«Кем мы были до того, как стали собой? Мы, должно быть, стояли на обочине грунтовой дороги, пока город горел. Мы, должно быть, исчезали, как и сейчас.
Быть может, в следующей жизни мы встретимся впервые — веря во всё, кроме того вреда, на который способны».
(Оушен Воунг. Лишь краткий миг земной мы все прекрасны)
У Нила Джостена становилось все хуже и хуже с прощаниями. В былые времена он довольно хорошо с ними справлялся. «Спасибо, ты был потрясающим», — сказал он, мрачный и бледный, как призрак. Но с тех пор он стал более полым. Более мягким. Он сдирал кожу, которая должна была быть жесткой, и смягчал ее ударами ног и рук. Злой образ мира достаточно сильно сотряс его клетку, чтобы заставить Нила выбраться из нее. Но свет, как он быстро понял, не менее страшен. Быть тем, кто остался, а не тем, кто сбился с пути, просто так же страшно, как пустые раздевалки, заднее сиденье полицейских машин, шрамы, которые не смыть водой. Он предпочел бы закрыться. Он скорее вырвал бы себе глазные яблоки из глазниц, чем увидел бы, как часть его самого снова вышла за дверь. Хотя он и был уверен, что это произойдет снова. И снова. И снова. Окончание учебы девочками не ощущалось настолько болезненным. Но, опять же, девочки не были Кевином. Квартира Кевина в Чарльстоне, расположенная недалеко от главной дороги, представляла собой аккуратно организованный беспорядок из полированной кирпичной кладки и множества оттенков коричневого. Гостиная была достаточно просторной, чтобы в ней поместились аж два общежития их колледжа, еще бы и место осталось. Она не была роскошной, но точно ухоженной. Гостиная заканчивалась коридором, который разветвлялся на три спальни и ванную комнату. Под ногами располагались пожелтевшие деревянные половицы. Отделка была настолько тривиальной, явно подобранной кем-то, кто не был жильцом данного места. Потолки были достаточно высокими, чтобы ни Кевин, ни Жан Моро — неудивительный сосед по комнате Кевина (хотя Нил и продолжает задаваться вопросом: «когда же это произошло?») — не просыпались в вызванном травмой бешенстве с мыслью, что они снова оказались в тесной и темной комнате Гнезда. Ковер на двери был царственным в своей приглушенной серой расцветке, на котором не было вышито никаких приветственных пожеланий. Квартира олицетворяла неуклюжее подобие дома, созданное двумя мужчинами. Они понятия не имели, на что похож, или как выглядит настоящий дом. Единственным аспектом персонализации за пределами их спален, который действительно являлся их собственной идеей, была майка «Троянцев Университета Южной Калифорнии» в рамке, где имя Жана было напечатано под большой и жирной цифрой 29. Намек на 2 Кевина и 9 Рене. Она подписана всеми его бывшими товарищами по команде. Рядом с ней висела одна из нескольких ярко-оранжевых, идеально чистая, без марок и каких-либо рисунков, если не считать едва читаемую подпись Ваймака возле воротника, футболок Кевина. Вместе, бок о бок, они были актом неповиновения. Символ их тихого, но яростного сопротивления, выкованного из дружеских отношений и необъяснимого стремления двигаться вперед. Слоном в гостиной было ее громоздкое оконное стекло, достаточно большое, чтобы в комнату врывался оранжевый свет заката, пока Кевин стоял на коленях перед телевизионной стойкой и раскладывал свои Дивидишки и кассеты с экси от самых старых до самых последних. Свет попадал на его волосы — сейчас они были настолько длинными, что их почти что можно было завять сзади — и проигрывал борьбу с их неумолимой чернотой. Хотя через спутанные колтуны и пробивались кусочки ослепления, создавая иллюзию светло-коричневых волос. Рядом со стоящим на коленях Кевином стоял Эндрю, которому было дано четкое указание не курить в квартире, со свисающей изо рта незажженной сигаретой. Его взъерошенные и беспорядочно растрепанные волосы создавали ореол огненного заката вокруг постоянно загорающей кожи лица. Агрессивный тип мягкости, который мог родиться только из хаоса и обстоятельств. Эндрю безразлично поглядывал за плечо Кевина, прижав руки к стойке, но ничего не говорил и ничего не делал с организованностью Кевина, который, по общему признанию, был невротиком. Их молчание было знакомым. Хорошим. Как молитва, которую Нилу приходилось произносить тысячу раз до этого. Даже несмотря на то, что эпизодический бубнеж Кевина то и дело разрывал сладостно бессмысленную тишину. Робин и Аарон с другой стороны комнаты со скрытым интересом разглядывали комнатные растения Жана, бормоча о том и о сем. Ники с ленивым выражением лица развалился на диване, блаженно и мирно свернувшись калачиком под особенно ярким солнечным лучом. Нил хотел бы присоединиться к нему хотя бы на минутку, но тогда он потерял бы из виду широкую спину Кевина, работающего под солнцем. А он слишком боялся, что, отвернувшись, никогда не запомнит этот момент так же прекрасно, как пережив его. Жан сидел за кухонной стойкой, к которой прислонился бедром Нил. На носу у него сидели очки для чтения. Он бездумно просматривал книгу, не сводя глаз с беспорядка Лисов, в который превратилась его новообретенная гостиная. Он, похоже, не был особенно в восторге от их помощи, учитывая, что ни ему, ни Кевину все равно было нечего перевозить. Хотя Нил мог это понять, но он бы ворвался в эту квартиру, даже если бы Жан категорически отказался от их помощи. Как бы то ни было, Жан, казалось, был достаточно доволен, чтобы помалкивать. Время от времени он отслеживал силуэт Кевина настороженным взглядом, как бы проверяя, на месте ли тот, и не увезли ли его куда. Их новая команда, «Чарльстонские Скаты», представляла собой профессиональную команду с довольно высоким рейтингом, с талантливым составом и очень слабой структурой, которая за ними не поспевала. Они заключили контракт с Кевином когда только начался его последний год обучения. Слухи о том, что Кевин Дэй не хочет уезжать слишком далеко от Южной Каролины, распространились как пожар, и их предложение было продумано достаточно, чтобы Кевин принял его всего через месяц после того, как оно было сделано. Их рейтинг был достаточно высоким, чтобы зарплата позволяла Кевину жить и дышать, а их возможности для совершенствования были привлекательны для человека, чьи интересы смещались с неоспоримых, быстро переходящего лучшего к работе над собой до тех пор, пока не останется никаких сомнений в том, кому принадлежала вершина. Это была очень своевременная сделка, и присутствие Жана Моро в составе было лишь вишенкой на торте, которая заставила Кевина подписать контракт и переехать в квартиру в трех часах езды от Нила, Эндрю, его отца и Пальметто. Не то чтобы Нил ожидал чего-то другого. Кевин был слишком велик для привязки лишь к одному городу. И им повезло, что он решил остаться в Южной Каролине ради своих все еще развивающихся отношений с Ваймаком. На самом деле, три часа езды — это не так уж и много времени. Они ездили и дольше на игры, которые так и не выиграли. Кевин был практически по соседству. Он не исчезнет только потому, что они с Нилом больше не живут под одной крышей. Он не исчезнет. Не тогда, когда Кевин из раза в раз доказывал, что он — противоположность амнезии. Плюшевый скат, неловко спрятанный между темно-коричневыми (самый темный не черный цвет, который они смогли достать) подушками на диване. Не лис, — но, опять же, Кевин им является. Аарон больше не является защитником, которого он пытается затянуть в связку. А Жан все еще представлялся таковым. Но он был им когда-то. Нил пытается осознать тот факт, что прошлое не перестает существовать, стоит только отвести от него взгляд. Он думал, что сможет лучше все понять, если не будет так часто думать, что Кевин исчез с их с Эндрю стороны, чтобы снова появиться около Жана, словно бы вообще того никогда не покидал. Но сегодня Нил не собирался мусолить данную мысль. Сегодня Нил позволил себе опуститься на колени в залитой солнцем летаргии новой гостиной Кевина. В мире, удаленном от тяжелых мест его сердца. И просто позволяет всему этому быть. Покончив с большинством коробок для переезда, Кевин и Нил делят апельсин, прислонившись к стойке. Нил продолжает думать, что он счастлив быть живым. Это хорошая мысль — теперь у него таких все больше. Ему