Песни нелюбимых

Голос матери звучал совсем устало. — Покупатель нашелся на папин дом. Хотят осенью заехать. — Удивительно, что кто-то еще хочет жить в Приднестровье. — Не ерничай, Саша. Надо, чтобы кто-то съездил туда. Посмотреть, не развалился ли он там совсем, а то, сам понимаешь... Саша понимал — после смерти бабушки несколько лет назад в Рашково никто не ездил. Руки не доходили. Саша и сам там не был уже сколько времени, но почему-то сейчас, когда он услышал, что дом, где он жил в детстве, наконец-то продают, — сердце стукнуло куда-то мимо груди. — Прибраться там, — продолжала говорить мать, — починить, если что. И вдруг Саша понял, к чему она ведет. — Съездить? Мне нужно посмотреть в гастрольный график… а что, Лешка отказался? — Я бы хотела, чтобы съездил ты. Саша оторвал нокию от уха и погипнотизировал зеленый экран. — Перезвоню тебе, как будет понятно. — Хорошо. Саш. Он положил трубку первым. — Да че ливаешь, — вдруг сказал из угла Балу. Репетиция закончилась с полчаса как, но он завалился в кресло с книжкой. Маленькие радости собственной реп-точки. — У нас в августе будет две недели перерыва, сам знаешь. Саша потер лоб рукой, поежился. — Я там не был очень много лет. Но, вероятно, ты прав, и нужно исполнить сыновний долг… Шура зафыркал над сашиными словами. Саша слегка обиделся на всю эту ситуацию — ну и на его фырканье тоже, но так, не от души. — Хотя вообще-то Леша мог бы съездить! Он уже даже нигде не играет! — Твой зловещий кузен слишком занят, как я понял? Шеи нежные кусает? Две недели, Лось! Давай с тобой съезжу, а то ты так красоты Рашково расписывал. Еще и Машу с собой возьмем. Идея ехать не одному Сашу вдруг вдохновила. Но было не совсем понятно — можно ли брать с собой занятую женщину. — Думаешь, Гордей отпустит? — Так Маша как раз с ним расстается сейчас. Ей бы не помешало… проветрится. А также, меланхолично закончил про себя Саша, побыть подальше от своего бешеного — получается, бывшего — мужа. Про его связи они все знали непонаслышке. И вот до Приднестровья эти связи очень вряд ли доходили, тем более что в Рашково сейчас средний возраст жителей был — сколько? лет восемьдесят? — так что идея была хорошая. Царапнуло, что Маша ему сама не сказала про свое расставание — Саше казалось, они дружили достаточно близко. Но, впрочем, и ладно, дело ее. А помочь ей Саша хотел, конечно. — Ну давай, коли не шутишь, — он припустил в голос богатырской удали. — Машину можем взять, — задумчиво протянул Балу. — Устроим приключение. — Тебе в автобусе приключений не хватает? Никакой машины. Ебал я за рулем столько сидеть. Балу пожал плечами в своем кресле. — Маше позвони. Она будет рада. — И уткнулся обратно в своего Кастанеду. Саша выдвинулся из Старого дома, набирая по дороге ее номер. Он решил, что маме позвонит через пару дней, сделав вид, что действительно долго раздумывал, ехать или нет. Маша, кстати, согласилась сразу. А ведь ей он по пьяни даже не живописал красоты Рашково. Планировали поездку все втроем, с картой, карандашом за ухом и с постоянными звонками в Молдову, чтобы выяснить актуальное расписание общественного транспорта. Где-то на втором часе звонков Саша даже почти пожалел, что так радикально отмел идею с машиной. До Кишинева было полтора дня на поезде. От Кишинева до Каменки — еще часа три на автобусе. От Каменки до Рашково было совсем близко, но никто не знал, ходят ли еще автобусы (мать вздохнула, что пару лет назад ходили, но потом кто-то жаловался, что рейсы пропали). Если что, решили ловить частников. На худой конец — пятнадцать километров можно было пройти и пешком. (“Хуешком” — прокомментировал эту идею Шура). В купе Балу триумфально достал из рюкзака шахматы. Саша потер руки в предвкушении — прошлый тур он закончил на первом месте турнирной таблицы группы, и хотелось утвердить свое чемпионство. — Маш, будешь с нами? — предложил Шура. Та аккуратно потерла глаза. Ее явно клонило в сон, но она похлопала себя руками по щекам, для бодрости. — Давайте пару партиечек. — Тогда уступаю тебе право первой партии, — галантно предложил Саня. Маша улыбнулась ему, и они поменялись местами, чтобы та села напротив Шуры за столиком. Первую партию она у Шуры взяла, вторую — он у нее. Потом Саня решил, что и ему пора, и сел напротив Маши. Обыграл