Не по-настоящему

Юджи долго смотрит на него, прежде чем встать с кровати. Мягкие белые волосы, тонкая светлая кожа, дрожащие во сне белесые ресницы, невинное выражение лица. Первое время после того, как они начали встречаться, Юджи ласково звал его «Ангелок», что заставляло Сатору Годжо возмущенно отфыркиваться и смущаться. «Какой там ангелок, Юджи», ворчал он, а Юджи улыбался и с лёгкостью подхватывал его на руки. Юджи осторожно целует его в уголок губ и уходит на кухню. На кухне царит сплошная темнота, но он давно привык. Щёлкает чайник, достаёт яйца – Сатору любит позавтракать яичницей. Готовит тихо, стараясь не разбудить своего драгоценного, но виновато вздыхает, когда слышит чуть пришаркивающие шаги рядом. - Чего не разбудил? – сонный, чуть хрипловатый голос, мягкие губы, осторожно жмущиеся к шее, крепкие руки, обвившиеся вокруг торса. - Ты слишком сладко спал, - тихо отвечает Юджи, забирая из родных рук повязку. Наощупь, умелыми движениями затягивает её у Сатору на затылке, липучка тихо шуршит, закрепляя конструкцию. Распахивает тяжёлые, чёрные шторы, оборачивается, успевая заметить его слабую улыбку. - Завтракай и собирайся потихоньку, хорошо? – ловит недовольный вздох и мягко обнимает родное крепкое тело. – Я знаю, что ты не хочешь идти, но нужно, понимаешь? Они были бы расстроены, если бы ты не пришёл. Сатору недоволен, Юджи знает это. Недовольство кроется в его капризно поджатых губах, в чуть ссутуленной позе – Юджи видит его настроение так же хорошо, как хорошо Сатору видит всё остальное. Будь его воля, он исполнял бы каждый каприз Сатору Годжо, каждое его желание, каждое его чаяние - но столь же велико и его чувство долга по отношению к тем, кто ушёл. - Собирайся, солнце. Я помогу, если что. И они собираются. Сатору фыркает всякий раз, когда Юджи обращает на него внимание, а тот просто не может этого не делать. Слишком сильно его потрясение длиною в почти год, с того момента, когда он посмотрел трансляцию Мей-сан. Раны Сатору Годжо, страх Сатору Годжо, боль Сатору Годжо – всё это Юджи ощущал, как свои собственные эмоции, когда трясся, будучи в безопасности, за своего драгоценного. Так что сейчас, когда Сатору жив, крепок и здоров, Юджи просто не в состоянии перестать смотреть. Сам он собирается быстро, натягивает на себя просторные светлые штаны с чёрным поясом и чёрную же водолазку. Сатору неизменно хихикает всякий раз, когда Юджи одевается таким образом. «Впечатлил я тебя тогда, да?», на что Юджи убийственно серьёзно отвечает «Да» и тянет его к себе – от поцелуев Юджи тоже не в состоянии отказаться. Из квартиры Сатору они выходят молча, только тихонько шуршит рюкзак Юджи за его спиной да Сатору позвякивает связкой ключей. В Токио достаточно приятная погода, даже несмотря на середину августа – тепло, не жарко, на небе красивые, редкие облака, и весь мир кажется Юджи таким чуть приглушенным, в будто пастельных тонах. Он сам не понимает, почему от некой пасторальности городских пейзажей вокруг веет неуловимой жутью. Его это не слишком беспокоит, ведь Сильнейший рядом, идёт, мягко улыбаясь своим каким-то мыслям, изредка проговаривая вслух какую-то дурацкую шуточку. Наверно, Юджи может назвать себя счастливым, даже сейчас, в такой трагичный день. На улицах Токио много людей. Город потихоньку отстраивается после прошлогодних разрушений, вверх, к небу, стремятся здания и строительные краны, возвращаются на работу люди. Не сегодня, конечно, но мертвецов, которых надо почтить, в Токио, пожалуй, больше всего. Поэтому лица людей, идущих им навстречу и обгоняющих сбоку, так невеселы. Их можно было бы назвать безэмоциональными, если бы не едва заметная отметина непроходящей, долгой боли и тоски. Юджи бы не замечал её, если бы не видел отголосок этих чувств в своих глазах по утрам. - Восстановление займёт много времени, как думаешь, Юджи? – Сатору тихо окликает его, мягко удерживая его покалеченную руку в своих сильных пальцах. - Лишь бы не вечность, - глухо, устало отзывается Юджи. *** Когда они доходят до кладбища, там уже не протолкнуться. Люди ходят между могил, садятся на корточки, поджигают благовония, тихо разговаривают между собой. Где-то слышен приглушенный плач. Будь Юджи хоть немного менее эмоциональным инвалидом, он бы плакал. Тоже. Но не после Сибуи, не после смертельной миграции, не после всего увиденного, когда пасует человеческая психика и включается механизм выживания. Так что, когда он видит могилы Нанамина, Кугисаки, Яги, Фушигуро, могилы остальных шаманов, не избежавших смерти в противостоянии с проклятиями – он не чувствует почти ничего. Просто ласково обнимает дрожащего от тихих, без слёз, рыданий Сатору, гладит по крепкой спине – и не может сказать ничего в утешение. Он облажался, тут ничего не попишешь. Они оба облажались. Они ходят по кладбищу долго, бесчувственный и плачущий, Юджи ведёт Сатору неизменно осторожно, хотя и знает, что тот и рад переломать себе руки и ноги, хоть всего