интересно, что происходит в голове Кевина в этом аспекте. Сколько раз он зализывал раны, о скольких он рассказал Нилу. Кевин иногда бывает таким тихим и спокойным, что почти легко забыть, что он все еще страдает. — Все хорошо? — спрашивает человек часа, кладя в рот дольку апельсина, с мальчишеской беззаботностью подкрадываясь за спину Жана, чтобы дотянуться до еще одного апельсина из их вазы с фруктами. «Все хорошо?» — это более мягкая версия «Ты в порядке?» на которую Нилу гораздо легче ответить, хотя бы потому, что часто это спрашивает голос Кевина. — Да, — отвечает Нил, наблюдая, как он умелыми руками чистит апельсин, — а у тебя? Кевин хмыкает, что, конечно, ни туда, ни сюда не идет, но тем не менее является ответом. Его рубашка — мшисто-зеленая и слишком большая даже для его крупного телосложения — слишком старая и слишком любимая, чтобы ее когда-либо можно было увидеть за стенами этой квартиры. Но Нил все равно сжимает свои человеческие руки вокруг воспоминаний, пытаясь выжать из них каждую мелочь, каждую деталь, каждый последний проблеск света, чтобы потом неизбежно все потерять. Эндрю устраивается на одном из табуретов по другую сторону стойки, поворачиваясь к ним спиной. И Нил поглощает это зрелище в течение крошечной жизни, прежде чем перевести взгляд на Робин, которая с отважной, но твердой ухмылкой подошла к небольшой кучке мужчин. Она проскальзывает между Кевином и Жаном, избегая прикосновений к последнему и приваливается к плечу Кевина, словно ленивец. Их руки переплелись, как тщательно заплетенные пряди ее волос. — Крутая квартирка, — отмечает она, ни к кому конкретно не обращаясь. Робин не часто проявляет физическую привязанность. Нил задается вопросом, не потому ли она делает это сейчас, потому что боится забыть, как Кевин должен ощущаться под ее руками. Они были очень драматичными людьми, но чаще всего у них были на то причины. В воздухе витало тихое понимание того, что для таких людей, как они, прощание почти всегда было насовсем. — Уже подумываешь о переезде? — спрашивает Эндрю, не оборачиваясь, чтобы посмотреть на нее, лениво проводя рукой по волосам. Глаза Нила с удовольствием следят за движением, хотя бы для того, чтобы дать своему разуму возможность сосредоточиться на чем-то другом. Робин издает короткий сухой смешок: — Это зависит от того, сколько ты планируешь курить в нашем общежитии до конца года. Нил не может его видеть, но готов поспорить на свою жизнь, что Эндрю закатывает глаза, судя по тому, как напрягаются и вскоре расслабляются мышцы его спины. — Я буду делать это до тех пор, пока пассивное курение не убьет нас всех. — Эндрю, — порицает того Кевин, слегка нахмурив брови, хотя и ничего более не добавляет, чтобы донести свою точку зрения. Эндрю шумо выдыхает воздух из носа, ему не интересно в любом случае, но, кажется, он прекрасно понимает невысказанную жалобу Кевина. Между Кевином и Эндрю существует какая-то глубинная телепатия, масштабы которой Нил не поймет никогда. — Кому ты теперь будешь читать свои нотации, после того как перестал жить со мной? — спрашивает он с ленивой злобностью, больше лая, чем кусаясь на данном этапе их жизни. — Никому, — отвечает Кевин, — потому что Жан — разумный человек. Попробуй как-нибудь, может и тебе понравится. Блондин пренебрежительно проводит рукой по макушке. — Нет, не думаю, что понравится. Робин произносит слова Эндрю с преувеличенным, но комичным блеском, а Нил сдерживает раздраженный смех. Смешной была не столько шутка, сколько то, что Робин произносит ее в адрес Эндрю. В комнате полной дружелюбных лиц. Нил думает, что привыкание к этому всему, возможно, сделало его слишком жадным. Слишком избалованным. Через год большинство этих людей исчезнут. Кузены закончат обучение и пойдут своим собственным путем. Ники подождет окончания лета и начала занятий, чтобы уехать в Германию. А вот Эндрю, возможно, не станет, учитывая, что ему еще нужно выбрать команду, с которой он подпишет контракт. И он ненавидит бюрократию, связанную с переездами и отъездами. Аарон отправится в учебный госпиталь в качестве ординатора, но неизвестно, где он выберет место жительства. Только то, что он последует за Кейтлин, куда бы та ни пошла. Робин, конечно, останется. Ей предстоит еще три года обучения в университете. Нил закончит его в свое последнее лето в качестве юниора, а осенью она вернется в Пальметто на четвертый год обучения. А что потом? На этот вопрос не существует хорошего ответа. Неизвестно, что с ними произойдет, когда они закончат учебу. Нил, который был самим собой только последние два года и за это время привык импровизировать, еще не совсем понимает, что из этого следует. Возможно, мысли отражаются на его лице, потому что Кевин протягивает руку за спины Робин и Жана, чтобы шлепнуть его по затылку. Едва ли достаточно сильно, чтобы причинить боль, но все равно предупреждая. — Зачем ты это сделал? — жалуется Нил, прикрывая рукой место ушиба. — Следи за разговором, — просто отвечает несносно властный Кевин. Нил уже собирается ответить что-то столь же грубое, когда внезапно замечает, что даже Эндрю, похоже, следит за разговором. Он теперь сидит напротив них, повернувшись спиной к гостиной. Робин выскальзывает из их группы, как только видит покерные карты в руках Кевина, и направляется к дивану, где Ники и Аарон спокойно ведут свою обычную перепалку. Жан впервые с их приезда рассматривает его, слегка нахмурив густые брови. «Иди», — говорит он, указывая на ту сторону стойки, где сидит Эндрю. В его говоре все еще сохранился акцент. Хотя с годами он утратил свою иностранную окраску и стал больше похож на говорящего с диалектом, чем на француза, неуклюже перекатывающего звуки на языке. Нил задается вопросом, не принял ли Жан сознательное решение сохранить его после ухода из Эвермора, зная, что когда-нибудь он снова сможет говорить на своем родном языке, но не задерживается на этой мысли. Нил устраивается рядом с Эндрю, озадаченно хмурясь, и наблюдает за тем, как Кевин раздает карты Эндрю и Жану. Сам же он не проявляет особого интереса к игре, примостившись на плече последнего, как пиратский попугай, и подглядывая в его карты. Жан ему позволяет, не беспокоясь об этом, и Нил пытается провернуть то же самое с Эндрю, который смотрит на него испепеляющим взглядом. Нил ничего не знает о покере. Все годы, проведенные в бегах, не дали ему достаточно времени, чтобы научиться ему. Его мать иногда посещала казино, но она никогда не позволяла ему играть в азартные игры или задерживаться там, если не получала то, что ей было нужно от того, кого она искала. Нил был так же растерян, как и Кевин. И все же, наблюдая за их тихим разговором, Нил приходит к мысли, что у Кевина и Жана был свой собственный язык. Тот, который никто другой не мог понять, тот, на котором они свободно говорили даже в смешанной компании. Это был не французский, не совсем. Это была смесь жестов и бормотания, тихое понимание, проникающее сквозь них так же бесшумно, как ветер. Идиома, которую мог перевести только другой. Наблюдать за этим было тревожно. В то время как Кевин всегда был оживленным, постоянно шумел рядом с Эндрю, рядом с Жаном он был тихим и почти немым. Их понимание выполняло большую часть работы, поскольку язык существовал в их руках, ногах, ртах и глазах. Это было живое, дышащее существо, которым они делились друг с другом и ни с кем другим. Эндрю выглядел так, словно его вот-вот стошнит, но, возможно, только Нил это и заметил. — Где ты вообще научился играть в покер? — пробормотал Нил, облокачиваясь локтями на стойку и пытаясь рассеять обстановку, которая осела между двумя сторонами стола. Эндрю бросает на него быстрый взгляд: — В колонии. Нил поворачивается к Жану: — А ты? Жан не отрывает взгляда от своих карт, когда произносит: — У Джереми. — О, — удивленно хмыкает Кевин, — я думал, ты научился этому у Теи. Теперь понятно, почему я не узнал эту версию игры. Она никогда не играла честно. Намек на смешок тронул уголки губ Жана, но вскоре был подавлен и спрятан за колодой карт у него в руках. Нил понимает, что он впервые видит у Жана близкое подобие искренней улыбки, адресованной Кевину, и что-то предупреждающе сжимает его живот. — Это