ее он минут за десять, после чего ему почему-то стало неловко, как будто ради девушки можно было и притушить свои навыки. — Шур, давай с тобой. Балу деланно зевнул и потянулся. — Ну его может… Или давай на раздевание. Маша хихикнула. — Лось снимет сначала очки, а потом носки. Все зафыркали, потом захохотали. Шура слопал его пешку, и Реник демонстративно потянул с переносицы очки, вложил их в машины руки. — Только носки на меня не складывай, ладно? Дальше уже Саня сделал ход конем, и Шура снял с себя футболку. Саня прицелился и кинул в него съеденную ладью. — Молодые люди, — загремела в дверь купе проводница, — чай заказывать будете? — Мне кофе, пожалуйста, — попросила Маша. Проводница закивала и царственно отошла от их купе, напоследок подмигнув Балу. Саня опять заржал. — А ты не завидуй, — снисходительно улыбнулся Шура. Дальше уже на раздевание они решили не играть. “Ты просто без очков не видишь как выиграть”, — прокомментировал Шура. Ночью, когда, проснувшись, выходил курить, Саня неожиданно наткнулся в тамбуре на Машу. Она куталась в куртку и смотрела на пролетающую за окном среднюю полосу России — в темноте мелькали серыми пятнами стволы берез да всполохи облаков вокруг луны, круглой и белой, как козий сыр. Саня покашлял, привлекая внимание, чтобы Машу не напугать. — Ой, Лось. — Она вроде как улыбнулась ему, но до глаз улыбка не дошла. — Чего ты тут? Не спится? — Проветриться хотела. — Маша поежилась. Помолчала, пока Саня прикуривал, потом затягивался первой затяжкой. — Лось, как думаешь, а женщина вообще может быть счастлива одна? — Любая женщина или ты? Вопрос прозвучал резко даже на его не очень чуткий взгляд. Но Маша не замкнулась, а привалилась головой к его плечу. — Любая, наверное. — Мне казалось, при мужике вам спокойнее, — неуклюже сказал он. Бля. Вместо него сюда бы Балу, тот нормально с женщинами умел общаться. Но Балу дрых в купе. Сане пришлось выкручиваться самому. Чувствовал он себя слоном в посудной лавке. Слоном спросонья. — Я тоже так думала. — Она забрала у него из пальцев сигарету и затянулась. — Но что-то нифига не было мне спокойно. Думала, уйду, — дернула плечом она, — и понятнее будет. — Ты разберешься, — Саня похлопал ее по плечу. — Ты у нас умная Мышка. Та хмыкнула и снова затянулась его сигаретой. — Гордей просто не твой человек, — попытался он еще подбодрить Машу. — А кто мой человек, Лось? Может, и нет моего человека нигде. А может, нет моих и не моих людей, есть не то время. И вот вечно у меня не то время. Может, это я не тот человек? Саня открыл рот, чтобы что-то сказать, сам еще не зная, что, но Машка вскинула руку и закончила: — Не хочу одна. Хочу чьей-то. А выходит, что лучше ничьей. — Ты всегда будешь нашей, — неловко ответил Саня. — Я же не об этом. Но вам спасибо, без вас… тяжело бы сейчас было. Тяжелее. Саня вытянул руку, Маша привалилась к нему совсем, и он обнял ее за плечи. Так они и стояли с полчаса, пока Маша не начала зевать. Он отправил ее спать обратно, а сам выкурил еще сигарету, глядя на залитые лунным светом поля. Мысли уплыли куда-то совсем далеко. Вспоминалось Рашково — как он в детстве ел арбуз, сидя на крыльце, и плевался косточками в мамины цветы. Это было словно не двадцать лет назад, а двести. Дом с тех пор перестроили. Вот тогда, в детстве — это было то время? Почему тогда мир был простой и понятный, а с тех пор все перекроилось и вывернулось швами наружу. Луну заволокло тучами, и он, затушив окурок об облупившуяся стену вагона, тоже пошел в купе. — Мы как на край света приехали, — заметил Шура, потянув лямки рюкзака, чтобы облегчить тяжесть. В Каменке он накупил с десяток бутылок пива, не поверив Сане, что в Рашково есть нормальные магазины. — Дом на краю света. А что, красиво. — Маша прищурилась, рассматривая деревья. — Далеко до него? — Минут за десять дойдем, — прикинул Саня. — Нам туда, в сторону кладбища. И они двинули по улице к дому. — Отлично, там нас и положишь после того как дом тебе уберем, — притворно заворчал Шура. — А вот был бы у нас зловещий старый маг, могли бы мертвяков припрячь к работе. — Партзадание, Сань — осваивай некромантию. Маша, которая шла за ними молча, тут снова захихикала. К дому Саня подходил, перебирая внутри воспоминания о нем, как буддистский монах — четки. Как