I want your love, and all your lover's revenge You and me could write a bad romance
Lady Gaga — Bad Romance
Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Хочу я верить, что тот сон,
Лишь от фантазии рождённый,
Где…
Бурные выплески вдохновения не удовлетворяли юношу, а потому последние строки он зачеркнул с агрессивной досадой. «Нет, не то, не то, не то… — ворчал в собственных мыслях юнец, кусая кончик гусиного пера. — зачем вы меня покинули, Ольга? Зачем вы исчезли с души моей?» Впрочем, он знал ответ на этот вопрос: кудри с золотым блеском, утончённое лицо со стальными глазами циника и эти тонкие губы, что умело целовали его прошлой ночью. Не хотелось правда признавать этого позора. Выразить свои переживания не выходило, так как они связаны с тем событием, которое брюнет вспоминать не хочет. Однако вопреки нежеланиям, из ящика бессознательного да производились фразы, греющие плотскую часть сердца. «Владимир… Вы оказывается тот, о ком говорят vilain garçon… — вспоминает он сиплый, от вожделения, голос своего друга, — знаете, что делают с такими мальчиками зрелые monsieur?» Когда в памяти начали проигрываться те ощущения, Володя сразу же почувствовал вкус губ, пропитанных игристыми парами Клико. Ленский не был опытен в подобных вещах, а то и вовсе старался не думать о них лишний раз. То, за что его «наказывал» друг, было не более, чем действиями одурманенного рассудка, вызванного шампанским. Но факт оставался фактом: отныне он лишился белых лепестков лилии, с которыми прожил восемнадцать лет. Насколько те мысли были запретными для Владимира, столько они и вызывали трепет одновременно. Трепет, что отзывался по всему телу мелкими мурашками и покалываниями, исходил не от девушки, которой он посвятил уйму эдд, а от мужчины. Знания науки страсти нежной от бывшего друга были сильнее, чем мнимая любовь к Лариной. Мадонна Антониса ван Дика растекается от изобилия разбавителей на полотне. На её месте рождается странник над туманной далью, чей лик юнцу был до боли знаком. «Нет, я не такой, mon cher… » — беспомощно, сквозь стоны, оправдывается полурусский пиит. «Врёте, иначе как Вы объясните то, что я от вас услышал до этого? — продолжает тот давить на юношу, — нет, как вы объясните Ваши действия?» Брюнет лишь мог списать всё на влияние шипучего золота шампани, но в душе он догадывался, что здесь таится что-то более глубокое, чем опьянение. Эти касания и постепенное избавление от одежды были такими незабываемыми. Владимир даже не задумывался о том, насколько его друг хорош в таких делах. Аж в своей комнате, наедине, хотелось сказать: «Перестаньте… Евгений…», словно это событие происходило взаправду. В нём, бледном юнце, бурлит приятная истома, смешанная с внутренними дебатами. Зачем же он отдался ему без остатка, отбросив всю дворянскую честь? Даже будучи охмелённым, он не должен был себе этого позволить. Как же он посмотрит в глаза своей невесты, которая не знает всей той ужасной правды о нём. Под венцом, держа свечу, он будет вспоминать о том, как лепестки непорочности стали сгорать от грешных связей, что обвили его душу и тело в январскую ночь. Даже непонятно, что было хуже: то, что он скрывает истину или то, что все прознают о его связи с опаснейшим чудаком провинции? Но всё уже произошло и об этом никто не должен знать. Однако эта «ужасная правда» была настолько сладостной, что она проявлялась в виде скольжений по худым бёдрам, облачённых плотную ткань брюк, которые сдерживают всё нарастающее возбуждение. Он снова чувствует на себе эти змеиные петли, что заставляют слабо постанывать и желать одного: касаний, вынуждающих подрагивать чувствительное тело. «Sensible… sensible garçon…» — приятный шёпот, что слышит его ухо, пронизывает всё от шеи до бёдер. Как-то по особенному проходит мгновенная щекотка по запястьям. Евгений прав: Володя действительно очень чувствительный. Даже французские слова, проговорённые мужчиной без акцента, отточено и идеально, имели тот же эффект, что и эмоции после прочтения развратных писаний де Сада. Шёлковый платок на шее развязывался без ведома их носителя: снова хочется открыться тем испытанным ощущениям, сопровождаем нежным звучанием