***
— Мне совершенно нечего надеть, — бубнит Барнс, перебирая тёмный гардероб, иногда задерживаясь на шёлковых чёрных рубашках. — Не ной, всем плевать, в чём ты будешь, Бак… — стонет Стив, который явно сделал укладку, обшикался духами и расстегнул верхние пуговицы идеально выглаженной белой рубашки не просто так. Барнс только закатывает глаза и выуживает очередную атласную рубашку вместе с чёрным галстуком. Слишком официально для подобного рода вечера, но можно скинуть на то, что Баки не знал про дресс-код. — Надевай те штаны, в которых твоя задница смотрится лучше обычного, и спускайся, — говорит Стив и, хихикая как школьница, подглядевшая за учителем, оставляет Барнса одного перед тем, как он успевает кинуть в него подушку. Джеймс закатывает глаза, но штаны надевает. Забавно, как мнение Роджерса о его заднице волнует Барнса, но он едва ли может думать о Стиве, когда главный виновник торжества — занозчивый Хоукай. Обратит ли он на него внимание? Посмотрит ли оценивающим взглядом? Или не заметит, увиливая за прекрасным полом? Господи, он чересчур много волнуется о мнении человека, который говорил с ним от силы раз пять в жизни. Джеймс немного расслабляет галстук и расстёгивает верхние пуговицы на манер Стива (но только чтобы не задохнуться). С волосами даже не пытается что-то сделать — просто приглаживает их водой назад, дабы не лезли в глаза. В последний раз пялится в зеркало и, вздохнув, выходит. Как только Барнс спускается, все взгляды приковываются к нему. Он — диковинка. И не сказать, что ему это не нравится. Баки вальяжно проходит к барной стойке, за которой стоит Нат и опирается на неё одной рукой. — Водку со льдом, — говорит Барнс по-русски. — Так точно, — отвечает Романофф на том же русском и, улыбнувшись, наливает алкоголь, полностью заполняя тумблер. Джеймс оглядывается в поисках чего-то фиолетового, громко говорящего и обильно жестикулирующего. И оказывается абсолютно прав. Бартон, одетый в фиолетовый костюм с пиджаком на голое тело, рассказывает нечто уморительное Старку. Он расплёскивает виски и громко хохочет, на что Тони улыбается и кивает. Кажется, все привыкли к тому, что именно Хоукай заполняет собой помещение, перекрикивая музыку и одеваясь совершенно вульгарно. Вульгарно, неподобающе и абсолютно сексуально. Джеймс спускается взглядом ниже, отмечая отличную форму Бартона, подтянутое тело и ёбанные выпирающие тазовые косточки. — Он поёт, — говорит Наташа, очевидно замечая его заинтересованность, — и играет на гитаре. — Я не знал, — отвечает Барнс, с трудом отвлекаясь от рассматривания мужчины и, наконец, обращая внимание на алкоголь. Нет, если Баки сегодня планирует заговорить с ним, то он абсолютно точно сделает это не в трезвом состоянии. — Не медли, Барнс, — словно читая его мысли, говорит Романофф. — Он тоже ждёт, — добавляет рыжая уже шёпотом и переносит всё свое внимание к Беннеру. Баки залпом допивает содержимое стакана, думая, что на сегодня с него Бартона, пожалуй, хватит. Барнс моментально находит своё спасение в Роджерсе с Уилсоном, болтающими на диване на безопасном расстоянии от обоих агентов. Джеймс плюхается между ними под присвист Сэма, но даже не бросает в ответ какую-то колкость. — Ты тут в первый раз, а уже успел напиться и пофлиртовать с Нат? А мы-то думали Брюс наш главный конкурент, — продолжает Уилсон с глупейшей улыбкой на лице. — Вы знали, что Бартон поёт? — перебивая, спрашивает Джеймс. — И играет на гитаре, — отвечает Роджерс, кивая тому. — Почти на каждой тусе нас развлекает, — пожимает плечами Сэм, словно рокерские замашки были у каждого присутствующего в комнате мстителя. Бартона слишком сложно представить с гитарой, скачущим по сцене и орущим бессвязные слова в микрофон. Но, может, представление о рокерах у Баки осталось в далёких 40-х. — Ты же не собираешься делать ничего глупого, Бак? — спрашивает Роджерс, обеспокоенно глядя на него. Ну вот, началось. Мама-Стив в