Сказ о чернокнижнике

       — В ночь на Купалин день, Варвара, у нас народ собирается на лесных опушках и на берегу речки. Принято так. Вон видишь Витька, ну, тот, который внук бабы Томы, костёр разжигать начинает? — деревенская девчушка с важностью рассказчика сказки ведает своей городской подруге тайны сего празднества. Городская, развесив уши, впитывает в себя атмосферу близящегося веселья, пуская в свой венок из полевых цветов тысячелистник, являющийся символом здоровья и долголетия, — Эта ночь для нас, деревенских, ночь всеобщего гулянья — ложиться спать у нас не принято и считается дуростью. Бабка мне в детстве говорила, что в эту ночь вся нечисть якобы выбирается на землю.       Городская усмехается.       — Да, Лид, какая нечесть? Мы в веке таких открытий живём, а вы до сих пор в барабашек верите? Я вон, рыжая, вы меня на костре своем не сожжете случаем?       — А это ты зря, так, Варь. Я сама своими глазами однажды чёрта видела, — Лида говорит даже тише, будто боится, что их услышат, — У нас в селе один колдун живёт, Славой звать. На отшибе. В ту сторону не суется никто: ни дети, ни взрослые. Боятся. Только дядя Петя, местный тракторист, к нему в гости захаживал. Говорили, он его дядька родной, то ли батьку ему заменял, то ли просто семью пытались держать. Черт его знает. Так вот тракторист наш однажды перепил и пошёл с разборками к племяннику, скотина вроде у него гибла. Орал что-то про подклад или порчу что-ли. Верещал так громко, что слышно было всей деревне, вернулся седым. А на следующее утро его мёртвым в реке нашли. Утонул. В камышах.       — Да ну, Лид, старый напился поди, да пошёл снова разбираться, оступился, в реку провалился, испугался и помер. Делов-то. На что людям рациональность, балда ты деревенская?       — А как ты мне рогатого объяснишь тогда? Я летом, уже ближе к вечеру пешком как-то от тётки возвращалась из соседней деревни. Тут идти три километра через чащу. Я этот лес наизусть знаю, Варь. Я там пол детства с дедом провела: то по грибы, то по ягоды, то просто гулять ходили, а тут смотрю — заря вечерняя уже на исходе. Я ноги в руки и бежать быстрее в деревню. Бегу, значит, бегу, и понимаю, что лес чужой какой-то. Будто гонит меня, вытолкнуть хочет, прям пугает меня. Я думала, что я прям там со страху умру, а потом голос услышала человеческий. Громкий, гнусавый и высокий такой. Голову поворачиваю, а там наш юродивый на перекрёстке лесном сидит, а напротив него, Варь, не поверишь, бес. Я матерью клянусь, я его видела. Отчётливо помню запах гари, водки и красные глаза нечисти. А потом моргаю и я уже дома. Сижу чай пью, пока мама мне волосы расчесывает. В мгновение, Варь! Я подрываюсь тут же, и к бабке. Она меня выслушала и тут же почистила.       — Чем почистила, Лид?       — Пемолюксом, блин! Яйцом выкатывали. Ладно, пойдём быстрее, там девчонки уже через костёр прыгают. ***       Не зря люди говорят, что Ночь на Ивана Купала дикая и свирепая. Ой, не зря. Иному миру и его жителям это и на руку. Гуляй себе мертвяк по лесу, да девок заплутавших за ноги дергай. Чертям — забава, людям — очередной урок: без оберегов ночью в лес не ходить. Хоть ты за папоротником, хоть за маковым цветом — мешочек с полынью и зверобоем нужно с собою носить всегда, а то быть беде.       Пока в селе разводились высокие костры, а с горы скатывалось большое колесо, символизирующее начало движения солнца вниз, к зиме, на погосте у Славы творилось целое празднество: кладбищенский перекрёсток щедро полит медовухой, на пеньке рядышком лежит кусок говядины, кровью сочащийся, и тлеющая сигарета. Хорошие дары принёс своим силам Карелин. Спору нет. Умаслил и задобрил. Ещё в такой-то день.       Матушка ночь укутала деревенский погост в одеяло мглы так плотно, даже краюху луны не видно, поэтому блеск золотой цепочки рядом с куском говядины был скрыт в складках тьмы.       