арфы. Будучи когда-то пленённым Ольгой, Ленский не чувствовал чего-то подобного. Немного уставший от дразнящих мыслей, Владимир плавно закрывает глаза и в пустоте век вырисовывается нависающий мужчина, в чьих серых очах рождается огромная впадина с падающими внутрь змеями. Пока юноша это вспоминает, ему начинает казаться, что он слабо толкается бёдрами, имитируя непристойное движение. Однако он не смеет с себя стягивать льняную ткань, сидящую на ногах, ведь происходящее уже подтверждает слова мужчины: Владимир тот ещё vilain garçon. Не хочется опускаться ещё ниже. Особенно перед выразительно написанными глазами Шиллера, что облокачиваясь о руку, с гордостью немецкого философа, наблюдает за ним. Так желается, чтобы именно Онегин творил с ним все эти непотребства, лишь бы избавиться от давления, что словно было готово порвать ткань. В голове вертелись разные мысли: от певческих рифм до идей, которые снимают с него слой безгрешности. В глубине души есть надежда, что всё решится самим собой, но она остаётся безответной. Только тихое тиканье часов сопровождает его страдания. — Евгений… — хриплым шёпотом еле как произносит Ленский. Дверь неожиданно открылась — Владимир резко распахнул глаза и дёрнулся от испуга. Юноша впопыхах сделал вид того, что его озарила муза поэзии. Но из него получился бы плохой актёр, ведь он не смог спрятать в глазах раздражения и вожделения. — Прошу, стучитесь, когда желаете во… — оборачивая голову, Ленский ожидал увидеть слугу, что потревожил личные переживания хозяина, но увидев на пороге его, юноша запнулся. — Ах, извините Владимир, — снимая боливар с головы, смотрел мужчина на Ленского, — я знаю, что вас побеспокоил. — И зачем же Вы меня посетили в такую метель? — холодно, пытаясь сдержать волнение, сказал юноша. — лучше уйдите в свои имения. Вам спокойнее будет. — Милый мой, Вы всё ещё в обиде на меня? — блондин со стуками каблуков подошёл к кудрявому поэту. — Нет, Евгений, всё в порядке, просто оставьте меня. — запинался юнец. Но уже было поздно, так как Онегин стоял близ Ленского, сидящего к нему спиной. Хотел поэт ещё что-то сказать, как вдруг мужчина прикоснулся к его руке. Юноша попытался проигнорировать это действо, но он не мог оставить его полностью без внимания. — Вы же не против, если мы обсудим то, что касается нас обоих? — спросил мужчина сдержанно. — И что же Вас именно интересует в данном вопросе? — пытаясь оттолкнуть Евгения своим колким поведением, ответил Ленский. — Я прекрасно понимаю, что та ночь Вам запомнилась, как то, что отравляет ваше сердце. Аж дуэлью мне пригрозились. — Онегин всё активнее тёрся пальцами о нежную кожу рук собеседника, — Для начала я бы хотел сказать, что мне вовсе не безразличны Ваши чувства, и Вы это прекрасно знаете. — Вам не безразличны мои чувства? — перебив мужчину, спросил Ленский, — так зачем же Вы меня… в ту ночь… — ему стыдно было произносить это слово, а потому тот тихо, сквозь зубы проговорил: — совратили? Евгений немного замялся, и хотел что-то да ответить, но Ленский тут же встал. Ладонь скользит по холодным пальцам, вяло покидая её. Онегин молча смотрел на то, как Владимир медленно подходил к окну, за чьим стеклом рвалась и металась буря, прямо как слова в голове поэта. — Друг мой, я хотел бы Вам объяснить причину. Не думайте только, что я ищу оправдания… — мужчина так же плавно шагал к юноше, будто боясь его спугнуть. — я не понаслышке знаю о том, что творят с человеческим разумом Veuve Clicquot ou Moët et Chandon. — приблизившись к нему, он сказал: — Вы замечали, что эти золочённые напитки так и норовят развязать язык… сболтнуть всю правду без задних мыслей. — Онегин стал томительно молчать, словно дожидаясь некого согласия. А ведь и в правду, пребывая в шампанском дурмане Ленский начал высказывать всё, что думает об Евгении. Видимо изо рта посыпались слова и движения, льстящие мужское либидо, которые не помнил даже сам юноша. Увидев то, как брюнет качнул головой, мужчина продолжил: — Так вот, мне показалось, что слова, наполненные необъятной страстью, являются Вашими потаёнными желаниями. — Евгений дотронулся до плеча юнца, — Как никак, думаю сами понимаете, что такое себе можно позволить