ездил к дедушке с бабушкой в последний раз. Как просыпался с утра здесь, когда ходил в начальную школу. Как играл с пацанами в казаки-разбойники на заднем дворе. Как бабушка пекла пироги по выходным. Три шага по крыльцу — и замок. Ключ повернулся не сразу, видимо, под дождями этого лета металл немного проржавел. Изнутри дом пах затхлостью. Маша зашла сразу за ним, осмотрелась. — Надо проветрить, — сказал Шура. И чихнул. С распахнутыми окнами в дом влился запах иван-чая, который рос у них под окнами. Дышать сразу стало легче. — Ну что, — Маша сцепила пальцы в замок и подвигала туда-сюда, — Сань, проверяй на предмет поломок. Я сегодня помою полы. Остальное разберем завтра. — А мне что делать? — деловито спросил Шура. — Вам, Александр Валентинович, будет самое ответственное задание. У нас вон в той комнате сложены книжки… Дважды Шуре говорить не надо было — тот мгновенно убежал в указанном направлении. Сперва изучит, решил Саня, а потом по коробкам раскидаем все и отнесем в школьную библиотеку. Надо будет только с администрацией договориться. Он пошел на кухню, проверять, работает ли холодильник — и вспомнил, как мама каждый вторник и четверг приносила кувшин горячего, парного молока. Невозможно было ходить тут и не спотыкаться о воспоминания, ударяясь мизинцем обо все возможные углы. Хорошо хоть, коридор и большинство внутренних комнат после последнего ремонта изменились до неузнаваемости — хотя хорошо ли? Дом казался образом из сна, в котором ты идешь по коридорам, но за поворотом каждый раз новая комната. Или словно встреча с другом детства — ты вроде его помнишь, а вроде перед тобой совершенно чужой, незнакомый человек. — Я не нашла, где воду включать, — тронула его за плечо Маша, вырывая из мыслей. — А ведро с тряпкой нашла. — Сейчас будет, — Саня стряхнул с себя оцепенение и пошел откручивать вентиль. Спланировали так — полдня разбирают дом, потом полдня гуляют. Иначе в пыли и воспоминаниях можно было рехнуться. В первый же день Шура обнаружил в дедовской библиотеке полное собрание сочинений Владимира Ильича, и объявил, что перед сном у них теперь будут ленинские чтения. На второй день, после того как Машка прошлась мокрой тряпкой по всем поверхностям, а сам Реник не без труда починил сломанную на веранде оконную раму, они пошли смотреть самые козырные места Рашково — еврейское кладбище, старую синагогу да развалины церкви. Перед прогулкой Машка заскочила в магазин и купила там клубники — свежей, местной. Кулек единогласно решили оставить ей, и она шла за ними, отставая на пару шагов, и ела ягоды, довольно улыбаясь. Рашково ей нравилось, но под сопровождение вкусной клубники — нравилось еще больше. — Хуя у вас тут было всего, — емко прокомментировал Шура количество развалин, оставшихся вместо исторических зданий. — Здесь был важнейший транспортный центр, до тех пор, пока тут были земли Речи Посполитой, — тут Саня посмотрел на Машу и добавил: — Польша когда тут царствовала. — А потом ее опять поделили, и теперь тут хуй да нихуя, — закончил его мысль Шура. — Ну в целом суть ты уловил верно, — хмыкнул Саня. — Кладбище, синагога… большая тут еврейская община была. Надо было не нас сюда вести, а Яшу. — А он еврей разве? — удивился Саня. — А разве нет? — удивился Шура. — Еврей наполовину?.. — предложила Маша. Шура подумал и подвел итог: — Загадки Якова останутся при Якове. — Еврей Шредингера. — Останутся при Якове, я сказал, — и стукнул Саню палкой, которую нашел валяющейся на обочине дороги. — Совсем от рук отбился. — Я дикий Лось, а не ручной, — гордо ответил Саня и взмахнул своей гривой. Маша протянула ему клубничину, и он съел. — Какой же ты дикий, если с рук ешь. Домашний. Ну тут уже Саня его попытался стукнуть — но палки у него не было, а от удара рукой Шура легко увернулся. Пыль клубилась под ногами, когда поднимался ветер. Людей на улицах почти не было — только какая-то старушка на крыльце вешала сушиться белье на веревку. Но тут перед ними на дорогу вышли гуси. — Это хорошая примета? — оживилась Маша. Шура замер. — Ты что, гусей боишься? — пошутил Саня. Шура покосился на него. — Я бы на тебя посмотрел, если бы тебя гусь покусал. — Это когда с тобой такое было? — Скажем так, — ответил Шура, — к Князю в его Голубково я после первого раза не ездил. Он