потому, что Тея научилась играть в Хьюстоне, — говорит ему Жан, — а техасцы любят играть в азартные игры. — В Техасе азартные игры запрещены, — замечает Нил больше для поддержания разговора, чем для чего-либо еще. На этот раз Жан издает веселый смешок, отрывистый, но более искренний, чем все то, что Нил когда-либо видел у него. — Вот именно, — говорит он, кладя пачку карт на пустое место между собой и Эндрю. Нил понятия не имел, что они означали или что они должны были делать, учитывая тот факт, что лицо Эндрю не давало никаких контекстных подсказок, чтобы разобраться самому. Невозможно было понять, было ли то, что сделал Жан, хорошо или плохо в рамках игры. — Однако на родных землях казино-то есть, — добавляет Жан после недолгого молчания, — потому что они не соблюдают законы об азартных играх. Нил думает об Элисон, застрявшей в Техасе из-за должности бэклайнера «Жеребцов Сан-Антонио», и решает, что эту информацию он унесет с собой в могилу. Ей итак хватало азартных игр с Лисами и их навязчивыми ставками. Теперь, когда они по большей части находились далеко друг от друга, и это ее не так сильно интересовало, деньги обменивались через онлайн-сервисы, а не через руки. — Я понятия не имею, как устроена эта игра, — признается Нил после того, как Жан и Эндрю задумчиво разглядывали свои карты в течение нескольких минут. Кевин несколько раз моргает, по-видимому, разделяя его мнение. — Она бессмысленна. — Любая игра, которая не является экси, для тебя бессмысленна, — отвечает Эндрю со свойственным ему безразличием. Ни Кевин, ни Нил не могут понять, к кому из них он обращается. Как по команде, он уточняет: — Я обращаюсь к вам обоим. — Но она правда не имеет смысла, — продолжает Кевин, не обращая внимание на комментарий Эндрю. — Когда должна состояться часть со ставками? Эндрю переводит взгляд на него: — Я не делаю ставок. — Я тоже, — заявляет Жан. Он разыгрывает еще один ход — или что-то в этом роде (Нил на самом деле ничего не смыслит в этой игре) — прежде чем тихо предложить Кевину: — Я могу научить тебя позже, если хочешь. — Бог запрещает Кевину обзаводиться еще одной зависимостью, — скучающе вмешивается Эндрю. Он берет несколько карт из тех, что разложены на поверхности прилавка, и Нил понятия не имеет зачем. — Ему это не нужно. Жан поджимает губы, но Кевин нехотя соглашается. — Он прав, лучше не надо, — выдыхает он, скрещивая руки за спиной Жана. — В любом случае, это не весело. У вас обоих скучающий вид, — это почти излишне — Жан и Эндрю всегда выглядят скучающими. Нил сомневается, что они сменили бы его, даже если бы участвовали в самой захватывающей за несколько тысячителий игре в покер. — Не будь неприятным, — только и говорит Эндрю, возобновляя игру, как будто ничего и не было сказано. — Если вам, дети, скучно, просто встаньте из-за стола, как это сделала Робин. Мы явно не нуждаемся в вашей эмоциональной поддержке. Кевин скорчил гримасу. — Это мой дом. — И поэтому ты можешь пойти куда угодно, ну разве не мило? — отвечает он, выкладывая перед Жаном еще несколько карт, не поднимая глаз на Кевина. — Проведи ему экскурсию. Мне все равно. Уходи. Кевин выглядит так, будто хочет еще что-то возразить, но Нил лишь бросает на него укоризненный взгляд и выхватывает один из подарков на новоселье, присланных «Скатами». Бутылку виски, к которой он теперь не позволит Кевину даже прикоснуться. Не после того, как тот взял на себя миссию стать трезвенником. Он не проверяет, следует ли за ним Кевин, когда толкает балконную дверь. Но через несколько минут раздается топот его ног, старающихся не шуметь даже в своей собственной квартире. Нил задается вопросом, сможет ли он когда-нибудь избавится от своей привычки красться, выработанной годами, когда он старался быть как можно меньше и беззвучнее рядом с Рико, и не знает, каким может быть ответ на данный вопрос. Но, тем не менее, на Кевине надета несносно оранжевая толстовка в тон той, что носит сам Нил. Из-за ее яркости его трудно потерять из виду. Когда Кевин обращает внимание на то, что он сидит почти в футе от Нила и бутылки, тот закатывает глаза и перекладывает ее на другой бок. Фиолетовый час уже наступил, он синеет, когда ночь омывает закат, как вода берег. И этот цвет затрагивает каждую черту Кевина. Это чудо света. Нил хотел бы сказать ему слишком многое, но слова всегда являются своего рода увечьем. Они никогда не говорят того, что подразумевают, а человечество достаточно боролось с ними, чтобы понять, что иногда вещи лучше оставить невысказанными. Он хочет рассказать Кевину об их новой версии отношений, о его новом контракте, о знаменитости, которой тот станет. Но на полпути понимает, что Кевину, возможно, все равно, или он не захочет это слушать. Поэтому он молчит. Кевин, будучи Кевином, физически не в состоянии поступить так же. Он прижимается ближе к Нилу после того, как бутылка больше не стоит между ними, и, обхватив колени руками, прижимается к высокому выступу, удерживающему их от падения с высоты двенадцати этажей. Балкон по-прежнему пуст — ни стула, ни стола, никаких украшений. Все, что здесь есть — это горстка комнатных растений Жана, которым, похоже, требовалось больше солнца, чем остальным, и они, сидевшие на полу, как дети-переростки. С подтянутыми к груди коленями Кевин выглядел таким же маленьким, как в десятилетнем возрасте, когда наблюдал за тем, как отец Нила расчленял человека во время игры в малой лиге. Как далеко они ушли от той маленькой набитой людьми комнаты, и как мало изменился Кевин. — Итак, Скаты, — говорит Нил через некоторое время. На самом деле это не полноценный разговор, учитывая, что это всего лишь слово. Но обычно это все, что требуется Кевину, чтобы втянуться лекцию. Он любит поговорить, а Нил иногда любит послушать. Именно так они и работают. — У них есть потенциал, — хмыкает Кевин, рассеянно натягивая капюшон своей толстовки. — Они рассматривают возможность обмена Гильямса на Сампайо из «Реднеков». Она лучший дилер, но Гильямс уже интегрирован в команду. С моим приходом динамика может испортиться еще больше. Я сказал тренеру, что было бы проще, если бы их обменяли в мою первую неделю, так что мы могли бы убить двух зайцев одним выстрелом, но она пока еще думает, — он замолкает на секунду, — она прислушивается ко мне. Она и капитан. В команде Кевина, «Скатах», капитаном и тренером были две женщины, что все еще было несколько чуждо профессиональному экси. Они известны — как «Троянцы» на университетском уровне — своим спортивным мастерством и непринужденным характером. Хотя очевидно, что их эмоциональная связь мешала им раньше побеждать. Нил задается вопросом, что мог сделать для такой команды безжалостный Кевин, но ответ был очевиден. Им нужен был вклад постороннего. Состав «Скатов» практически не менялся за последние три года. Было всего лишь несколько доборов или уходов на пенсию, а присутствие Кевина помогло бы встряхнуться и полностью разрушиться, но только для того, чтобы в команду пришел свет. Даже Жан, один из самых угрюмых игроков в мире профессионального экси, казалось, достаточно хорошо влился в их ряды после года игры за «Скатов». Нил ознакомился с их составом в тот же день, когда Кевин получил предложение, и, хотя многие из их игроков выглядели многообещающими, его внимание привлекла их капитан. Йона Абелес играла нападающей за «Пенн Стейт», прежде чем на выпускном курсе ее переманили «Скаты». И, несмотря на не самую впечатляющую статистику, ее лидерские качества это компенсировали. Она достаточно хорошо руководила «Пенн Стейт», чтобы выиграть два чемпионата в качестве капитана колледжа, — подвиг, который раньше совершал только Рико Морияма — да упокоится он в моче. «Скаты» не блистали трофеями и роскошью, но под ее руководством команда стала заметно лучше, что видно по ее рейтингу. Экси было непостоянной отраслью, которую Йона сумела посадить на привязь, несмотря на то, что ей было всего двадцать пять и впереди ее ждала целая карьера. Она была всем, к чему стремился Нил в качестве капитана «Лисов». — Абелес прислушивается ко всем своим игрокам, — продолжает Кевин, когда понимает, что Нилу нечего сказать. — В ней сочетается более жесткая версия командной работы