в осьмнадцать лет. — он еле как касался уха, — я подумал, что было бы неплохо Вам, красивому и умному юноше, дать пару уроков страсти горячей и нежной. Онегин явно чего-то добивался, но страдальческая душа не могла принять ничего адекватного. Хотелось сказать: «Евгений, просто оставьте меня и уходите!», но Ленский понимал, что это вряд ли изменит ситуацию. Брюнет уже давно присматривался к мужчине далеко не как к другу, а потому слова того являются половинчатой истинной. Однако из-за собственной юношеской гордости он не мог этого признать. Именно поэтому он оказался в этой ситуации: гордыня младых лет старательно отрицает его чувства, смешанные с чем-то высшим и низшим одновременно. Рассудок всё вертел, и вертел различные мысли, но нужно было сказать что-то одно, что раз и навсегда разрешит открытый вопрос, тревожно витающий в воздухе. Но ничего, кроме иных встречных вопросов не приходило, а потому Ленский решил, что будет правильнее, если именно Онегин даст точный ответ. Беспомощно повернувшись к нему с цветущей парнасской розой на лице, он спросил: — Евгений, прошу, не наказывайте только меня презреньем, ответьте мне. Разве правильно ли я поступаю, если позволяю моей душе думать о Вас не как о друге, а как о… — Владимир покраснел, и отводя взгляд вниз запнулся, но продолжил: — как о возлюбленном? Даже несмотря на то, что произошло тогда. Не ожидав услышать подобного, в глазах мужчины бело заиграло удивление, что позже сменилось тёмным, ехидным взглядом. — Вы мне так признаётесь в своих чувствах? С заигравшей аделаидой на лице, Ленский снова освобождается из объятий Онегина и подходит к столу: на языке всё бродят слова, которые никак не могут найти правильный выход. Его взволнованный взгляд устремлён на угол рабочего места писателей, в стиле «Директории». — Знаете ли вы, Владимир, что на моей Родной земле, на Ваш вопрос давно бы дали ответ, — подходя к растерянному поэту, молвит мужчина, — я уже представляю, как Вы выходите в свет и эти взгляды, направленные на Вас. В них читаются уйму эмоций… — крепкие руки аккуратно обхватывают стан, — и сколько желания я вижу у женщин и мужчин. Последние наверное и вовсе бросят своих жён иль невест лишь для того, чтобы быть с Вами… забрать Вас… Вашу красоту, присущую только благородным юношам. Уже предвижу эти откровенные разговоры за балами, где Вам предлагают сойтись с ними… — тонкая кожица губ Евгения ласкает ухо нежной струёй дыхания живого человека, готового вот-вот сорваться на сладострастные деяния, — кто-то и вовсе берёт Ваше тело грубо, не спрашивая хотения. Пока мужчина рассказывает эти розовые слова, его руки играют на чувственных струнах тела Ленского. Онегин скользит и вырисовывает тёмно-красной краской вульгарности каждую впадинку иль уплотнение сквозь одежду, словно играя на арфе, воспроизводя умиротворяющую мелодию в голове Володи. — Я скажу так: зрелые франты испытывают нескончаемое удовольствие от того, что они порочат честь такого прелестного, знатного юноши… юноши с сердцем наивного мальчонки. И после того, когда Вы войдёте в этот вкус порочной липы, обнажится и Ваша истинная натура, желающая лишь одной luxure. Жадно съезжаясь на партнёре верхом, на лице растелиться улыбка, а вас будут называть не как иначе, как проказником… плохим мальчиком… vilain garçon… Касаясь кожицей губ уха, тепло приятными мурашками возрастает. Мягкая мочка притягивается к давлению из уст, взывая ещё больше колких подрагиваний, которые проявляются на пухлых губах Ленского. От долгого возбуждения, юноша хотел тут же предаться суккубовским грехам, однако остатки чести сильно сдерживали его нитями веры во что-то дочиста идеальное с родительскими наставлениями, а потому, чтобы не казаться испоганенным полностью, тот выдал: — Я всё ещё держу на Вас обиду. — Ну точно мальчик. — мужчина улыбнулся, и лаская прядь тёмных кудрявых волос, продолжил: — Как же в Гёттингене воспитывались, что сердце Ваше омывают розовые воды? Касаться Володи для Евгения уже было тем ещё удовольствием: нежная кожа, подобна новорождённому, бланжевая и веет от неё чем-то чистейшим, словно духом самой Девы Марии. Длинные, болкатые кудри с необычайно мягкими