***
этикет вова знает, но не то чтобы его признаёт. есть и есть, пусть аристократы всякие кичатся им, заумные слова пользуют да манерность свою в каждый угол пихают. но сегодня семенюк решил не выделяться из толпы и немного соответствовать «высшему» и «интеллектуальному» обществу. он нашёл в шкафу старую чёрную рубаху, которую последний раз надевал в школу, брюки с того же времени, но насчёт обуви всё же решил не запариваться — кроссовки. удобный, надёжный и проверенный временем атрибут его жизни. в данную минуту он трясётся от холода, матеря погоду и её резкие перемены настроения. вова бежит, желая скорее попасть внутрь, сдать куртку и усесться где-то в районе буфета возле батареи. лишь бы только отопление было, но коль того не будет, всегда есть чай за баснословные деньги. семенюк пробирается, толкая плечами столпившихся людей. извиняется пред всеми кратко, используя англицизмы. отстояв очередь, вова открывает дрожащими, еле разгибаемыми фалангами телефон. ищет в нём билет и в конце концов показывает электронную копию. парень на охране окидывает быстрым взглядом, ползёт по вове взором своим и всё же пропускает его через рамку металлическую. семенюк скидывает куртку, шапку в рукав суёт и быстрыми шажками ныряет в пучину таких же, как он: с верхней одеждой, немного потными, но с таким предвкушением, что в глазах искры сталкиваются с друг другом, вызывая фейерверк. пол сплошной белый мрамор с лёгкими тёмными трещинами, которые реками вьются по молочному морю. даже жаль марать грязью с кроссовок. вова взирает на колонны, у их оснований отбита каёмка золотом, — хотя, краска обычная, думается семенюку, — а блеск от яркого света люстры, заставляет столб блестеть. вдали широкая лестница, что ведёт вверх, унося с собой в зал таинств, чудес и скрытых блеклым лучом историй, украшенных завыванием скрипок и виолончелей. вова сдаёт куртку, берёт номерок да закидывает в карман. лишь бы не проебать — лишних пятьсот рублей у него нет. ноги его ведут к лестнице, а голова ходит кругом, изучая взглядом стены, увешенных картинами: местных художников, которые устраивали выставки и участвовали в городских фестивалях; репродукции известных картин по типу «В голубом просторе» или «Ранний снег». стоят за стёклами чистыми вещи: костюмы, части декораций или куски бумаги с сценарием. в общем, всё то, что когда-то было использовано в стенах этого театра; то, что покорило сердца горожан и не могло отпустить ещё несколько дней, а спустя года теплом разливалось и негой бурлило внутри. поднимаясь, до слуха семенюка долетели ноты пианино. вскинув бровь в недоумении, он плетётся в ту сторону, а там солидный мужчина в отглаженном костюме бегает длинными пальцами, нажимает на клавиши, а глаза его прикрыты тонкими веками. тот вскидывает голову, отдаётся чуть назад, а разум забит его только музыкой. той, что льётся под его фалангами. той, которую он создаёт. он — властитель, он — создатель. — не хотите ли приобрести брошюрку? — из неоткуда вываливается на него работница театра, держа чуть мятые от нахождения в суетливых руках бумажки. вова мягко отказывает. звонок раздаётся сквозь динамики, оповещая зрителей о том, что зал готов впустить их в свою обитель. вова следует за всеми, так как в моменте выпал в прострацию, теряясь среди мыслей и такого количеству народу. заходя внутрь, он понимает, что находится в зоне амфитеатра, а ему нужно гораздо ниже, ближе к сцене и оркестровой яме. партер его встречает заполненными рядами, он протискивается спиной к сцене сквозь ряды и расставленных ног и острых коленок. вова падает на своё место, что точно делит середину пополам, аки биссектриса. по правую сторону от него сидят две девушки, что на вид чуть младше него и болтают без умолку. семенюк надеется, что эта трель умолкнет к началу спектакля. а по левую руку никого, как минимум три сидения: то ли ещё не зашли в сам зал, то ли форсмажоры. минуты три и свет постепенно