Black Cherry

Хиде редко испытывал чувство вины – он старался строить свою жизнь так, чтобы или оправдывать чужие ожидания, или не переживать за то, что их не оправдал. К тому же, он искренне не любил расстраивать других, так что среди друзей и знакомых считался человеком добрым и порядочным. Пару раз ему даже намекали некоторые приятели, что в его положении и с его профессией Хиде мог бы позволить себе более вызывающий имидж и своеобразные привычки, никто бы его не осудил… Но Хиде только посмеивался на такие предположения. Они почему-то всегда исходили из непонятно откуда взявшейся уверенности, что на самом деле любой человек хотел бы вести себя как-то этак, делать какие-то из ряда вон выходящие вещи, но просто боится осуждения окружающих и проблем с законом. Ну, возможно, для кого-то так и было. Вероятно, кто-то смотрел на Хиде со стороны и думал: вот олух, мог бы невозбранно буянить и напропалую развлекаться с готовыми на все поклонницами, а вместо этого ведет скучную жизнь почти как у рядового офисного сотрудника. И стоило ради этого становиться рок-музыкантом? – BUCK-TICK – самая неконфликтная группа на нашем музыкальном небосводе, – сказал как-то Ичикава, их общий друг-журналист, не понаслышке знакомый со всей современной японской сценой. – А Хиде-кун – самый безобидный из них всех. Наш, можно сказать, рок-ангел. Это, конечно же, было шуткой, но еще какое-то время все вокруг со смехом повторяли слова Ичикавы. Кто-то с симпатией, кто-то с явной издевкой, а кто-то… – Они называют тебя рок-ангелом, – горько сказала Наоко два дня назад. – Иногда кажется, что ты уже и сам поверил в это и считаешь себя непогрешимым. Правым во всем, что бы ты ни сделал. Хиде конечно же так не считал. Скорее, он просто был слишком легкомысленным и не воспринимал всерьез обращенные к себе упреки. Он ведь не делал ничего плохого? Не причинял никому вреда?.. – Правда думаешь, что не дебоширить, напившись, и благородно отказываться от предложений секса на стороне – уже достаточно, чтобы быть хорошим мужем? – прямо спросила она, и Хиде растерялся. Если честно, он понятия не имел, что это такое – быть хорошим мужем. – Я люблю тебя, – предельно откровенно ответил он, – и буду любить наших детей. Но Наоко только покачала головой, в ее глазах стояли слезы. – Прости. Я не могу на тебя ни в чем положиться. Для тебя есть только работа и друзья, с ними ты ответственный, выполняешь данные им обещания. А мне ты не звонишь месяцами, забываешь о том, что мы планировали, не придаешь никакого значения тому, что я говорю. Ты повторяешь, что любишь меня, но это только слова, и, я знаю, большинству женщин было бы этого достаточно. Но я не смогу жить с человеком, с которым у нас общего только бюджет и фамилия. – Я не… – попытался было возразить Хиде, но Наоко перебила его. – Прости, – она уже плакала, не сдерживаясь. – Ты мне правда очень нравишься, но ты не появлялся почти два месяца. И я… я встретила другого человека. В этот момент Хиде, растерянный и оглушенный таким поворотом событий, еще думал, что это она не всерьез. Может быть, ему назло. Чтобы проучить болвана. Он бы понял, тем более, что сейчас и правда уже понимал, насколько был неправ. Да, работа увлекала его так сильно, что временами он переставал осознавать реальность и течение времени. Тем более, в туре – когда каждый день пьешь, выступаешь, часами едешь в тряском автобусе, а потом падаешь замертво в крошечном отельном номере – как две капли воды похожем на предыдущие пятнадцать номеров, – о любимой девушке вспоминаешь только в формате смутной фантазии. Вроде – вот, как-нибудь через много лет приятно будет вернуться в свой тихий, спокойный, светлый дом где-нибудь рядом с садом, и чтобы Наоко встречала на кухне, такая свежая, такая мягкая и ласковая, и чтобы дети, не меньше двух, неслись навстречу с криком: «Папа, папа!» Под такую фантазию отлично засыпалось. И Наоко присутствовала в его жизни незримо, но очень ощутимо – все эти два месяца, все эти три года, что они встречались, но так и не поженились до сих пор – она вечно твердила, что еще рано, что вот когда Хиде остепенится, станет взрослым мужчиной, что вот тогда… Тогда будет все – и дом, и дети, и уютные часы в молчании вместе… Хиде всегда казалось, что у него-то в жизни все в порядке. Что все под контролем. И то, что Наоко сначала деликатно намекала, а потом и вполне конкретно жаловалась на недостаток внимания к себе, не воспринималось им как какая-то серьезная проблема. Он просто при случае дарил ей что-нибудь классное, возил на курорт или устраивал отличный отпуск за границей, и все на какое-то время становилось хорошо… А оказалось, что ничего хорошо не было. Он просто старательно закрывал глаза на ее недовольство, и Наоко наконец не выдержала. Странно еще, что она терпела его целых три года. Наверное… наверное, она и правда его любила. А Хиде ухитрился всю ее любовь слить в унитаз, просто воспринимая ее как должное. Да, сейчас он чувствовал себя виноватым. И чувство вины, и так-то непривычное, с каждым днем становилось все сильней. Терзало все больнее. Умом Хиде понимал, что стоило бы принять произошедшее к сведению и сделать выводы: или искать женщину, которой его характер будет кстати, или брать себя в руки, меняться и… И что? Женщина, которую он любил столько лет, встретила другого. Вероятно, того, кто к ней более внимателен, от которого она получает то, чего не дождалась от Хиде. И пока он будет пытаться переломить себя через колено и измениться для нее, вырасти во взрослого и ответственного мужчину, она забудет его окончательно. Вот это ощущение того, что потеряно все, абсолютно все и до самого конца, давило невыносимо. Даже, казалось, дышать было трудно. Растерянность и неверие в происходящее были, пожалуй, даже сильней чувства вины, и это неожиданно его сильно злило. Злость на себя – штука в арсенале Хиде еще более редкая, чем чувство вины. Он не знал, что делать, это его злило, и от ощущения злости он терялся еще больше. Замкнутый круг. Хорошо, что передышка в этот раз была небольшой, и буквально через неделю после того, как он остался один в слишком большой теперь для него квартире, началась запись нового альбома. Можно было погрузиться в работу и не выныривать на поверхность сутками: репетиции, пьянки, записи, снова пьянки, сведение, фотосессии для журналов, записи выступлений для телевидения, съемки промо-роликов и пьянки, пьянки, каждый день – до рассвета, а то и до полудня. Если раньше он, будучи в Токио, особо по барам не засиживался и спешил хотя бы к полуночи вернуться домой, к Наоко, то сейчас возвращаться стало некуда. И все чаще случались такие ночи, когда под конец все разъезжались по домам и за столом оставались только Хиде и Аччан. Который все приглядывался и приглядывался к Хиде – осторожно и ненавязчиво, но понятно было, что он все видит и понимает. Тем не менее того, что Аччан предложит помощь в ситуации, Хиде не предполагал до последнего. Не та была ситуация, в которой можно помочь чем-то кроме совместного распития алкоголя. Но Аччан ухитрялся его удивлять каждый раз. – Когда мне вот так плохо, – осторожно подбирая слова, произнес тот однажды под утро, когда они в очередной раз остались только вдвоем, – я хожу к одной