волосами, свойственная только девушкам. Эти локоны не колют пальцы и не заставляют их зудеть позже. Лишь сам Ленский заставлял зудеть онегинское, нечестивое желание. Поэт же только и делал, что еле слышно постанывал, да стоял, выражая своё несогласие, но нельзя сказать, что он яро сопротивлялся, ведь ещё никто не уделял ему такого внимания. Именно поэтому Ольга для него стала удаляться всё дальше, теряя ту красоту, что была видна сквозь слой неокрепшей влюблённости: ей просто малозначима любовь юноши, что готов был ради неё пойти на всё, и она не отвечала взаимностью. После ухаживаний только и делала, что скромно удалялась за угол или в даль пейзажей, строя из себя беспечную куклу, которых полно и в столичном свете, и на грязных панелях Петербурга… А вот Евгений — другое дело. Помимо нескудного интеллекта выделялся и красотой с утончённым вкусом в одежде. А этот взгляд… проницательный взгляд, высеченный из первосортной платины иль стали, режущий грудь, и проникая в самую душу, с надменным взором, словно бросая вызов идеологии юноши… словно говоря: «Я знаю об этом мире больше, чем ты». При чтении своих стихотворений, Ленский мог парировать стройкой импровизированной стены, но когда монохромные глаза дебатировали с младым озером, отражающий весь спектр цветов, тогда становилось не по себе: мураши целыми легионами покрывали спину, заставляя сердце бессознательно содрогаться от собственной ничтожности в познаниях жизни. Владимир не хотел признавать себя неправым в мировоззрении, но в последнее время догадывался, что явно чего-то он не знает об этом огромном мире. В отличии от Оленьки, Евгений мог дать уйму уроков о жизни сложной и неоднозначной. Однако зачем очерствлять пылкое сердце серыми, нравоучительными лекциями, когда можно было на практике познать иную сторону жизни, покрытую красной вуалью, что скрывает от глаз неокрепших умов скандальные картины а-ля Гюстав Курбе. А Евгений в свои юные года был тем ещё «жителем Содома», и пользуясь своими знаниями он, будто с невинной издёвкой, не касался того места, что так и пыталось обратить на себя внимание, нежно гладя бёдра партнёра. Эти ласки уносили Владимира в сады земных наслаждений, что находились выше самой земли, но он возвратился оттуда тогда, когда услышал скрип стула. Юноша не заметил того, как он оказался с полураздетой рубашкой на мягкой сидушке, а между его ног расположилась голова Онегина, прильнувшая губами у бёдер, плавно лаская с насмешливым взглядом. — Полно Вам так играться, друг мой! — следующие слова он с жалостливым волнением и дрожью проговорил: — Ну Евгений, aie pitié de moi… s'il te plaît. Многозначительный взор мужчины с темнеющим нуаром наводил лишь на мысли о той страстной ночи, что вынуждают покрываться алым рассветом и щурить глаза от смущения. Пульсация проходила по всему телу от тёплого дыхания Онегина, ставшее ещё горячее от пошлой, глумливой улыбки. Не выдержав этой картины, юноша резко повернул голову на бок, усердно закрывая глаза. Было до жути неловко попадать в такие ситуации, особенно тогда, когда с этим связан твой циничный друг. Ленский пытался игнорировать всё происходящее и это немного получалось, пока Евгений не прислонился к уху. — Que penses-tu que je fais? — поглаживал блондин колено, — Не скрывайте своих потаённых желаний, уж вы то мне можете их доверить… и как я понимаю, реплики en français являются вашей томной слабостью… pas vrai? Арфа становилась всё громче, и громче, что аж начала освобождать юношеский рассудок от мирских забот. Слушая речи, которые мгновенно покрывали грудь, запястья и спину крепкими мурашами, Ленский не заметил того, как с его ног уже слетели брюки и даже нижнее бельё, закрывающее всё то, чем наделила его природа, помимо красоты. Намерения партнёра были очевидны, но эта мысль пришла позже того, когда Евгений прикоснулся к естеству, так и норовящему выплеснуть перламутровую жидкость. — Евгений, нет! Вы же не персонаж из романа, который ведёт себя нелепо. — И это говорите Вы, mon cheri? — насмешливо ухмыльнулся Онегин. Владимир постыдился со слов мужчины. Ещё больше он краснел от собственных, глубоких дыханий, в которых прослеживалось желание сдержать стоны. Так