деле и теперь не отцепится до конца мероприятия. — Всю глупость ты носишь у себя в карманах с 40-го года, — Барнс закатывает глаза, но всё равно дарует Кэпу взгляд «я правда-правда не собираюсь заниматься самокопанием». Он едва ли успокоил Стива, но Сэм, конечно, завлекает его в новую беседу, считая просто необходимым рассказать про свою лодку-старушку. Барнс слушает вполуха, иногда поглядывая в сторону фиолетового пятна в другом конце зала. Даже отсюда Джеймс видит ебучий двигающийся кадык, каждый раз как он хохочет, или как напрягаются его мышцы под пиджаком всякий раз, как он обильно размахивает руками. Видимо, Бартон и остальные члены команды привыкли к наготе лучника. Но точно не Баки, вылезший из 40-х, где такое… такое тело на публике считалось чем-то легкодоступным и… и… Клинт наконец замолкает, давая Старку вставить свои пять копеек. Взгляд Хоукая тут же устремляется к дивану, где сидит Джеймс, а губы расплываются в идиотской полуулыбке. Он аккуратно касается плеча Тони и кивает ему, прежде чем направиться прямо к нему, прямо, блять, к Джеймсу Барнсу. — Поможешь подключить гитару? Твои руки кажутся… внушительными, — воркует Клинт, наклонившись к Баки. У него перехватывает дыхание от такой близости, от жаркого дыхания и ебучего запаха Хоукая. Он пахнет кофе, алкоголем и стрельбищем. Бартон настолько близко, что Зимний может посчитать количество родинок у него на шее, которые россыпью спускаются к груди. — М-хм, — только и может промычать Барнс, так усердно пытающийся сосчитать ёбаные родинки на ключицах. Сбился. Клинт, снова нацепив эту идиотскую полуулыбку, идёт к установке в середине зала, ожидая следующего за ним Барнса. И он следует. Конечно он, блять, следует. — Перетащи комбоусилитель поближе, — Клинт кивает на чёрный ящик, стоящий буквально в пяти метрах от стойки с фиолетовой электрогитарой. Халтурщик — думает Баки, но послушно хватает усилитель металлической рукой и ставит его рядом с Хоукаем. — Классная рука, — улыбается Бартон, тут же перенося своё внимание на распутывание шнура для подключения. Вот оно. Вот оно, что отличает его от всех других. Клинт, будучи самым обычным из них всех, считает его, Баки, таким же обычным. Не шарахается от металлической руки, убившей не одну сотню жертв, не поглядывает искоса на шрамы, а наслаждается ими. Вот и всё. Баки разгадал Клинта. — Не за что, — отвечает Джеймс, проходя за спиной Клинта, только чтобы ещё разок вдохнуть чужой запах. Да, этого момента ему точно хватит, чтобы подрочить в душе и навсегда, навсегда забыть Клинта и его ловкие пальцы, распутывающие кабель. Он возвращается к дивану, где Стив уже пустился в рассказы о Бруклине. Барнс тут же подхватывает излюбленную тему и начинает историю, как Роджерс на спор прошёлся голышом по главной улице города, а после мама Баки запретила ему с ним общаться. Потом они ещё два месяца тайно встречались у помоек и вылазили из окон, просто чтобы похихикать над чем-то совершенно глупым. Уилсон складывается пополам со смеху, пока Стив краснеет, когда Джеймс в ярких красках рассказывает о хлюпеньком Капитане Америки. Конечно, он любит этого Роджерса ни на йоту меньше, чем бруклинского, но тот парень очевидно был его любимчиком. Барнс теплеет от воспоминаний, чувствуя, как алкоголь растекается по венам, успокаивая тело. Да, так хорошо. Конечно, его покой обязательно должен прервать Хоукай. Как обычно. На этот раз он постукивает по микрофону, проверяя качество звука. — Леди и джентльмены, — начинает Бартон, накидывая гитару через плечо, — сейчас будет очень грязно. Тут же в ответ раздаются крики супер-героев, а Наташа поднимает бутылку виски в знак Клинта. Хоукай, не теряя времени, тут же начинает первую песню, и Барнс замирает. Песня не лишена смысла, она громкая и запоминающаяся, но Джеймс смотрит только на него. На его шепчущие губы, на зажимающие струны пальцы, на ходящий кадык и на тазовые косточки. У Клинта голос совсем