Перерождённый

Идёт снег. Холодно. Простые понятия, определения, минимальный словарный запас… Кто я и откуда, сколько мне лет, с кем дружу, кого люблю?.. Я не узнаю даже себя в зеркалах витрин… Черно-белый город… Дорога без начала и конца. Откуда я? — Эй, поосторожнее, а? Какая милая девушка… Напоминает… Кого-то. Яблоко на снегу. Алое на белом. Вот странно… — Девушка! Это не Ваше? — Нет! На алой шкурке в моих белых от холода пальцах тают снежинки, путаются в её чёрных волосах, оседают на моих… — Вы здоровы? — Нет… Кажется, я потерял память… Порыв холодного ветра до боли треплет мои волосы. На задворках памяти стоит отметка о том, что они у меня золотистые и, судя по тому, как сильно развеваются на ветру, очень длинные. — Идёмте. Яблоко отправляется в чёрную лаковую сумочку. Кафе. Так тепло по сравнению с улицей. Горячий, обжигающий кофе. Морщусь от вкуса, но пью, поскольку в желудке и на душе от каждого глотка становится теплее. Не представлял, что замёрз так сильно… Интересно, я люблю кофе? Судя по тому, что меня уже начинает тошнить, нет. — Бекки… И, интересно, как зовут меня? — Вы пока мой единственный знакомый в городе… Я бы хотел попросить Вас… Засовываю руки в карманы пальто… и натыкаюсь на что-то. Несколько маленьких, но явно золотых монет и… библиотечная карточка на имя… Ребекки Рубенс? — Это моё имя! Но откуда у тебя это? Слушай! А ведь я не записана в библиотеку! Может быть, ты приехал из другого города, где работал в библиотеке и имел посетительницу с моим именем? — Возможно… — поднимаю глаза, смотрю ей в лицо. Красивое, доброе, женственное лицо не старше 20ти. — Бекки, не могли бы Вы одолжить мне немного денег? И… — мне совсем стыдно, но иначе я пропаду в этом черно-белом ледяном проклятом городе. — Вы не знаете никого, кто сдавал бы жильё или искал бы соседа? Откинувшись на спинку стула, смотрит на меня, засунув руки в карманы короткого кашемирового пальто. Удивительная встреча… Удивительная девушка… Неожиданно пришла мысль о том, как я сейчас выгляжу! Наверняка, не самым лучшим образом! Судорожно извинившись, метнулся в туалетную комнату, замер у зеркала. Из отталкивающего воду стекла на меня смотрел высокий, худой, если не сказать, тощий, очень молодой человек с большими глазами цвета крокусов. На левой щеке — чёрный развод. Потёр его кончиками пальцев. Кровь? Откуда… Словно я зажимал руками рану, а потом вытирал ими же слёзы. Волосы. Действительно очень длинные, почти до тонкой талии, распущенные золотые прямые волосы. Перепутанные и грязные. Я высокий, одет в свитер и джинсы, в кафе осталось тонкое серое пальто. Не удивительно, что мне так холодно… А ещё я плохо вижу. Не могу прочитать надпись на стекле, разобрать тонких черт своего лица. Бекки я тоже не очень хорошо рассмотрел, к слову… Кое-как умывшись и собрав волосы под ворот свитера, я вернулся, сел за столик… И тут же был одарен доброжелательной улыбкой, парой купюр в 50 долларов и номером телефона. Две последние вещи вызывают у меня недоумение. Я умею пользоваться телефоном, мобильным и стационарным, знаю, откуда берутся деньги… Но всё это кажется знаниями, приобретёнными совсем недавно… словно раньше я жил в ином мире… И, всё-таки, как же меня зовут? Распрощавшись с Бекки, естественно, заплатив за её кофе и выпросив номер её телефона, я отправился на поиски таксофона. Мне открыл дверь невысокий, но очень стройный молодой парень с длинными серебристыми, собранными в толстую косу волосами. Он был одет в свободную, некогда белую, перемазанную красками футболку и джинсовые бриджи. Перебрав босыми ногами, он слабо, почти нежно улыбнулся. — Я — Фобос. Бекки рассказала, что ты ничего о себе не помнишь. Проходи! — Ты художник? Разувшись, я окинул взглядом маленькую в японском стиле комнату. На полу — два свёрнутых футона, на стенах — несколько картин. Шкаф для одежды, большое зеркало в прихожей. Минимализм во всём. — Да, учусь в институте. Бросай одежду на пол… Вместе мы прошли на кухню. Фобос налил нам чаю. Чай был вкуснее кофе, но тоже совершенно не таким, как… Где? У меня разболелась голова. Фобос. Странное имя для этой страны… Совершенно не представляю, где я мог слышать его раньше… Но почему-то перед глазами рисуется сложная причёска, грим, серебристая тиара и бело-голубое одеяние… Может, я работал в театре и мы ставили пьесу, где одного из героев звали так? Чушь! Нет, всё это было на самом деле… Но где и когда… Резкий громкий телефонный звонок. Мелодия незнакомая, чистая и светлая. — О, прости! — Фобос вскочил, подхватил трубку и быстро ушёл в комнату. Я опустил голову на руки, закрыл глаза… О, лучше мне было этого не делать! Яркие вспышки в тёмном небе, огромные, наполненные слезами глаза, чьи-то крики, всхлипы… Задыхающийся голос «Я люблю тебя, не умирай!»… — Эй! Ты живой? Я вскинул голову так резко, что чуть не ударил Фобоса. Лицо у него было грустное и очень озабоченное. — Да, прости, что напугал… У тебя всё в порядке? Парень распрямился, обхватил себя руками, закрыл глаза. — Венс не сможет приехать сегодня, а завтра он уезжает на гастроли. На полгода… Потом работа в Нью-Йорке… В общем, он попросил завтра перед институтом заехать к нему, забрать кольцо и вернуть ключи от его дома… То, что я услышал, потрясло меня до глубины души. Ещё одно знакомое имя. Я был готов поклясться, что речь идёт о человеке по имени Венс Майкл Джастин. Вот только, откуда я это знаю… Фобос стоял, обхватив себя руками, плотно закрыв глаза. По его бледным щекам текли слёзы. Меня не поразило известие о том, что мой новоявленный сосед встречается и даже обручён с парнем. Но слёзы в его глазах я стерпеть не мог. Почему я видел сейчас тринадцатилетнего мальчишку в странной одежде, дрожащего от нахлынувших слёз, страха перед обрушившейся ответственностью и… Порывисто поднявшись, я подошёл, взял его за плечи. Пальцы скользнули по гладкой нежной коже. Такой удивительно бледной и поразительно знакомой… Словно я обнимал его прежде, словно старался успокоить… и был оттолкнут, ранен… Он снова оттолкнул меня. Высвободив руки, он вытер кулаком слёзы, ушёл в ванную… Умывшись, позвал меня в комнату, нашёл длинную футболку с вышитой серебристыми пластиковыми кусочками звездой и два белых полотенца. Солнце давно село за горизонт. День был немыслимо длинным, и все устали… Горячий душ окутал тело, и я почувствовал себя живым. Удивительно, но кожа словно впитывала воду, переставая быть такой сухой и болезненной. Моё худое, но крепкое тело оказалось испещрено множеством едва ощутимых и глубоких разноцветных шрамов. Самый свежий напоминал осьминога, обхватившего моё тело в районе солнечного сплетения. Было очень похоже, что меня ударило током. Что ж, так бывает. Наверно, человек может потерять память от удара тока? Сон не шёл. Я чувствовал, что Фобоса нет в комнате, не знал, где его носит, волновался… Жёсткий пол под тонким холодным футоном напоминал тюремные нары… Неужели я был осуждён? Не помню… Промучившись несколько часов, я встал и вышел на кухню. На столе стоял большой пузатый бокал с остро пахнущей жидкостью золотисто-коричневого