женщине. Может быть, тебе тоже стоило бы. – К проститутке? – Хиде помотал головой. – Нет, после Наоко к проституткам… – Она не проститутка, – перебил его Аччан. – Она… она другое. – Какое? – без особого интереса спросил Хиде. Аччан отвел глаза, немного неловко усмехаясь. – Эта женщина, она… буквально выбивает из тебя чувство вины. Хиде вздрогнул. Вставшая перед мысленным взором картина была одновременно чудовищной и странным образом притягательной… Прошибло давним воспоминанием будто фантомной болью: промозглая холодная осень, Лондон, темное полуподвальное помещение, колкий, больше похожий на восторг страх и яркая, освобождающая боль пополам с не менее ярким удовольствием. И безумные, жаркие, черные провалы глаз Аччана напротив… – Нет… – он помотал головой, чтобы отогнать непрошеное возбуждение. Испытывать такие ощущения сейчас казалось максимально неуместным. – Это… Извини, это не для меня. Аччан только кивнул, отворачиваясь. – Если передумаешь… – Ага. Нет. Нет-нет-нет. Так нельзя. Это просто непорядочно. Хотя, с другой стороны, его поведение в целом сложно было бы назвать порядочным… Наверное. А с третьей стороны… Это его бросили. Это он тут – пострадавшая сторона. По крайней мере в этот конкретный момент он чувствовал именно так. И то, что ему плохо, и то, что он хочет эту боль чем-то компенсировать, не так уж и странно. Не так уж и недостойно. В ту ночь Хиде все-таки удалось отогнать беспокойные, неудобные мысли прочь. Он даже в некотором смысле успокоился: получив признание легитимности своих переживаний от такого эксперта по душевной боли, как Аччан, он немного испугался. Ему совсем не хотелось выглядеть в чужих, да и в своих глазах человеком, который рассыпается на части из-за того, что не сумел удержать любимую девушку. И этот страх пригасил интенсивность испытываемых ощущений. Какое-то время после этого Хиде было не плохо – он даже провел дома целую неделю перед туром, почти не впадая в тоску. Просто валялся на диване и смотрел телек – персонажи дневных дорам как нельзя лучше отвлекали от собственных проблем. В туре тоже все было относительно неплохо, временами даже весело. И только когда группа вернулась в Токио, это в конце концов случилось. Хиде так и подозревал, что его обманчивое спокойствие держится на эфемерном пьедестале отсутствия информации. Он ничего не слышал о Наоко с тех пор, как они расстались, специально не узнавал сам, как у нее дела, а общие знакомые оказались достаточно тактичны, чтобы оставлять его до поры до времени в блаженном неведении. А когда никакой новой информации о человеке к тебе не просачивается, ты волей неволей в своем восприятии продолжаешь его воспринимать ровно таким, каким видел в последний раз. В том же состоянии, в том же настроении. И даже когда в своих фантазиях ты адресуешься к нему, представляя, как бы прошел ваш разговор на ту или иную тему, ты видишь перед собой образ определенной давности. Для Хиде все эти месяцы Наоко оставалась женщиной, которая ушла от него, не потому что встретила другого, а потому что не могла больше быть с ним. Все свои внутренние диалоги с самим собой и воображаемой Наоко Хиде вел исходя из этого факта. Нет, конечно же, он помнил, что она упоминала какого-то мужчину, но не придавал этому слишком большого значения. Какой может быть случайный мужчина, когда у них три года общей истории? Наверняка у нее это несерьезно, а если и серьезно, то это неважно, потому что Хиде ничего не знает об этом человеке, следовательно, в его картине мира этого не существует. «Ты опять ведешь себя как ребенок», – сказала бы Наоко, если бы все еще была с ним. Она умела говорить так, что даже упреки звучали ласково и с любовью. Наверное, это и подвело его. Будь она чуть строже, он бы наверняка старался лучше, и до разрыва бы не дошло… Как бы то ни было, ласковая и терпеливая Наоко теперь существовала только в его воображении, потому что настоящая… Она сделала вещь, которую Хиде от нее никак не ожидал. Она собралась замуж. За этого своего несуществующего случайного мужчину. Замуж после нескольких месяцев знакомства! Тогда как Хиде мягко, но решительно отказывала почти три года… Тогда, вернувшись домой из тура и узнав последние новости от общих знакомых, Хиде впервые в жизни напился дома в одиночестве. А на следующий день, едва придя в себя, позвонил Аччану и попросил устроить ему сеанс у той самой женщины, о которой шла речь несколько месяцев назад. Ему было так больно, что заглушить эту боль могла или лошадиная доза алкоголя, или боль физическая, и рациональная его часть дотошно подсчитала, что кратковременная физическая боль, тщательно дозированная профессионалом своего дела, гораздо менее разрушительна для организма, чем бесконтрольное пьянство. Аччан правда на его просьбу отреагировал как-то странно: несколько раз переспросил, уверен ли он, а потом с некоторым сомнением добавил, что уточнит, есть ли у госпожи Черри свободные даты. Перезвонил он, когда Хиде уже допивал вторую на этот день бутылку вина, и еще более странным голосом сказал: – Она сказала, что в ближайшие месяцы не берет новых клиентов. Но она готова принять уже завтра, если я поручусь за тебя и… если мы придем вдвоем. Хиде, признаться, даже несколько протрезвел с такого поворота. – Вдвоем? – Угу. – Это, значит, что… нам надо будет… – Не знаю, – голос Аччана подрагивал, то ли от смущения, то ли от… возбуждения? – Я никогда так не пробовал, но знаю, что иногда она принимает парами или даже… больше человек, в общем. Наверное, так ей интересней или… я не знаю. Цена та же. Может, опасается принимать незнакомых… – А почему ты раньше не пробовал? – вопроса тупее не придумаешь, но Хиде и правда был в ступоре и не знал, что сказать. Аччан немного помолчал и смущенно ответил: – Не хотел с посторонними. А мы, вроде… Он оборвал себя, и несказанное повисло в воздухе, Хиде невольно прикусил губу, чтобы не упустить из-под контроля мгновенно рванувшееся на волю воспоминание. Так долго он отгонял от себя странные и неуместные ощущения, охватившие его тем вечером уже больше десяти лет назад, когда по телу текло тепло от боли, рот пересыхал от жажды, а кожаные брюки немилосердно давили в паху. Когда Аччан стоял рядом с ним в самом ярком пятне света среди шумящей толпы, а Хиде казалось, что они одни в полной темноте. И его горячий взгляд, темный язык, влажно мелькнувший в уголке запекшихся губ, и все, чего хочется, это прижаться открытым ртом к тусклому блику на кожаной выпуклости внизу, провести языком и… – Но если тебе это некомфортно, – перебил поток его мыслей Аччан, – то через три недели… – Пойдем завтра, – решительно оборвал его Хиде прежде, чем успел прийти в себя и испугаться. – Я готов. В смысле… если ты не против. – Не против, – коротко ответил Аччан. – Тогда… ну. Заеду за тобой в шесть? – Ага. И… что-то надо сделать? Ну, заранее. Приготовиться как-то? Аччан неожиданно хихикнул. – Ну, не знаю. Побрейся, что ли. – В смысле… – В смысле – лицо. А… ну, логично, наверное. От короткой мысли, зачем может понадобиться его бритая физиономия, Хиде снова немного повело, и он поспешно распрощался с Аччаном и повесил трубку. Некоторое время он просто сидел, прислушиваясь к себе. Вопреки ожиданиям приступ паники или внезапное