Джереми и немного упрямства Дэн. Она сказала, что не позволит мне расслабляться из-за моих условий, — его пальцы рисуют кавычке в воздухе, — как сына экси. Это прозвучало так, словно она говорила о какой-то болезни. — Высокомерие — это болезнь, — хмыкает Нил. Он знает, что Кевин не стал бы так много говорить, если бы в какой-то мере не восхищался ею. И даже тогда Кевина, похоже, не слишком беспокоят ее слова — вот откуда Нил знает, что он в восторге от работы с Йоной. Кевин его игнорирует. — Я знаю, что они подписали нового вратаря, — продолжает он, затем делает секундную паузу, и, словно по секрету, шепотом продолжает: — Ривер Яззи. При этих словах Нил приподнимает бровь. Имя Ривера Яззи было связано с именем Эндрю из-за их схожего времени попадания в свои команды, а также из-за того, что они оба разделяли как позицию, так и предполагаемое проблемное поведение. Но если Эндрю удалось скрыться от пристального внимания СМИ, поскольку он обосновался в «Лисах», — команде проблемных оборванцев, в которую он вписался, как влитой, — Ривер продолжали создавать проблемы идеально сбалансированному «Пенн Стейт», просто существуя. Нил помнит, как читал статьи о предположительно бесполом игроке экси, чей единственный ответ относительно своей идентичности сводился к тому, что им не нужен пол, чтобы играть, и, соответственно, они не собирались обсуждать подобные темы. У Ривера была острая больше-не-в-стиле-Эндрю ухмылка в неестественном виде и длинные темные волосы, которые они, как известно, отказывались стричь. Нил посчитал это справедливым условием, когда об этом заговорили в СМИ. Волосы Ривера олицетворяли их культуру, и те не мешали им как вратарю, так что не было необходимости заставлять их стричься. «Лисы» никогда не играли против Ривера из-за неудачно организованных стыковых матчей и неопределенной травмы, из-за которой вратарь не могли играть весь прошлогодний сезон, но если Кевин и вспоминал о них, то только потому, что считал, что они хороши. — Я думал, они никогда не вернутся в экси, — неуверенно отвечает Нил, задумчиво проводя пальцем по собственной лодыжке. — Ты знаешь, что это была за травма? Кевин нетерпеливо фыркает: — Йона мне не рассказывала, а уж тренер Мьюи — тем более. Если повреждение мешало им играть целый год, то, должно быть, это был разрыв ахиллова сухожилия или что-то в этом роде, — Нил вздрагивает при этой мысли. Кевин выжидает секунду, прежде чем продолжить: — В любом случае, они будут играть за «Скатов». Йона считает, что я должен забрать их из аэропорта, чтобы мы могли, — он корчит гримасу, — сблизиться. — Потому что вы новенькие, — предполагает Нил. — Да, — Кевин пренебрежительно машет рукой. — Очередной проблемный вратарь в моем списке. При этих словах Нил слегка смеется, звук больше похож на резкий толчок в область груди: — Ты коллекционируешь их, как бейсбольные карточки. Он фыркает: — Я почти уверен, что Ривер в любом случае не захотели бы видеть меня в зале ожидания аэропорта. Судя по всему, я не очень-то и нравлюсь вратарям. — Ну, — размышляет Нил, — это спорно. Кевин придает своему лицу тщательно продуманную беспечность. — В общем, это все, что у меня есть на «Скатов». Жан отказывается рассказывать мне о них что-либо еще. Говорит, что не собирается подпитывать мои «склонности к сплетням» больше, чем делал это в Гнезде. Так забавно представлять Кевина сплетником. Нил полагает, что в Гнезде, где было так мало людей в такой тесной группе, слухи распространялись слишком быстро. Но мысленный образ подростка Кевина Дэя, собирающего сплетню за сплетней, чтобы рассказать о них за ужином в кафетерии Жану Моро, вызван у него приторно-горьким желанием. Он задается вопросом, сколько таких маленьких очагов радости удалось создать Кевину за эти годы. Украденных моментов, когда он принадлежал Жану, а Жан принадлежал ему, и они принадлежали друг другу гораздо больше, чем когда-либо могли принадлежать Рико. Нил не знает, почему ему так жжет мысль, что их могло быть не так много. За то время, что Нил провел в Эверморе, Жан и близко не был мягким. Возможно, это не было его дефолтным состоянием. Возможно, когда-то Жан был просто подростком, беспечным и азартным, слушающим сплетни Кевина с простодушным весельем человека, который еще не перешел грань и не переступит ее в течение еще некоторого времени. Эта мысль разбивает ему сердце. — Ты не такой уж плохой сплетник, — он останавливается на одной из своих более безопасных мыслей, отбрасывая все остальные. Нил на секунду вытягивает руки, задумчиво глядя в ставшее уже темным небо, и рассуждает вслух: — Жан просто еще не встречался с Элисон. — Я не сплетник, — жалуется Кевин. Но Нил думает, что он все равно им является. В своей исключительной кевиновской манере, без которой жить становиться трудно, если она перестает быть на первом месте. Это его собственный язык, которому он учит людей, которых любит — или терпит, Нил не хочет предполагать, — и на котором никогда не смог бы говорить никто другой. Жан научился говорить на нем первым, но не единственным. Нил отказывается думать об обратном. Он хочет жить в мире, где Кевин Дэй любит его, пусть даже совсем чуть-чуть. Даже если почти ничуть. — Самый настоящий, — хмыкает Нил. Они сидят в тишине: два изьяна на коже ночи. Оранжевые размытые пятна, у которых нет ничего, кроме свободных концов, держащихся вместе на фоне темной необъятности. Нил не знает, что он будет делать без Кевина, но должен начать выяснять это в ближайшее время. — Эй, — говорит он через некоторое время, постукивая пальцами по пустому пространству между ними, — скажи мне что-нибудь правдивое. Кевину предлагают потянуть за эту ниточку, и Нил не ожидает, что он за нее ухватится. Он уже должен был знать, что не стоит строить ожиданий ни на чей счет. Но Кевин, которому становилось лучше, который прилагает все усилия, чтобы преодолеть заученные модели поведения Гнезда, смеется тихим, чудесным смехом, олицетворяя лихорадочную мечту во всем, чем является. Нил понимает — уже не в первый раз — почему так много мужчин ставили безопасность Кевина превыше собственной. Смех Кевина — это пронзительный хрип. Столь же писклявый, сколь и детский. Его щеки, все еще трещащие по швам от детства, приподнимаются, чтобы встретиться с острыми уголками губ в тот самый момент, когда на левой стороне его лица появляется единственная ямочка, пугающе искренняя и такая редкая. Нилу хочется собрать воедино сверхчеловеческий свет, льющийся из улыбки Кевина, и зарыться в него лицом. Как Ахиллес, ныряющий в реку Стикс, ради того, чтобы вдохнуть его неуязвимость и позволить ему залечить каждый порез и каждый синяк, когда-либо проступавший на коже Нила. — Ладно, — соглашается Кевин. Он несколько мгновений обдумывает мысль у себя в голове, прежде чем выпалить: — Я до смерти боюсь животных. Брови Нила взлетают до линии роста волос: — Не может быть. Кевин отводит взгляд, явно смущаясь, но упрямо выдавливает из себя: — Еще как может. — Коровы? — Да. — Лошади? — Да. — Козы? — Да. Ты только парнокопытных знаешь? — пробормотал он, поднимая глаза к ночному небу, чтобы избежать взгляда Нила. — Кевин Дэй боится животных, — зачарованно произносит Нил. — Сын экси, нападающий номер один в мире боится коров. Кевин хмурится. — Я никогда раньше не видел их. Единственным животным, которое я когда-либо видел в реальной жизни, была собака в Дублине много лет назад. — Значит, собак это не касается? Он колеблется. Нил борется с желанием разразиться хохотом: — Ты боишься собак. — Больших, — бормочет Кевин, сильно толкая Нила в плечо. — Убирайся с глаз моих. Ты попросил — я рассказал. Отвали. «Он не просит правды взамен», — рассеянно замечает разум Нила. Кевин никогда не просит, никогда не просил. Он ценит право Нила на свои секреты, даже если это означало подвергнуть риску его собственную безопасность. Даже если это означало солгать Эндрю, единственному человеку, которому Кевин никогда не смог бы солгать. Наконец, знание того, что какая-то часть Нила так яростно оберегалась, утешает. — В следующие каникулы, — говорит ему Нил, — мы поедем на ферму. На одну из тех больших. Я уверен, Элисон сможет все устроить. И тогда тебе некуда будет сбежать, и ты будешь