. Глаза его округлились, челюсть отпала, бутылка со стуком ударилась об пол, расплескав пиво. Пёс оскалился — нет, это был не оскал, усмешка! Он смеялся, глядя на оцепеневшего от ужаса, побелевшего Эндрю. Тот дёрнулся вдруг, как пронзённый разрядом, скатился с дивана и, подвывая, пополз, пытаясь подняться хотя бы на четвереньки. И тогда пёс прыгнул. Легко, как будто ничего не весил, перемахнул через диван и прижал передними лапами Эндрю к полу. Послышался сухой хруст. Эндрю заорал. Лу жадно вглядывалась и вслушивалась. Пёс приподнял массивную лапу, давая Эндрю перевернуться на спину. Тот взмахнул рукой и клыки мгновенно сомкнулись на запястье — кисть, хрупнув как сухая ветка, исчезла в пасти, белоснежные клыки окрасились красным. Эндрю отчаянно закричал, забился, размахивая руками — из окровавленной правой торчал неровный осколок кости, кровь тяжёлыми каплями летела во все стороны, пятнала светлую обивку дивана. Пёс лениво наступил ему на грудь, склонил морду. Из приоткрытой пасти высунулся красный язык… нет, не язык. С удивлением Лу поняла, что это щупальце. Тонкое и гибкое, оно выдвигалось всё дальше, поползло по лицу воющего Эндрю, гибкий кончик обвёл веко и ткнул прямо в глаз. Тот лопнул, вытек на щёку, как вытекает желток из разбитой скорлупы, слизкий, вперемешку с кровью. Эндрю издал булькающий звук, подавившись криком. Щупальце ввинчивалось в глазницу всё глубже. Левый глаз начал всё больше выпирать между распахнутыми веками, пока щупальце не выдавило его изнутри, и он не повис на нерве. Пёс втянул щупальце обратно в пасть. Эндрю больше не кричал, но был ещё жив — когда пёс убрал лапы, Лу увидела, что грудь его судорожно поднимается и опускается. Уцелевшая рука мелко подрагивала, отстукивала по полу дробный ритм. Из откушенной кисти натекла целая лужа. Пёс оскалился и молниеносным броском цапнул Эндрю между раскинутых ног, вырвал кусок плоти. Тёмная лужа крови мгновенно пропитала и без того уже мокрые штаны. Там, где секунду назад была мошонка, влажно блестело багровое месиво. Эндрю вытянулся, стукнул пятками по полу и затих. Пёс начал истаивать, ленты тьмы, словно дым от костра, поднимались от его шкуры. Кто-то настойчиво звонил в дверь — соседей всё-таки потревожили вопли. Лу дрожала — от радости. О да, именно такой смерти она бы и хотела Эндрю и его дружку: страшной и мучительной. Ничего иного они не заслуживали. Жаль, что это всего лишь сон. Вопли ужаса звучали как самая приятная музыка. Ей захотелось прикоснуться к псу, к своему Рэму — конечно же это был он, — обнять его мощную шею, но Лу была лишь бестелесной наблюдательницей. Её разбудил звонок. Лу потянулась за телефоном, зевнула. На удивление она отдохнула, даже ощущала прилив сил, хотя внутри всё ещё саднило, а синяки ныли. Звонила Кэтрин. — Да-да, знаю, что воскресенье, — вместо приветствия выпалила она, — имеешь право отоспаться, но ты вообще в курсе, что твоего бывшего — того? — А? — Лу села. — Чего? — Я тебе уже ссылку скинула. Всё, я побежала, дела не ждут. Поправляйся! — Ага, — сказала Лу гудкам в трубке. «Поправляйся»? Ах да, она же вчера с утра сама написала родителям, что приболела, а Кэтрин, порывавшейся заехать, пришлось сказать, что рассталась с Эндрю и хочет немного побыть одна. Рэм! Его пора выгулять. Лу обернулась, но соседняя подушка была пуста. На ней осталась лишь вмятина, да светлые шерстинки. Она позвала Рэма, но никто не откликнулся. В квартире его не было, но дверь была заперта. Лу устало потёрла лоб и только тут заметила, что так и сжимает айфон в руке. Открыла ссылку, присланную подругой в мессенджере. Хм, криминальная сводка? «Беспрецедентная жестокость» гласил