осознание сделанной ошибки все не наступали. Эмоции почему-то вообще словно выключились после разговора, и это было даже приятно – наконец-то не чувствовать себя плохо прямо сейчас казалось даже предпочтительней, чем испытывать какие-то положительные чувства. Так что, наверное, все он сделал правильно. Выливая остатки вина в бокал, Хиде немного завис, пытаясь вспомнить, когда в последний раз спал с кем-то кроме Наоко. Когда хотя бы воображал себе какие-то откровенные сцены с другой женщиной. О мужчинах и речи не шло – десять лет назад он удовлетворил свое любопытство и на этом успокоился, потому что посещать тематические клубы в Японии он в любом случае не собирался, а искать кого-то для постоянных встреч… В общем, не так уж ему и хотелось, чтобы принимать сопутствующие риски. Наверное, еще тогда можно было попробовать склонить к совместному досугу Аччана, но… Это было слишком неловко, они даже не поговорили о той встрече в гей-клубе. Оба сделали вид, что ничего не произошло, и Хиде это вполне устраивало, потому что, прямо скажем, он не воспринимал Аччана как сколько-нибудь интригующего сексуального партнера. Во-первых потому, что тот был буквально частью семьи, человеком, которого он знал настолько хорошо и близко, что в нем уже не оставалось тайны. Тогда, десять лет назад Хиде казалось, что самое яркое возбуждение возможно только с новым, неизвестным, будоражащим воображение партнером. Дураком он был малолетним десять лет назад. А во-вторых… Хиде было очевидно, что Аччан такой же как он. Предпочитающий получать боль, а не причинять ее. Подчиняться, а не подчинять. Что у них могло выйти в таком случае? Аччан, вероятно, тоже рассуждал так же, так что и сам молчал… Десять лет молчал. Чтобы сейчас предложить вот такое. Ну нет, предложение-то было интересным даже невзирая на то, что его сделал Аччан. Женщина, опытная, наверняка красивая и умелая, судя по тому, какой популярностью она пользуется, а у Хиде уже больше трех лет не было других женщин… Снова кольнуло болезненно и обидно: ведь он не изменял Наоко все эти годы, а она, выходит… просто взяла и нашла у него за спиной какого-то... Хиде быстро перехватил мысль на самом старте, чтобы не дать ей развиться в мощный поток выжирающей силы тоски: завтрашнее мероприятие не будет изменой, интрижкой или даже местью. Тем более местью. Оно вообще не будет иметь никакого отношения к Наоко. С Наоко все кончено, так что… Другие обстоятельства, другая женщина. Это хорошо. Наверное… Мысли путались, а от выпитого Хиде уже клонило в сон, так что он с облегчением упал в постель даже до полуночи и впервые за последние дни проспал десять часов кряду. Наутро, правда, его все-таки догнала паника, стоило только вспомнить, на что он вчера подписался. Рой страхов и опасений атаковал Хиде, лишь только он открыл глаза. А что если женщина окажется просто вертлявой косплеершей, а не настоящей госпожой? А что, если она будет гораздо более жестока, чем Хиде ожидает? А что если она сделает что-то, что причинит ему настоящий ущерб? То, чего он не хочет?.. А что, если… если сам Хиде толком не знает, чего же он хочет-то?.. Даже когда он умывался, брился, одевался и завтракал, выгнать из головы назойливые мысли было невозможно. Он постоянно думал и думал по кругу о том, что кто-то узнает, она кому-нибудь расскажет, или их узнают в самом заведении, кстати, а что за заведение, он ведь вообще ни о чем не спросил Аччана, слепо согласился на то, о чем не имел никакого представления, но все-таки если Аччан к ней ходит регулярно, наверное, это безопасный вариант, потому что кто сильней помешан на безопасности своей личной жизни, чем Аччан, правда, ему это все равно не мешает регулярно вляпываться в истории и попадать на страницы желтой прессы, и если на этот раз они засветятся вместе, возможно, фанатки в конце концов перестанут фантазировать о том, что Аччан тайно встречается с Имаи, а переключатся на него… От этой последней мысли Хиде неожиданно стало смешно, и тревога наконец немного отпустила. Если что-то пойдет не так, всегда можно будет остановить происходящее, а если их кто-то застукает... ну, имиджу Хиде не помешает немного неоднозначности. Он не возражал быть самым скучным участником группы, но и против дополнительных штрихов к портрету ничего не имел. В конце концов, у всего есть свой срок годности. У рок-ангела тоже. Остаток дня до запланированной встречи заняться было нечем, пить уже совсем не хотелось, да и ни к чему, еда в горло не лезла из-за волнения. Так что Хиде несколько раз сходил в душ, каждый раз тщательно моясь и размышляя, стоит ли побрить еще одну часть тела или это уже будет чересчур. Закончил он тем, что выбрил все, до чего сумел дотянуться, и остаток дня лежал на диване, бездумно пялясь в телевизор и чувствуя себя ужасно глупо. Аччан наверняка посмеется над ним, когда увидит… ай, да черт с ним! Можно считать, что Хиде так комфортней. Может быть, он вообще всегда себе все бреет, откуда Аччан знает?.. Хотя, нет, он, конечно, знает. Не в подробностях, но их деятельность предполагала такой уровень интимности, который Хиде себе и с некоторыми любовницами не представлял. Даже не стремясь к этому, они всегда знали друг о друге гораздо больше, чем хотели. Черт, даже отправляясь в первый раз в жизни в гей-клуб в чужой стране, на БДСМ-вечеринку, где он в случае чего даже на помощь бы не сумел позвать по-английски, Хиде так не переживал! Предвкушал, фантазировал, нервничал, но не изводил себя бесконечными сомнениями и нытьем. Наверное, он и правда постарел за эти десять лет. Авантюры уже не будоражили кровь, а только вызывали опасения… К тому моменту, когда Аччан наконец за ним заехал, Хиде уже измучился от едких зудящих мыслей. Правда, ровно в тот момент, как он сел в прохладный кондиционированный салон порше, нервозность резко отступила, накатила оглушительная пустота. Хиде словно выключили, энергия будто перегорела в его теле вся дотла, и теперь ему даже руку поднять или голову повернуть было сложно. – Вот, – сказал Аччан, протягивая ему папку из плотного картона и ручку. – Заполни, пока едем. Хиде взял предложенное, автоматически раскрыл папку и тупо уставился в аккуратную таблицу, распечатанную на двух стандартных листах. В названиях столбцов значилось привычное: «Да», «Нет», «Возможно в определенных обстоятельствах/Требует уточнения». А вот в названиях строк… Хиде читал, невольно сглатывая, а холодок то и дело пробегал по загривку, заставляя короткие волоски на шее (вот где он еще не выбрился!) топорщиться от испуга или возбуждения. «Порка рукой». Невольно покосившись на невозмутимого Аччана, Хиде поставил крестик в столбце «Да». «Порка тростью». Что это вообще такое? Трость, это как-то… жестко. «Нет». «Порка плетью». Тут пришлось даже зажмуриться на секунду, таким ярким был вставший перед глазами образ. «Да». «Связывание». «Фиксация рук». «Фиксация ног». «Подвешивание на веревках». «Подвешивание на ремнях»… Очень быстро стало жарко, и Хиде расстегнул воротник рубашки, методично ставя крестики в ячейках. Один за другим. Один за другим… «Да». «Да». «Нет». «Да». «Возможно». Умом он понимал, что вряд ли все отмеченное может уместиться в одну сессию, но воображение неожиданно разыгралось и подкидывало