тушится, а из ямы доносятся первые ласкающие звуки. на сцену выбегает молодой, но высокий парень. чёлка его спадает тому на глаза, а волосы ложатся на плечи. рубашка с рюшами обволакивает его тело, а обтягивающие штаны, — часть лейотарда, — обтягивают стройные ноги. воздух спирается. парень, как вове понимается, переменил на себя облик резанова. актёр для него противоположность слово одиозный. семенюк откидывается на спинку сиденья, взирает исподлобья на парня, а ком в горле застревает. николай резанов руками взывает к небу, но молчит. он просит у господа бога решения его проблемы. просит, чтобы корабль его отправился в плавание к американским землям, ради улучшения отношений между странами. да, вова, пред тем как пойти на спектакль, немного изучил историю и сюжет. ладно, ещё посмотрел видео длинной полтора часа на ютубе с постановкой. из закулис выбегают мученики его: проблемы, выкатывающиеся на него; думы безрадостные в серых одеяниях ободранных вешаются на него. тянут бедного резанова, тягают его из стороны в сторону. тот жалко отбиться пытается, но те наплывают на него огромным цунами, снося с ног да выбивая из колеи. а те пляшут вокруг поваленного, прыгают чрез него и лукаво лыбятся. но те в миг исчезают, когда раздаётся нежный и тихий женский голос. тот певуче тянет о том, как не сможет больше узреть своего суженного — покойная жена николая пением избавила его от невзгод, тянувшихся за ним долгие годы. она вселяет в него веру в то, что его «Авось» сможет переплыть буйные океаны и моря. что резанов сможет покорить берега америки, как однажды такое свершил колумб. он молится. так яростно и горестно, мешая чувства в кашу. вова подносит пальцы к губам, проникаясь каждой клеткой тела чужими молитвами. за спиной актёра опускается икона девы марии — услышала. его слова веры пронзают святую, также как и семенюка. по правую сторону возникает царь, и резанов, срываясь на бег, падает пред великим на колени и молвит о том, чтобы пустили его в плавание туда, за другую сторону света. его отпустили. но команду резанов собирает за свой счёт, провиант тоже. и не спокоен их путь. бури и штормы поджидают их на каждом шагу; запасов не хватает, отчего моряки, совсем неподготовленные, помирают с голодухи, а бушующий в них яд смешивается с несправедливостью и желчью. серые фигуры вновь наведываются в гости к николаю, сгущая грозовые тучи над его кораблём. быстрые молитвы обволакиваются флёром загробного пения. черти отступают, но всё ещё витают рядом. не уйдут в этот раз так просто — ни за что. вовины глазницы впиваются, пожирают каждое лёгкое движение актёра. запечатлеют играющие желваки, тучный взгляд и бегающий язык по, — как кажется семенюку, — сухим губам. то ли от волнения резанова, то ли от изнемогания парня. выгибается спина, руки тянутся — Авось прибывает к берегам Сан-Франциско. чудом доплывший корабль встречает губернатор и его старожилы. николай спускается по трапу, жмёт руку хосе дарио аргуэльо, — тот самый губернатор, — и отпускает свою команду, точнее быть её остатки кутить по местным кабакам. заслужили. на ломаном английском приветствует резанов, не долгая думав, переходя сразу к делу. чем быстрее он завершит свои дела, тем скорее тот отправится на родину. но белоснежный цветок пробегает мимо, ступает за спину хосе и выглядывает пугливо, но с таким интересом и детским любопытством из-за плеча губера. у актёра резанова будто бы глаза облились святой водой, тот не мигая взирал на девушку, облюбовав её карие вишни. — papá, ¿quién es? — вопрошает девушка, закусывая губу. у вовы отчего-то внутри, прямо возле сердца колит. качает головой. неужто так походы в театр влияют? а реакция тогда почему такая? вопросы вытискивают собой концентрацию и заполняют собой каждую щёлку. — это дочка моя — кончита, — аргуэльо отступает в сторону, обличая сконфуженную девушку, которая надеялась остаться в тени, — este es el diplomático ruso