все не двигался с места, и Маша сочувственно положила ему руку на плечо, а Саня старался не засмеяться. Зрелище мелкого чернявого Шуры, убегающего от гусей, представилось ему крайне отчетливо. Гуси царственно прошли дальше, и они наконец двинулись по дороге вперед — к католическому костелу, который Саня расхваливал им еще в поезде. К следующему дню Маша припрягла уже к уборке всех троих, иначе справиться с объемом пылищи было просто невозможно. Многое пришлось выкидывать — старую побитую посуду, вековой запас стеклянных банок из-под стрехи, какие-то дедушкины газеты. Она забурилась на второй этаж, отрядив Балу таскать ей ведра с водой, а Саня залип внизу на кухне, протирая провалидированную Машей посуду и полки под ней. Заодно выкидывал крупу и прочую хуйню, угнездившуюся в шкафу. Судя по всему, мыши тут гнездились тоже — следы их жизни попадались то тут, то там. Вскоре Балу нарушил его кухонное уединение. — Вода тебе нужна? — по-деловому спросил тот. — А то у тебя тут тоже пыли… Только в этот момент Саня обнаружил, что от его мокрой тряпки уже больше черных разводов, чем чистоты. Дичь. Он никогда не выпадал из реальности. Ему не нравилось, как дом действовал на него. Скорей бы уехать. Вот бы не уезжать. Хотя по музыке он уже начал скучать. — Не помешает… Балу обновил ему тазик, и сам сел на табуретку неподалеку, принявшись оттирать подоконник и кухонный стол. — Я в комнате с книжками видел радио, — вдруг сказал он. — Работает? — Можно проверить, — кивнул ему Саня. — Хотя тут такие станции ловит… — Жги. Когда мы еще попсу послушаем. Радио — после тщательной протирки — врубили в розетку. Балу пошуршал антенной, и сквозь помехи прорвалась заставка радио Маяк. — Наконец-то реклама лекарств для стариков! — Нам скоро пригодится, вообще говоря, — прокомментировал Саня. — Ты что, пес, мы будем вечно молоды. Вернулись к уборке, под радио работа как раз заспорилась, и Саня прекратил наконец выпадать куда-то вне мыслей и пространства. После сета рекламы каких-то таблеток от поноса заиграла удивительно приличная музыка — Элвис Пресли. По санькиной памяти, такого на радио Маяк во времена его юности не водилось. Опять руки зачесались играть — к сожалению, гитары в дедовском доме не завалялось. — Я тут думал, — заявил Саня, — по поводу аранжировки “Ружья”. Альбомка хорошая получилась, но мне кажется, что вступление интереснее можно сделать… И он насвистел немного другой мотив. Шура на удивление тему не подхватил, нахмурился. — Ты что, даже в отпуск свой об аранжировках думаешь? — А ты нет? — искренне удивился Реник. Шура, казалось ему, не меньше был влюблен в их общее дело. — Да как-то не знаю, — Шура поджал губы, отвернулся от него. — Я вот думаю иногда, нахуя мы так ебемся? Чтобы потом его высочество Андрей прискакал к нам наконец из своего купчинского княжества и сказал, что у нас все неправильно? — Да когда такое было. — Ну видимо, ты не замечаешь, — пожал тот плечами. Саня подумал, покрутил в голове последние репетиции. Иногда их фронтмены действительно становились чрезмерно въедливыми — Горшок, пропустив месяц репетиций потому что валялся в отрубе, был чаще готов идти коллективу навстречу, а вот Князь из своих творческих заплывов возвращался уверенный в своем единственно верном виденье. — Подоебывается и ладно, в итоге же круто получается. — Наверное, ты прав. Мне просто кажется, что наши варианты поинтереснее бывают. В голосе у Шуры словно было двойное дно, шкатулка, у которой откроешь крышку, и тебя колет отравленной иглой. А может, Сане показалось — в конце концов, он был не самым разбирающимся в людях человеком. — Где интереснее, там к концертам допиливаем. В итоге песня живет и становится лучше, — он вернул Шуре его слова, которые тот сказал ему однажды, когда Саня только начинал играть с ними в группе, еще зеленым сессионщиком. Шура улыбнулся, снова повернувшись к нему — игла спряталась в шкатулку обратно. — Как ты правильно делаешь, Лось, что запоминаешь, что я говорю! Обучение падавана никогда не прекращается. Саня сложил руки перед собой и поклонился ему. — Спасибо за мудрость, о мастер Йода. “Наши свечи от геморроя — то, что нужно! Подарите себе на юбилей…” — Прикинь, торт с пятидесятью свечками от геморроя, — сказал Шура. Саня заржал. Тут и Маша окликнула