Линия жизни

— У тебя длинная линия жизни, — со смешком выдает Илай, пальцем очерчивая ее. Наиб со скептицизмом наблюдает, в душе смеется, но старается придать голосу серьезности, пока ему вешают лапшу на уши. — Так мальчишки развлекаются у вас во дворе? Какая прелесть, — ловит осуждающий взгляд из-под век, и замолкает на миг. Переминаясь с одной ноги на другую, он спрашивает теперь без усмешек: — А линия любви… Какая? Не то чтобы я интересовался, однажды услышал за углом, что тоже разглядеть можно. — Можно. Илай что-то высматривает, улыбается: видно по тени, что легла на лице, и проговаривает то ли для себя, то ли все же вопрошающему: — На удивление, не смотри так, — он смеется, — Отличная. Долгая, крепкая. Признавайся, нашел ту самую? Наиб нежно улыбается в ответ, но скрывает это движением другой руки, словно слова друга нагло врут. Неужели и он повелся на это? — Конечно, стоит передо мной девица-красавица, очереди из женихов не видать, не уж я первый? — под шуткой убирает руку из ладони Илая, а сам трет пальцем место, где касались чужие пальцы. Сентиментальность, от мамы. Илай наклоняет голову на бок, оголяя в улыбке зубы, белоснежные — чистые, как он сам, как небо над ними. Как любовь. — Возможно, ведь моя линия жизни тоже длинная. Судьба ли? — а взгляд его под тенью крыла Брук в этот момент. Наиб с лица переводит внимание на оперение птицы, а затем на единственный глаз. Тусклый, но смотрит в самую душу, гипнотизирует. Недолго. Через несколько секунд она улетает, лишь остается перо на плече Илая. Странная.       И он, но любит. — Судьба, коль нет, линия не расскажет сколько тебе тут торчать. Пошли. Проходит месяц, два. Затем третий, после год, еще один. Наиб забывает о том разговоре, забывает, как ложился с глупой улыбкой влюбленного, как не прекращал тереть ладонь на линии любви, переходя на линию жизни. Вспоминает, когда бежит в агонии: легкие раздирает от боли, а ноги саднит от царапин. Он — сплошной комок, состоящий из боли, он — есть боль, ее носитель, ее очаг и распространение. Ищет в пути глазами родные — голубые, но находит их слишком поздно. Илай лежит — истекает кровью, умирает. Наиб падает на колени рядом, раздирая их окончательно, и тщетно пытается закрыть рану в груди. Беспокойно говорит кучу глупостей, пока (родная-родная, кричит голос) чужая ладонь не ложится на его щеку. — Линия любви, Наиб. Не плачь, — он говорит тихо. Наиб ненавидит, когда он тихий. Ненавидит, когда тот не слушает, говорит глупости, спорит, но обязательно полюбит, только пусть кровь перестанет течь. — Линия жизни, ты говорил мне, — вырывается у Наиба, он пытается перевязать своей накидкой рану, а после берет в замок руки Кларка, целует, умоляет про себя. — Долгая, вместе, судьба. Илай смеется и кашляет кровью, он дышит тяжело, он остывает, он… Наиб ненавидит его, он не может его бросить так. Он говорил обратное. — Не врал. Я стану ею, частью целого. Наиб смотрит с недоумением: не любит, когда тот говорит загадками и уходит от прямого ответа. Наконец, замечает птицу рядом — вечного попутчика. Осознает, и вся ненависть переходит на пернатую: такова плата человека за знания? Тогда он бы позволил Илаю сгнить безграмотным, только бы рядом с ним здесь и сейчас. У Брук глаза на миг сияют, а Илаевские — голубые, угасают все заметнее. — Ты не можешь, не так, а как же… — Наиб не дает ответить, сам же прикрывает рот рукой. — Не проживу я долго. — Разве я мог соврать тебе, особенно сейчас? — Илай хрипит, но выговаривает. Наиб ненавидит… даже сейчас не смог промолчать. «И не сможет» — думает он, а Илай… умер. В тишине, с маленькой семьей, посреди бескрайнего леса. Следом Наиб. Он лишь успел поддаться на встречу нежному касанию родной руки перед прощанием. Из леса вышел уже иной — другой. И прожил, как пророчили.