вынужден увидеть парнокопытное животное в реальной жизни. Кевин скрещивает руки на груди, уголки его губ опускаются вниз. — Ни в коем случае. Лошади могут задавить человека насмерть, ты знал? Ни за что на свете. Нил пренебрежительно взмахивает на него рукой, достаточно близко к лицу Кевина, чтобы жест был неприятен. — Эндрю будет там. Он не позволит тебе разбиться насмерть, — рассуждает он, зная, что присутствие Эндрю для Кевина, по сути, является насущной потребностью. — Не уверен в этом, — закатывает глаза Кевин. Иногда он настолько глуп, что это почти забавно. — Ты же не думаешь, что Эндрю защищал тебя от мафии в течение многих лет, чтобы позволить тебе сейчас умереть из-за лошади, — отвечает Нил с полусерьезным недоверием. — Я уверен, что он не отказался бы попробовать, — хмыкает он наконец, и легкий румянец проступает на плоскостях и выпуклостях его смуглой кожи. Нил теребит подол своей толстовки, чтобы удержаться от того, чтобы протянуть руку и провести пальцем по теплому пятнышку на скуле Кевина, прямо под татуировкой королевы. Но это достаточно глупое желание, чтобы испытывать и сдерживать его. В кои-то веки Нил пожалел, что у него нет непоколебимой самоуверенности Эндрю, потому что он знает, что Эндрю не стал бы сдерживаться, если бы захотел схватить Кевина за подбородок и почувствовать румянец кончиками пальцев. Он не отказал бы себе в такой маленькой роскоши, если бы Кевин не возражал против этого. Но Нил — не Эндрю, и ему незачем судорожно пытаться удержаться от того, чтобы не потянуться к Кевину. Он знает, что лучше не желать того, что ему не принадлежит. — Ты просто пытаешься удержать меня рядом, — Кевин делает свою лучшую попытку поддразнить, — но не волнуйся. Ни за что на свете я не позволю Лисам расслабиться только потому, что меня там больше нет. Я буду возвращаться, чтобы посмотреть, как вы тренируетесь. «Не надо», — хочет сказать Нил. Он хочет сказать Кевину, что тот заслуживает лучшую жизнь, чем тот ее фрагмент, который ему достался в Пальметто. Что ему следует завести собаку, с которой он мог бы гулять по утрам, и начать позволять себе десерт после еды. Что Кевин заслуживает большого города с бесконечным солнечным светом. Прекрасного загородного дома и того, чтобы его любили как любят ребенка: безусловной и неустанной любовью. Такой, какой никто из них никогда не знал. Однако слова его подводят. Они всегда так поступают. — Я тебя терпеть не могу, — полусерьезно бормочет Нил. Кевин этого за собой не замечает, но в уголках его рта появляется гибкая и легко стираемая улыбка с ямочками. — Мне все равно. Нил не отвечает, не дышит. Искренняя улыбка Кевина настолько хрупка, что может исчезнуть от одного вздоха. Он толкает Кевина в плечо из простой потребности прикоснуться, а когда отстраняется, его руки пахнут кожей Кевина и любовью. Непристойным количеством любви. Если Нил думает о любви, пора уходить. Это всегда было заглавным правилом Мэри Хэтфорд, не так ли? Однако он остается, потому что Мэри Хэтфорд — призрак, а Кевин его не отпускает. Еще одна вещь, которую он никогда не совершал. Однажды Кевин попросил Нила остаться, и этого было достаточно, чтобы Нил поставил ноги на землю и больше никогда не двигался. Он не знает, что бы сделал, если бы Кевин просто еще раз потянул его вниз и попросил Нила остаться в памяти его рук. Нил подозревает, что он охотно позволил бы удерживать себя во веки веков, пока Эндрю не ворвался в дверь, чтобы вытащить оттуда. Как приятно знать, что есть кто-то, кто его оставляет, и кто-то, кто его уводит. Робин, наклонив голову набок и распустив косы плечи, мягко позвала: — Эндрю попросил меня привести вас обоих. — Эндрю пора бы перестать заставлять тебя делать то, чего сам не хочет, — говорит ей Кевин, и в его глазах появляется вновь приобретенная симпатия, которую он не может достаточно быстро подавить, когда поворачивается, чтобы встретиться с ней взглядом. — Он не твой босс. Она смеется, запрокидывая голову. — Я хотела увидеть все воочию, — признается она, словно в молитве, — необычно, что вы двое находитесь в одной комнате и не пытаетесь друг друга прибить. — Грубо, — восклицает Нил, не оборачиваясь, опасаясь звезд и луны теперь, когда они были в компании. Он забыл, что время торопило их покинуть Чарльстон и Кевина, чем дольше они оставались. — Ты даже не застала наихудшего периода противостояния Дэй-Джостен. — Не было никакого противостояния, — упрекает Кевин, тихонько отодвигаясь, чтобы предложить Робин место между ними. Она присоединяется к их наблюдательному месту с благодарным мурлыканьем. Декоративные побрякушки и бусины на ее косах издают звук, похожий на рождественские колокольчики. С косами, заплетенными в две косички, Робин выглядела почти на свой возраст. — Я тренировал тебя каждую ночь в течение целого года. Нил усмехается. Воспоминание живет в его сердце, словно татуировка, обновляющаяся со временем, словно чаша, которая никогда не бывает пустой. — Твоя версия тренировок сама по себе подразумевает противостояние. — Я не потерплю этой клеветы, — фыркает он, хотя по натуре своей ближе склоняется к орбите Робин, притягиваясь к ней, как спокойные воды к маяку. Они были похожи на семью таким образом, который Нил бы даже не смог объяснить. Не раз он ловил себя на мысли об их сходстве. Мини-я Кевина — так Аарон однажды назвал Нила. Это прозвище больше не было его, теперь оно принадлежит Робин. — Убирайся из моего дома. — Только если ты столкнешь меня с этого уступа, — мычит Нил в ответ, ничуть не смутившись. — Ну вот, опять собачитесь, — говорит Робин, откидываясь назад на руки. — Я же говорила. — Я ненавижу, что ты превращаешься в Эндрю, — как ни в чем ни бывало говорит ей Кевин, хотя ни один из них ни на секунду не поверил его словам. Он снова поднимает лицо к небу: — Даже представить страшно, что они с тобой сделают, когда меня не будет рядом, чтобы вмешаться. Робин смеется, но звучит это довольно печально. Звук соответствует печальному ощущению от напоминания о том, что Кевин не присоединится к ним в УШП в этом году. — Не волнуйся, я держусь за твое обещание позволить мне провести здесь рождественские каникулы. —Ну, — начинает Кевин, — скажи это Нилу, который хочет отвезти меня на ферму. Нил разражается смехом. В последнее время он все чаще это делает. Робин резко поворачивает к нему голову. — С хрупкой мордашкой Кевина? Он не создан для дикой природы, — выдыхает она с преувеличенным удивлением, — что он будет делать без масок для лица и пушистых халатов? — Эй, — протестует мужчина, о котором идет речь, — я всю свою жизнь прожил в Западной Вирджинии. — И все же, — отвечает Нил. — Ты похож на семидесятилетнюю богатую тетку, Кевин. — Не похож. — Как Мэрил Стрип из «Дьявол носит Prada»! — подхватывает Робин. — И на нее тоже, — настаивает Нил. Кевин открывает рот, чтобы ответить, когда голос Эндрю прорезает атмосферу, как пушечное ядро — неумолимый и стабильный. — Ну разве вы трое не выглядите уютно, — сухо говорит он около балконной двери, прислонившись к той всем телом. Иногда одного вида черных джинсов и черной водолазки бывает достаточно, чтобы заставить Нила задуматься, не выдумал ли он Эндрю в своей голове. — Ревнуешь? — спрашивает Робин, откидывая голову, чтобы с улыбкой посмотреть на Эндрю. Она ведет себя с ним немного нахальнее, чем с другими, что является результатом его безошибочного стремления защитить ее. Эндрю хмурится, словно по команде. Нила не одурачишь: толстовка УШП, которую носит Робин, определенно принадлежит Эндрю. — Воодушевлен внезапным спокойствием, в которое превращается моя жизнь, когда вы трое исчезаете из поля моего зрения, — просто огрызается он в ответ без всякого выражения. Мысль о том, что Эндрю чем-то воодушевлен, достаточно необычна, чтобы рассмешить Нила. — Заходите. Моро собирается вышвырнуть Ники из квартиры. Неудивительно, что при упоминании Жана Кевин вскакивает молниеносно. Робин и Нил наблюдают, как он направляется к Эндрю, который из принципа склонен к трудностям и отказывается его пропускать. — Интересно, отчего у твоей милой мордашки такой кислый вид, — хмыкает Эндрю вовсе не обеспокоенно. Этот ублюдок глянул бы на свои обкусанные и пустые ногти, если бы на