цвета. Работала настольная лампа. Фобос сидел за небольшим этюдником и, не обращая ни на что внимание, рисовал. Любопытство победило тактичность, и я подошёл. С листа на меня смотрел юноша, тело которого было частично покрыто золотисто-зелёной чешуёй. Его крепкие с несколькими шрамами руки заканчивались большими ладонями с когтистыми лапами. Наготу скрывали лишь длинные золотисто-белые волосы. Один глаз был жёлтым, другой — тёмно-сиреневым… — Он снится мне всю мою сознательную жизнь… Я вздрогнул, отшатнулся. Я так увлёкся изучением рисунка, что не заметил, что Фобос отвлёкся от него, и теперь поглощён рассматриванием меня. Он взял длинными тонкими пальцами бокал, отхлебнул, зажмурился на секунду, отставил бокал. — Он взрослел вместе со мной… Я всегда любил спать, поскольку во сне у меня был верный друг, любовник, раб… Каждое слово, произнесённое Фобосом, странным образом резонировало в моём воспалённом мозгу. Словно бабочка билась за тонким стеклом и никак не могла пробить его. Словно память рвалась на поверхность, но не могла её достигнуть. — Когда меня в детстве разлучили с семьёй, словно в ответ на это, я начал рисовать… Мне всегда становилось легче, когда я рисовал его. А сегодня, — он поднял глаза, и наши взгляды неожиданно встретились. Его зелёные глаза показались мне знакомыми, любимыми, родными… — А сегодня, он словно сошёл с одной из моих картин. Вошёл в мой дом, снял пыльное, обожженное пальто, откинул со лба перепачканные, будто тушью, волосы и остался… — его голос дрогнул. Он сидел, развернувшись ко мне боком, смотрел без отрыва на бокал. Я не шевелился. — На ночь? Или навсегда… — он тяжело уронил голову. — Прости… Я пьян и замучен… Отведи меня в спальню? Уложив плохо стоящего на ногах горе-художника, я снова улёгся в свою странную постель, обхватил себя руками. Что ж, первый день прожит… Что будет дальше?.. Я проснулся от ощущения, что на меня пристально смотрят. Открыв глаза, я увидел сидящего на полу Фобоса. Обхватив колено и поджав под себя другую ногу, он с заинтересованным выражением лица внимательно рассматривал мою руку. Распущенные, чуть влажные волосы красиво обрамляли лицо, струились по плечам и груди… На мгновение мне снова привиделась серебряная тиара на его голове, но тусклый свет луны, заглядывающей в окно, рассеял видение. — Доброе утро… Прости, что так рано… Самолёт Венса в 9… — он пошевелился, поджал под себя вторую ногу, и стало заметно, что из одежды на нём лишь маленькие изумрудно-зелёные плавки. — Проводишь меня? Не хочу броситься от отчаяния под ближайшую к его дому машину… А потом я могу показать, где живёт Ребекка. Кстати, друзья зовут её Орубе, что значит… — …Великий воин… — озвучил я промелькнувшую в голове мысль. Встряхнув головой, я сел, потёр глаза. — Ладно, приготовишь завтрак, я умоюсь и поедем. — Хорошо… — Фобос поднялся на ноги, собрал волосы на одну сторону, и я увидел след, словно от раны, нанесённой стеклом, на его плече. Отметина вызвала очередную вспышку головной боли. Новое знакомое имя загнанной птицей металось в голове, больно ударяясь о стены своей темницы. Почему я не мог вспомнить ничего, но сразу вспомнил значение клички этой девушки? Девушки, с которой я познакомился 18 часов назад. А, может, был знаком давно… Поднявшись, я распутал кое-как волосы, потянулся, накинул на плечи вчерашний свитер и поплёлся в ванную умываться. Я не видел Венса. Стоял у ворот, в то время как Фобос беседовал с ним внутри небольшого хорошенького дома, охраняемого не хуже Пентагона. Мой сосед вышел из дома примерно через полчаса. Лицо его было абсолютно белое, глаза блестели, руки были сжаты в кулаки. Я едва успел схватить его за локоть и притянуть к себе. Пару секунд он стоял, глядя прямо мне в глаза, вцепившись обеими руками в моё пальто. Но неожиданно его хватка ослабла, руки бессильно скользнули по моей груди. Он уронил голову мне на плечо и расплакался. Ледяной ветер трепал наши распущенные волосы, норовя сорвать с меня шапку. Фобос плакал, комкая лацканы пальто, дрожа всем телом. На его левой руке теперь было два платиновых кольца, а в сердце — кровоточащая рана, которую я считал своим долго залечить. — Ну, успокойся, — осторожно попросил я. Мимо нас продефилировал молодой смуглый парень в тёмных очках, сел в машину… — Какие у тебя сегодня занятия? Фобос поднял голову, по его бледным щекам текли слёзы, под глазами залегли глубокие синяки. — История кинематографа, Живопись, графика и коллоквиум по французскому… — К коллоквиуму готов? — он кивнул. — Тогда пойдём! Я не могу объяснить, откуда я знаю, куда идти. Уверенно, боясь потерять нить, я тащил против ветра грустного, потерявшего всякую волю, парня. Я тащил его в единственное место в городе, где, как мне казалось, можно обрести покой. Исторический музей встретил нас прохладой и тишиной. Войдя, я замер, пошарил взглядом по холлу, затем снова схватил Фобоса за руку и подтащил к «колодцу времени» — оптической иллюзии, состоящей из мозаики, изображавшей всемирную историю от одноклеточных организмов до установления демократии в этой стране, и двух зеркал — на потолке и на полу. Заглянув в него, я вдруг почувствовал отголосок сильного сердцебиения, усталости, страха, словно я влетел сюда по инерции, после долгого бега, напуганный чем-то… Я смотрел в колодец, и моё дыхание выравнивалось, становилось легче… Я видел множество своих отражений в мозаики вселенской истории, и это вызывало чувство нужности. Наконец, оторвав взгляд от зеркал, я посмотрел на Фобоса. Фобос замер, облокотившись на перила, всматриваясь в глубину колодца. Он был бледным, глубоко дышал. Снежинки давно растаяли на его волосах, делая их влажными. Я снял шапку, расстегнул пальто. — Пойдём, в этом музее должно быть много интересного! Он медленно кивнул, снял куртку, и мы прошли в зал естественной истории… Я не мог объяснить, что произошло со мной, едва я подошёл к первой витрине. Рассказы об истории мира, легенды, магические истории сыпались из меня как из рога изобилия. Фобос слушал с открытым ртом. Сначала он вытащил было блокнот, чтобы зарисовать что-то, чтобы оправдать своё отсутствие на графике, но очень скоро опустил руку с карандашом и полностью погрузился в мой рассказ. Около восковой фигуры предводителя ополчения в войне Севера и Юга к нам подошёл высокий немолодой мужчина с густыми усами и светлыми с проседью волосами. — Дин Коллинз, — представился он, — директор музея. Вы так хорошо знаете историю… Не хотели бы Вы работать у нас гидом? Вопрос озадачил меня, а имя вызвало в памяти новую болезненную вспышку. Перед глазами промелькнула копна красных волос, и что-то вроде стрекозы с силой врезалось в клетку, в которой оказалась заперта моя память… Я рассеяно посмотрел на Фобоса. Тот широко улыбался. А мне катастрофически были нужны очки. От напряжения зрения у меня болела и кружилась голова. — Соглашайся! — улыбнулся Фобос. — Но… — прошептал я, затем поднял голову, посмотрел на мистера Коллинза. — Я пережил что-то страшное и потерял память… Я не помню, как меня зовут, а потому, не могу восстановить права и