себя – лишь бы это что-то изменило. Народ потихоньку исчезает, вечереет – люди уходят к реке. - Сатору, - окликает Юджи, не оборачиваясь. Он знает, что Сатору идёт за ним, низко опустив голову, ссутулившись, как будто желая сделать себя меньше, незаметнее – Юджи знает это и ему достаточно ощущения крепкой сухой ладони в своей руке. – Пойдём, любимый. *** Вечером начинается самая красивая часть Обона – люди в красивых, нарядных одеждах танцуют на улицах, на возвышенностях размещают мириады крошечных фонариков окуриби, их же спускают на воду, символизируя таким образом помощь духам в их возвращении домой. Около воды прохладно, так что Юджи достаёт куртку и надевает её на несопротивляющегося Сатору – тот не любит холод и в обычных обстоятельствах поблагодарил бы Юджи за заботу, но, конечно, не сейчас. Сатору Годжо стоит, ссутулившись и дрожа всем своим длинным телом, поджав свои красивые пухлые губы до состояния тонких ниточек. Юджи целует его в щёку, не желая смущать столпившихся вокруг людей. Те сосредоточенно подписывают бумажные фонарики именами покинувших этот мир, негромко гомонят, переговариваясь, создавая странно уютный фон. Юджи понимает, что пришла и их очередь. Достаёт из портфеля маркер, зажигалку и фонарик, осторожно расправляет конструкцию. Пишет на нём мелко, убористо имена тех, кого знал и любил, кого потерял и кого больше никогда не сможет увидеть. Таких много. Когда крайнее имя нанесено на бумагу, Сатору неожиданно садится рядом на корточки. - Юджи, - ласково зовёт он. Снимает повязку, водопад мягких белых волос падает на его лицо, открывая, наконец, его глаза – самое красивое, что когда-либо доводилось и доведётся увидеть Юджи Итадори. Его глаза похожи на ломаное стекло, причудливо искажая отражённый свет уже спущенных на воду фонариков, в них и сочная летняя зелень, и бушующий океан, и бесконечное летнее небо – и Юджи хочет, хочет натянуть эту дурацкую повязку обратно, ведь глаза его любимого учителя так устали во время последнего боя с сильнейшим шаманом эпохи Хэйан, они стали так чувствительны, но следующие слова Сатору пугают Юджи ещё больше. - И моё имя не забудь, пожалуйста. Мир вокруг замирает. Не слышно больше приглушенного людского гомона вокруг, ни шелеста ветра, ни мягко бьющейся о берег воды. Не существует больше ощущений ткани на коже, твёрдой поверхности под ногами, пластика маркера в руках – Юджи кажется, что он в принципе перестал существовать как единый, целый организм, способный на такую жалкую, примитивную вещь, как дыхание. В сфере его внимания остался только Сатору Годжо, нежно улыбающийся ему, игриво склонивший голову набок, неловко теребящий в руках повязку. В глазах Юджи он кажется похожим на ангела, он нереален и эфемерен, ведь не может же существовать на этом свете что-то столь прекрасное, правда?.. Не может?.. - Юджи, - мягко выдыхает это нереальное создание, его руки находят руки Юджи, ласково гладят покалеченную когда-то – когда?.. – конечность, - Юджи, милый, ты же понимаешь, да, - нежные губы касаются уха, щекотно шепчут роковые, решающие слова, - что всё это… не по-настоящему? Юджи в оцепенении не шевелится, тогда Сатору, прикрыв глаза, забирает из его рук маркер и фонарик. Высунув кончик языка, быстро и аккуратно пишет на оставшемся месте три знакомых глифа, усмехаясь про себя: «просветлённый, ага, как же», и протягивает фонарик Юджи. Юджи беспомощно наблюдает за его действиями, машет головой, отказываясь принимать фонарик в руки. - Юджи, пожалуйста, – уже немного нетерпеливо говорит ему Сатору, - всё остальное я бы сделал сам, понимаешь? Но мне нельзя, Юджи, пожалуйста, это должен сделать ты. - …почему? – Юджи принимает подарок в руки и Сатору облегчённо вздыхает. Шум и ощущения потихоньку возвращаются к ним обоим и Сатору рад, он искренне счастлив – на большее его сил всё равно не хватило бы. Он улыбается растерянному, застывшему в ужасе Юджи, наклоняется к нему, целует жадно солёные от слёз губы. - Юджи, если это сделаешь ты – тогда мы ещё увидимся. В посмертии. Всё будет хорошо, любимый. Тебе осталось только поджечь фитиль и отпустить меня. Пора, Юджи, понимаешь? Юджи ненадолго, на самую долю секунды опускает глаза на фонарик в своих руках, смотрит пытливо, напрягая поплывшее зрение, проверяя правильность написания имени любимого, а когда поднимает их на Сатору, того уже нет рядом. Итадори Юджи остался один. В эту же секунду он принимает решение. Поднимает валяющийся на земле маркер, кажется, ещё тёплый в тех местах, где его касались пальцы Сатору, пишет рядом с именем Сильнейшего скромные, неприглядные четыре глифа. Поджигает фитиль, позволяет тёплому воздуху наполнить хрупкое бумажное пространство. Опускает фонарик на воду, долго смотрит, как тот, ведомый ветром, медленно отплывает от берега. Рядом тысячи таких же, но Юджи чутко наблюдает за своим, за своей судьбой, пока постепенно стягивает с себя ненужные, дурацкие вещи. И Итадори Юджи вошёл в воду.