заголовок заметки. Лу сглотнула. Эндрю нашли мёртвым — вчера около полуночи соседи услышали душераздирающие крики. Сперва принялись звонить в дверь, потом вызвали полицию. В заметке не говорилось, что именно обнаружили копы, однако прозрачно намекалось, что даже бывалые впечатлились. Лу хмыкнула: подозревали, что это может быть месть папашке-судье. Позвонила мать — с той же новостью. Лу заверила, что в порядке и в утешениях нет нужды. Приезжать не надо — вдруг подцепила ковид? Пообещав сделать ПЦР-тест, Лу закончила разговор. К ней пришли после обеда. Лу рассказала вежливому детективу с седой щетиной на подбородке, что она и Эндрю расстались в пятницу по обоюдному согласию. Да, весь вчерашний день она провела одна дома, наверное, соседи могут подтвердить, что никуда не выходила. Нет, она понятия не имеет, кто мог его убить. А это точно убийство? Эндрю ведь иногда баловался травкой, может, принимал и что посущественнее, вот и… (наверняка же криминалисты нашли все его заначки и этому Харрису уже известно; Эндрю приторговывал ещё с колледжа, но знал ли папаша?). Харрис наказал не покидать город, сказал, что свяжется с ней снова, если понадобится. Лу не волновалась — если всё было как во сне, никаких следов они не найдут. И не смогут доказать, что она хоть как-то причастна. Ни сожалений, ни раскаяния не было. Да и с чего бы? Она была влюблена в Эндрю, доверяла ему, ей и в голову не могло прийти, на что он способен ради своих прихотей. Как теперь вообще доверять мужчинам? Неужели они до сих пор считают, что вправе брать всё, что им захочется? Злость вновь поднялась вязкой удушливой волной. Лу стиснула зубы. Нет, не все такие. Её отец точно ничего подобного не совершал. Или… она об этом не знала. Нет-нет-нет, не надо думать об этом!.. Снова позвонила Кэтрин. Лу еле отговорила её от визита, пусть лучше проведёт время со своей девушкой. Одежда скрывала синяки — ублюдкам хватило ума бить её по лицу не сильно, но подруга и без них поймёт, что что-то не так. Тем более, заметит отсутствие Рэма. Куда он вообще исчез? Не мог же раствориться в воздухе. Или теперь мог?.. Спать Лу легла рано — завтра рабочий день, но долго не могла уснуть, всё прислушивалась к каждому шороху, беспокойно ворочаясь. Рэм действительно вчера был здесь — иначе откуда шерстинки на чистом постельном? Но что, если он приходил попрощаться? Едкие слёзы вновь навернулись на глаза, и Лу зарылась в подушку лицом. Лу огляделась. Она была в салоне машины. Кремовые сидения пахли новенькой кожей. Прямо перед ней маячил коротко стриженный затылок Дэйва. В животе образовался холодный липкий ком, тошнота подкатила к горлу. Дэйв её не замечал, въезжая в ворота паркинга. Лу видела, как он напряжён — от него попросту разило страхом. Ещё бы, дружочка убили. Лу до зуда захотелось схватить Дэйва, стиснуть горло, раздирать ногтями, но была бестелесна. Дэйв въехал на второй уровень. Тень, стелившаяся перед машиной, обрела объём, взмыла вверх, обращаясь в огромного пса, бесшумно приземлившегося на капот. Машина даже не вздрогнула, но Дэйв, выругавшись, машинально вывернул руль и задел опору, боковое зеркало с пассажирской стороны отлетело. Дэйв вжался в сиденье, таращясь перед собой, капли пота выступили у него на лбу. Рэм — у Лу больше не было причин сомневаться, что это он, пусть на чихуа это создание и близко не походило, — легонько, даже игриво ударил лапой по стеклу, и оно посыпалось внутрь. Дэйв издал сдавленный клокочущий звук, бестолково, задёргался, пытаясь отцепить ремень. Рэм змеиным броском схватил его за плечо и выдернул с сиденья, будто Дэйв был тряпичной куклой, а не двести с чем-то