их от двери: — Мальчики! Кухня готова? — Еще минут десять, — ответил Саня. Слегка укололо виной — Маша трудилась, не покладая рук, а они заболтались. Они вернулись к приборке. На фоне Валерий Меладзе затянул свою бессмертную песню о тропикана-женщине. — А здесь, — торжественно объявил Саня, когда они после обеда пошли шарахаться по селу, — я в детстве играл на аккордеоне. Они остановились перед приступочкой под огромным ясенем. На этой же улице за углом была его школа; он отходил туда сколько, класса до четвертого — пока они не уехали в Кишинев. Отец шутил, что школа и так дала ему самое главное, ведь на уроках труда их научили забивать гвозди. — Твой первый концертный зал, получается, — хмыкнул Шура. Саня не стал говорить, что первым концертным залом была скорее церковь, где он пел в хоре. Хотя там, конечно, они собирали полные залы. — Все девочки твои были? — Маша, как всегда, была настроена романтично. — О да. Я им украинские народные пел. Аудитория под его детские импровизированные концерты и правда собиралась, причем и девчонки, и их бабушки, и даже какие-то пацаны — был, помнится, у него одноклассник Димон. Он никогда сашкиных зависонов с аккордеоном не пропускал, да и гуляли по Рашково они часто, играли с компанией в догонялки и другие, менее безобидные игры. Димон как-то подарил ему самостоятельно отрисованную открытку с легионерами, и Саша очень обрадовался, а вот отец, когда ее нашел, совершенно не разделил его чувств и куда-то ее унес. Сильно потом уже до Саши дошло, что проявление такой привязанности между мальчишками показалось отцу подозрительным — к тому моменту он уже уехал из Рашково и контакт с Димоном потерял сто лет как. Господи. Саня встряхнулся. — Давайте споем че-нить щас. — А за русские песни нас тут не отпиздят? — Да вроде не должны, — растерялся Саня. И Шура затянул “Черного ворона”. Саня подпел вторым голосом, и даже Маша тихо присоединилась: — Черный во-о-о-о-орон, я не тво-о-ой… С кустов вспорхнула и улетела сорока. Вечером решили выпить пива в честь трудов праведных. Маша трезвому образу жизни своему не изменила и заварила себе чай, добавив в заварку мяты и смородиновых листьев. — Какие планы на завтра? — спросила она, грея руки об чашку. — Может, на природу выберемся? — За городом, — зловеще завыл Саня, — есть одна скала, под которой, по легенде, жила старая ведьма… Ее звали Горпина. Ее дом стерегли живые чудовища и мертвые люди… Он сделал ставку на то, что никто Сенкевича не читал, и оказался прав. — Нихуя себе имечко. Горпина-Горпына. Пойдем к ней в гости, — решительно заявил Шура из угла, где он делал вид, что дочитывал Ленина. — Пойдем, — обрадовалась Маша. — Может, грибов соберем к ужину. — Или пропадем навеки в ловушках ведьмы… — Ну сказочник, — фыркнул Балу, — сразу видно, что с Андрюхой напереопылялся… перепереопылился. Саня послушал, как тот пытается родить словоформу, и молча протянул ему следующую бутылку пива. Когда с утра выбивали ковер во дворе, к ним в гости заглянул белый кот — видимо, соседский, а может, и свой собственный. Балу всполошился и побежал в дом, вернулся с обрезками колбасы и блюдцем молока. Кот его дождался — и потом сидел рядом с ними и подъедал прикормку, пока они возились с ковром дальше. — Хороший какой, — сказал Балу, потом присевший погладить кота. — Я бы забрал с собой. Кот величаво мявкнул и ушел. Перспективу переезда в Санкт-Петербург он, кажется, не оценил. На природу решили выбраться пешком, но пока шли по обочине дороги, мимо них проезжал какой-то бодрый дедок на Патриоте. “Давайте докину вас, — окликнул он их, опустив окно, — вы к Красной скале?” И они с ветерком поехали, Саня разболтался с водителем — тот помнил его деда, и даже самого Саню вспомнил (“мальчонка с аккордеоном”). А вот про “Шутов” не слышал. Даже странно. Скала высилась над лесом, как красная стена древнего города. — До провала вам туда идти, — махнул им дед рукой в сторону, — ну ты, Сашка, найдешь дорогу. Я к вам, молодые люди, вернусь через три часа, чтобы вас тут волки не поели! И утарахтел по своим делам, взметнув клуб пыли и пропустив мимо ушей неловкие возражения, что назад они доберутся сами. — Что за провал? — спросила Маша. — Да есть тут одно местечко, — неопределенно ответил Саша. Пробирались туда под