ему картинки одна другой горячее. «Игры со льдом». «Игры с воском». «Игры с сосками». Хиде прикусил губу и отвернулся к окну, пережидая мощный прилив жара к щекам. Аччан, даже не глядя на него, вывернул температуру кондиционера на пару градусов ниже, спасибо ему большое. – Как все… скрупулезно, – проскрипел он, не зная, что сказать от неловкости. Но Аччан только кивнул. – Это как поход к врачу. Сначала нужно заполнить опросник и описать симптомы, чтобы доктор сразу видел общую картину и знал, как тебе помочь. – И часто ты, – не удержался Хиде, – ходишь к этому врачу? – Не слишком, – серьезно ответил Аччан. – Только когда впереди нет никаких появлений на публике. На каникулах. Он оглянулся и, поймав вопросительный взгляд Хиде, пояснил: – Следы. Если делать все как следует, остаются следы, которые еще долго заметны. А если обходиться без следов… Эффект не такой действенный. По крайней мере, для меня. Да, наверное, стоило учитывать и этот момент. Вот так пристрастишься, а потом постоянную женщину будет не найти. Не станешь же объяснять ей, что вот, я тебя, конечно, люблю, но есть такая госпожа Черри, ты не думай, это как к врачу сходить… Хиде скользнул взглядом к нижним строчкам и невольно крякнул. «Сексуальное взаимодействие с госпожой: Оральное Анальное». Хиде застопорился, хмурясь, ему казалось, что чего-то в списке не хватало. И только через несколько секунд до него дошло, что именно имеет в виду госпожа под сексуальным взаимодействием. Вернее, под его направленностью. Обдумать ответ на этот вопрос заняло у него несколько минут, и в конце концов Хиде решил, что пока не готов к такому повороту в своей жизни. Может быть, как-нибудь впредь, когда он хотя бы эту госпожу в глаза увидит… Только он выдохнул с облегчением, как последний вопрос снова заставил его замереть, кусая губы. «Сексуальное взаимодействие с партнером по сеансу (В случае, если сеанс групповой): Оральное Анальное». Хиде снова посмотрел искоса на Аччана, но теперь уже тайком, надеясь, что он не заметит. Тот вел машину, казалось, абсолютно спокойно. Уверенная хватка рук на руле, расслабленное, непривычно мечтательное лицо. Интересно, а какие ответы выбрал он, когда заполнял свой опросник? Почему-то казалось важным обязательно совпасть с Аччаном, даже если тот никогда не узнает, что он выбрал. Поколебавшись чуть меньше времени, чем над предыдущим пунктом, Хиде все-таки поставил два последних крестика в ячейках и с облегчением закрыл папку. – Готово. – Хорошо, – Аччан кивнул, не отвлекаясь от дороги. – Госпожа знает меня под псевдонимом Дзиро, а тебя я представил как Сабуро. Хиде хмыкнул. – А кто тогда Ичиро* у нас?.. Аччан глянул на него искоса, слабо улыбаясь, но не ответил. – Наверное, мне стоит рассказать тебе о правилах, – произнес он задумчиво, – чтобы не тратить время сеанса и сразу начать. Хиде хотел было заметить, что вряд ли у него в первый раз получится начать вот так прямо сразу, хотелось бы все-таки немного освоиться сначала, но Аччан уже начал рассказывать, и не оставалось ничего другого, кроме как внимательно слушать и запоминать. Как ни странно, размеренный рассказ Аччана его сильно успокоил. Оказалось, что посещение госпожи строго регламентировано: нужно выполнять определенные действия и слушаться приказов. Это было привычно и вселяло уверенность. Ничего сложного, он справится. И хорошо, что рядом Аччан, Хиде будет кого копировать в том случае, если он растеряется. Аччан уже въезжал на парковку небольшого ночного клуба в одном из районов, переживших пик своей популярности лет десять назад, когда Хиде не утерпел и все-таки спросил: – А эта госпожа Черри… Какая она? – Добрая, – без колебаний ответил Аччан, аккуратно паркуясь. – Добрая и строгая. Ей можно доверять. Она… понимает, что тебе нужно. Звучало успокаивающе, но Хиде все равно не мог сдержать нервную дрожь под желудком, пока они сначала поднимались по широким светлым и безликим лестницам, а потом спускались по узкой, полутемной, обитой красным ковром и с неяркими вычурными светильниками на стенах. Обстановка вообще напоминала какое-то модное кафе или клуб, стилизованный под европейскую гостиную: в комнате, где они наконец оказались, стояли мягкие диванчики с гнутыми ножками и изящный столик, а на стенах висели картины – копии классических натюрмортов в тяжелых золоченых рамах. Подчинившись жесту Аччана, Хиде сел на край дивана, а тот, коротко постучав в темную дверь за бархатными портьерами, скрылся вместе с заполненными анкетами. Почти в тот же момент из другой незаметной двери появилась девушка в костюме горничной и, поклонившись, поставила на стол перед ним поднос: фарфоровая чашечка с чаем и крошечное пирожное на блюдце. Ассоциации с кафе только усилились, но почему-то Хиде как-то внезапно и резко успокоился. Он просто пришел к специалисту для получения услуги. Если ему не понравится, он в любой момент сможет все остановить и уйти. А пока… пока пирожное, кстати, вкусное. И… может быть, ему стоило все-таки поесть сегодня. – Пойдем, – Аччан выглянул из-за портьеры. – Госпожа Черри готова нас принять. В голове снова опустело, он встал на автомате и так же дошел до двери, слегка пригнулся, входя, но тяжелая кисть все равно мазнула по лицу, ничуть не отрезвляя, а наоборот, словно погружая своим теплым бархатным прикосновением в подобие транса. Наверное, как раз из-за этого странного состояния Хиде совершенно не удивился, когда увидел госпожу. Она была высокой, выше Хиде на голову, хоть и на каблуках, и очень крупной. А еще у нее была черная кожа – блестящая, гладкая, словно полированное дерево драгоценной породы – и связанные в высокий хвост кудрявые рыжие волосы, которые расходились от ее лица во все стороны, будто солнечные лучи. Ее глаза были большими, губы – очень полными, а выражение лица таким, будто бы она – богиня, которая спустилась к смертным для развлечения, но увидела их горе и нужду и осталась, чтобы помочь и исцелить… Хиде никогда в жизни не видел таких женщин, но одного взгляда, брошенного на эту, хватало, чтобы понять, почему Аччан выбрал именно ее. И, вставая на колени с ним рядом, он уже не чувствовал ни волнения, ни страха. Только спокойное ожидание и готовность выполнить любой приказ. Теперь стало очевидным: что бы ни произошло в этой комнате, это пойдет ему на пользу. Так или иначе. Хиде не слишком осматривался по сторонам, но успел заметить знакомые по давнему приключению десятилетней давности предметы: и мягкие скамьи с ремнями, и сооружение, похожее на гигантскую букву «Х». И множество других вещей, о назначении которых можно было только предполагать. В комнате было не слишком-то светло: снова приглушенно горящие светильники то там, то здесь маскировали реальные размеры и форму помещения. Первые минуты Хиде даже казалось, что дальше, за пределами тускло освещенного круга больше ничего и нет, но когда Аччан, подчинившись короткому приказу госпожи, поднялся с колен и нырнул во тьму, стало очевидным, что он ошибался. – Здравствуй, Сабуро, – произнесла госпожа низким, мягким, обволакивающим голосом, от которого снова задрожало под желудком. Но страха уже не было, только восторг и блаженное замирание, когда она коснулась его лица крупной горячей рукой, поднимая за