nikolai rezanov, — отвечает губернатор, тупит чутка взгляд и окидывает замыленным взором русского. хмурит брови, тяжко вздыхает, а после отбросив суждения, кидает: — не хочешь ли выпить? заодно обсудим все тонкости сделки и количество поставок в год, — хосе кладёт руку на спину николая. снова в груди заныло, да что же это такое? и ведёт куда-то в сторону, а резанов оборачивается, глядит с упоением на кончиту и скрывается закулисы. занавес опускается, свет вновь обогащает собой зал. антракт. вова озирается с удивлением, не прошло и часу, а уже перерыв? но он остаётся дожидаться продолжения, боится, что не подоспеет или не услышит заветный звон, оповещающий о сборе зрителей. семенюк прикрывает веки, глаза побаливают, но для него это не имеет важности. у нём борется желание понимания того, что с ним творится. почему он пристально следит за каждым движением резанова, буквально за каждым. как моргают его глаза, вове даже кажется, что в моменте он и вовсе увидел, как чужие ресницы подрагивали. как тот пластично выгибается, тянет блядский носок, отдаёт всего себя: делу, работе, сцене и уж только потом зрителям. до пятен жмурится, выпускает воздух со свистом и поудобнее устраиваться в кресле. господи, как долго будет продолжаться эта пытка? но оно уже попало остриём разбитого зеркала в сердце. то кровоточит, но биться не перестаёт. наоборот, гонит под адреналином, не желая останавливаться. семи минут хватает для того, чтобы перевести дух не только актёрам, но в том числе и вове. только хотели его думы зайти в русло, где обязываются прекратить следить за резановым и начать лучше вникать в сюжет, как занавес распахивается, свет тушится, а посередине взирая вдаль, стоит по струнке ровно он — николай. весь его план рушится, как карточный дом в тот же миг. семенюк даже не сразу замечает сидящую на коленях пред резановым кончиту. у неё сложены руки на груди, подбородок опущен к ключице. николай приближается к девушке, опускает ладони на её макушку, гладит её, перебирая пряди. — не стоит… — шепчет мягко кончита, — фернандо узнает, — жених, под которого собираются подложить испанку. резанов кидается на колени, обнимает со спины девчушку, шепчет ей на ухо. полумесяцы непроизвольно появляются на ладонях вовы. — и пусть! я вызову его на дуэль, — жарко отвечает ей русский, — за твоё сердце я готов биться до крови, — он укладывает чужую голову на широкую грудь, — ты его не любишь, так почём тебе страдать в без любовном браке? как в ситкомах, которыми был заполнены телеканалы в начале нулевых, на сцену врывается рослый парень, что кричит и с утробной злостью тянет на себя кончиту, та пытается вырваться, но не удаётся. испанский вперемешку с английским разрывает разум семенюка, он матерится себе под нос и трёт виски с нажимом. фернандо прознаёт то, что ему было нужно, встаёт пред резановым, вздёргивает подбородок и орлом взирает на дипломата. — бери шпагу! — они расходятся по разные стороны, берут со сцены оружие и кивают друг другу. пусть звука лязга и не слышится, но быстрые, сменяющиеся движения, словно кадры, мелькают перед носом зрителей. вова бегает глазами, старается заметить каждую деталь. резанов отчаянно уводит локти, машет пред лицом противника. тот не уступает, ближе шаги делает, достать поганца хочет. но один резкий выпад и конец острой шпаги полоснул чужую ланиту, рассекая ту, пуская алую полосу. фернандо бросает оружие и кидается в побег с поля битвы. кончита бросается на шею резанова, обнимает его и утягивает за собой на землю. тот ластится к ней, прижимается к груди, а актриса такое лицо корчит, что к вовиному горлу тошнота подступает. он уводит взгляд в сторону, где никто не сидит, поджимая губы. свет глушится постепенно, опуская во мрак двух влюблённых. а в следующее мгновение кончита жмётся к нему на фоне корабля, а николай успокаивает ту. — я вернусь. я получу благословение царское и приеду, заберу тебя в россию, поженимся