Dacryfilia

Аки исчезает сразу после того, как гроб опускается под надгробие с крестом. Он никогда не плакал рядом со своими коллегами, которые опираются на треснувшие надгробия, засунув руки в карманы, и болтают о своих планах на выходные, топча грязными ботинками по могилам. Мир жесток. Кишибе сказал бы со флягой в зубах, что, если он не может выдержать смерть одного человека, он не подходит для этой работы. Аки сидит на металлическом ящике, закинув одну костлявую ногу на другую, позвоночник выгибается так сильно, что позвонки хрустят. Пустая болтовня слышится из переулка: тусклая, отдалённо-веселая. Легкие сдавливает и обдигает, как будто наполнены дымом. Сопли, покрывает внутреннюю часть его горла, стекая вниз и он всхлипывает, проглатывает их, как застрявшую таблетку. Крысы бегают вокруг его забрызганной кровью обуви и тыкаются в тени мусорного бака и водосточной трубы, потаясь различить охотник он или добыча. — А вот и ты… — раздается в стороне певучий голос Химено. Аки вытирает лицо. Слишком поздно, она видела мокрый блеск на его костяшке, она знает, что это слезы. На ее волосах несколько лепестков марграриток — ветер с кладбища их оставил. — Вау… — она наклоняет голову в благоговении перед ним, мерцающее в ее глазах, как луна за туманом. — Никогда раньше не видела, чтобы охотник на демонов плакал. — Не говори Кишибе или Макиме, — мокрота искажает голос, ноет носовая полость, звучит не убедительно. Он закусывает внутреннюю сторону щеки, пытаясь собрать себя в кучу. Больше ни одной слезы не упадет. Ни одной. — Конечно, не буду, будет наш маленький секрет. На ящике есть место только для одного и девушка занимает половину его поверхности. Лист металла сморщивается под весом. Крысы разбегаются по щелям в кирпичной стене, оставляя парня с ней наедине. Пальцы впиваются в его щеки и вращают лицо. Это похоже на сон и его мозг здесь, а тело — где-то там. Большой палец скользит по липкой щеке и проходят по влажным пучкам ресниц. Глазные яблоки жжет, и он знает, что они, должно быть, налиты кровью, а нервы напряжены. — Вау… — снова говорит она. Зрачки расширяются, захватывая каждый миллиметр лица парня. Поцелуй на щеке оставляет липкий блеск для губ. Жар подступает по ее переносице, окаймляет повязку на глазу, но в грязно-голубом оттенке темного переулка она окрашивается в фиолетовый цвет. Здесь нет теплых тонов, даже мятая банка из-под кока-колы выглядит фиолетовой. — Ты всегда плачешь после похорон? — спрашивает Химено. Голос шипит, словно пузыри игристого в бокале. Ее наглаженная рубашка покрыта морщинами. От нее пахнет букетами со скидкой в цветочном магазине, лепестки увядшие по ее краям. Волосы, прилипшие вокруг ее глазниц и подбородка. Губы походили на глазурь с ароматом вишни, а еще у нее тщательно скрываемое похмелье. — Полагаю, — отвечает он. Химено хихикает и пальцами убирает жесткие волосы со лба, заправляя их за проколотые уши. — Не балуйся со мной, как с ребенком. — Со мной ты можешь быть ребенком, а с нашим подразделением — взрослым, — она пародирует высокий детский голос. Прикасается к черному выступу на его мочке, который она заставила его достать. «Я взрослый» Они качаются под действием силы тяжести на этом ящике, предназначенном для одного, поэтому она обвивает его шею рукой, чтобы удержать его в устойчивом положении или пойти с ним, если он упадет. Химено целует уголки его губ. Аки щурится, когда она целует его нижнее левое веко. Лепестки маргаритки падают с ее волос ему на колени. Она такая осязаемая в его руках. Он обнимает ее, и она не растворяется. — Это была моя вина, — говорит он. — Я использовал кон на демоне, который карабкался по продуктовому магазину. Я не знал, что в канаве есть еще один, не обращал на это должного внимания. «…Черные перья повисли в воздухе. Вороний дьявол был настолько темным, что затмевал свет. Он подбежал к нему. Изогнутый, как керамбитовый нож, клюв выпотрошил новобранца. Воспоминания крутятся в его голове, все более искажаясь, с каждым повтором все более ужасая, все дальше отдаляясь от реальности. Перья с каждым разом становятся все больше, и из его кишечника выходит больше кишок, чем это возможно анатомически…» Руки в карманах куртки по очереди вздрагивают. Он не может заставить себя оторваться, чувствует, как трясется ее голова. — Ты не выживешь, если будешь слишком сильно винить себя. Давайте выпьем