кронами узловатых дубов и вишен, дорога забирала все вверх и вверх, пока не стала узкой тропкой. И тут между деревьев показалась первая фигура. Потом следующая. Каменные изваяния изгибались в самых странных формах. — Это у вас тут художники были? — Вряд ли, — хмыкнул Шура. — Ветры да дожди главные местные художники, — ответил Саша. — Все природное. Мейд ин Рашково. Маленькая симпатичная фигура была признана двойником Яши, а большая и понурая, похожая на старого лешего — Миши. Остальную группу тоже нашли (хотя Саня и не согласился со своим двойником). Гигантский гриб был единогласно признан Андреем Князевым (“Хотя вообще-то, это Ленин”, — добавил Шура). Тропинка привела их к гигантскому провалу в земле, — от него в сторону уходила узкая трещина. — Вот сюда-то мы и шли, — объявил Саня. — Офигеть, — сказала Маша. — Мы действительно на краю света. Шура отсалютовал им дубовым листочком. — Рад оказаться на краю Тартара в вашей компании, прекрасная дама. И господин. — Прекрасный господин, — с улыбкой ответила ему Маша. Они нашли поваленный ствол ясеня неподалеку и устроились там на перекур. — Заповедные места тут. — Шура выглядел задумчиво. — А ведьма-то где? — Ведьма под горой, — ответил ему Саня. — Вот бы жить тут в домике под горой и пугать случайных гостей, — размечталась Маша. — Хотя, наверное, сейчас в такой домик рановато. А вот лет через тридцать… — Лет через тридцать тут никого уже не будет, только волки да вороны. — Буду с ними дружить! И никого не пугать. — Смелый вот ты человек, Маша, — улыбнулся ей Шура. — Я бы в лесу одичал за месяц и побежал к людям. — А прикиньте, та ведьма до сих пор где-то живет? Они помолчали, резко одновременно вспомнив “Ведьму из Блэр”, которую им не так давно показывал Миша. Саня вдруг представил, как они гуляют дальше, натыкаются на домик ведьмы, и она оказывается не как та хрень из фильма, а как ведьма из сказки, и она превращает их с Шурой в жаб, а Машу в прекрасного лебедя. Ну или в лебедей всех троих. Впрочем, что-то подсказывало, что в этой сказке их бы всех перестрелял какой-нибудь местный охотник и сожрал бы на ужин. Машку совсем разморило с подъема, и она легла Шуре головой на колени. Тот замер, боясь шевельнуться. Саня поймал его взгляд, потом отвел глаза. В какой-то момент все дни слились в один день — бесконечный, солнечный, но прохладный. Они жарили рыбу во дворе, перебирали старые дедовские и бабушкины вещи, шутили, пили вечерами пиво или вино. Маша забиралась с ногами в кресло и тоже читала что-то из библиотеки — классику или приключения. Сашка с Шурой курили на крыльце. Молчать рядом с ним было так же комфортно, как шутить или спорить. Питер казался далеким туманным миражом — который, так-то, был все ближе и ближе с каждой собранной коробкой, с каждой отмытой до блеска полкой бесконечных кухонных шкафчиков и протертой люстрой. Одним вечером им звонил Горшок — уточнить, когда их ждать обратно, “а то чет пропали вы”. Саня тогда посмотрел в календарь — и времени оставалось совсем немного. Очередной день выдался жарким, и было решено отложить все уборочные дела и пойти купаться на местный речной пляж — скорее всего, это был последний теплый день лета, и точно последний теплый день до их отъезда. Маше для купания Саня выдал свою футболку, потому что, конечно, ничего они с собой специально не взяли. Шурка с Машей нарезали бутеров для пикника, Саня сгонял за местным винишком. На берегу Днестра расстелили взятую из сундука скатерть, Маша красиво разложила бутеры по тарелкам. — Я бы и бокалы взяла, — вздохнула она, — но думаю, ладно уже. — Ниче, — утешил ее Шура, — из бутылки нормально попьем. Маша пошла купаться первой, пока они с Шуркой валялись на траве и ленились. — Тут тихо, как у Христа за пазухой, — сказал Шура, глядя в облака. — Я, честно говоря, подохуеваю с этого… — Знаешь, тут всегда так было. Даже когда стреляли активнее, все равно здесь тишь. — Странно наверное было. Пасешь тут гусей, а там люди умирают. — В детстве как-то это не оцифряешь… — …а все потому, что соседнему государству захотелось кусок пожирнее оттяпать, — неожиданно зло закончил Балу. Саня приложился к пиву и лег обратно, голова к голове Шуры. — А на обычных людей все равно им, — он художественно махнул рукой, — похуй. И остается только гусей