другой, нежели чем тот, который он использует в разговоре. Он глубокий и обволакивающий. Дразнящий. Бартон пританцовывает на следующей песне вместе с половиной присутствующих, которые явно знают слова и даже подпевают. Наташа уж точно шелестит губами под текст, а Пьетро вовсе, показывая все свои чувства по поводу песни, падает на колени, разведя их в сторону, и делает вид, что это он поет, говоря строку за строкой. Нет, Баки только-только предстоит разгадать Клинта. Через несколько песен уже сам Сэм с Баки дрыгаются под такт рок-музыки, ловя общее веселье. Оказывается, Клинт смотрит в глаза кому угодно кроме него, Барнса. Поэтому Баки использует свою природную сексуальность, играя с волосами. Он хочет, чтобы в ладонях были не его длинные тёмные патлы, а русые локоны Бартона. Чтобы этот язык не растягивал слова в песнях, а вытворял безумное на теле Баки. Он желает, чтобы эти руки, эти пальцы были в его волосах. А глаза… глаза должны смотреть только на него. Ни на кого больше. Песня сменяется битом, и теперь уже вся комната ждёт в предвкушении. Кажется, эту песню знают все. Все, кроме Баки. Даже сам Бартон оживляется, начиная гулять по воображаемой сцене до наступления слов. — Every time I take a ride I feel alive with nowhere to go, — начинает Бартон, прильнув к микрофону так близко, что можно было бы услышать его дыхание. Все люди вторят ему. Лишь один Барнс не знает куда себя деть, ощущая себя тем самым микрофоном, опалённым жарким дыханием лучника. — You get all the reaction You're the main attraction It's no surprise Got to like your style You're the perfect distraction. — продолжает Хоукай, спускаясь на рык, — You're the main attraction, — поёт тот, наконец останавливая свой взгляд на нём. На Джеймсе. На растерянном, разгорячённом Джеймсе со спутанными волосами и красным щеками. — And let it unwind Just how I like it, — теперь Клинт улыбается, пожирая взглядом Баки, наслаждаясь его смущением и буквально питаясь его желанием. — You're the main attraction, — заканчивает Бартон, часто дыша вместе со всеми присутствующими в зале. Некоторые из них, захватив своего партнёра, уже смылись, другие (Пьетро) валяются на полу, но Баки… Баки хочет Бартона. Алкоголь ударил ему в голову или обстановка с приглушённым светом, а может сам полуобнажённый Хоукай, который выглядел как блядское искусство. По шее стекают капельки пота, а грудь вздымается и опускается, но Клинт неотрывно смотрит на Джеймса, как тот и хотел. На него одного. Всю песню. «Он тоже ждет» — вспоминает Барнс слова Романофф и срывается с места, устремляясь к лучнику. Слишком горячо, слишком много, слишком грязно. Как и обещал Клинт в начале. Никто не обращает на него внимание, когда Баки нетерпеливо хватает комбоусилитель, штатив для гитары и стойку с микрофоном и без проблем тащит всё в комнату Клинта. Знает где она. Через два номера от его собственной. Он слышит мчащего за ним Бартона, слышит топот и оправдывающийся голос, но Джеймса уже перемкнуло. Он уже распахивает дверь в комнату ногой. Уже оставляет все музыкальные принадлежности на полу. Уже замечает фиолетовое постельное белье, луки на стене и воткнутые в детскую мишень стрелы. Пробковая доска с чьими-то фотографиями. Коробка пиццы. Носок. Всё, кричащее «Клинт Бартон — катастрофа». Невероятно сексуальная катастрофа, хлопнувшая дверью. — С ума сошёл, Джимми? — спрашивает Бартон, снимая с себя гитару. И вот он как бы злится. Барнс в ответ прижимает его к стене, вдыхая чужой запах. Так хорошо, так хорошо. Но так мало. Он позволяет себе закрыть глаза и на секунду — всего на секунду — раствориться, слиться с ним, вжимая тело в стену. — Хватит мяться, — тихо шепчет лучник, цепляя одну из дурацких ухмылок. Это все, что нужно было Баки. Разрешение. Не томный выдох на ухо, не переглядки во время песни, не стеклянные намеки от подружки. Разрешение. Барнс льнёт к чужим губам, очевидно доминируя языком. Он целует