фунтовым мужиком. Рэм встряхнул его, как пойманную крысу, и кинул на бетонный пол. Дэйв широко разинул рот, но вместо крика из него донеслось лишь сипение, усиленное акустикой полупустого паркинга. На штанах его расползлось тёмное пятно. Лу с удовольствием наблюдала. Как же ему страшно. Ей тоже было страшно. И больно. Но его это не остановило. Рэм лениво стёк с капота и навис над ним. Медленно раскрыл пасть, громадную, как туннель, с алым зёвом и тройным рядом белоснежных длинных клыков. Слюна стекала с них и капала на пол, пасть открывалась всё шире и шире, словно у змеи, и со щелчком захлопнулась у Дэйва между ног. И вот тогда Дэйв заорал — оглушительно и визгливо, отчаянно. Пасть Рэма снова распахнулась, будто на шарнирах, и мощные, усеянные зубами челюсти, сомкнулись на его шее — он заглотил Дэйвову голову и с лёгкостью откусил. Тело Дэйва обмякло, из шеи хлестнул фонтан тёмной крови. Лу улыбнулась. Вред, нанесённый ей, не исправлен — она уже сломана, но хотя бы спать сможет спокойно — все получили по заслугам. Лу разбудил будильник — здравствуйте, грёбаный понедельник, грёбаные пробки, грёбаный банковский офис. Она потянулась и нехотя открыла глаза. Надо бы посмотреть сводку происшествий. Лу повернула голову. Рэм лежал на подушке и смотрел на неё, навострив уши. Тут же прыгнул ей на грудь, принявшись вылизывать лицо и виляя хвостом. Из пасти его опять несло мертвечиной. Но Лу было плевать. Её даже не особо интересовало, как он вернулся. Похоже, в первый раз, скребясь в дверь, он просто не хотел напугать её появлением из ниоткуда. — Ты ведь больше не уйдёшь? — Лу прижала его к себе, поцеловав между ушами. Рэм глухо, но довольно тявкнул. Гнев, углём жёгший Лу всё это время, потух. Не было и страха, затягивавшего подобно трясине. Она не была в порядке — тут без помощи не обойтись, и всё же отчасти стало легче, пусть тело до сих пор болело. Ужасное позади, нужно собраться с силами и перелистнуть эту страницу, продолжить жить. Рэм отвлекал Лу от лишнего самокопания. Она легко привыкла к тому, кем он стал. Что Боадицея рассказывала о фамильярах? «Пои его раз в месяц своей лунной кровью. А когда возраст возьмёт своё, давай из вены. Да не скупись». Что ж, условие вполне выполнимое. Лу позвонила бабушке, и та заверила, что никаких сложностей в содержании не будет: «И можешь забыть о тратах на ветеринара, деточка». Рэм не ел, но не отказывался от любимых лакомств. Что за таинственные процессы протекали под шкуркой песочного цвета? Он по-прежнему любил прогулки, был бодрым, тёплым и дышащим, но сердце его билось едва-едва. Голова у него так и держалась кривовато, но, похоже, это ему не мешало. Лу однажды пробовала её поправить, но та возвращалась в исходное положение. Другие собаки чуяли его не-жизнь и сторонились, поджимая хвосты и скалясь, а Рэм, морща нос, игнорировал их почти с человеческой демонстративностью — повёрнутая голова только усиливала впечатление. Он оставался смышлёным и игривым, по-прежнему спал в корзинке с любимой тряпичной уткой, привычки его не изменились, однако Лу замечала и кое-что новое. Раньше Рэм убирал свои расшвырянные игрушки в отведённый им уголок только по команде, теперь делал это сам. А ещё он явно отдавал предпочтение Starz, а не Netflix, ловко научившись переключать каналы. Но самое главное не это. Теперь Рэм сопровождал Лу всюду — на работе, на встречах с друзьями, в кино и в магазинах, он следовал за ней клочком тени. Отныне Лу всегда была в безопасности. И больше не было нужды готовиться к тому, каково будет видеть Рэма стареющим и в конце концов умирающим. Он всегда будет с Лу — пока она жива. И по ту сторону тоже.