подбородок и заставляя взглянуть себе в лицо. – Здравствуйте, госпожа, – пробормотал Хиде, теряясь под взглядом ее непривычно округлых глаз. Она вся была такая – округлая и мягкая, и глаза, и губы, и щеки, и полуобнаженная грудь, которую было видно над корсетом, и бедра, затянутые в блестящую лайкру. – Судя по твоей анкете, ты достаточно хорошо представляешь, чего хочешь, и трезво оцениваешь свои возможности. Но за время сегодняшнего визита мы вряд ли успеем пройти все практики, которые ты отметил как желательные. Мы начнем с чего-нибудь простого, чтобы ты понял, соотносятся ли твои представления с реальностью. Если почувствуешь нежелательный моральный дискомфорт, говори об этом сразу же. Если ощущения станут слишком сильными, говори об этом сразу же. Ты понял меня? – Да, госпожа. – У тебя есть стоп-слово? Это должно быть такое слово, которое ты точно не забудешь. Хиде невольно сглотнул. Он думал над этим несколько дней, сначала чисто умозрительно пытался представить себе, какое слово бы точно не вылетело из головы в самый неподходящий момент. Потом уже прицельно подбирал стоп-слово для посещения госпожи… – Свадьба, – сказал он тихо. – Это слово я не забуду. Госпожа Черри не выглядела удивленной, скорее… задумчивой. Подушечка ее большого пальца скользнула по губам Хиде в намеке на ласку, а потом госпожа кивнула, отступая, отпуская его. – Поднимись, – приказал она. – Сними рубашку и брюки. Интересно, что смущения не было вовсе, а ведь он опасался этого больше всего, представляя себе предстоящее. Еще дома Хиде уговаривал себя, что в его случае это все равно что раздеваться у врача, он ведь идет за помощью, а не ради каких-то чувственных удовольствий. Но сейчас… Что бы там Аччан ни говорил, на посещение врача это походило меньше всего. Хотя бы потому, что от волнения и предвкушения у него начал привставать, а когда он, раздевшись, обернулся и увидел вернувшегося Аччана, член явственно дернулся, и хорошо, что он был в свободных трусах... Потому что Аччан – нет. Он был обнажен полностью, если не считать массивных кожаных манжет на запястьях и щиколотках, и держал в руках поднос с… разными предметами. – Хороший выбор, Дзиро, – похвалила его госпожа, мягко улыбнувшись. – Но ты уверен, что хочешь использовать это все? Тебя давно не было, ты мог отвыкнуть. – Я уверен, госпожа, – ответил Аччан подрагивающим голосом, не поднимая глаз, и Хиде с трудом заставил себя закрыть рот и отвести взгляд. Он не знал, что именно он чувствует, но чувство было невероятно яркое. Госпожа дала знак Аччану, и тот отнес поднос на стол, попутно скользнув взглядом по растерянному Хиде и кратко, ободряюще ему кивнув. – У нас с Дзиро есть традиция: он сам выбирает девайсы для сеанса, – объяснила госпожа, приблизившись и плавно поднимая его руки одну за другой, закрепляя на них такие же широкие кожаные манжеты, как и на Аччане. – Мы с ним хорошо друг друга знаем, и я ему доверяю: он не станет просить больше, чем может выдержать. Возможно, мы и с тобой однажды придем к такому соглашению, но пока выбор будет за мной. И мне, и, думаю, тебе тоже, нужно будет изучить твою реакцию и пределы. – Да, госпожа, – отозвался Хиде сдавленным голосом, не решаясь смотреть прямо, где прямо перед его носом соблазнительно перекатывались туго сжатые корсетом шоколадные груди, и не смея опустить голову: внизу на коленях уже стоял Аччан, застегивая манжеты на его лодыжках. Голый, черт возьми, Аччан, с таким умиротворенным, почти блаженным выражением лица, что Хиде чувствовал себя озабоченным придурком. – Не стоит стесняться возбуждения, – будто прочитав его мысли, заметила госпожа. – Это естественная реакция. – Мне тоже… снять все? – Если тебе будет комфортней без белья, то снимай. Если нет, это совсем необязательно. Тебе не нужно все повторять за Дзиро, у него свои отношения с наготой и подчинением. Да уж, сумбурно подумал Хиде. Кто бы мог подумать, что вечно запакованный в сто одежек Аччан комфортней чувствует себя вообще без одежды. Но то, что снимать трусы не потребовалось, его немного успокоило: его самого мысль о подчинении слегка настораживала, он совсем не хотел унижений и больше склонялся все-таки к чисто физическому воздействию. Тем временем госпожа и Аччан подвели его к кресту и в четыре руки быстро к нему пристегнули. Хиде помнил это сооружение, тогда, в лондонском клубе, ему оно показалось очень эротичным и не слишком-то удобным. Но здесь деревянные балки были обтянуты мягкой черной кожей, и она приятно касалась тела… как и руки госпожи, которые скользнули по плечам, шее, груди. Словно пробуя на вкус, оценивая. – Хорошо, – почти мурлыкнула она, легонько царапая ногтями напрягшиеся соски, и Хиде сбился дыханием. Госпожа улыбнулась и чувствительно помассировала соски, оттягивая их и покручивая до легкой боли, а потом приказала, не оборачиваясь: – Дзиро, малые зажимы. Аччан тут же возник у нее за плечом, а потом раскаленная добела боль впилась в грудь слева, Хиде задохнулся, дергаясь, пытаясь вытянуться, уйти от боли, но пристегнутые манжеты крепко держали его руки и ноги… Госпожа гладила его по груди, внимательно наблюдая, как он пытается справиться, и одобрительно кивала. – Сейчас станет легче, – пообещала она размеренным, терпеливым голосом, и тут же в самом деле стало легче. Боль не ушла, но стала глуше и маятней, жар покатился по коже вниз, но не успел достигнуть паха, как еще более острая боль вонзилась в грудь теперь уже справа. Хиде не выдержал и едва слышно заскулил, перед глазами помутнело, по лицу щекотно потекло. – Ничего, ничего… – она утешающе погладила его по щеке. – Ты ведь помнишь стоп-слово? – Да, госпожа, – просипел Хиде, промаргиваясь. – Хорошо… А теперь займемся тобой, – она обернулась к Аччану. – Ты уже заждался, да, малыш?.. Хиде не верил своим глазам: Аччан улыбнулся госпоже так нежно и застенчиво, будто любимой девушке, опустил взгляд, краснея. Малыш, ну надо же. Кажется, они оба узнают друг о друге гораздо больше, чем за пятнадцать лет, что провели бок о бок… Аччан занял ту самую скамью, которая стояла прямо напротив креста, и Хиде было отлично видно все вытянутое, белокожее, привязанное ремнями тело Аччана. Госпожа взяла с принесенного им подноса плеть со множеством мягко выглядящих недлинных хвостов, и очень скоро белые ягодицы Аччана стали розовыми. Хиде несмотря на собственную боль в сосках, ставшую пульсирующей, то накатывающей словно прилив, то оставляющей его в почти блаженном ощущении отсутствия ощущений, не мог оторвать глаз от того, что происходит с товарищем. Аччан был тих, и поначалу только всем телом вздрагивал под ударами плети, но когда госпожа перешла на длинный стек с лопаточкой на конце, совсем замер и закрыл глаза, судорожно и длинно выдыхая во время размеренных ударов. Вскоре и его ягодицы, и спина, и бедра стали равномерно розового цвета, а обхватившие ножки скамьи пальцы начали инстинктивно сжиматься от каждого шлепка. Видимо в этот момент госпожа решила, что с него пока достаточно, и подошла к Хиде. Лопаточка на конце стека оказалась гибкой – она уперлась в грудь, сгибаясь, а потом взметнулась прямо перед ним, и новый водопад боли окатил его, выбивая неконтролируемый вскрик. – Хорошо… – протянула госпожа и погладила его