паспорт… — Бросьте! Оформим, когда всё вспомните! — рассмеялся директор музея. — Ну что, по рукам? — я обречённо кивнул. — Возьмёте в библиотеке книги по истории города. Выходите на работу завтра? — Хорошо… Мужчина ушёл, оставив привкус меди во рту и страшную усталость в душе. Меня колотило, мышцы болели, в глазах потемнело, словно после хорошей драки. — Ты поднял мне настроение, — заговорил Фобос, — спас от тоски и боли. Позволь кое-что сделать для тебя? Я посмотрел на него. Он улыбнулся, взял меня за руку и потащил на улицу. Ветер немного утих, шёл сильный снег, потеплело. Запихнув шапку в карман, я позволил ветру трепать и путать свои волосы. Я знал, как прекрасно они выглядят, любил их… Я знал, что красив в глазах окружающих, обаятелен и гипнотически привлекателен. Я знал, что люди смотрят на меня, а не на гораздо более симпатичного Фобоса. И это очень тешило самолюбие. Через десяток минут мы оказались около небольшого строения с большим светящимся красным крестом на вывеске. Ещё через мгновение я оказался в кабинете окулиста. — Удачи! — шепнул на ухо Фобос и испарился… Я нашёл его в кафе на первом этаже центра. Он сидел спиной ко мне и пил кофе. Платинового цвета волосы струились по спине широким потоком. Ему, казалось, очень пошла бы белая мантия с зелёно-золотой вышивкой. Чёрная туника и тёмно-синий плащ. Воображение настойчиво рисовало его в образе царственной особы, в мрачных готических залах… — Как всё прошло? Я вздрогнул. Готов поклясться, он не оглядывался. Наверно, увидел моё отражение в крышке кофейника. Я сел напротив, официантка немедленно подала чай и пирожное. В новых очках я смог, наконец, рассмотреть во всех подробностях прекрасное лицо моего спутника и невольно улыбнулся: его красота была бесспорной, пронзительной и холодной. Словно выточенные из малахита холодные глаза, бледная кожа, прядки мягких светлых волос, обрамляющие почти треугольное юношеское лицо. — Всё плохо, — выдохнул я, расковыривая пирожное. — У меня редкое нарушение зрения… Он сказал, что очень, похоже, что меня хорошо приложили головой в юности. Теперь зрение будет только ухудшаться… — Плохо… — Фобос подпёр кулаком щёку. — Но тебе очень идут очки! — Спасибо… Пирожное оказалось очень нежным и вкусным, с орехами и мёдом. К счастью, оно не вызвало никаких ассоциаций и воспоминаний. Равно как и чай. Мы сидели в полной тишине ещё примерно полчаса. Фобос пил кофе, смотрел в стену. Я, доев пирожное, занялся рассматриванием лица моего соседа. Наконец, я смог читать, видеть узоры на его рубашке, маленький золотой кулончик на его шее, каждую ресничку, каждый волосок, каждую прожилку в малахитовых глазах… Прекрасная холодная скульптура. Не удивительно, что сердце популярного певца дрогнуло при виде него… Удивительно, как он мог его бросить! — Мне пора… — выдохнул он, взглянув на часы. — Автобус до инста проходит мимо работы Орубе, так что, доставлю тебя ей в целости и сохранности! Меня бросило в жар. Кровь прилила к щекам и мозгу, горло пересохло. Неужели желание увидеть Орубе так явно читалось на моём лице?! Я влюбился? Не знаю… чувства были знакомыми и незнакомыми одновременно. Щемило сердце, сбивалось дыхание, сердце билось так, что казалось, будто оно вот-вот вырвется из груди. И всё это слишком явно отражалось на моём лице: Фобос с трудом сдерживал смех. Откашлявшись, я резко встал. — Пойдём! Лучше довольно улыбаться, чем скрывать свои чувства. Лучше плыть по течению, чем бороться с ветряными мельницами. И это мне было прекрасно известно. Выпихнув меня из автобуса перед большим зоомагазином, Фобос помахал мне рукой и поехал дальше. Коллоквиум по французскому, я был уверен, он завалит. Орубе стояла за кассой с убитым скучающим выражением лица. Привалившись к косяку двери, я несколько минут внимательно рассматривал её. Высокая, стройная, с чёрными волосами, чуть длиннее спереди, чуть короче сзади, она стояла в окружении собачьего корма и кроличьих клеток, словно королева среди сокровищ. Чувство, что я видел эту картину и раньше, ни на секунду не покидало меня. Но сейчас это было последнее, что меня волновало. Налюбовавшись вдоволь, я приблизился. — Привет… — Привет! Она так обрадовалась, что схватила меня за руки. Приятно… Воздух, пропитанный запахами зоомагазина, неожиданно наполнился ароматом кофе. В груди защемило, голова немного закружилась. Стало жарко. В моей памяти стояла начало осени. За окном бушевало начало зимы. — Мистер Олсен! — из дальней комнаты высунулся маленький сухонький старичок. — Мистер Олсен! Мой парень пришёл, можно я пойду? От шока, вызванного этими словами, я отдёрнул руки, попятился… И налетел на террариум с огромной зелёной змеёй. Змея проснулась от тряски, сползла со своего сучка… Я заворожено смотрел на её движения, словно чувствуя каждое сокращение её тела в собственном, зная наверняка, что она чувствует, чего хочет… Как бьётся её трёхкамерное сердце, как холодная кровь в глубине тела подходит к поверхности кожи, согреваясь… Не думая, что я делаю, я осторожно открыл террариум, выпуская змею на свою руку. Её гладкое, упругое тёплое тело коснулось моей ладони, и новая вспышка воспоминаний затопила мой мозг. А змея, словно чувствуя то же, что и я, скользнула по моей руке, добралась до плеча, обвила кольцом шею, устроила свою голову на моей… — О, да твой парень понравился нашей змейке! — старичок вышел из подсобки. — Не хотите взять её, молодой человек? — Я?.. Боюсь, мой сосед испугается её… — я осторожно погладил змею, мягко отделил её от себя, вернул в террариум, закрыл крышку. Но ощущение родства не прошло. Я сам стал змеёй, я чувствовал каждый её вздох, видел мир её глазами… — Эй! Я ревную! Я поднял голову, и увидел Орубе, уже одетую в пальто, с сумочкой. Её глаза метали молнии, но на губах играла нежная улыбка. — Прости… Куда пойдём? — Пойдём в кино? Я очень хочу сходить на новый фильм о Гарри Потере, но как-то всё не получается… А скоро ему перестанут показывать… — Ну… — я бросил ещё один взгляд на змею, уже снова уютно устроившуюся на насиженном месте. — Новый? — Я введу тебя в курс дела! Мистер Олсен! Мы ушли! С этими словами она схватила меня под руку и потащила прочь из магазина. История о парнишке, узнавшем, что он — потомок магов и вынужденном учиться в магической школе, показалась мне захватывающей, и я с удовольствием согласился посмотреть продолжение. Некоторое время в темноте зала ничего не происходило. Орубе подняла подлокотник между нашими сидениями, опустила голову мне на плечо. Я накинул на наши ноги своё пальто и взял её за руку. Некоторое время я увлечённо смотрел фильм. Актёры были подобраны с таким мастерством, что создавалось впечатление, что они в действительности проживают эту жизнь, на самом деле летают на мётлах и разбрасываются магическими зарядами. Всё это казалось мне таким родным и знакомым, словно я сам прожил некогда подобную жизнь, словно был наделён властью… Но вдруг произошло нечто, разорвавшее в клочья всё предыдущее умиротворение… — Седрик! — громко окликнул главный герой высокого парня в бардовой мантии. Дальнейшее действие потеряло для меня всякий смысл. Имя впилось в мозг как заноза. Я вздрогнул всем телом, похолодел. Седрик. Офицер. Словно кто-то пустил стрелу в клетку памяти, расколов её. Меня пробрала дрожь. Воспоминаний не было, как и прежде, но я чувствовал, что они лишь прянули назад, непонимающе уставившись на зияющую дыру в своей темнице. Моё имя — Седрик. Сознание помутилось. Я очнулся только на улице от ощущения холодной стены под спиной и колючих снежинок на щеках. Открыв глаза, я увидел Орубе. В руках она держала мои очки и пальто. Бледная, вздрагивающая от ужаса. Бедная моя, сколько тебе придётся вытерпеть, если захочешь остаться со мной?.. — Моё имя — Седрик, — произнёс я и сполз по стене в снег. — Что ты видел? — тихонько спросила она, надев на меня очки и шапку, подсовывая под спину пальто. — Девочку… Лет 14ти. У неё старый свитер и короткая юбка. Волосы как у Фобоса, светлые, только с зеленоватым отливом. Он подаёт мне книгу и спрашивает «Рик, это от Ричард?»