них не было вечно скучно смотреть. С Кевином и Эндрю всегда так — любое взаимодействие может привести к спору с тех пор, как они наладили свои отношения под руководством Бетси Добсон. Однако сегодня вечером это успех. Кевин закатывает глаза почти с нежностью, заставляя сердце Нила на мгновение замереть, и наклоняется к Эндрю, чтобы нахально возразить: — Если тебе так нужно мое безраздельное внимание, ты можешь просто о нем попросить. — Мне ничего от тебя не нужно, — Эндрю бросает в его сторону взгляд, но отходит, чтобы дать Кевину пройти. Когда он не сдвигается с места, Робин и Нил вынуждены последовать за Кевином внутрь. Это было, конечно, преувеличением — Жан даже не сдвинулся с места за стойкой, хотя теперь в его поджатых губах появилась какая-то горькая нотка. Кевин направляется прямо к нему, что-то спрашивая вполголоса, открывая холодильник и доставая бутылку воды, а Жан удивленно качает головой, лицо его снова становится пустым. Она особенно интересна — реальность их близости. Вот такими они выглядят в соответствии с ролью, которую сыграли в жизнях друг друга: Жан — первый защитник Кевина, а Кевин — человек, выучивший целый язык ради Жана, чтобы они могли мстить за четкие приказы Рико. «По началу Жан не говорил по-английски, — пробормотал Кевин как-то на втором курсе Нила, и позади блестящего слоя его глаз промелькнул слабый намек на чувства. В ту ночь они были больше лазурными, чем зелеными, и вблизи казались точно такого же цвета, как пуховое одеяло на кровати Нила. Пахнущий детством уют, от которого он не смог бы избавиться, даже если бы попытался. Тогда Нил подумал, что если бы он мог выдернуть цвет глаз Кевина из орбит, то между его указательным и большим пальцами оказались бы две изящные чернички, пахнущие невинностью, которой у Нила по-настоящему никогда не было, и которую Кевин не терял никогда полностью. — Но мы всегда разговаривали, — продолжал он, — мы никогда не игнорировали друг друга. Когда мы находились в одной комнате, даже если я не понимал по-французски, а он — по-английски, мы жестикулировали, фыркали и корчили рожи, пока не поймем друг друга. Иногда мне кажется, что мы никогда не переставали это делать». Нил не помнит, что тогда ответил. Это была одна из немногих ночей, когда он позволил себе напиться. Воспоминания о ней туманны, как солнечный свет, пробивающийся на дно бассейна, смягченные по концам размытого сна. Кевин тогда мог бы сказать все, что угодно, и Нил согласился бы без раздумий. Придурок. — Хэй, пицца же тебя устроит? — спрашивает Ники из мира яви, осторожно махая ладонью из стороны в сторону перед лицом Нила. Нил моргает, удивляясь, когда это он успел устроится на диване. — Да, — легко соглашается он. Остальным еще предстоит смириться с тем фактом, что Нил съест практически все, что угодно, если это будет съедабильным. — Да, меня устроит. — Ты что-то многовато витаешь в облаках, — рассеянно хмыкает Ники, хотя его же короткая концентрация внимания рассеивается, когда он отвлекается от собственного предложения, тапая по телефону. Нил не отвечает. Ужин был бы неплохим, если бы Нил одержимо не отслеживал каждое взаимодействие между Кевином и Жаном с напряженностью убийцы, присматривающегося к своей жертве. Не раз Эндрю толкал его локтем в бок, чтобы он прекратил, но это бесполезно. Видеть их вот так, как будто они друзья, в лучшем случае дезориентирует. Кевин и Жан не должны были стать друзьями. Они и так едва выжили. Нил не может не задаваться вопросом, что же можно любить в другом, если не десятилетие общей травмы. Призрак Мэри Хэтфорд, вьющийся у него за ухом, взывает к лицемерию, но в наши дни Нил редко захаживает в это ментальное место. Это необоснованное сравнение. Она была для Нила не просто человеком, понимающим его боль. В первую очередь она была его командиром, а во вторую — матерью. Кевин и Жан отличались тем, что, несмотря на суровую реальность «Гнезда», они смогли создать настоящую семейную связь, чего не удалось Нилу и его матери. У Мэри был Нил, но Кевин был с Жаном. Они были братьями по рукам и ногам, глазам и рту. Годы, проведенные вместе, сделали их физическим продолжением друг друга. Если бы кто-то стукнул Жана, Кевин почувствовал бы удар. Возможно, больше всего его беспокоила не перспектива дружбы Кевина и Жана, а осознание того, что Нил и Кевин не умели дружить так же хорошо, как они. Там, где Жан встречал Кевина с распростертыми, непокорными и широко раскинувшимися как подсолнух, объятиями, Нил встречал Кевина приглушенными словами, сдерживаемыми от прикосновений руками и напряжением между ними, поддерживающим хребет их отношения прямыми и крепкими. Близость была, но это не была дружба. Это был лев, древний и дремлющий в их грудях, укрощенный лишь маленькими кусочками самих себя, которыми они его кормили, дабы он не набросился на них с жаждой мести и открытой пастью. Дружба Нила с Кевином ощущалась как целая жизнь неуместного романтизма, который они понятия не имели, как перевести в платонические отношения. На корте экси они были смертельно опасны, но теперь это свободное место рядом с Кевином может занять Жан. От одной этой мысли Нилу захотелось перевернуть стол, но он не хотел запачкать новый ковер Кевина. Прощание проходит как в тумане, похожем на сон. Нил заставляет себя забыться, как только садится на пассажирское сиденье «Мазерати», уже чувствуя, как сердце щемит от тоски, когда он вспоминает, каким непреклонным Кевин бывал — (Бывает, Абрам, он не умер, — говорит голос, подозрительно похожий на голос Эндрю), — относительно того, чтобы садиться на переднее сиденье, утверждая, что на заднем у него сводило ноги. Нил так и не узнал, было ли это правдой или просто чистой воды чушью со стороны Кевина. И он почти заставил Эндрю развернуть машину и вернуться в Чарльстон, чтобы он смог спросить. Как бы Эндрю вообще отреагировал на такую просьбу? Нил становится слишком мягким, слишком нескладным, слишком медлительным. Получать то, что хочешь, когда просишь об этом, — грязный порок, который развращал его с тех пор, как он впервые прилетел в Пальметто. Потому что теперь Нил имеет дело с последствиями того, что хотел, чтобы Кевин был здесь, с ними, и не мог его заполучить. «Ты слишком многого хочешь, — однажды сказала его мать,— не будь неблагодарным. Разве ты не рад, что жив?» Кевин никогда не говорил Нилу, что тот хочет слишком многого. Он отпер дверь на корт Лисьей Норы и сказал Нилу, прямо и недвусмысленно, как удар кулаком, что он доберется до Национального Корта США, если доверит Кевину свою игру. И он никогда не отказывался от своего слова. Господи, неужели было бы так неудобно, попроси он Эндрю вернуться? Нил уверен, что раньше он делал для Эндрю и более неприятные вещи. Не может быть такого, что такая просьба окончательно вывела бы его из себя. Эндрю, конечно, поймет. Он был привязан к Кевину на протяжении всего его пребывания в УШП, за исключением тех шести месяцев, когда они вели Холодную Войну, и первого месяца Кевина в «Лисах», когда он только-только пришел со сломанной рукой и ему было нечего терять. На самом деле маловероятно, что Нил — единственный, кто скорбит по поводу его выпуска. Этого просто не может быть. Уж точно не с собственнической натурой Эндрю. Но он не спрашивает. Может быть, из-за смущения или стыда. Нил просчитался в том, сколько, по его мнению, ему нужно. Если бы он начал действовать раньше, то, возможно, ему удалось бы убедить Кевина заключить контракт с командой из Шарлотта, а может быть, и из Колумбии. Были достойные команды и за пределами столицы, хотя можно поспорить, что кто-то из них был так же хорош, как «Скаты», которые удерживали позиции по высоким показателям и высоким наградам. Проклятье. Будь оно все проклято. Будь проклят Жан Моро и все, что привело его к подписанию контракта со «Скатами». — Твое поведение нелепо, — первое, что говорит ему Эндрю, как только Робин скрывается из виду, переодеваясь в спальную одежду в их общей спальне. Он без особого впечатления наблюдает, как Нил — который, как сам он думает, действует из-под тишка — обыскивает гостиную в поисках вещей, которые Кевин, возможно, мог забыть в своем бывшем общежитии. Хотя бы ради того, чтобы он мог