освобожденный от зажима сосок. Это было, может быть, даже чувствительней, чем время, проведенное с зажимом – боль была колкой и яростной, но утекла гораздо быстрей, чем он думал. Ко второму удару Хиде был уже готов, и с трудом заставил себя не зажмуриться, а смотреть, как резким движением стек сбивает зажим с его соска. Теперь, уже зная, что боль пройдет скоро, он не мог не заметить, что возбуждение так и не ушло. Даже наоборот, член встал полностью и сейчас глухо пульсировал под головкой, где ему мешала резинка трусов. На полминуты госпожа вышла из поля его зрения, и Хиде снова уставился на Аччана. Тот лежал, прижавшись щекой к скамье, и смотрел на него практически без выражения, только медленно и редко моргая. Было такое ощущение, что он витает где-то в своих далеких фантазиях, спокойный, как укачанный младенец. Наверное, было что-то противоестественное в том, чтобы смотреть на него вот такого и чувствовать горячую тяжесть в паху. Хиде вовсе не заводило то, что Аччана приковали и выпороли у него на глазах, но… но что-то в этом было. Вернувшаяся госпожа принялась обвязывать его веревками, еще туже фиксируя на кресте, и ощущение восхитительной беспомощности тут же накатило, обливая мятной сладостью… Вот в чем было дело. Хиде заводило именно это. Беспомощность. Невозможность и, главное, нежелание пошевелиться. Готовность принимать все, что угодно. Покорность Аччана, собственная слабость, необходимость подчиняться – это все было настолько далеко от их обычной жизни, что вызывало возбуждение сильней чем экзотические танцовщицы или самое откровенное порно. Веревки были гладкими, они прижимали плотно к кресту его локти и бедра, охватывали под грудью, легко, но ощутимо сжимали шею. Единственное место, которое осталось свободным от обвязки – его пах, и давления там очень сильно не хватало. Но госпожа только прошлась щекотным прикосновением по животу, коснулась горячими пальцами бедра, на несколько секунд прижалась мягкой полной грудью к подмышке, проверяя крепления на запястьях, заставляя голову закружиться от странного аромата раскаленного песка, и отошла, чтобы снова заняться Аччаном. Вернее, так Хиде подумал сначала. Она взяла с подноса очередной предмет, это снова была плеть, но с более длинными хвостами, и спросила: – Вы готовы? – Да, госпожа, – быстро ответил уже успевший прийти в себя Аччан, и Хиде повторил за ним на автомате. А потом она начала – сразу, Хиде даже выдохнуть не успел. Кажется, он вскрикнул от первого удара, больше от неожиданности, чем от боли – плеть едва коснулась его груди и буквально в ту же секунду обрушилась на многострадальный зад Аччана. И тому, кажется, досталось сильней, или же удар пришелся по и без того чувствительной от порки коже, но Аччан дернулся всем телом в своих оковах и жалобно заскулил. А потом плеть снова хлестнула грудь Хиде, но уже с другой стороны и более чувствительно, и опять упала на Аччана. Все происходило очень быстро, и ощущения стремительно нарастали от легких и волнующих к весьма болезненным, и через какое-то количество попеременных ударов Хиде совсем потерялся в жгучей пелене боли, накрепко перемешанной с острым возбуждением, а Аччан плакал в голос и терся мокрым лицом о кожаную обивку скамьи то ли в попытке спрятаться, то ли наоборот, приласкаться. Госпожа стояла так, что Хиде не видел его истязаемую задницу, но очень хорошо видел его голову и судорожно вцепившиеся в ножки скамьи пальцы, вздувшиеся мускулы плеч, выгнутую спину, которую в извращенном подобии ласки охватывали и отпускали черные извивающиеся хвосты плети. Это было красиво. Это было… стыдно. И продлись порка еще несколько минут, он от сочетания боли, стыда и возбуждения или потерял сознание, или кончил бы прямо так. Но госпожа прекратила ровно в тот момент, когда Хиде уже собирался с духом выговорить стоп-слово. Облегчение от отсутствия боли ударило едва ли не сильней, чем плеть, колени подогнулись, и Хиде повис на веревках, пытаясь отдышаться и только теперь понимая, зачем госпожа привязала его дополнительно к пристегнутым запястьям и лодыжкам. Висеть всем весом только на руках было бы… не тем, чего ему бы хотелось. Пока он пытался прийти в себя, госпожа занималась Аччаном – она снова взяла что-то с подноса, и это было что-то непохожее на очередной инструмент для причинения боли. Но когда она склонилась над Аччаном, Хиде увидел, как тот запрокидывает голову, раскрывая рот, будто бы пытается, но не может закричать… А потом бессильно опускается, утыкается лбом в скамью, и его плечи крупно вздрагивают, словно от сильных рыданий. Вот только Хиде не слышит ничего, такое ощущение, что он оглох окончательно, и эта мысль почему-то не вызывает даже тревоги… Впрочем, с его слухом все оказалось в порядке – он услышал, как звякали карабины и пряжки, когда госпожа отстегивала Аччана от скамьи. Он услышал ее голос, исполненный сочувствия и одобрения. – Ты так хорошо держался сегодня, – сказала она, помогая Аччану подняться. – Молодец, Дзиро, я тобой горжусь. – Спасибо, госпожа, – голос Аччана подрагивал, но звучал достаточно уверенно. Даже… довольно? – Какую награду ты хочешь сегодня за свое мужество? Хочешь кончить или… – Хочу доставить удовольствие вам, госпожа, – Аччан ответил так поспешно, что Хиде снова почему-то дернуло в паху. Ему придется наблюдать, как Аччан… черт, если бы его спросили, какую он хочет награду, он бы точно выбрал первое. – Тогда освободи Сабуро сначала, – она улыбнулась, кидая на Хиде взгляд. – Он тоже заслуживает награды. Встречаться глазами с Аччаном было неловко, причем, Хиде даже не мог понять, что вызывает большую неловкость: то, что он видел, как Аччана выпороли, или то, что у него от этого зрелища встал член. Тот, спасибо ему большое, был предельно деликатен, развязывая веревки, массируя затекшие мышцы и не обращая внимания ни на очевидное состояние Хиде, ни на собственную эрекцию. Надо сказать, Хиде никогда еще не видел чужой возбужденный член так близко. Случайные стояки в онсенах или гримерках не вызывали никаких особенных эмоций кроме непроизвольного желания отвести взгляд и не смущать другого человека. Стояки под одеждой и вовсе были максимум предметом для шуток, хотя над Аччаном никто по этому поводу не шутил – всегда складывалось впечатление, что его стояки после или во время выматывающей работы – это скорее следствие мазохистической направленности его натуры, а не результат фривольных мыслей. И кто бы мог подумать, что это впечатление настолько недалеко от истины?.. Впрочем, кто бы говорил. Хиде сам изнывал от возбуждения, хотя все, что он получил за сегодняшний вечер, это долгие минуты боли и созерцание мучений другого человека. Весьма далеко от средней нормы. Аччан поддержал его под руку, когда Хиде сделал шаг вперед, отступая от креста, ноги подрагивали, но слабости он больше не чувствовал, тело напротив снова медленно наполнялось энергией и неудержимым желанием. И близость влажного горячего и полностью обнаженного Аччана этому способствовала в большей мере, чем Хиде готов был сию минуту признать. Госпожа Черри появилась из-за портьеры с подносом, на котором стояли две фарфоровые чашечки и два блюдца с пирожными, точно такими же, как еще недавно в приемной приносила девушка в костюме