здесь, погуляют твои родители на свадьбе, — он отстраняется от кончиты и ступает на трап Авось, что увезёт его обратно в империю. девушка обливается слезами и убегает восвояси. николай вступает на борт, оглядывая в последний раз американские земли. кажется, что в мгновение вова ловит его взгляд и внутри холод прошибает, а после пылким жаром разит всё внутри. притаившиеся до сего момента черти и демоны, что так и жаждали перелома наступили на резанова ногой, пинают под дых. Авось качается на волнах, корабль омывается морской водой, та заливается на палубу, снося моряков. молитвы не помогают. а там, с неба взирают на николая тёмные глаза, тонкие губы шепчут мотивы уже знакомой песни — но не жена эта была. кончита — миловидная девушка за километры от резанова помогает ему справиться с буйством стихии. и пусть чертята сбегают, один главный, что прицепился пиявкой в него, высасывая силы жизни, тот самый хвалебный сок, поддерживающий его на ногах. резанов ступает на русскую землю, падает на колени, а на шее обвиваются дьявольские пальцы. николай хрипит, клонится вперёд и падает замертво. на сцену вступает кончита в черное монашеское одеяние. — я ждала тебя год… — в руках её горит свеча. — я ждала тебя пять лет… — я ждала тебя двадцать лет… — она опускается на колени возле тела, а около головы ставит свечу. та зияет огнём, освещая резанова, — и больше никогда тебя не увижу. девушка падает замертво. оркестровая яма умолкает. секундная тишина, вова вспрыгивает с места, аплодируя стоя. семенюк смотрит, как поднимается актёр резанова, его глаза глубокие, цыганские, красивые такие в душу ему смотрят. вслед за ним поднимаются остальные люди, хлопки эхом разносятся и в жизни, и в голове. чужие орлиные очи всё ещё не отпускают семенюка; парень утопает в жаре, тот поднимается к лицу, алым цветом на щеках устраиваясь. три минуты славы и занавес опускается, укрывая собой актёров. вова сбегает из зала — его больше ничего здесь не держит, услада для глаза его ушла. семенюк натыкается на ту самую сотрудницу, которая предлагала ему брошюрку. вова проносится мимо неё, а после разворачивается кругом и пробирается к ней через толпы людей, жаждущих поскорее забрать свои куртки. — сколько брошюрка стоит? — двести пятьдесят, — «грабёж» думается вове, но вытаскивает купюры из заднего кармана, мятые грязные бумажки опускаются в чужую руку, а в его ладонь опускается тонкая бумажка. он открывает её и сразу замечает важное: николай резанов — рубен гандерсен. интересно получается, им там зарубежом своих театров не хватает? семенюк хмыкает, но имя чужое трепетом раздаётся в душе.***
в тот год семенюк сходил в театр ещё не раз — и каждый раз это было один и тот же спектакль. «Юнона и Авось». если представление выпадало в будний день, он подменялся со сменщицей и бежал со скоростью пули в театр. с каждым разом его чувства усиливались. семенюк трясся в экстазе, когда на сцену выходи он — свет его очей, то самое, что попало в его сердце и не выпал этот осколок, въелся в него, стало его частью. но однажды, он пришёл не один. в те месяцы его сердце прониклось симпатией к одной девушке. её звали алина. вова, сам не зная почему, решил впустить в свою душу, делясь его маленькой тайной и радостью — походом на определённый спектакль с определённым актёрским составом. алина думала, что это стало их традицией. но всё было не так. каждый раз, когда вова первым вставал с кресла, отбивая ладони до мелких красных точек, он был удостоен благосклонного взгляда и тёплой улыбкой. только он. никто более. со временем, алине надоело ходить на одну и ту же программу, которая не менялась годами. не понимала, что её парень нашёл в этой пьесе, но не упрекала. у каждого свои замашки, она вот любит пересматривать «дневник памяти», но её же никто не осуждает. а вова тонул. камнем тянулся ко дну, задыхался, барахтался — но выживал. и вновь топился в чернёшеньких глазах, но полностью добровольно, отдаваясь точно также, как и рубен. имя это было выжжено, как правила на заветных скрижалях.***