не грубо, но с животным желанием и таким рвением, что у Клинта подкашиваются ноги. Хоукай пытается угнаться за чужим темпом, постепенно перехватывая инициативу так, словно это было настоящее состязание. Бартон запускает руки в чужие тёмные волосы, сжимая их и слегка оттягивая так, чтобы разница в росте не была ощутима. Так, чтобы Клинту было удобно. Чтобы Баки мычал что-то непонятное. Барнс, всё ещё прижимая лучника к стене, отрывается от губ, получая возмущённый стон, но быстро находит утешение в его шее. Льнёт к ней, оставляя красные метки и укусы, пока протискивает ногу меж ног Клинта, разводя их чуть шире. Бартон буквально извивается, позволяя Баки творить с его шеей что угодно. Впуская в свой мир. Да, так хорошо. Тепло. Тесно. И пиздец мало. Нужно больше, чем зажатое между ног колено, больше чем глубоко дышащий Барнс или натяжение в брюках. Барнс отрывает его от стены, поваливая на кровать. На секунду засматривается. Бордовая шея хорошо компонирует с фиолетовым пиджаком, а сиреневое постельное бельё подчёркивает мягкий овал его лица. Очаровательный. — Джимми, — совсем тихо произносит Клинт, но таким низким голосом, прячущим желание, что Баки не может устоять, нависая над парнем. Красивый. Барнс снимает с него пиджак, тут же совершая то, о чём грезил весь вечер — соединяет родинки языком, иногда царапая зубами кожу. Бартон сжимает одеяло в кулак, не смея умолять о большем, но мысленно посылая знак Джеймсу, что у него сейчас начнут дрожать коленки. — Перестань, — выдыхает Клинт, в самом деле умоляя остановиться, или в противном случае, он кончит в трусы, как школьник, и никогда в жизни не отмоется от подобного позора. Изумительный. Баки спускается языком ниже, наконец натыкаясь на то, к чему стремился не меньше, чем к ебучим родинкам. Он прикусывает выпирающую тазовую косточку, получая в ответ удовлетворительную реакцию. Клинт весь вжимается в постель, запрокидывая голову и жмурясь. Пиздец-пиздец-пиздец. Барнс невыносимый. Но что ещё хуже — одетый. — Сними, — хнычет Клинт, притягивая Джеймса к себе за галстук, наверняка пиздец дорогой. — Сними, — вторит ему Баки и повторяет одну из тех дурацких улыбок Клинта. «Мудак» — думает Хоукай. И всё равно с лёгкостью переворачивает их, усаживаясь на чужих бёдрах. Джеймс может быть хоть тысячу раз супер-солдатом, но помимо лука и стрел Клинт ещё и агент ЩИТ, а значит имеет кое-какие навыки. Тактика Бартона совершенно другая. Он быстрый, яркий, несносный. Он расстёгивает пуговицы одну за другой, параллельно двигаясь на чужих бёдрах, за что награждается тяжёлым дыханием. Он освобождает Баки от рубашки, проводя пальцем вдоль по чужим рёбрами. Клинту не нужно использовать язык или губы, чтобы завести Барнса с нихуя — нет, ему достаточно просто существовать. Он обводит кончиками пальцев чужую грудь, специально слегка царапая ареолы и нарочно задевая чувствительные соски. Барнс едва сдерживается от стонов, но, в отличии от Клинта, смотрит только на него. Тем же желанным взглядом, что и на сцене. — Я и так глухой, Джимми, не лишай меня счастья слышать и твои стоны, — воркует Клинт, наклоняясь к парню только для того, чтобы украсть короткий поцелуй, мазнув языком по чужой нижней губе. Бартон задерживает взгляд на приоткрытом рте Барнса и подносит к нему два пальца. Баки повторять не нужно. Он аккуратно облизывает пальцы, проводя языком между ними. В благодарность слышит тихий стон Хоукая. Он выпускает тёплые влажные пальцы только для того, чтобы запустить их под боксеры, поглаживая твердый член. Потрясающий. Баки смотрит на Бартона. Горячего, полуобнажённого с приоткрытым от удовольствия ртом. Ласкающим себя. Джеймс возвращает их в прежнее положение, нависая над Клинтом. Конечно, должно быть слюна на члене ощущается хорошо, но ещё лучше — его собственная рука. — Крутая, говоришь… — едва слышно шепчет брюнет, параллельно стягивая с него брюки. Ахуенный. Сиреневые боксеры влажные, когда