… — Ты можешь вспомнить её имя? От попытки насильно вытащить воспоминание голова разболелась так, что я вскрикнул и чуть не потерял сознание. Удивительно, но Орубе отреагировала совершенно спокойно и… странно: Опустившись на колени в снег, она обняла меня за шею, пригладила волосы. — Пойдём ко мне? — шепнула она. Мне оставалось только кивнуть. Я сидел с ногами на большом чёрном диване, грея в ладонях бокал искристого золотистого, совершенно безвкусного, а потому, лёгкого, словно вода, вина и смотрел, как Орубе готовит нехитрый, но красивый ужин. Сырая рыба, имбирный соус, рис… Процесс и запахи казались умиротворяющими. Я отпил ещё вина, опустил голову на подлокотник дивана. — Говорят, в этом вине содержатся микро-частички золота, — отметила она, отпивая из своего бокала. — Роллы готовы! Результат кулинарного творчества на деревянном подносике перекочевал на низкий столик из тёмного стекла перед диваном. Я попытался справиться с палочками для еды, но, уронив одну, взял ролл руками. Престноватый вкус, оттенённый вином, по неизвестным причинам поднял мне настроение. Орубе села рядом, наполнила наши бокалы. Когда она была рядом, я не волновался о воспоминаниях, не думал прошлом, не пытался сложить два и два… Она была первым человеком, с которым я познакомился в этом городе, в этой жизни. И последним, кого я хотел бы потерять, забыть навсегда… Возможно, у меня была раньше девушка, похожая на неё. Такая же добрая, заботливая, немного резкая, но понимающая и терпеливая… Но её нет. Она не ищет меня в этом городе, моя физиономия не смотрит с каждого столба со словами «Пропал самый лучший парень на свете!», и полиция до сих пор не навестила меня. Значит, не нужен. Значит, не любит… А я люблю Орубе. Придя к такому выводу, я окончательно успокоился, посмотрел на неё. Наши взгляды встретились. Она смотрела на меня, не отрываясь, изучая каждый волосок, каждую клеточку. Её глаза потемнели ещё больше, губы приоткрылись. Короткого взгляда ниже хватило, чтобы увидеть обозначившиеся под майкой затвердевшие соски. Коротко вздохнув, я приподнялся, осторожно притянул её к себе. Поцелуй и всё, что последовало после, было исполнено первобытной страсти и искренней любви. Она руководила всеми действиями, но я, оставаясь ведомым, был даже рад этому. Её тренированное горячее тело прижималось к моему, мягкие губы касались шрамов и отметин. Тела соединялись, и страсть переливалась через край… До боли. До острых ногтей на спине и бёдрах. До укусов. До судорожных признаний в любви. До полного измождения… Я лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, прислушиваясь к шагам Орубе. Отправив меня в душ, она сходила к соседке за противозачаточными таблетками. Теперь вымылась сама и бродила по квартире в моём свитере на голое тело, проверяя, всё ли выключено. В пустой после секса и алкоголя голове, словно крошечная птичка на голом зимнем дереве, засела мысль: Я обязан сообщить Фобосу, что вспомнил своё имя. Я не думал о нём примерно 6 часов и успел сильно соскучиться… Странно, но мне было интересно сравнить вкус кожи его и Орубе, прочитать в его глазах все чувства, как читал в её глазах час назад. Да что там! Я хотел его не меньше, чем девушку, наконец, погасившую весь свет и юркнувшую ко мне под бок. — Можешь собрать волосы? — тихо спросила она. — Не хочу причинить тебе боль случайно… Ощущение было, словно меня ударили под дых. Перед глазами ясно встала узкая тренированная спина, прижимающаяся ко мне. Лёгкое движение… и сильный рывок. Больно. Воспоминание поглотило меня. Плясали тени от свечей, в воздухе чувствовался аромат простого мыла. Отдёрнувшись, она сказала «О, извини», и я даже видел на мгновение её лицо… — Седрик! Распахнув глаза, я увидел Орубе. Она была бледной, тяжело дышала, сжимала мои руки, трясла меня. Сев, я обнял её. Она прижалась ко мне, потёрлась носом по плечо. — Я испугалась… Ты побледнел и… Знаешь, несколько месяцев назад в перестрелке погиб мой парень. Он закрыл меня собой. Эти слова потрясли меня ещё больше. На языке почувствовался привкус металла. Район солнечного сплетения зажгла нечеловеческая боль, осьминог, опутавший моё тело, сдавил грудь, по щупальцам прошли электрические разряды. Я закашлялся, отстранившись от Орубе, закрыл глаза. — Прости, мне, наверно, нужно побыть одному… — произнёс я, сползая с кровати. — Нет! Не ходи! Не пущу! — девушка схватила меня за руку, но я мягко высвободился. — Не уходи! У тебя волосы мокрые ещё, простудишься… — Если надену шапку, не простужусь. Одевшись, я присел около неё, нежно поцеловал в лоб. Она вздохнула, встала, подала мне пальто и шапку. Не смотря на поздний час, Фобос сидел при полном свете на полу и рисовал. Рядом с ним лежал плеер, в уши — вставлены маленькие наушники, поэтому он не слышал, как я вошёл. Раздевшись, я сел у стены и стал наблюдать. На бумаге, повинуясь точным движениям художника, постепенно проявлялся аммонит. Фантазийный, древний моллюск, заключённый в спиральную раковину, плыл сквозь фиолетовую толщу воды, испуская неяркое свечение. Фобос был одет в затасканный свитер и те же бриджи, что я видел при нашей первой встрече. Волосы снова были уложены в косу, оголяя стройные худые плечи. Прикрыв глаза, я представил его вновь в светлой мантии с голубым драгоценным шитьём, восседающего на троне. Налюбовавшись вдоволь, я дождался щелчка, символизирующего остановку кассеты в плеере, легонько постучал в стену. Он оглянулся. — Мой имя — Седрик, — шепнул я, умиротворённо улыбаясь. Рядом с ним мне было удивительно тепло и приятно. Словно мы были родными людьми, словно выросли вместе… Словно я служил ему верой и правдой множество лет. Словно судьба разлучила нас на пару месяцев и вновь дала шанс всё исправить. Я старался как мог. — Красиво… Вспомнил? — Услышал… — я подошёл, сел рядом, взял наушник, перевернул кассету. Мой сосед слушал Баха. — Отбываю повинность по живопись, — кивнул на картину Фобос. — Завтра должен сдать. Ложись… Я покачал головой, опустил голову ему на колени, посмотрел снизу вверх. — Ты пахнешь сексом, — заявил он, возвращаясь к рисунку. Крошки