Карелин по привычке садится прям на землю, раскрывая свою походную сумку. Свои ритуальные принадлежности он держит в особом порядке и хранит в жёсткой изоляции друг от друга.       Первыми на землю отправляются толстые заряженные свечи из вощины собственного производства, прям в специальном полотне, на котором вышиты защитные сигилы; затем ритуальные ножи в ножнах; скрутки трав, обернутые в пергаментную бумагу; четыре маленьких, совсем простеньких зеркальца и старые-старые чаши в темной ткани. Удивительно, кстати, как они ещё не покрылись слоем ржавчины.       Чиркает спичечный коробок, и Слава уже сейчас предвкушает на языке соленоватый вкус победы и сил, которыми он наполнится до следующего языческого праздника.       Однако, у духов этой ночи на сегодня другие правила. Ветер шатает кроны березок, накреняя их в сторону от хмурого Славы, воет и спешит нагнать ещё больше туч. Далеко-далеко слышится собачий лай.       — Не к добру это. — бубнит себе под нос Карелин, смотря на вот-вот погасшую свечу. Головой он понимает, что Сила его не пускает провести обряд, несмотря на такой широкий жест уважения, но самолюбие и желание восполнить утерянное, сильнее. Вновь зажженная спичка тухнет.       Сдаваться даже после второго отказа колдун не собирался. Он таранил любые ворота, но всегда добивался своего. Наверное из-за этого его сторонились. Боялись. Избегали.       И тогда Слава нашёл спасение в магии.       Будучи мальчишкой, он уже начинал слышать и видеть то, что другим не дано. Он не пугался и не плакал, видя мёртвых людей, но всякий раз слыша их голос — думал, что сошёл с ума. А мать.. Мать лишь театрально всплескивала ладонями, когда очередное предсказание сына сбывалось.       Сначала, когда Слава сказал, что год будет не урожайный, мать не поверила. Не поверила и тогда, когда он рассказал про смерть старухи-соседки от сердечного приступа. Дала затрещину за слова дурные, да дальше за огород взялась. Только дополоть грядки не смогла, боль во всем теле заставила сжаться её в комочек прямо рядом с едва взошедшей морковкой.       Слава не специально. Слава просто не мог это контролировать.       А потом, через пару дней, матушка действительно узнала, что соседка померла. Больше она к Славе пальцем не прикоснулась.       Только у знаний была и другая сторона. Карелин предсказал смерть собственной матери, отца, любимой собаки, и девушки, которая была ему наречена невестой. И все эти пророчества сбылись. Тогда то и стало неожиданно ясно и понятно: прежней жизни больше не будет никогда. Когда ты знаешь от чего умрут твои близкие и не в состоянии это изменить, как не пытайся — меняешься.       А Слава пробовал, правда. И мать просил на работу не ходить в тот день, и батька не пить, и Сашу молил у реки не гулять. Только от судьбы то ведь не убежишь. Как предначертано, так и будет.       Поэтому идти до конца, до победного — жизненное кредо Карелина. Наверное, эта баранья упертость когда-нибудь его и погубит.       «Уж точно не сегодня.» — твёрдо стоит на своём Слава, расставляя по четырём сторонам света зеркала. Ритуал должен состояться, либо ждать следующего года придётся с очень большой досадой.       «Молодец, Славка, молодец. Умные вещи думаешь. А у тебя, случайно, для меня не найдётся сигаретки? А я помогу, помогу, честное слово. Хочешь убить? Приворожить? Почистить? Я помогу, помогу, помогу…» — жужжащим попискиванием над ухом раздаётся бесовской голос, отвлекая от подготовления своего рабочего места на сегодняшнюю ночь. Запах гнили в воздухе заставляет невольно поморщить нос.       Славе не впервой работает на погосте, да и с кладбищенскими бесами дела уже водились, но он с огромным недовольством относился к попрошайкам. Тех, кого вызывал сам — одаривал щедро; тех, кто помогал — благодарил по особому, а мимо-проходящие-уходящие вызывали лишь раздражение и желание полыни прожечь. Но как только рука тянется к скруткам трав, сзади раздаётся голос:       — Добрый вечер. У вас тут пиршество… А мне случайно водочки не найдется?       