в один день, вова, забыв посмотреть состав солистов, — исполнителей ролей, — отправился в театр по знакомому маршруту, который был изведан за десяток лет досконально вдоль и поперёк. тот же самый театр, тот же самый гардероб, ничего не сменяется годами. и грустно, а вроде пока вова ещё жив, по коже мурашками бежит тепло, тот самый знаменитый фриссон. тот же самый партер. семенюк только спустя несколько лет заметил, что пытался выкупить именно то место, на котором сидел в первый раз и познал, что такое любовь с первого взгляда. вот он усаживается на кресло, а внутри что-то скребёт. гоняется словно по клетке, рычит и бьётся о стенки желудка. дыхание становится тяжёлым, глубоким и прерывистым. свет тухнет, на сцену падает тонкий луч софита, обрамляя лико актёра. и тут до семенюка доходит, что именно тревожило его нутро и чуйку. не он. не рубен. воспользовавшись моветоном, он вздымается с места, не извиняясь, пробирается по ряду, вываливаясь из зала. он озирается, примечая вдали возле лестницы старушку сотрудницу, чуть ли не бежит к ней, а в голове вихрем крутится из букв вопрос: — где рубен? — а нет его, — старушка снимает очки с глаз, прикладывает со сложенными душками те к груди, и молвит уже чуть тише, — умер. как с месяц, приступ его сердечный хватил. страшно так, ещё и сорока не было. ломается. рушится. бьётся вдребезги. в тот день в нём что-то лопнуло. осколок выпал из его сердца, обнажая кровоточащую рану, обливая его душу червлёным водопадом.***
солнце поднимается из-за горизонта, опаляя ещё сонливый город холодными лучами. старик уже копошится на кухне, чайник вскипячён, а из кружки поднимается разгорячённый пар. он не спал. лёг рядом с алиной, дождался пока она заснёт и вновь ушёл в зал. руки его с самой ночи заходились в бесконтрольных импульсах, в голову так и било давление. вова держал в руках брошюрку, которую купил почти с пятьдесят лет назад. та выцвела, потеряла весь свой свет, скорее всего, никто не рассчитывал, что кто-то будет держать какой-то буклет столько лет. купил — забыл. семенюк дожидается, когда на часах стукнет восемь утра. накидывает куртку, прячет седину за кепкой таксисткой и вываливается из квартиры. чувство тревожности нарастает в прогрессии. надо будет сходить провериться, хотя со своим возрастом вова почти прописался там. старик заходит в ближайший цветочный магазин, смотрит на стоящие в вазах цветы, подбирая самые крашенные и с только раскрывшимися бутонами. вова взял шесть алых роз, успел уколоться об шипы, чертыхнулся под нос и пошёл в сторону остановки, где сядет на автобус и поедет до конечной.***
кладбище встречает его сыростью, промороженной землёю и увядшей травой. вова прижимает ближе цветы к себе, ступает по грязи и пробирается сквозь могильные плиты и кресты, но все они реплики, копии того, на котором был распят иисус. среди всех них, как и десятки лет назад, стоит каменный крест, тот, который увидев однажды, вова понял — всё. не будет больше видеть он той улыбки, которую он получал как награду, за проведённое с ним время. семенюк ступает за ограду, садится на скамью и снимает кепку, сжимая в руке. сердце стреляет, болит и тянет. шапка выпадает из его рук, а сам он падает к земле. вова, будто зная, что именно подобралось к нему, так неожиданно и, кажется, настолько быстро… семенюк прижимается к памятнику лбом, мутным взором смотрит на надпись, что высечена на века. я тебя никогда не увижу. вова сворачивается комком, прижимает ноги к себе. опускает на могилу букет, розы в его взоре стали тускнеть и вянуть. — я тебя никогда не забуду… — скупая слеза скатывается по щеке, в конечном итоге обрамив собой землицу. сердце ёкает в последний раз. последней мыслей проносится то, что слова его дойдут до неба и рубен будет знать, что он был важен для него, как никто более. миг. тьма.