пастели осыпались мне на лицо, я отодвинулся. — Почему ушёл? — Вспомнил кое-что… Не важно… Он взял второй наушник. Слушая вместе прекрасные звуки органа, мы просидели ещё несколько часов. Однако утро расставило всё по своим местам. То, что казалось мне таким важным — моё имя — не выпустило из темницы разноцветных бабочек воспоминаний. Всё стало только хуже: Теперь голова болела постоянно, я не мог отличить знакомые имена от незнакомых, перед глазами постоянно мелькали сцены из прошлого, фантастические и вполне обыденные. За время, потраченное на дорогу до музея, я несколько раз чуть не терял сознание, и Фобосу приходилось тормошить меня. Утром он рассказал мне кое-что, о чём мне предстояло ещё долго думать… — На самом деле, я приехал в этот город, чтобы найти сестру, — ни в пять ни в десять выдохнул он, ковыряя утром вилкой завтрак. — Сестру? — Завтрак был вкусным, готов поручиться! Но настроение у Фобоса не было вообще. — Да… Ей сейчас лет тринадцать, наверно… Нас разлучили в детстве. Я хотел найти её ещё в прошлом году… Но Венс спутал мне карты… Было видно, что он попал в самую большую переделку, какую только можно попасть. И почему-то я страстно желал помочь ему. Нет, не так. Это была моя профессиональная обязанность. Я был должен помочь Фобосу. И это чувство заполняло моё существо, словно я был рождён с единственной целью — исполнять желания этого прекрасного юноши. А в сочетании с всё более навязчивым видением серебряной тиары, оно просто сводило с ума. На сегодня я уже успел запланировать поход в архив на предмет поисков списков тринадцатилетних девчонок, проживающих в городе. Однако мистер Коллинз нарушил все мои планы. Встретив меня на ступеньках музея, он сообщил «радостную» новость: На сегодня мне досталась очередь проводить экскурсии у школьников. Подростки, не знаю, откуда, но я знал это наверняка, самый ужасный мире контингент. Шумные, галдящие, думающие, что знают больше всех существа с завышенной самооценкой. Целый 7й класс в полном моём распоряжении на три часа. Сразу в глаза бросается маленькая компания девчонок. Спиной ко мне стоит очень худая девушка с очень длинными чёрными волосами, собранными в два смешных хвостика. Почему-то я уверен, что она китаянка с высоким лбом и светлой кожей. Что она прекрасно рисует, а вещи на ней — сшиты её руками. Рядом — рыжая, полноватая, местная, смуглая. Волосы — до плеч. Дочь полицейского. Однажды станет неимоверно красивой. А пока — уплетает кексик из буфета музея. С другой стороны от китаянки — девушка с ярко-красными волосами и светлыми, почти красными глазами. Почему-то мне страшно больно смотреть на неё. Её словно окружало розовое пламя. Словно слепящий свет исходил от её сердца. И она смотрела на меня. С заочной, первобытной испепеляющей ненавистью. Чуть в стороне от них. На небольшой скамеечке сплетничали две дамы совершенно иного вида. Высокая блондинка с лучистыми синими глазами, выглядящая значительно старше своих лет, втолковывала что-то… Я чуть не потерял сознание. Рядом с ней сидела уменьшенная и значительно лучше ухоженная женская версия Фобоса. Только глаза — посветлее, волосы короткие, а на плечах — две тонкие косички… Почему-то я ни секунды не сомневался, что именно она и есть — Элион. Перед глазами встала выскользнувшая из памяти сцена. Будто толстая ленивая гусеница, выбралась она из своего плена… Вот эти девочки. Одна, блондинка, в розовом свитере, а не этом деловом костюме…. Элион, волосы растрёпанные, свитер и юбка — дешёвые и потрёпанные… — Привет! Я — Элион Браун! — представляется она. В руках — книга. В воздухе пахнет библиотечной пылью. Жарко от прямых солнечных лучей, падающих в окно. На улице — самое начало весны, и на гвозде висит плащ… Встряхнув головой, я вынул из кармана телефон — старый телефон Фобоса — и набрал СМС: «Я нашёл её». Тихо шурша, чешуйки опираются на субстрат, длинный чёрный раздвоенный язык ощупывает воздух. Глаза затуманены, скоро её кожа начнёт отходить от тела, зрение станет совсем плохим. Затем шкура лопнет в нескольких местах. Змея станет раздражительной и нервной, поскольку свежая кожа ещё болит, глаза ничего не видят… Откуда мне знать все муки линьки? Будь я герпетологом, я не чувствовал бы сейчас тех мук, что испытывала сейчас питомица зоомагазина… — Ты пришёл ко мне или к змее? Вздрогнув, я поднял голову. Орубе была явно недовольна тем, что я уделяю змее больше внимания, чем ей. — Прости, — я улыбнулся, поднялся с корточек, взял девушку за руку. — Я на секунду, хотел увидеть тебя перед путешествием в подземелье… — А, ты сегодня в архив? Что надеешься найти? Прижав пальцы Орубе к губам, я прикрыл глаза. Меня не покидало ведение её, в белом боевом кимоно, с перевязанными синей лентой волосами. И это пугало меня больше всего. На данный момент. В архиве кто-то был. Худая женщина с красивыми ореховыми глазами работала с документами. Её вид внушал мне явные опасения за её здоровье. Быстро перелистывая тяжёлую подшивку каких-то документов длинными узловатыми пальцами, похожими на паучьи лапки, она иногда тихо покашливала и слишком часто моргала. Поддавшись природному любопытству, я подошёл. — Прошу простить, — произнёс я, сев напротив. — Мне показалось, что Вы нездоровы… — Есть немного… У меня рак. После смерти сына я отказалась от операции… Простите, — он откашлялась. — Мишель Олсен. Я вздрогнул. Напротив меня сидела мать моего предшественника. Я имел шанс узнать, что произошло. Но как это могло помочь мне вернуть память? Я не знал. Обронив что-то вроде «Позвольте пригласить Вас на чашечку чая по окончании работы?», я занялся архивными данными подростков Хитерфилда. Элион Браун приехала в этот город в трёхлетнем возрасте. Её приёмные родители оформили опеку и думать забыли о том, что у неё есть брат на 9 лет старше… Перекопировав материалы, я вернулся к миссис Олсен и предложил выбраться из подземелья и выпить кофе. При свете дня это оказалась странная, очень больная женщина с жидкими тёмными волосами, закутанная в пальто и длиннющий шарф. Потягивая кофе в забегаловке, где в первый день меня отогревала Орубе, она охотно рассказала о своём сыне. По её словам Мэтт был милым послушным мальчиком, лабал на гитаре, нигде не учился и не работал, встречался с несколькими девушками одновременно… При этом миссис Олсен говорила о нём с такой любовью, что все, даже самые неблаговидные его поступки казались проказами подростка. Хотя, ему было уже 18, у него был мотоцикл и квартира… — Вот, посмотри, — произнесла она неожиданно, вытаскивая из толстой папки фото из медицинского освидетельствования. — Пуля, разрывная, прошла между лопатками и взорвалась в груди… Я уставился на снимок, не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть. Грудь высокого мускулистого парня с длинными чёрными волосами обнимал спрут глубоких ожогов. Мне стало жарко. Скомкано попрощавшись, я бросился домой. Не забыв, однако, прихватить снимок с собой. — Разрешаю считать меня сумасшедшим, но сначала посмотри на это! Я бросил снимок так резко, что он спланировал аккурат Фобосу по руке. На рисунке