горничной. – Выпейте и съешьте, – приказала она, ставя поднос на стол. – А затем продолжим. Хиде никогда не был фанатом ни горячего черного чая, ни пирожных, но сейчас они оказались как нельзя кстати. От сочетания терпкого, с цитрусовым привкусом, чая и влажной сладости шоколадного бисквита с вишней в голове даже немного прояснилось. И помимо раскаленной, застилающей все чувства похоти на верхний уровень восприятия просочилось любопытство пополам с опаской: госпожа обещала ему награду… Что она имела в виду? Если она позволит просто подрочить, глядя, как Аччан… делает то, что он там собирался делать, это будет идеальным завершением вечера. Лучше было бы только дрочить, глядя, как Аччана снова порют, но с болью на сегодня, видимо, уже закончено. Да и не уверен Хиде, что смог бы. Все-таки Аччан – не какой-то безымянный парень, которого он видит в первый и последний раз. Аччан… А Аччан облизывал шоколад с губ с настолько умиротворенным видом, будто его член не прижимался сейчас к животу. Он не поднимал взгляда на Хиде, только улыбался самыми уголками рта, как Мона Лиза. Перегруженный ощущениями, измученный и перевозбужденный, но все еще смиренный и ждущий своей награды… Пожалуй, у Хиде теперь пожизненно будет вставать при взгляде на вымотанного Аччана. Есть, значит, в нем все-таки что-то от садиста. Он только сейчас заметил, что за время отсутствия госпожа Черри успела переодеться, и теперь на ней была длинная свободная юбка – ярко-алая, вполне в стиле всей этой черно-красной комнаты. Госпожа сидела на стуле, больше похожем на трон, который располагался на небольшом возвышении в прежде темной части помещения. Теперь там приглушенно светил красный фонарь, бросавший кровавые отблески на темную кожу госпожи и заставлявший спину и ягодицы стоящего перед ней на коленях Аччана выглядеть болезненно израненными. Госпожа протянула ногу Аччану, и тот благоговейно обхватил ее ладонями, поцеловал подъем стопы и выше, выше к колену, поднимая алый подол. А потом и забрался под него с головой, вызвав длинный одобрительный вздох у госпожи и мечтательную улыбку на ее лице. Только в этот момент до Хиде дошло, что, вероятно, под юбкой у нее больше ничего не было, и Аччан там... Ну, судя по всему, ему это нравилось. Чувствуя себя немного неловко и неуместно со своим так и не спадающим стояком, Хиде шагнул ближе к ним, и замер, будто споткнувшись. Аччан стоял на четвереньках, он дрожал и постанывал, вылизывая госпожу, а Хиде стоял как вкопанный и не мог отвести взгляда от его разведенных ягодиц. Там, между ними, что-то было. Круглое, темное и широкое, окруженное темно-розовым, влажным и блестящим кольцом… Вот что она с ним сделала в самом конце, понял Хиде. Госпожа вставила это в него. Госпожа взяла с подноса эту вещь и… И Аччан сам выбрал все то, что лежало на подносе. Он сам хотел, чтобы… – Сабуро, ты можешь использовать Дзиро для удовлетворения. Хиде вздрогнул, переводя взгляд на лицо госпожи, он не мог поверить тому, что слышал. – Он не будет против, – госпожа улыбнулась, вплела пальцы в волосы Аччана и подняла его голову вверх, чтобы Хиде видел лицо. – Ты ведь не против? – Я не против, – медленно произнес Аччан, он выглядел одурманенным и очень сильно возбужденным. – Госпожа может использовать меня как ей угодно. Она погладила его по влажной щеке и позволила опустить голову и снова уткнуться себе под юбку. – А госпоже угодно, чтобы Сабуро сделал то, о чем думает с первых минут нашего сеанса. Хиде с ужасом видел, как замерли лопатки Аччана, как он напрягся, явно собираясь обернуться и посмотреть Хиде в глаза… Но почти сразу же расслабился и вернулся к своему занятию, только расставил пошире колени и как-то так прогнулся, что Хиде пришлось закусить губу, чтобы не… не сделать чего-то непоправимого. Хотя, если он выполнит приказ госпожи и трахнет Аччана… это точно станет непоправимым. Отношения между ними изменятся навсегда, потому что он не знает, как к такому относится Аччан, но сам Хиде не сможет воспринять это как обычный случайный эпизод. – Ну же, Сабуро, – в голосе госпожи слышался мед и истома, Аччан явно знал, как доставить ей удовольствие. – Ты был таким храбрым сегодня. Ты ведь не испугаешься сделать то, за чем на самом деле сюда пришел? Я пришел вовсе не за этим, хотелось закричать Хиде, но он молчал, тяжело дыша и глядя, как растягивает Аччана пробка. Так хотелось ее вынуть и посмотреть на расширенное розовое отверстие, так хотелось коснуться… Почему Хиде вообще об этом думает? Почему Хиде… такой? Столько лет прошло, он ведь думал, что перерос это странное влечение, тем более, ему же всегда хотелось совсем другого. Но Аччан… Аччан постоянно сбивал его с толку. Хиде думал, что научился реагировать на его многозначительные подначки, на его безобидные, но почему-то волнующие смешки и взгляды. Убедил себя, что тот порыв десять лет назад, когда все, чего ему хотелось для полного удовлетворения – это встать на колени и уткнуться лицом в пах Аччана, возможно, даже взять в рот его член… Что это было просто фантазией. Непроизвольной реакцией от непривычных эротических ощущений. Он не хотел Аччана, нет. Они ведь совсем не подходят друг другу. Они работают вместе. Они… несовместимы в сексуальном плане. Правда же?.. Тогда почему Хиде за все эти годы так ни разу и не попробовал найти другого мужчину? Его ведь не перестала возбуждать чужая сила, он до сих пор иногда просыпался от слишком ярких и слишком однозначных снов, он ведь… Он ведь отметил в своей анкете для госпожи, что хочет заняться сексом с Аччаном. И, видимо, Аччан отметил те же пункты, иначе она бы не предлагала его вот так. А, значит… значит, он может. Но… – Я не хочу… использовать его, – пробормотал Хиде, сдаваясь сам себе. Госпожа некоторое время молчала, а потом мягко ответила: – Тогда люби его так, как сумеешь. Дзиро нужно очень много любви. В голове было пусто и гулко, а тело казалось огромным и неуклюжим, словно разбухшим от затопившего вожделения пополам с растерянностью. Не слишком понимая, что нужно делать, Хиде опустился на колени перед Аччаном и прижался пересохшими губами к его крестцу. Тот вздрогнул. И с каждым последующим поцелуем, которые чем дальше, тем влажней и жарче становились, дрожал все сильней. А когда Хиде наконец коснулся языком края растянутого отверстия и обвел кругом, Аччан вскрикнул, выгибаясь и запрокидывая голову. Госпожа заворковала над ним, то ли утешая, то ли поощряя, Хиде не слушал, поглощенный собой и своим миллионом маленьких открытий. Оказывается, кожа как следует выпоротых ягодиц ощущается горячей и безумно нежной, если ее касаться ртом. Оказывается, если неосторожно выдохнуть, она покроется мурашками, а крошечные, прозрачные, совершенно незаметные до этого волоски поднимутся, едва уловимо покалывая губы. Оказывается, у Аччана другой запах здесь. Хиде привык к его обычным запахам: и к чистому нейтральному в спокойной обстановке, и к острому запаху свежего пота на сцене, и к горячему, кисловатому запаху разгоряченного алкоголем тела. Но здесь, между ягодиц, запах был совсем другой: концентрированно телесный, душный, мягкий и обволакивающий, сладко-пряный, тягучий. Его хотелось слизывать, как шоколадную глазурь с пирожного… Оказывается, у кожи Аччана