взять «Мазерати» и вернуть их владельцу. Нил прекрасно понимает, что Эндрю преуменьшает свое недовольство ситуацией. Обычно он первый вмешивается, когда Кевин отдаляется от них. И их так называемая односторонняя привязанность проявляется в обоих направлениях, если суетливость Эндрю хоть что-то и значила. Нил подумал, что это была не созависимость, а скорее то, что и Эндрю, и Кевин получали выгоду от того, что постоянно находятся в пределах досягаемости друг друга. Это было простое соглашение. По этой причине неимение реакции Эндрю на отсутствие Кевина беспокоило его больше, чем Нил предполагал. — А ты лицемеришь, — говорит он без всякого укора, стоя в самом центре гостиной и глядя Эндрю прямо в глаза. — Скажи на милость, как я лицемерю? — Эндрю невозмутимо приподнимает бровь. Ублюдок. Нил прищурился: — Ты прекрасно знаешь, что ненавидишь также сильно, как и я, когда он так далеко. — А ты бы предпочел, чтобы вместо этого его оставили еще на год? — спросил он бесцветным голосом. — Он был бы невыносим. — Я думал, прошло то время, когда ты считал, что можешь лгать мне о своих чувствах, — ответил Нил, не давая Эндрю и капли повода усомниться. Лицо Эндрю слегка ожесточается, и он, не произнеся ни слова, исчезает в спальне. Откуда Нил понимает, что задел за живое — и что он был прав, поступив так. Они оба заслуживали большего, чем апатия, и Нил не раз говорил Эндрю, что он ее не потерпит. В любом случае, его поиски по комнате были напрасны. Кевин не спал в этом общежитии уже несколько месяцев. Он больше не был студентом Университета Штата Пальметто. Больше не был игроком «Лисов из Штата Пальметто». Больше не был соседом по комнате Нила — теперь он сосед Жана. Все тот же Кевин Дэй, но уже на радость другим. Все это ощущалось каким-то неправильным, как будто мир накренился со своей оси. Поэтому Нил сделал то, что у него получалось лучше всего. Попытался отоспаться, хотя и провел всю ночь в раздумьях о том, что же ему теперь делать, когда у него отняли его левую руку. Он будет скучать по Кевину, как по легкому, как по конечности, как он будет скучать по своей правой ноге, если ее ампутируют. Эта мысль была унизительной. И в тоже время сводящей с ума. Она резала его, как нож, нашедший полую кость вместо костного мозга. Болезненное удивление птицы, которую вовремя не остановили от полета, который закончился разбиением в окно. Нил был к этому не готов, но это произошло в любом случае. Он склонен думать, что произошло это слишком скоро, но через какое «скоро» наступит скоро достаточное? Что изменилось бы, если бы Нил был предупрежден? Он бы к нему не прислушался. Он бы все равно привык и привязался к присутствию Кевина, не раздумывая дважды. Даже если у Нила отнимут жизненно важные органы, мышцы и кожу — все то, что делало его Нилом Джостеном, — его кости будут помнить, как ощущался Кевин, и скучать по нему где угодно. Его кости все еще будут греметь и ныть из-за отсутствия Кевина. Только бы поворчать еще хоть раз, лишь раз поспорить и поругаться, разок потосковать по разрешимому отсутствию. Лишь бы еще один раз Нил смог бы сказать ему «уходи», зная, что Кевин никогда этого не сделает. Кевин: Ривер хороши. Обучены Пенсильванским университетом, конечно, но хороши. Кевин: Феррейра — приличный бэклайнер. Не лучше Жана. Он слишком худощав; ему нужно набрать больше веса к сезону. Кевин: Йона почти так же быстра, как ты. Нил задумчиво покусывает нижнюю губу, давно позабыв о домашнем задании, вникая в последние мысли Кевина о трех его новых товарищах по команде. Он размышлял над своим мнением о них уже две недели, принимая во внимание каждую новую тренировку с наблюдательностью ястреба, но так и не пришел к какому-либо выводу относительно каждого члена команды. Наиболее позитивно, безусловно, Кевин отзывался о Йоне, коллеге-нападающей, но больше всего он уделял внимания Риверу. Нил часто получал сообщения от Кевина, в которых тот описывал их как «неустойчивых», «гордых» и, иногда, «слишком болтливых». Кевин, казалось, рассматривал их с гораздо более пристальной точки зрения, чем остальных «Скатов», и это заставляло Нила задуматься о том, не являются ли они друзьями. Он сомневался, что Кевин признался бы в дружбе, если бы она и была.Нил: Никаких новостей о Моралес? Она один из самых лучших дилеров в профессиональном экси.
Кевин печатает… Кевин: Она не впечатляет. Она не слишком-то погружена в игру. Иногда она берет на тренировку своего ребенка. Нил нахмурился. Сидни Моралес была, за неимением лучшего слова, иконой как для Нила, так и для Робин, хотя и по разным причинам. Нил считал ее технику безупречной. Робин считала ее очень привлекательной. Они часто находили золотую середину, когда речь заходила о ней.Нил: Она хороша в официальных играх.
Кевин: Да. Но ее мало волнуют связки. Кевин печатает… Кевин: Она подруга Жана. Она пыталась пригласить нас с Ривер на командный ужин в следующую субботу. Конечно, в это было логично: «Скаты» славились своей легкой динамикой и заметно прочной связью. Судя по словам Кевина, они не защищались от его пристального внимания, поскольку у их капитана был такой же злобный язык, как и у Кевина, и никто из них не досаждал Кевину за его мнения. Это означало две вещи: что он хорошо устроился на новом месте и что «Скатами» руководит человек, чьи идеи совпадают с идеями Кевина. Что радовало Нила, хотя ему вообще не следовало волноваться — профессиональные команды были гораздо серьезнее, чем экси уровня колледжей, что давало Кевину возможность относиться к игре с такой настойчивостью, какой он только хотел, и никто бы и бровью не повел на его поведение. Нилу почти хотелось побыть там и понаблюдать.Нил: Пойдешь?
Кевин: Да. Жан говорит, что я должен. Ужин будет у нее в квартире — там будет ее ребенок.Нил: И?
Нил: Ты же видел детей раньше.
Кевин: Я уже много лет не общался с детьми. Этому нужен подарок? Нил приглушает смех внутренней стороной локтя, опершись подбородком на скрещенные руки.Нил: Во-первых, перестань называть ребенка «этим».
Нил: Да, принеси подарок. Мальчик или девочка? Сколько лет?
Кевин немного задерживается с ответом. За последние две недели Нил узнал, что его манера общения текстовыми сообщениями непостоянна. Он отвечает либо молниеносно, либо очень медленно, не торопясь, — и на ответ уходит от четырех до десяти часов. Как всегда, маловероятно, что Кевин стал бы халтурить на пол ставки. Нил уже знает, что если он не отвечает, то это потому, что он слишком занят, чтобы по-настоящему с ним поговорить. Это поразительное проявление заботы Нил никогда не ожидал от него получить. Кевин: Мальчик. Шести лет. Жан только что сказал мне, что его зовут Макс, и что ему нравится экси.Нил: Купи ему плакат с своей мамой или что-нибудь в этом роде.
Он почти видел за много миль от себя, как Кевин ощетинился далеко в своей собственной квартире. Кевин: Заткнись. Ему шесть. Он не знает, кто такая Кейли Дэй. Кевин печатает… Кевин: Он думает, что мы все живем на корте. Вчера он спросил меня, где я сплю. Я не знал, что ответить. Я сказал ему, что сплю на трибунах. Это вызывает настоящий гогот у Нила, которому не чуждо особое умение Кевина Дэя нести чушь, пытаясь выкрутиться из сложных вопросов. Кевин ужасный, ужаснейший лжец, когда дело доходит до подобных вещей. Его зверски честная натура не позволяет ему отшлифовывать свою ложь, чтобы придать ей правдоподобный вид. К счастью, шестилетнего ребенка одурачить не сложнее, чем хорошо выдрессированную собаку.Нил: Я бы заплатил реальные деньги, чтобы получить видеозапись этого взаимодействия.
Нил: Как ты собираешься объяснить этому шестилетнему ребенку, что ты живешь в настоящем доме, который не является кортом?
Кевин отправляет реакцию большого пальца вниз на последнее сообщение. Нил сдерживает смешок. Кевин: А я и не буду. Я сказал ему, что сплю на трибунах и буду придерживаться этой версии, если он спросит. Кевин печатает… Кевин печатает… Кевин печатает… Кевин: Жан только что сказал, что я не могу этого сделать. Поговорим позже. Я собираюсь поспорить с ним по этому поводу. Что-то теплое сворачивается клубочком в груди Нила. Спящая лиса, оранжево-красная, нежная, как солнце, отражающееся в воде.Нил: Поговорим позже.