осталась длинная чёрная полоса. Художник коротко матюгнулся, взял ластик, начал убирать её. — Что это? — спросил он, кивнув на фото. — Скажи мне для начала, — я скинул майку и встал на свет, — что это? Фобос бросил скучающий взгляд на мою грудь, затем на снимок, медленно поднялся на ноги, приблизился, сверил ещё раз… — Шрамы идентичны… — тонкие холодные пальцы коснулись моего солнечного сплетения, и я отпрянул. Почему-то прикосновения к груди и животу были мне в высшей степени неприятны. — Так кто это? — Мэтт Олсен. — Шеган? Пол и потолок, как банально бы это не звучало, поменялись местами. Я почувствовал, как ноги стали ватными, а сердце застучало в горле. Точка смотра резко изменила место положение, а колени послали в мозг раздражённый болевой импульс. Однако мозгу было не до того: Перед глазами стоял двухметровый демон с огромными чёрными крыльями и длинным мощным хвостом. Его лицо было закрыто маской, а глаза испускали лучи, способные прожечь даже… толстую змеиную кожу. — Что с тобой? — Фобос подскочил ко мне, потряс за плечи. — Не знаю… Где-то я слышал это имя… Фобос помог мне подняться с пола, отвёл на кухню, налил чаю с коньяком. Шеганом в этом городе называли демона-орла, который вместе с демоном-котом и демоном-белкой защищала пределы города в стародавние времена. Организовав свою группу, Мэтт Олсен взял это имя себе. И успешно выступал по этим псевдонимом, пока три месяца назад не погиб в перестрелке, защищая Орубе. Зимний парк был пронизан золотыми лучами солнца. Солнце играло на моих волосах, отражалось в её глазах. Снег сверкал всеми цветами радуги. Мороз немного ослаб, и по дорожкам носились дети, гуляли парочки. Перебрав плечами, я засунул руки поглубже в карманы, прикрыл глаза. Солнце, что странно, не причиняло мне никакого вреда. В отличие от холода. Даже сидя в отапливаемой квартире, я постоянно мёрз. Холод путешествовал по моему телу, словно сама кровь превратилась в кубики льда. Сердце замедляло своё биение, мне смертельно хотелось спать. Но и уснуть я не мог… Орубе и другие посетители парка, напротив, были вполне довольны жизнью. Дети играли в снежки, носились друг за другом, катались с ледяных горок. Почему-то меня всё это не вдохновляло… Врач по моей просьбе сделал снимок челюсти и утром торжественно сообщил, что по результатам исследований мой возраст составляет примерно 19-20 лет. Да, я был старше Орубе. Но младше Фобоса. Однако мои сверстники с радостью раздели детские забавы… а меня всё это только угнетало. Гораздо с большим удовольствием я сейчас свернулся бы калачиком перед огнём, закрыл бы глаза… и к чёрту снег, мороз, малышню, окружающих… — О чём задумался? Орубе обошла дерево, прислонилась к нему спиной, откинула голову. Поразительно, как ей не холодно без шапки? — Мне холодно, — откровенно пожаловался я. — Ты как змея в нашем зоомагазине… Сравнение со змеёй мне было очень лестно. А девушка продолжала, глядя в небо: — Ты хороший человек, я чувствую это… Но какой-то неживой. Я думала, ты развеешься в парке, а ты… Неожиданно её речь оборвал телефонный звонок. С трудом сжимая пальцы, я открыл телефон и поднёс к уху. Пальцы коснулись границы холодных и тёплых — под шапкой — волос, от чего по телу прошла странная судорога. Голос в трубке был сухим после слёз. Я едва узнал Фобоса за завесой отчаяния. — Купи сегодняшний «Вестник Хитерфилд», — произнёс он отстранённо спокойно. Покрутив головой, я быстро подошёл к газетному киоску, взял толстенький выдающий себя за глянцевый журнал. — Открой на двенадцатой странице. — С разворота на меня смотрел улыбающийся смуглый молодой человек. Одной рукой он обнимал за талию невзрачного парня, почти подростка с копной жёлтых, чуть отросших, а от того пошло выглядящих волос. «Венс Майкл Джастин: Я не скрываю свои сексуальные предпочтения!», гласило название статьи. Меня словно ударило молнией. В ледяном плену мне стало настолько жарко, что показалось, будто от обледеневших волос вот-вот повалит пар. Желание немедленно увидеть Фобоса, убедиться, что с ним всё в порядке, пронзило меня стрелой. Журнал затрясся в руке, телефон заскользил в резко вспотевших пальцах. — Стой, где стоишь, я сейчас буду! — выпалил я и, коротко извинившись перед Орубе, непонимающе замершей подле, бросился к автобусной остановке. Окно третьего этажа было распахнуто настежь. Однако, ни машины неотложки, ни кровавых тел под ним на земле не наблюдалось. Взлетев пулей по лестнице, я распахнул дверь квартиры и ворвался в комнату. Фобос стоял босяком на подоконнике, упираясь ладонями в раму. На полу валялся тот самый злополучный журнал. Сквозняк трепал роскошные волосы художника. Солнце переливалось на них перламутром, рисуя восхитительной красоты парадную мантию, причёску из тяжёлых кос… Четыре из них, откинутые назад, тянулись по полу, и, если бы он вздумал идти куда-то, пришлось бы звать слуг с зеленовато-древесными лицами, в разноцветных лохмотьях, украшенных цветами, чтобы нести их. Солнце рисовало на полу причудливые тени, походящие на лепестки чёрных роз, растерзанных ревнивой рукой монарха. Необыкновенная игра света и тени обнажала хрупкую точёную фигурку Фобоса, и одновременно прятала её под светлые одежды, играющие драгоценными камнями, искрящиеся и слепящие глаза… Скинув на пол шапку, я тихо приблизился, присел на подоконник. Он не шелохнулся. Пальцы его рук и ног побелели от холода. На лице обозначились две ровные тонкие полосы от замёрзших слёз. Откинувшись на раму, я посмотрел на него снизу вверх, в который раз поражаясь его красоте, соблазнительности и грации. Тонкая майка, плотно обнимающая тело, рельефно облегала выпирающие рёбра, обозначившиеся от холода и страха соски. Бриджи висели на стройных бёдрах, и можно было с лёгкостью представить себе каждый миллиметр его тела под ними… От смены температур у меня запотели очки, и я снял их. Картинка расфокусировалась, и вдруг моё никчёмное зрении выдало поразительной красоты иллюзию, алые и синие магические отметины на лице и шее моего соседа. Он дрожал от холода и страха, до боли впиваясь ногтями в раму. По щекам с новой силой текли слёзы. — Ублюдок, — прошептал он, очевидно, осознав, что я рядом. — Согласен, — ответил я. — Что делать будем? — Я не хочу жить… — тихо всхлипнул он, сделал коротенький осторожный шаг к наружному краю подоконника. — Знаешь, — произнёс я, — у меня есть идея получше… — Протерев очки, я водворил их на место, достал из внутреннего кармана пальто ксерокопию документов. — Поехали в гости к твоей сестре? Надо было видеть в этот момент его лицо. Он оглянулся так резко, что волосы красиво взметнулись, и густая чёлка попала в глаза. Солнце чиркнуло по его лицу, и от этого движения загорелась, заиграла иными гранями вся комната. Медленно-медленно осев, он спустил ноги на пол, осторожно, словно боясь, что всё это сон, взял из моих рук листы. И вдруг, крепко сжав их, спрыгнул на пол, прижимая к груди, убежал на кухню, где было теплее… Поспешно захлопнув окно, предварительно бросив в снег журнал, я последовал за ним. Чуть не прижавшись к включённой на полную мощь