Тоска

Подушечки пальцев под перчаткой невыносимо мягко держали последний достижимый остаток Достоевского. Теперь и его имя произносить достаточно трудно. С долей горькости.. пожалуй, темный шоколад. С кусочками неверия и оторванными, через некоторое время гниющими волокнами человеческих тканей. Это фамилия кого-то грандиозного, кто практически держал весь мир в своих побледневших руках, которые позже оказались жестоко обожжены и окровавленны. Огонь подходит ему по величию, конечно же. А имя... Фёдор. Пальцы огладили чужие обессилевшие костяшки, вспоминая то, как недавно он держал его руки в своих. Живые, не сопротивляющиеся. Он не понимал, почему его сердце так трепетало от этого имени. Почему хотелось вскрыть себя и унять то уныние, которое резко постигло его? Его друг, его дорогой друг... лежит останками под обломками вроде бы спасительного вертолёта. Да, он хотел этого... или нет? Конечно же хотел. Но небольшое колебание в области груди разрослось, как он осознал всю суть происходящего. Одно дело – хотеть. Другое – лицезреть. Гоголь склонился над могилой из горящих обломков, которые, вроде, должны были его согревать, но ему казалось, что он ничего не ощущает. Странное чувство.. Это.. свобода? Николай был уверен, что очутился в очередной клетке, ключ от которой был сожжён теперь навеки. Где та свобода? Фёдор обещал.. обещал. Не может быть, чтоб смерть его была ошибкой. Но каждая секунда этого тяготения от неопределенности лишь давила на него, намереваясь размозжить и его тело рядышком с его "другом". Он устал. Сухие губы целуют холодную руку, соприкасаясь с ней и отказываясь отпускать в знак уважения. Бледная, вечная красота.. Его Фёдор.