Карелин замирает, едва дыша, слыша человеческий голос. Он пугается, честно, пугается. Ведь не так страшны черти и духи, как люди, у которых на уме невесть что. Так что следующие Славины действия были продиктованы древним инстинктом человека: выжить.       Рядом стоящая пустая чаша сразу же летит в неожиданного гостя, пришедшего из мглы.       Мирон удивлён такому исходу событий, но ловко и умело уворачивается от антиквариата. Вот же взбаламутил молоденького.       — Пугливый, — цыкает, — Как ты на погосте-то такой нервный работаешь? А если придут злые волки? Или вон тот самоубийца, — Мирон смело показывает на памятник, находящийся чуть поодаль Славы, — поиграть захочет? И стоит ли напомнить ли тебе напоминать, молодой колдун, что шуметь ночью на кладбище не стоит? Это не твой дом, ты тут на птичьих правах, а посудой кидаться вздумал, будто у себя на квартире.       Славе хочется проехаться собственным кулаком по наглой, носатой роже. Отвлек, перепугал, да ещё и носом тыкает.       — Нахуй съебаться не хочешь? Пришёл на чужое кладбище ночью и ещё поучать учёного вздумал. Как Хозяйка тебя впустила вообще?       «Покурить, прошу, покурить!» — неугомонный бесёнок и думать не стал останавливать свои мольбы получить хотя бы тяжечку сигареты. Мирон видит рогатого тоже, смотрит на того с неприкрытым сожалением.       До Славы доходит только сейчас: наглый визитер такой же.       — С открытыми объятиями. Может ты уже сигаретой поделишься? Тебе не сложно, а ему приятно.       — Может я сам разберусь? — гаркает раздраженный Слава, — этот чертила у меня в прошлый раз выклянчил целый флакон водки, а информации не дал. Потому сам разберусь, без командиров.       Мирон хмыкает.       Все равно по-своему сделает. Что ему этот молоденький чернокнижник? Федоров достаёт пачку LD синего, выживает оттуда сигарету. Огонь от зажигалки оттеняет его носатое лицо, демонстрируя чёрные узоры тату на пальцах вместе с веером пушистых русых ресниц, и Слава, честно, не хотел (читай: хотел), но засматривается. Его руки и ноги связывают прочными канатами оцепенения от прекрасного. Слава подвисает.       Мирон видит это и хмыкает. Карелин тут же останавливает себя, возвращаясь в реальность мощным хлопком.       — Ну и нахуя ты это сделал? — в голову не приходит ничего лучше, чем обернуться обратно в ворчливого типа. Это всяко лучше, чем оправдываться почему ты пялился на незнакомого мужчину, нарушившего подготовку к ритуалу и мерный покой, — Сейчас налетят. Им только палец дай, по локоть откусят.       — Тебя может быть покусают, юный колдун. Меня обойдут стороной. — блядская Мироновская ухмылка уголком губ. Он точно не черт? Да нет, бесятинкой не несёт.       Слава носом по воздуху ведёт, пытаясь разобраться с сущностью того, кто стоит рядом.       — Они своих не жрут, поверь. А от тебя, да, я уже чувствую, фонит конкретно. Всё кладбище всполошил, все вышли посмотреть на такую ходячую воронку, — Карелин прикрывает свои глаза, концентрируясь на ощущениях и запахах, — Работа с некропотоками. Мощный покров. Работа с богами Смерти из разных пантеонов и даже…Локи? Совмещаешь несколько традиций? А по бошке не боишься получить?       — Пять баллов юному колдуну за развитое ясновидение.. А про свои методы бегать из традиции в традицию промолчу.       Мирон внимательно изучает обстановку вокруг, и действительно духи встревожены появлением такого сильного некроманта, что уж говорить про низших сущностей, которые поджав хвосты удаляются восвояси. Никто не хочет быть выгнанным. Никто не хочет получить свою заслуженную порцию наказания за все плохое. Никто не хочет отлететь в забытие.       — На двух хуях не усидишь. Заплатишь. — назидательно выдаёт Карелин.       — Конечно. Думаю, Высшие Силы принимают карту. — и снова эта ухмылка... Красивая и демоническая.       «А нам бы коньячку грамм сто.» — новый хрипящий голос раздаётся прям за спиной у раздосадованного Славы. Все, как он и говорил.       Злость от невыполненного ритуала по забору силы, гнев от вторжения в рабочее пространство, да и просто ощущение мощного конкурента рядом оплетаются вокруг Карелина путами ярости, сжимая ему грудную клетку.       — А ну съебались туда, откуда пришли! Набежали, набежали. Ты посмотри на них, какие бессовестные. Может вам ещё крови тут моей накапать за просто так? Совсем уже ахуели. Доволен, да? — Слава зло зыркает на Яновича, — Раздраконил мне моих, как мне теперь работать с ними, а?       Мирон практически смеётся.       — Я не понял сейчас: ты бесовская воспитательница типо? Утром приходишь на кладбище, делаете зарядку, потом всех водкой поишь, мясом кормишь, дальше у вас хуесосинг церкви, обед твоей кровушкой, потом сон час. И после пяти их забирают родители?       Слава снова швыряет в гостя новой чашей. Слишком много для одной ночи. Слишком.       — Иди на хуй. Просто иди на хуй. Шутник хуев. Появился с бухты барахты и в чужом монастыре свои правила устанавливает. Довыебываешься, мужик. Хуй больше не встанет никогда. Это я тебе слово даю, сделаю хорошо. Качественно.       Должна же быть хоть какая-то отдушина в разговоре с напыщенным и эгоцентричным незваным гостем, который вздумал строить из себя всезнайку. Честно сказать, Слава удивлен тем фактом, что он еще проклятьями кидаться не начал. Хотя, на самом деле нутро подсказывало, что мудак сильнее. Было рискованно. Есть шанс получить по жопе от своих Сил.       — Хуй мой не трогай, а то тресну. Не посмотрю, что на кладбище. И харе шипеть на меня, змеи тише будут, — Федоров тише на пару тонов становится, — Я Мирон, с города приехал. У меня тут друг живёт, Рома Худяков, может знаешь. Он меня на Ивана Купала уломал приехать. Хотя бы с плясок съехал, а то заставили бы суженую искать.       Карелин кивает головой. Он в своей деревне знает каждого вдоль и поперёк.       — Слава. Знаю твоего друга. Хорошая у него скотина. Была. А тебе не суженая нужна, а суженый. — гаденько улыбается, — Бес нашептывает.       — Как и тебе, Слава.       Обстановка вдруг приобретает совершенно иной окрас. От злости и желания убить конкурента не осталось и пылинки. Сгорело, вспыхнуло и осталось пеплом безумное упорство.       Теперь в полной темноте они оба смотрели друг на друга, изучая, пытаясь подобраться глубоко под броню, выстроенную долгими годами практики и ритуалов, но безрезультатно.       Это и цепляло. Неизвестность. Невозможность залезть в чужую голову, проникнуть в те самые страшные и стылые уголочки души прямиком к зверю.       «Им может уже номер снять?» — внезапно раздаётся журчащий голос нечисти. Даже для них этот флирт уже на пределе.       Слава спешно ретируется первым, отводя взгляд и одновременно признавая поражение. Зубы скрипят от осознания своего несовершенства, а еще от ноющего паха. После смерти Саши его никто не интересовал: ни девки, ни парни, а сейчас сквозь хлопчатые штаны вырисовывается очертание собственного члена.       Блять. — Хорошие у вас чертята, Сла-а-ава, — раскатывает во рту гласную, якобы пробуя на вкус чужое имя, —Ты их давай не обижай, а то я тебе сам нестоячку захуюрю. Хорошие бесы, работать готовы за бесценок, а сидят тут с тобой, неофитом, лясы точат под водку, да бедных детишек пугают. Слава подбирается к ещё одной чаше рукой. — Как ты меня сейчас назвал? — Так ты водки-то мне нальешь, суженый? — лукавая улыбка. — Только если ты мне волосы расчешешь, Мироха. — лукавая улыбка. *** « — Ой, ебаться будут точно. — Да Бог с ними. — Ты ебанутый? Какой Бог? Для него содомия - грех. — Ты какого хуя на меня бычишь? Я просто ляпнул. Вот я рог даю, я Славе в следующий раз скажу, чтобы тебя точно кровью не кормили.»