электрической плитке, он судорожно читал всё подряд. Всё, что мне удалось скопировать в архиве. Историю из детской поликлиники, документы об удочерении, школьное личное дело… Особенно долго он смотрел на фотографию. И, вдруг, выронив документы, отвернулся, закрыл раскрасневшееся лицо ладонями, тихо заплакал. Не от горя, как час назад, а от счастья. Собрав разлетевшиеся веером бумаги, я осторожно положил их обратно во внутренний карман, принёс из комнаты рубашку и джинсы. Самые красивые, какие только нашёл. Осторожно положив их на табуретку, я отступил, и, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, опустился на одно колени и преклонил голову. — Одевайся. Время не ждёт, — выдохнул я. Дверь открыла невысокая женщина с красивыми зелёными глазами. Волосы её были коротко острижены и покрашены в тёмные тона. — Здравствуйте, — выдохнула она с озадаченной улыбкой. — Кто Вы? — Седрик, я гид в музее, где вчера была Ваша дочь Элион. — Проходите, — произнесла она, отступив… Фобос, до того стоявший у стены так, чтобы его было не видно, шагнул вперёд. Женщина вскрикнула от неожиданности. — Зейдан?! — в первую секунду воскликнула она, но, быстро опомнившись, прижала пальцы к задрожавшим губам. — Нет… Фобос… Боже… — Может быть, войдём? Он по-прежнему был страшно бледен, ресницы нервно подрагивали, и мне пришлось всю дорогу держать его за руку, чтобы он не бросился наутёк. Меня и самого изрядно колотило, но отнюдь не от страха или волнения. Мне казалось, что должно произойти что-то необычное, открыться какая-то тайна. К тому же, по неизвестным мне причинам за последние пару часов чувство иррационального благоговения перед этим человеком возросло в несколько раз. Ехать рядом с ним в такси до самой последней остановки школьного автобуса, ни на секунду не выпуская руку, было чуть не более волнительно, чем присутствовать на церемонии коронации. Откуда мне было знать это чувство? Стоило прикрыть глаза, как под веками встал огромный бело-золотой зал, роскошный трон… Острый солнечный лучик режет глаза, отгоняя прекрасное ведение… — Прошу тебя, дай мне время придумать оправдание, — с несчастным выражением лица пробормотала женщина, закрывая за нами дверь. И тут Фобос сорвался. Впервые за всё это время он за одно мгновение превратился из обыкновенного немного неуравновешенного пацана в настоящую фурию. Его глаза вспыхнули дьявольским огнём, ногти впились в ладони, губы побледнели до синевы, а на щеках появились красные пятна. Уронив куртку, он буквально набросился на несчастную женщину, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на громкий крик. — Никаких оправданий, миссис Браун! Не для того я провел столько лет в каирском детдоме, выжил после всего, что было! Не для того я так долго искал Элион! Не для того, чтобы Вы придумывали оправдания своему преступлению! Озадаченно замерев, я смотрел на него, чувствуя, как внутри знакомо-незнакомо напрягается каждый мускул, готовясь к молниеносной атаке. — Ты похож на своего отца, — холоднокровно ответила женщина. — Пойдёмте на кухню, — она бесстрашно повернулась к нам спиной, достала из небольшого шкафчика две пары тапочек. — Что вы пьёте? Вино, виски, водку? — Коньяк, — постепенно остывая, но всё так же зло и сухо отозвался Фобос. — Значит, вино, — совсем тихо буркнула женщина и пошла вглубь дома. За столом собралась вся небольшая семья Браун. Прямо напротив меня сидел мистер Браун, рядом с ним — Элион, немного напуганная, но заинтересованно рассматривавшая меня. Миссис Браун закончила накрывать на стол, села напротив Фобоса, рядом с дочерью. — Расскажите дочери, кто это, — как мог мягче произнёс я, глядя на хозяйку. — Это Фобос, — глядя куда-то в стену между нами, ответила она. — Элион, это твой старший брат. Где-то я уже видел этот взгляд. Непонимание, осуждение, недоверие, боль одновременно. Она снова верила чужим людям. Снова смотрела мне в глаза, словно узнавая… Снова теребила косичку, решая что-то, снова темнели её глаза… Тёмно-зелёные с голубыми прожилками. Такие же как у Фобоса. Только темнее… — Как это вышло? — прошептала она, подтягивая под себя ноги, от чего стул опасно качнулся. — Элион, я всё объясню! — засуетилась её мать, но девочка не шевельнулась. — Я спросила, как это вышло? — спросила она громче, глядя прямо на Фобоса. Тот коротко кашлянул, налил себе вина, откинулся на спинку стула. Впервые за всё это время на его прекрасном лице появилось умиротворённое выражение. Отпив вина, он почти нежно облизал губы и начал рассказ: — Наши родители были потомственными археологами. В нашей семье была традиция давать детям имена героев и богов стран, в которых они родились. Так наш отец Зейдан родился в Доминиканской республике, его имя значит «Зелёный камень», а мама, Виэйра — в Норвегии и названа была в честь одной феи. Зейдан и Виэйра… Перед глазами — властные монархи, красивые, оба белокурые, разодетые в пышные одежды, зелёные и синие. Мужчина беловолосый, стройный, похожий на Фобоса. У женщины волосы отливают зеленоватым отсветом, глаза тёмно-зелёные, кожа белая… Так похожа на очень повзрослевшую Элион… — Я, как несложно догадаться, — продолжал мой сосед, потягивая вино, — родился в Греции, и получил имя демона страха. Да, у отца было специфическое чувство юмора… Ну, а Элион, это еврейское имя, означающее «Служительница Света». После поездки в Израиль наши родители отправились в длительную экспедицию в Египет. Мистер и миссис Браун были их компаньонами. Мне тогда исполнилось 10, а тебе — годик. В Каире меня оправили в посольскую школу-интернат. В день, когда родители уехали вместе с Браунами и тобой в пустыню, я видел тебя последний раз. Миссис Браун, не сочтите за труд рассказать, как я очутился в самом замшелом каирском детском доме? Не хотите?.. Внутри меня что-то дрогнуло. Мальчишка с неестественно серой кожей, ломающий мой деревянный меч. Его слова «Беги наверх!». Король и королева погибли, маленькая наследница престола пропала, власть перешла её старшему брату. Из какой пьесы эти слова? Что произошло? — Была песочная буря, — осторожно прошептал, покручивая на столе свою стопку виски, мистер Браун. — Мы заблудились, Виэйра сломала ногу… Пойми, Фобос, мы были вынуждены оставить их… Зейдан обещал, что они догонят, дождутся каравана… — резко вскинув голову, он стукнул кулаком об стол, в его глазах блеснули слёзы отчаяния. Каждое слово было исполнено страшной болью. — Мы оставили им почти всю воду! Мы забрали ребёнка! Очевидно, — его голос снова упал, — вода кончилась раньше, чем пришёл караван… На некоторое время в комнате повисла тишина. Звук отодвигаемого стула показался оглушительным. Элион выбралась из-за стола, ушла в комнату, затем вернулась с двумя старыми фотографиями, показала их Фобосу. Я не всматривался в лица изображённых на снимках, но и без этого знал: на них монархи из моих ведений, мальчишка с белоснежными волосами лет шести и Брауны. — Это они? — беззвучно выдохнула она. — Да, — Фобос кивнул, перевернул фотографии и положил их на стол. — Продолжай, пожалуйста… — девочка села на пол. Ей больше не было видно