был самый притягательный вкус, который Хиде только пробовал в своей жизни. Соль, горечь и сладость, присущие любому человеческому телу, в его случае сливались в совершенно уникальных пропорциях, и было невозможно перестать целовать и вылизывать нежную припухшую кожицу, натянутую вокруг жесткого донышка пробки. Оказывается, что и у Аччана есть предел терпения. Оказывается, он может очень долго выдерживать боль и дискомфорт, но становится совершенно беспомощным перед удовольствием… Аччан плакал в голос, пока Хиде его вылизывал, а госпожа осторожно держала его лицо в ладонях и бережно целовала мокрые щеки, убеждая немного потерпеть. – Сабуро, – сказала она в конце концов. – Достаточно. Подойти к подносу и возьми то, что осталось. Хиде поднялся, не чувствуя ног. Губы покалывало, рот был переполнен слюной, а в паху распирало до боли. Наверное, позволь ему госпожа еще минут десять повылизывать Аччану задницу, он бы так и кончил, просто от переизбытка ощущений. На подносе оставалось совсем немного: наполовину выжатый тюбик смазки с отщелкнутой крышкой и квадратный пакетик с проступающим сквозь тонкую фольгу кольцом. Почему-то сейчас Хиде уже ни капли не удивился. Быстро, даже как-то автоматически он наконец снял подмокшие от смазки трусы, раскатал по члену презерватив и быстро смазался. Тюбик, впрочем, захватил с собой, поспешно возвращаясь к распахнутому, ждущему его Аччану. Самым сложным было достать из него пробку. Кольцо на ее донышке вполне удобно подцеплялось пальцем, но дальше начинались трудности: широкая часть игрушки явно сильно превышала диаметр дна, и Аччан дрожал и отрывисто дышал, замирая и едва слышно поскуливая, пока Хиде вытягивал из него этого монстра. Зачем он выбрал такую большую?.. Но когда пробка наконец покинула тело Аччана, Хиде, кажется, понял, зачем ему был нужен такой размер. Потому что отверстие после освобождения выглядело просто восхитительно. Оно не могло закрыться сразу, хоть и пыталось судорожно сократиться. Оно было ярко-розовым снаружи и темно-красным в глубине. Ободок слизистой выглядел распухшим и невероятно нежным, и, забыв о своих намерениях, Хиде снова припал к нему ртом, вылизывая Аччана теперь и изнутри, такого открытого, уязвимого и влажного от вытекающей толчками смазки. Потребовался еще один окрик госпожи, чтобы Хиде наконец пришел в себя и отстранился, жадно глядя, как отверстие сжимается. И дальше ему уже не требовались подсказки: два пальца не позволили Аччану закрыться, а от жестких ощупываний изнутри тот застонал уже совсем иначе – низко, дрожаще, гортанно, так, что пах обожгло новым огнем. Внезапно оказалось, что терпеть больше уже невозможно, Хиде торопливо всунул в отверстие узкий наконечник тюбика и выдавил всю оставшуюся смазку, чтобы точно не было мало. А потом положил ладони на горящие огнем, со вспухшими рубцами ягодицы Аччана и втолкнул член в мягкое и истекающее. И потерял себя в ту же секунду. Дальше не осталось ничего, кроме движения – жесткого, судорожного, торопливого. Аччан сначала стонал на каждом толчке, но потом госпожа заставила его заняться делом, и Хиде слышал только низкое мычание, проходящее вибрацией по всему телу и упоительно ласкающее погруженный внутрь член. Удивительно, но внутри Аччан не был растянутым даже после огромной пробки, он обхватывал Хиде нежно, но плотно. А когда Хиде догадался наконец просунуть руку ему под живот и приласкать мокрый от смазки член, стиснул почти до боли, задрожал в длинном прерывистом спазме, вытягивая в почти мучительный оргазм следом за собой… …Все, что происходило потом, Хиде воспринимал словно через пелену, укутавшую его мягким, почти звуконепроницаемым коконом спокойствия. Ему так хорошо, пусто и одновременно полно уже давно не было, словно вместе с оргазмом из тела вытряхнули какие-то неисправные детали, которые заедали, стопорили и мешали полноценно жить. И из этого ощущения медитативного спокойствия не хотелось выныривать. Они с Аччаном мылись в небольшой душевой, вместе, и Хиде захотелось поцеловать его, это было как во сне: мягкие губы, вкус воды и женского сока на них, соприкосновение мокрых тел – без заслоняющего все желания, без нужды, только ласка и телесный комфорт. Потом их ждал полноценный обед в гостиной, который вынесла все та же девушка-горничная. Кажется, было вкусно, но Хиде больше был занят собственными ощущениями и внутренней тишиной. Он боялся ее спугнуть, поэтому почти не поднимал глаз на сидящего напротив Аччана, да тот и сам был привычно молчалив. Потом горничная вынесла счет – ровно в такой же папке, как и в ресторанах, только цены на отбивные, салаты и десерты существенно отличались от среднестатистических. Хиде едва заметил это, расплачиваясь. Ему было хорошо, почти идеально. В себя он пришел уже в машине Аччана: тот открыл окна, и свежий ветер навстречу несколько отрезвил, разбудил, вытряхнул из сонного благостного спокойствия, заставляя вспомнить только что произошедшее. Все, что Хиде вытворял. Все, что они друг с другом вытворяли… – Это так странно… – сказал он минут через пятнадцать поездки в полном молчании. Аччан слабо улыбнулся, не отводя взгляда от дороги. – Странно, – согласился он. – Ну и что? – Ничего, – подумав, ответил Хиде. – Но ты… Ты прости. В смысле… я ведь должен был подчиниться? Раздался мягкий смешок, от которого и так горящие щеки запылали еще жарче. – Разумеется, – сказал Аччан плавно, нараспев. – В этом и смысл: подчиниться. Тем более, что… госпожа Черри не заставляет делать того, чего ты не хочешь. Хиде отвел взгляд. Он даже не знал, что его смущало больше в этой ситуации: собственные желания, так легко прочитанные женщиной, которая увидела его впервые в жизни, или желания Аччана, которые тот не постеснялся сделать очевидными. – Не переживай, – улыбнулся Аччан. – В следующий раз она может приказать сделать это наоборот. Тогда и сочтемся. Он дразнился. Конечно же дразнился и подкусывал – слабо, беззлобно, возможно, тоже от неловкости. Хиде только сейчас пришло в голову, что, вероятно, у Аччана это тоже было впервые… – Ладно, – хмыкнул он, кивая. – А когда следующий раз? – Я не стал записываться, хотел сначала обсудить с тобой. Как тебе вообще… и хочешь ли ты продолжать. А если хочешь, то как именно. Он замолк, давая время подумать, и Хиде добросовестно думал и прикидывал где-то полминуты. – В следующий четверг, – сказал он наконец. – Во вторник у тебя запись для журнала, в среду у нас встреча в офисе, а в четверг как раз можно. Если у нее будет время, конечно. Но ты говорил, что вдвоем она принимает охотней, чем поодиночке. Если ты, конечно… не против моей компании. Аччан кинул на него быстрый взгляд искоса. – Не против, – сказал он коротко. И Хиде удовлетворенно кивнул, откидываясь в кресле. Да, они безусловно совсем не подходили друг другу. Оба мазохисты, к тому же оба слишком любят женщин, чтобы построить полноценные отношения с человеком своего пола… Но если постараться, то им, возможно, удастся удержать обоюдное влечение в рамках своеобразной терапии?.. Главное – теперь все оставшееся до следующего четверга время не провести в предвкушении и фантазиях. Потому что госпожа и правда могла приказать им поменяться местами. И от мысли об этом у Хиде снова начинало вставать.