Барнс запускает в них руку. Металлическую. Холод резко резонирует с теплом кожи, мгновенно вызывая ответную реакцию у Клинта. Он громко стонет, выгибаясь в спине и хватаясь за чужие волосы. Господи, блять боже, он вот-вот кончит. От одного прикосновения к налитой кровью плоти. Одной рукой Бартон тянется к ящику, выуживая из него лубрикант и кидая рядом с Баки. Он на секунду останавливается, смотря на Хоукая. — Ты уверен…? — Если ты прямо сейчас не войдёшь в меня, то я откушу тебе нос, Джеймс, — отвечает Бартон, недовольный вынужденной паузой и оставленный без прикосновений. Баки улыбается. Он наконец стягивает чужие боксеры, выливая так много смазки на руку и на промежность, как только может. Конечно, он приставляет ко входу палец его руки, избегая травм с металлической. Он начинает круговые движения, из-за которых Клинт буквально плавится, хныча от желания. А Баки любуется. Его серо-голубыми глазами, взъерошенными волосами и покрасневшими губами. Волшебный. Снова вылив щедрую порцию лубриканта на руку, наконец вставляет один палец на пробу, ожидая любой реакции, говорящей ему прекратить. Вместо этого лицо Клинта на секунду кривится, но он быстро привыкает к Барнсу внутри себя. Он едва кивает и Баки аккуратно вставляет второй палец, тут же примыкая к губам Клинта. Просто потому что он такой невыносимый и открытый для него. Просто потому что доверяет. Барнс сгибает пальцы внутри него, натыкаясь на ту заветную точку, который заставляет Бартона прогнуться в спине, схватиться за простыни и выкрикнуть его имя. Блять, он просто катастрофа, сводящая Джеймса с ума. Клинт мычит что-то нецелесообразное, на что Барнс снова задевает чувствительную точку внутри, получая одобрение в виде громкого стона. Они оба на грани. Оба понимают. Барнс выходит из парня, слыша расстроенный и недовольный выдох, тут же прервавшийся, когда ко входу приставляется головка члена. Он попал. Он так попал. В глазах Хоукая — чистая мольба и желание, ничего больше. Ни сарказма, ни шуток, просто бесконечное желание. — Если ты отведёшь взгляд — я остановлюсь, — говорит Барнс с той-самой-улыбкой-Клинта-Бартона. — Изверг, — выплёвывает Хоукай, но два океана послушно смотрят в глаза напротив. Барнс выливает остатки лубриканта на член и анус и медленно входит, останавливаясь где-то на середине, давая Бартону передышку. Лучник царапает его спину, оттягивает волосы и дышит через раз, но послушно смотрит на брюнета. Он мягко кивает через несколько секунд, и Баки входит на полную длину, вырывая у обоих стон, состоящий из невыносимого желания большего и обыкновенной человеческой боли. Барнс снова останавливается, отдавая Клинту всё время мира. Пока два неба смотрят на него — зелёный камень Стренджа кажется ничем. Нихуя не замедляет время так, как это делает Клинт Фрэнсис Бартон. — Джеймс… — выдыхает Хоукай, сжимая волосы где-то на загривке, — если ты прямо сейчас не начнёшь двигаться, то я засажу стрелу тебе в задницу. Прямо, блять, се… «Йчас» не успевает сорваться с чужих губ, оно тонет в полукрике, когда Барнс делает первый толчок, выходя из парня почти полностью. Бартон далеко не мутант и точно не обладает сверх-силами, поэтому боль ощущается куда острее. Но Барнс — супер-солдат. У него повышенная чувствительность. И такой блядский Клинт под ним сводит его с ума, такой узкий и целовабельный. — Извини, — Джеймс быстро чмокает Бартона. Он наклоняется под другим углом и пробует снова. В ответ — протяжный стон, состоящий из 6 букв его имени. Вот оно. Барнс снова толкается, чувствуя как разгораются царапины, оставленные Клинтом. Плевать. Он набирает темп, снова и снова попадая по простате и замедляясь, когда Клинт закатывает глаза от наслаждения. Он не позволит ему разглядывать потолок, когда всю ебучую песню он смотрел только на него. Толчок. Ещё один. Ещё. Клинт выстанывает его имя, теряясь где-то на «Джей», а Барнс только и думает о влажном языке, поющем для