ни меня, ни родителей. Теперь для неё существовал лишь единственный её родной человек. По-настоящему родной. — Моё счастье, что я начал рисовать в детдоме. Я был единственным светловолосым там и быстро оказался изгоем. Потом в 14 я выиграл международный конкурс, мне предложили учиться в Нью-Йорке. Естественно, я согласился… Элион, — его голос стал страдающим. Отставив бокал, он наклонился к сестрёнке, взял её за руки. — Всё это время я мечтал только о том, чтобы найти тебя… Я закончил высшие дизайнерские курсы в Вашингтоне, но отказался от магистратуры, потому что узнал, куда Брауны увезли тебя. Я приехал сюда, чтобы забрать тебя… — И что случилось? — смело и звонко спросила миссис Браун. Узкие ладошки девочки выскользнули из пальцев брата. Поднявшись на ноги, она шагнула назад, обвела всех присутствующих взглядом. — Ты была обязана сказать мне правду. А ты должен был лучше и быстрее искать меня. Мне нужно многое обдумать, простите. С этими словами она развернулась, намереваясь идти в комнату, но неожиданно вернулась, порывисто обняла Фобоса и шепнула ему что-то на ухо. Почему-то я не сомневался, что это было что-то вроде «Наконец, у меня есть старший брат!» Брауны выставили нас с молчиливо-ненавидящими выражениями лиц, едва за Элион закрылась дверь. Солнце медленно ползло к закату. Снег поблёскивал, переливаясь теперь, словно бриллиантовая пыль. Длинные тени чёрных одиноких деревьев перечёркивали дорогу. — Имею конструктивное предложение, — почти беззвучно произнёс Фобос, прислонившись спиной к двери дома сестры. — Ты всегда напиваешься, когда не видишь выхода? — спросил я, осторожно потянул его за куртку. — Пойдём домой? Это было удивительно красиво и необычно. Похожее не то на бабочку, не то на ангела существо лежало на полу, раскинув руки и ноги, и его длинные белые в лунном свете волосы разметались вокруг головы красивым ореолом. Никогда в жизни ещё я не видел ничего красивее. По мере понижения уровня тёмно-коричневой жидкости в пузатой бутылке, что-то внутри меня неукоснительно таяло, сдвигалось, рушилось… Я сидел у стены, наблюдая, как играют на полу тени, как меняется освещение, как всходит луна… Фобос бродил по комнате, не включая верхний свет, затем лёг на пол и закрыл глаза. Он не спал, я слышал это. Он лежал, раскинув руки, а я видел невысокую, но огромную постель, свернувшуюся на самом краешке Элион в зеленовато-голубом платье, узкие стрельчатые окна… Он стоял у одного из них, обхватив себя руками, всматриваясь в ночное небо. И только мне одному было позволено видеть его таким… Открыв глаза, я совершенно неожиданно столкнулся нос к носу с Фобосом. Каким-то немыслимым способом он умудрился подобраться вплотную ко мне, оставшись незамеченным. Волосы были откинуты на одну сторону, и светлая кожа чуть мерцала в темноте. Глаза потемнели от алкоголя и, как мне хотелось верить, чувств, тянувших его ко мне. Выдыхаемый воздух обжигал ароматом коньяка. Он смотрел, не отрываясь, гипнотизируя, изучая. Его пальцы путешествовали по моему плечу, касаясь старых шрамов, безошибочно находя между ними чувствительные точки. Он был самым прекрасным человеком на планете. И никто не существовал сейчас кроме нас двоих. — Скажи это, — шепнул он, проведя большим пальцем по моим губам. Жест, такой знакомый и родной болью отозвался во всём теле. Сердце затрепетало, в глазах потемнело. Холодные длинные пальцы профессионального художника нежно обхватили тонкую оправу очков и резко сдёрнули её прочь. Разве мог я молчать? — Хочу тебя, — с трудом выговаривая слова, так давно застрявшие в горле, произнёс я. Мир растворился в страстном поцелуе… Нет, я не проснулся. Это был, пожалуй, сон. Впрочем, точно я сказать не мог. Открыв глаза, я увидел золотой потолок высоко над собой. Моё тело покрывала лёгкая ткань, сквозь которую под спиной явственно ощущал ледяную брусчатку. Поднявшись, я увидел перед собой сидящего в позе лотоса высокого статного человека среднего возраста с гладко обритой головой и умиротворённым выражением лица. Я сразу узнал его. Это был Химериш, Оракул Кандракара. Воспоминания захлестнули моё сознание. Заключение, Земля, книга… Орубе… Людмур… Обжигающий луч в спину… Кажется, что всё миновало, и боль угасает… Но вместе с ней — уходит жизнь и воля жить. Сердце замедляет ход, глаза закрываются… так хочется спать… «Не умирай, — не голос, мысленный посыл. Горячая ладошка на груди, слеза, скатившаяся по остывающей шеи. — Я тебя люблю»… Но что всё это значит? Ведь я жив! Догадка хлыстом прошлась по моей спине, заставив осесть на пол, переваривая информацию. Неужели… — Скотина! Но Химериш ловко увернулся от удара, хотя в своей поистине змеиной точности я не сомневался. По инерции я пролетел ещё пару метров и врезался в ограждение небольшого балкончика. Внизу, так далеко и так близко, у маленького искусственного пруда, обхватив себя руками, сидела Орубе. Сорвавшееся с губ её имя, заполонило, казалось, всё пространство… он она не шевельнулась. — Она не услышит тебя, Седрик, — раздался сзади голос Оракула. Моё тело свело долгой судорогой ненависти. Больше всего на свете я хотел сейчас вернуть себе змеиный облик и задушить его кольцами тела, медленно и мучительно, с удовольствием слушая его стоны. Резко развернувшись, я предпринял вторую попыьтку добраться до его чересчур довольной физиономии. На этот раз он не стал уворачиваться, позволив схватить себя за грудки и как следует встряхнув. Он был намного ниже и легче меня, поэтому я с лёгкостью смог оторвать его от земли. — Немедленно верни меня ей! — от встряски у Химериша клацнули зубы. — Ты слышишь?! Она же плачет! Она любит меня! Ты, бессердечная скотина! — Полегче, Седрик, — он с лёгкостью высвободился из моих рук, и больше не подпускал меня к себе. — Ты выполнил свою миссию на Земле. Твоя душа была просветлена страданиями и любовью. Кажется, именно такой договор мы заключили? — Верни меня ей! — повторил я, чувствуя, как начинаю медленно сходить с ума от ярости. — Я не имею права. Ведь ты умер. — Я жив! И она должна знать это! — Успокойся, — он провёл по воздуху рукой, и передо мной появились три двери. Они повисли прямо в воздухе. Створы из мерцали, покачивающиеся замки блестели. — Твоя судьба на Земле завершена. Мэтт спасён, поэтому ты, должен покинуть эту историю… — Что?! В ответ на мой вопрос распахнулась первая дверь…. Я увидел себя, сидящего в кресле напротив распахнутой книги Людмура. И вот она, расползаясь по краям, превращается в портал, возвращая в этот мир Стражниц, Мэтта и Орубе. Она, заплаканная, неверящая своему счастью бросается мне на шею… Но в глазах спасённого парня застывает странное выражение, похожее на ревность. — Ты лишишься всех своих сил, но будешь с любимой девушкой, если выберешь этот путь. О… да я отдал бы всю свою жизнь за шанс ещё хоть раз увидеть её! — Не спеши, — Оракул улыбнулся, — Ты ещё не знаешь, что ждёт тебя за другими дверьми. Может, этот путь тебе приглянется больше? Вторая дверь распахнулась. Я увидел снег за окном, чёрный кожаный диван, бокал вина… Любимая и любящая женщина обнимает меня…