пасти. — Вы про судьбы мира опять? — окликнула их Маша с реки. — Отличная вода, хватит балалыкать! Она стояла в воде по колено, мокрая футболка облепила тонкую фигурку. Сане и хотелось отвести взгляд, и не хотелось, но он решил перестать думать, и, скинув штаны с футболкой, пошел к реке. Шура обогнал его и нырнул с громким плеском — Маша вскрикнула, прикрывая лицо от брызг. — Водичка кайф, — огласил Шура свой вердикт, высунув голову из воды. Саня тоже нырнул и погреб к кувшинкам, которые росли вдоль берега неподалеку — нарвать, и пусть Машка потом венок себе сплетет. Венок по итогу сплел себе и Маше Балу, который потом красовался в нем, вплел себе в волосы еще водорослей и изображал русалку. Саня с Машей смеялись над ним до упаду. Венок свой Маша взяла в дом и положила на кухонный стол — Саня потом видел, как она улыбалась ему, проходя мимо. Это был, действительно, счастливый день. Остановись, мгновенье. Балу, разбирая старый дедовский сундук, нашел там потрепанный фотоальбом в красной бархатной обложке — и залип надолго, листая картонные страницы. Саня подсел к нему и пытался расшифровать, кто именно из родственников изображен на какой фотке — и потом лез проверять на оборотную сторону. Подписи, впрочем, были не везде, и пожилую женщину в белом платке и с лицом суровым, будто у деревянного идола, он так и не узнал. — А я сжег свои фотки, — сказал Балу так обыденно, словно в этих словах нет ничего странного. — Ну, детские. — Почему? Тот наклонил голову, будто ответ был такой очевидный, что непонятно было, как объяснить такую простую вещь. — Не хочу, чтобы куски бумаги определяли, как я помню себя. — А не будешь потом жалеть? Прикинь, так бы через двадцать лет лежал на даче, обложенный котами, и смотрел на себя мелкого в альбоме. — Пиздец какой. Нет. Как-нибудь обойдусь. Саня забрал у него из рук альбом и пробежался пальцами по корешку. — Ну ты же не можешь полностью стереть прошлое. Все-таки какие-то вещи объективно случались. У Поручика вот твои фотки есть, небось. — Объективность-хуективность, — передразнил Шура. — Во что хочу, в то и верю. Касательно меня самого это тоже касается. Потом Саня возвращался мысленно к этому разговору. Он все никак не мог понять, сделать какие-то выводы, и крутил слова Шуры, как головоломку, пока не выкинул из головы. — Мне сказали, тут есть волшебный источник, — Маша раскраснелась, видно, шла к ним быстрым шагом. — Покупала в магазине продукты, разговорились с продавщицей… а ты не говорил что у вас тут такое место! — Есть у нас такой, — с неохотой подтвердил Саня. — Не волшебный нихуя. Обычный. — А мне рассказали, что вода из него помогает от неудач в любви. — Вдова одного там местного правителя, Тимофея Хмельницкого, после его смерти пролила тут столько слез по нему, что наплакала на целый источник. Знаешь, по-моему, не звучит, как хорошая примета. Разве ж это счастливая любовь, столько плакать. — Ой да ладно тебе, — она ткнула его кулачком в руку. — Не нуди! Я хочу попробовать. — А я вот слышал, — сообщил Балу, — что если выпить отсюда воды, то потом обязательно не раз вернешься в Рашково. — Где ты это слышал, — спросил Саня. Балу не ответил. — Я бы вернулась, — пожала плечами Маша. — Тут так… спокойно. “Я вот уже вернулся, а даже не пил из этого ебучего источника” — меланхолично подумал Саня, но возражать уже не стал. Вместо этого сказал: — Ну давайте сходим. — Наберем бутылки воды и будем продавать в Питере, чтобы все сюда катались и развивали туризм, — важно предложил Шура. — Может, хоть автобус регулярный пустят. Маша, действительно, взяла с собой бутылку — они отпили из нее по очереди. Вода из источника была такой холодной, что ломило зубы. “А пусть и правда Машке в любви повезет”, — попросил Саня. Сам, правда, не понял, у кого — в Бога он давно не верил, а у кого еще можно что-то просить, и не знал. Но хотелось, чтобы у Маши было все хорошо. (Через месяц после их возвращения Маша снова сошлась с Гордеем. Получается, подумал тогда Саня, волшебный источник все-таки не сработал.) — А как звали ее? — спросил Шура, когда они шли от источника к дому. — Кого? — не понял Саня. — Вдову этого… Тимофея. Она тут плакала тринадцать лет, а ты ее даже по имени не назвал. — Да не помню я. Шура смерил его взглядом, которого Саня не