него. О пальцах, играющих для него. О песне, звучащей для него. — Клинт… Я сейчас… — выдыхает Джеймс, заставляя кровать ходить ходуном. Бартон понимает. Он, не отводя взгляда от брюнета, находит его металлическую руку, упирающуюся сбоку от него. Хоукай подносит два пальца — средний и безымянный — ко рту, едва приоткрывая губы. У Барнса перехватывает дыхание. Рука может быть хоть тысячу раз металлической — он чувствует каждый ебучий тёплый выдох Хоукая на ней. Ещё он чувствует горячее мокрое погружение. Пиздец-пиздец-пиздец. Бартон, в своём темпе, вылизывает два чужих пальца, вбирая их до конца и невинно хлопает глазами, следя за чужой реакцией. Джеймс стонет так тихо, что будь слуховой аппарат не старковской разработкой — не услышал бы. — Я хочу громче, — сбивчиво произносит Клинт, на секунду освобождая рот, но только для того чтобы снова обхватить их губами, втягивая щёки, как при минете. Барнс просто, блять, не выдерживает. Хлюпающие звуки, Клинта и то, что он всё ещё в нём. Просто растворяется, выстанывая маты на всю комнату. Оргазм быстрый, подобный яркой вспышке, но один этот звук побуждает Бартона последовать за ним, кончая себе на живот. Кошмарно и так хорошо. Как в пубертате. — Ты пиздец тяжёлый, — бурчит Клинт и, дожидаясь пока Барнс медленно выйдет из того, толкает тело над ним вбок. — А ты пиздец упрямый, — отвечает Бак, но улыбается. Искренне. — И у тебя фетиш на мою руку. Хоукай закатывает глаза, бросая в того подушку. Но не спорит, потому что это, в общем-то, правда. — А ты — моё главное влечение.your style.
24 сентября 2023 г. в 13:01
Примечания:
Main Attraction — Джереми Реннер.
Баки всё ещё не ладит с новым коллективом. В смысле, они с ним ладят, но он не ладит с ними. Даже Тони иногда оставляет ему кружку кофе ночью, как молчаливый знак заботы. Но чтобы Баки заговорил с кем-то кроме Стива или Сэма? Никогда.
Сейчас Роджерс пытается убедить Барнса сходить на одну вечернюю встречу Мстителей — раз в две недели они устраивают подобное, чтобы не свихнуться от роботов и пришельцев. И, по словам Сэма, обстановка всегда уютная и дружеская, даже у не самых дружелюбных членов команды. Баки отказывается. Его присутствие там — очередная смена для няни-Стива. Не дай бог Баки перепьёт. Лишь бы Баки не почувствовал себя лишним. Только бы Баки не прожигал взглядом пол. Ох, а если Баки начнёт блевать?! Всё это они проходили не раз и не два, потому Барнс отказывается, а Стив даже не думает переубеждать его. Видимо, совсем сдался.
Заходя на кухню, Барнс выдыхает — никого. Мужчина хватает кружку, плеская в неё кофе, и прислоняется к столу. Сейчас башня полупустая (оказывается, у Мстителей есть дела помимо спасения мира), но, словно назло его мыслям, на кухню заплывает Бартон. Мужчина окидывает Барнса оценочным взглядом, ничуть не смущаясь своей наготы: на нём были только выцветшие фиолетовые спортивки и, дай бог, нижнее белье. Клинт находит взглядом кофейник и выпивает из горла добрую половину содержимого, чуть ли не залпом.
«Дикость» — думает Баки, но молчит. Клинт был странным, но он хорош — каждый в башне это подтвердит. Конечно, он невыносимый: весь его гардероб фиолетовый, он носит разные носки, шутит неуместные шутки, порой ужасно озабоченный и отлично стреляет из лука. Ему не нужна супер-сила, огромные мозги или богатые родители, чтобы никогда не промахиваться — этим он заслужил уважение у всех.
— Придёшь сегодня? — спрашивает Клинт, отлипая от кофейника и выдергивая Барнса из мыслей.
— Вряд-ли. Может, в следующий раз, — отвечает тот.
Должно ли ебать Клинта присутствие Баки на вечеринке? Абсолютно нет.
— Хорошо подумай, я сегодня на бис выступаю, — кидает неоднозначную фразу Бартон и, улыбнувшись, оставляет Барнса одного с кружкой в руках.
А это ещё что, блять, должно означать? Хоукай всегда был таким. Таким невыносимым и пиздец притягивающим. Возможно, Баки пойдёт на вечеринку. Но не ради Бартона, а ради Роджерса.