приятно было от того, как холодные пальцы бродили по каждым ложбинкам возбуждённой плоти. Прозрачная, вязкая жидкость безостановочно лилась и растекалась. Евгением овладели чары Гимероса, что снова отворили тёмную, змеиную нору в его глазах. Желая услышать более сладостные издыхания из уст Ленского, мужчина резко, чуть сильнее, схватился за его член. — Как… грубо… — от неожиданности юноша застонал, схватившись за свой рот. Довольный Онегин лишь любовался этой картиной, которой сам и способствовал. Милое лицо юных годов заливалось скарлатным рассветом от стыда и внутреннего упоения, с которым сознательное не хочет мириться. Но этого было недостаточно: хотелось подлить масло, чтобы зажёгся бурный огонь пурпурной похоти. Опять раззадоривая возбуждение Ленского, мужская рука отстранялась от его причинного места. Было видно то, как Володя хотел снять напряжение, но руки не слушались: за ним наблюдают. Закрыв глаза, поэт начал еле слышно всхлипывать. — Mon Dieu, mon vilain garçon… tu vas bientôt te marier, mais tu te comportes comme un petit enfant… devrais-tu vraiment recevoir à nouveau une leçon claire sur un comportement plus digne?‥ J'espère qu'après ça, tu n'agiras plus comme un coquin. — подобно гувернёру сказал Евгений. От соблазнительного тембра голоса Онегина, Ленский ещё больше мучался. Казалось, вот-вот и он не выдержит накала вульгарной эротики, что засела в его покоях. Но почувствовав вновь тёплое дыхание около промежности, Володя резко открыл глаза. К его стеснению, лучше бы он этого не делал. Губы почти приникнули к его изнывающей плоти. — Евгений… стойте… — обрывисто сказал юноша, пытаясь держать друга подальше от себя, но безуспешно, ведь тот уже вобрал конец. От такого действа, Ленский издал резкий стон и тут же пытался его отстранить, толкая руками, державшими крепкие плечи. Касаясь костяшками пальцев по своим губам, юноша пытался не поощрять Онегина своими стонами. — Вы… нахал… — сквозь вздохи шептал Ленский. Но мужчину это не остановило. Словно игнорируя упрёки юноши, он продолжал эти движения… простые движения, от которых Ленскому становилось неимоверно хорошо. Из-за потока различных мыслей (не очень приятных в том числе), Владимир думал, что ещё чуть-чуть и он сойдёт с ума. Скромность ругала поэта, когда тот смотрел за тем, как мужчина усердно заглатывает естество, проникая в каждую впадинку или проходя по взбухшим линиям. Неужели так должна выглядеть любовь? Но не было смысла искать ответ на этот вопрос, так как сознание опять желало попутешествовать по садам наслаждений без задней мысли. Хоть Онегин и был когда-то сторонником жутких извращений в постели, он отдавал предпочтения девственникам, ведь их так приятно дразнить, наставляя на путь полного растления. Можно сказать даже больше: он высоко ценил таких скромников и скромниц, чья душа не познала поля низменных, алых познаний людского происхождения на деле. И Ленский был одним из них. Его забавляло то, как этот наивный юноша сопротивляется своему людскому пороку, а уже затем тонет со стонами от удовольствия внутри этого развратного моря с приятным теплом. Никто из соседей подумать не мог, что сейчас эта юная душа, наполненная величайшими идеями Канта иль Гёте, млела от взрослого блаженства, раздвигая широко ноги и крепко поглаживая златой затылок мужчины. Но образ Ленского, несмотря на ситуацию, оставался таким же беспорочным. Смущение больно запылало в его речных глазах, заставив их закрыться, чтобы не видеть то, как распоряжаются с его телом прохладные губы и умелые руки. В любом случае, происходящее не изменить. Что-то сладкое бурлило внутри тела, вынуждая забывать обо всём, даже своё имя. Только стоны и вздохи, схожие с заиканием, сопровождали разум поэта. Ещё и ещё… губы бесстыдно гуляли по нежной и горячей кожице, согревая её сильнее, и сильнее. От жары, получающий экстаз юнец, прикусывал и облизывал губу. Складывалось впечатление, что после страстной «французской любви», Онегину с Ленским этого будет недостаточно и они уйдут в почивальню, предаваясь большему извращению, что рождали умы пустынников. Слабый огонь свечи освещал их лица. Впрочем, свет не нужен был: нужно наслаждаться