понял. — Руксанда, — сказал он потом, узнав видимо имя у кого-то из местных. — Ее звали Руксанда. Саня пожал плечами. Прошло еще несколько дней. И вот Маша наконец удовлетворилась уровнем чистоты дома, а Саня с Шурой отнесли все книжки до школы. Один томик Ленина Шура, впрочем, отложил себе — сказал, что сросся с ним плавниками и расставаться не готов. Все паутинки были сметены, все мышиные гнезда выкинуты на улицу, простыни сожгли со старыми бумагами на большом костре (Шура порывался через него попрыгать). Документы Саня сложил себе стопочкой в рюкзак. Дом стоял чистый и пустой. Дата следующей репетиции была назначена через четыре дня. Хотелось немного оттянуть время, но оттягивать больше нечего. В одном из ящиков Саня нашел свои старые рисунки. И открытку от Димона — ее он украдкой сунул в рюкзак, к документам. На последних посиделках перед отъездом и Маша нарушила свой трезвый закон, выпив бокальчик (кружечку) вина — ее уболтал Шура. — А то приехала в Молдову, а молдавские вина не пьешь! — вещал он. За эти полторы недели они замкнулись друг на друге, став отчасти одним организмом, со своим графиком жизни, со своими шутками. Сане было странно осознавать, что совсем скоро им придется расцепляться и жить отдельную жизнь обратно. Собрались к отъезду быстро, перетаскав коробки с мусором до помойки. Остальные ненужные вещи сложили рядом — мало ли кому понадобится, пусть заберут. Саня, перед тем, как закрыть за собой дверь, замер на пороге. Прислушался к себе. Скоро уже в этот дом войдут чужие люди, купят новую мебель, поклеят новые обои. Они будут готовить на плите свою еду, не ту, что готовила его семья. Чужие дети будут играть на дощатом полу коридора. Вместо книжек будут какие-то другие, важные для чужой семьи вещи. Стены пропитаются их запахами. Чужие люди выстроят здесь свою новую чужую жизнь, и не будут слышать крики призраков сашкиного детства из подвала. Саня защелкнул замок и пошел за своими друзьями вперед к автобусной остановке. * — Позвони ему, — сказала она, не поворачиваясь к нему от шкафа, в котором рылась в поисках пакетированного чая. Саня сразу понял, о ком она. Ну, вариантов тут было не то чтобы много. — В текущих обстоятельствах, — кашлянул он, — это невозможно. Грубо говорить при Маше не хотелось, хотя ничего хорошего о выплясах Шуры в последние годы он сказать не мог. Обида плескалась от того, как вода от мокрой собаки. Утираться не хотелось. — Не знаю, какая кошка между вами пробежала, — продолжила Маша, закрыв дверцу шкафчика и упершись костяшками в стол. — Я помню, что вы были друг другу важны. Что за детский сад. — Мы как раз взрослые люди, Маш, — ответил он. — И у нас свои пути. Разные. Мы давно разошлись. Ему, как всегда, рядом с ней приходилось вдвое усерднее подбирать слова. Двадцать лет прошло, а вот это — надо же — не изменилось. Маша развернулась к нему, откинула длинную прядь со своего лба. От ее глаз лучами разбегались тонкие морщинки — и они совсем ее не портили, а словно подчеркивали, что вот, столько дорог пройдено, и теперь улыбка на ее лице куда частый гость, чем раньше. Штаты и семья были ей к лицу. — Пообещай мне хотя бы подумать об этом, — тихо сказала она. — Лось. Если пути разошлись, это же не значит, что они не пересекутся когда-нибудь снова. Старое обращение прозвучало… странно. Как будто кто-то прошелся по его могиле. И Саня заодно сразу понял, что спорить с ней больше не будет. — Я подумаю, — пообещал он. Это обещание же ни к чему его не обязывает, правда? Он не пойдет Балунову навстречу. Слишком многое сказано. Да и сам Шура явно не горел желанием взяться за руки и снова стать друзьями. Не то чтобы Саня следил, но про вырезание себя из концертов — добрые люди донесли. Когда ехал вечером от Маши к себе в отель, подумал — была не была. И вынул Балу из чс в телеге. Писать ему — больно чести. Но если тот напишет сам… впрочем, Шура не напишет. Ночью Саше снился Днестр — его холодная, быстрая вода. В воздухе царило чувство, что произошло что-то огромное, страшное, непроправимое, — но ничего не случилось, солнце жгло последним летним теплом. Саня зачерпнул воды щедрой горстью и облил Шуру, тот зафыркал и нырнул, хватая его за ногу. Маша сидела на берегу и щурилась от солнечных лучей, зачесав за ухо прядку рыжих волос.