Если бы Нил хотел быть честным человеком — а в наши дни он хотел этого гораздо чаще, — он бы признал несоответствие между его потребностью общения с Кевином и потребностью общения со своими выпустившимися товарищами по команде. Иными словами, не проходило и недели, чтобы Нил не поговорил со старшеклассниками, но два дня без какого-либо диалога с Кевином приводили его к состоянию абстиненции, с которым он предпочел бы не сталкиваться. Нил хотел списать это на привычку, на то, что он привык к присутствию Кевина, но сокрытие правды было так же грязно, как и ложь сама по себе. Ну, или так, по крайней мере, так говорит Эндрю. Та вещь в Кевине, по которой скучал Нил, была связана не столько с привычкой нахождения рядом, сколько с тем, что мог дать ему только Кевин и никто другой. Робин была так же увлечена экси, но ей не хватало острой точности Кевина. Ее страсть была мягче и податливее. Ее нежное сжатие запястья перекрывалось мощный ударом Кевина в челюсть. Ники был болтуном по натуре, но ему недоставало живучести Кевина. Его разглагольствования не были грубыми и необузданными, они отвлекали и часто сбивали с толку. Даже Эндрю, такой крупный, каким был и Кевин, не мог полностью вписаться в им оставленный силуэт, ему не хватало неуклюжих — но бесконечно реальных — попыток Кевина проявить нежность, взращенных узами, возникающими только у мальчиков, которые когда-то были молоды вместе. Правда заключалась в том, что нет никого похожего на Кевина. И хотя Нил очень даже может жить без него, он не хочет. Десятилетний испуганный ребенок в его груди раздраженно бился о стенки его сердца всякий раз, когда замечал, что Кевина нет рядом, чтобы успокоить его нервы и сказать ему: вернись в игру, Джостен, вернись ко мне. Это была тоска не по необходимости, что Нил понимал, а скорее тоска ради самой тоски. Потому что Кевина не было рядом, а Нил отчаянно желал, чтобы он был, даже если он не был ему необходим для того, чтобы жить. Мир не взорвется из-за отсутствия в нем Кевина, но этот факт не мешает Нилу желать того, чтобы он схлопнулся. И будь прокляты те мышцы его тела, которые не могли удержаться от любви. Элисон пыталась выведать у него, что же заставляло его так суетиться последние две недели, но Нил не мог сказать ей ничего, что не было бы ложью. Он достаточно хорошо устроился в качестве капитана «Лисов», он всегда был в пределах досягаемости друзей, куда бы он ни пошел, а желание сбежать посещало его только раз или два в месяц. Впервые в своей жизни он был по-настоящему в порядке. Может быть, именно поэтому у него хватало моральных сил иметь дело даже с такой несерьезной вещью, как беспокойство по поводу отсутствия Кевина — раз его не мучила постоянно нависающая угроза смерти, то в его сердце появилось место для размышлений о том, что он не видел уже целые две недели как темный вьющиеся локоны отражают солнечный свет. Вялость свойственна взрослым, но это такое благо. У Нила теперь есть роскошь страдать под тяжестью прощания и свободное время, чтобы пожелать спокойной ночи каждому отсутствующему другу, где бы те ни были, и чем бы ни занимались. Этого почти достаточно, правда. Этого почти достаточно, чтобы преодолеть отчаяние в его сердце, успокоить нервы, заставить его сосредоточиться на домашнем задании, а не на отсутствии человека, который дал Нилу жизнь, о которой нужно беспокоится. Если он прищурит глаза и повернет голову под правильным углом, будет казаться, что Кевин и не уходил вовсе. Нил почти может притвориться, что они с Эндрю не напряжены и не отстранены друг от друга. Что Робин не отстает на ночных тренировках, потому что Нил не может себе представить, как проводить ее без Кевина. Что когда Ники неизбежно становится плохо от того, что он съел слишком много мармеладных мишек, некому ему напомнить, что его предупреждали. Что когда Аарон стучит в их дверь, он продолжает заглядывать им через плечо, как будто ожидает, что Кевин выйдет из спальни с банкой пива и полным ртом аргументов, которые должны быть подхвачены. Он почти может притвориться, что отсутствие Кевина не оставило дыры в их группе. Нил и Эндрю в порядке, правда, — не то чтобы они ссорились, хлопали дверьми и тыкали пальцами, но сейчас в их динамике произошел едва заметный сдвиг, поскольку они не получают то, что получали от Кевина, когда он был рядом и баловал их. Нил продолжает заводить разговор об экси по привычке, поскольку его некому поддержать в этом вопросе, а Эндрю продолжает нависать, суетиться, защищать. Точно так же он поступал с Кевином, когда тот был рядом. Теоретически, это не опасно — на самом деле Эндрю ненавидит экси, а Нил ненавидит, когда его душат. Они чаще всего конфликтуют и предпочитают не стоять друг у друга на пути, чтобы избежать более серьезных ссор. Это работает, пока не перестанет. Они работают, пока не перестанут. Это система, к которой Нил привык. Только вот одной части механизма не хватает, и поэтому кажется, что все остальное слепо валиться с ног. В конце концов все сводится к одной довольно простой истине: Нил Джостен не знал, как повзрослеть теперь, когда у него был шанс — даже строгий приказ — сделать это. Люди, вокруг которых он построил свою жизнь, не оглядываются по сторонам, беспомощные и напуганные, чтобы проверить, правильно ли они поступают. Оно приходит к ним без усилий. Невысказанное знание, в которое Нил никогда не был посвящен. Они не отвергали мысль о том, что кто-то из них окончил учебу. Они не нуждались в Кевине так отчаянно, как нуждался Нил, потому что у них был жизненный путь, никак не связанный с ним. Потому что у них была жизнь, которая без него бы не рухнула. Потому что Кевин не был единственным лучиком света между двумя вечностями тьмы, и потому что они уже не были теми людьми, которыми были когда-то. Потому что, в отличие от Нила, они не были теми людьми, которыми были на первом курсе Нила. Суть дела в том, что он не знает, насколько ему позволено измениться, прежде чем он сведет на нет всю цель существования Нила Джостена. Он не знает, как отпустить свое 18-летнего «я», не знает, как избавиться от своего 18-летнего тела, не знает, как все остальные могли так беспечно относиться к тому, чтобы сбросить с себя шкуру и отпустить тот первый год, когда Пальметто был мечтой, за которую Нил боролся изо всех сил. Он не знает, как они могут продолжать расти, оставляя Нила позади, в застое и полном отказе. Он не знает, как повзрослеть. Он не хочет взрослеть. А еще он не хочет, чтобы окружающие его люди знали об этом. Нил хочет навсегда остаться подростком. Снова стать ребенком. Вернуться в прошлое, будто бы подплывая к глубокому концу бассейна и под напором воды смывая с себя годы взрослости, навалившиеся на него слишком рано. Исчезли призраки Натана Веснински и Мэри Хэтфорд. Исчезла нависшая угроза Рико Мориямы. Исчез тяжелый взгляд Ичиро. Жизнь больше не была насущным делом, и Нил должен был жить, потому что это было единственное, что оставалось делать. Он стал намного старше, чем был тогда — сейчас ему двадцать лет, что являлось подвигом, который, как он думал, он никогда не сможет достичь, — и Кевин, и Эндрю тоже. Сейчас они трое стариков, из которых повзрослели только двое, а Нил — нет. Нил умрет восемнадцатилетней версией себя, потому что он не знает, как быть кем-то другим, и он слишком напуган, чтобы попытаться. Все остальные в конце концов оставят его. Кто захочет тащить мертвый груз, застрявший в прошлом? Кто захочет держать рядом человека, которому нужно указывать, что надевать по утрам, что есть, что любить, что ненавидеть, во что верить, за кого голосовать, кем быть, кого любить? Кому нужен Нил Джостен, когда Нил Джостен не реальный человек, а странная, похожая на Франкенштейна, залатанная смесь всех тех, кого он любит, и всего того, что они собой олицетворяют? Когда-то он узнавал себя — именно ненависть, которую он питал к человеку в зеркале, помогала ему существовать. Помогала ему дышать. Помогала ему верить, что он был кем-то помимо имен, мест и лжи. У Нила больше не было такой опоры. Люди, вокруг которых он построил свою жизнь, медленно исчезали, и вместе с ними Нил Джостен снова растворится в небытие. Уйдет, исчезнет, пропадет. Не оставит и следа. Они обыщут его спальню в поисках его вещей и ничего не найдут. Они найдут целое ничего, что раз и навсегда подтвердит, что Нил Джостен никогда не был настоящим. Он хотел бы, чтобы Кевин вошел с ракеткой в руке и хмурым взглядом на лице и сказал ему, кто он такой, что и как он должен делать. Он хотел, чтобы время замедлилось и вернулось на круги своя. Он хотел, чтобы ему никогда не приходилось смотреть, как Кевин уходит. Но он знает, что ему придется лицезреть это снова, и снова, и снова, и снова. Ему хотелось бы не привыкать к переменам настолько, чтобы бояться их.