ощущениями, дыханиями, движениями… Да и не было никакого желания, чтобы портрет Шиллера наблюдал за зарисовкой эротического этюда влажной ночи. Не виднелся предел этому блаженству, однако напомнил о конце мандраж, напрягающий голосовые связки, ввиду экзальтации. И вот, Ленский судорожно держится за голову партнёра, неровно и глубоко дыша, дожидаясь того, когда закончится излияние. Утомление: вот что почувствовал юноша после всего этого. Однако не стоит думать, что ему не понравилось. Наоборот, эта ночь в сопровождении с Евгением (и прошлая в том числе) была самым лучшим времяпровождением в его жизни, когда его не мучали непреходящие рифмы иль муза не покидала его (да и сейчас время далеко не для певческих речей с женскими и мужскими рифмами). Дыхание Ленского было схоже с дыханием после бурного бега. Приходящий кислород никак не собирался восстанавливать все силы. Онегин же, придя в себя первым, решил прикрыть полунагое тело Владимира, что сидел с разведёнными ногами. Хоть оно и было красивым, сейчас ловить похотливые настроения не было желания и сил. Так, спустя некоторое время, юноша стал выглядеть более прилично в своих брюках, однако приходить в себя он не спешил. — Зачем Вы делаете это со мной, Евгений?‥ — очень тихо, будто во сне, пробормотал поэт. Онегин же, в глубине своей души, был умилён с подобного: спящий принц, после дележа на ложе, пробормотал что-то сквозь сонные объятия. Приближаясь к его обаятельному лику, Евгений нежно коснулся своей крепкой ладонью щеки, поворачивая его голову в свою сторону. Плавно, аккуратно губы соприкасаются с пышными устами Ленского, захватывая их в серию бархатных поцелуев, от которых брюнет начал потихоньку приходить в себя. Но всё равно тот считал, что это не более, чем сон. — Je t'aime… вот причина… Вы моему сердцу милы. Это всё всерьёз, а не увлечение. — издал полушёпотом Онегин. Владимир удивился, отчего проснулся окончательно. Он недоумевающим взглядом пытался просверлить сердце мужчины, но тщетно. — Раз уж я Вам мил, то почему вы любите меня так… — молчание говорило о том, что Ленский пытался выбрать менее обидное описание онегинских ласок, — так… фривольно? К удивлению юноши, Евгений опустил глаза и на мгновение приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать. Несмотря на лицо, не выражавшее пылко каких-либо эмоций, юнец заметил дольку стыда в Онегине до сокрытия глаз, словно сам мужчина понимал, что он не очень-то правильно обходится с юным телом. Даже больше: словно мужчина пытался скрыть что-то. — Знаете, charmant Vladimir, — собравшись, и прикусив губу, он с решительным взглядом проговорил: — Вы сами понимаете, что я об этой жизни знаю чуть больше, причём на своём опыте. Однако я никогда не познавал ту любовь, описанную Платоном, а весь этот нежно-розовый налёт романтики, от которого становилось аж тошно, воспринимал шутя. Казалось, что всё это лишь беспричинные слёзы младой души… Все эти невинные ухаживания и глупые, наивные слова — для меня они всегда были ребяческим лепетом. Сейчас же, видя Вас, до меня дошло, что я не знаю, как любить иначе. Будто прося прощения, Онегин взялся за обе изящные руки, держа их в собственных ладонях. — Только так я могу показать всё то, что испытываю к вам. Ленский от услышанного слегка захихикал. — Cher Eugène, не надо так изводить себя лишь для того, чтобы показать мне свою любовь. — Володя схватил его за плечи, — Мне достаточно лишь Вашего присутствия и понимания. — Не говорите мне только, что Вам не по душе и более близкие знаки внимания. — сквозь улыбку, полную иронии, сказал Евгений. Пока честь вновь не вцепилась в юношеское сердце, Ленский пытался побыстрее расставить все точки, и пикантные, и невинные, над i в отношениях с мужчиной. — Ну… — сквозь неуверенность проговорил брюнет, — можете конечно меня так… баловать. Только… Не делайте из меня сладострастную одалиску, прошу Вас. Мужчина, впервые на глазах Володи, искренне засмеялся. — Благодарен Вам за идею, mon petit amour. Лютая метель за окном давала знать, что Онегин вряд ли уйдёт с поместья Ленского этой ночью. Да и никакого желания уходить не было, как никак страсти кипели и лёд в бокале таял со звоном тонкого стекла.