сегодня вечером. Это всегда поднимает настроение. Нет ничего, что не могло бы исправить самоуспокоение. — Спасибо, не надо. Я не смогу это переварить. Язык ласкает его лицо теплой рекой слюны и смакует соленые слезы. Кончик языка скользит по ресницам, и Аки вздрагивает. Она попеременно облизывает то его засохшие слезы, то свои губы. Рука на молнии брюк. Она хочет трахнуть его снова. Он действительно не в настроении. Он в настроении лечь на цемент и быть растерзанным крысами до костей. Он хватает ее за плечи, чтобы оттолкнуть, но руки слабее палочки благовония, стоящей на ночь. — Я не хочу. Не сейчас. — Аки, давай. Это всегда Аки, давай. Химено можно описать только, как плохое влияние. Сколько бы раз он ни говорил «нет», всегда уступает ее настойчивости. Сигареты, алкоголь, секс. Ей нравится, когда он зависит от вещей, которые она может предоставить. Пластиковые пуговицы выскальзывают из зазоров и обнажают отсутствие бюстгальтера. Фиолетовые румяна на ключицах и нежной шее, немного загара. Их прошлый раз был после работы: ее грудь согревалась под его вечно холодными руками. Девушка рассмеялась над ним за то, что он сделал такое серьезное выражение лица и затаил дыхание. После этого Химено предложил чашку чего-то оранжевого и шипучего, и лимонная кислота обожгла ему зубы; приторно-сладкая, как будто она маскировала вкус чего-то. После этого его память туманна. Он не удивился бы, если бы она добавила в его напиток транквилизаторы и сфотографировала его обнаженным, когда он потерял сознание. Аки в очередной раз вздыхает. Классические брюки слипаются вокруг его лодыжек, и Химено толкает его назад, прижимая задницей к грубой кирпичной стене. Она скользит пальцами под его рубашкой вверх по складкам плоского живота. Вялый член у нее во рту. Губы вокруг основания и язык вокруг. Рука держит его рубашку, а другая царапает бедренную кость. Гвозди впиваются в пригоршню выпуклости его четырехглавой мышцы. Фигуры пешеходов мелькают в промежутке между двумя зданиями. Аки откидывает голову назад и наводит затуманенный взгляд на полоску облачного неба. Его член наполняется, давит на выступы нёба и коренных зубов, крайняя плоть разворачивается, толкается в заднюю стенку ее горла, и она не давится. Ее язык трется о место, где его уздечка сплющивается внизу, и он дергается, изливаясь ей в рот. Его бедра двигаются вперед, и Химено булькает. Его встречают скрежетом резцов и вибрирующим бормотанием. Она улыбается пока сосет и он дрожит всем телом. У него грубое лицо, запекшееся дорожки от высохших слез, блеска для губ и слюны. Аки проводит руками по своему липкому лицу, опускает веки, кривит губы, но ничего не проходит. Член выскакивает из ее рта. Химено стоит на коленях, в сперме вокруг рта и расстегнутой рубашкой. Руки все еще скользят по его животу. Тонкая, склисткая нить соединяет его гениталии с ее губами, но это напоминает слюни, пенящиеся изо рта, как что-то бешеное. — Тебе нужно больше этого? — спрашивает у того девушка. Химено имитирует прикосновения к нему, и его член дергается, пытаясь коснуться ее ладоней: его таз слегка наклоняется вперед. Она выпускает тонкую струйку воздуха, от которой его влажный член становится холодным. Пытка. — Прекращай, — говорит Аки. Она встает, отряхивает колени. Ее язык вторгается в его рот, как будто она насильно кормит его обезболивающими, а он давится. Пот пропитывает его рубашку на воротнике и пояснице, ноздри раздуваются от полных вдохов. Полиэстер на ее бедре грубеет на чувствительном кончике, когда он трется о нее. Аки возвращается к старой рутине. Он дергает ее за ремень, и куртка шлепается по земле. Химено прерывает поцелуй, чтобы хихикнуть. — Это больше походит на то, что нужно. Аки зажимает ей рукой рот, затыкая. Слишком много людей ходит мимо подворотни, слишком громко, это привлечет внимание. Она мычит ему в ладонь. Он меняет их положение, она прислоняется к кирпичной стене, и кладет руку между ее спиной и скалистой текстурой. Внутренняя часть ее бедер блестит от влаги, а смазка прилипает к промежности ее нижнего белья, когда он стягивает его. Аки поднимает ее колено к груди. Он входит в нее с очень небольшим сопротивлением. Они оба в своих прозрачных потных рубашках, черных носках до колен и блестящих классических туфлях, со штанов капает вода. — Блять, — ругается он сквозь зубы, — безответственная из тебя наставница. Ее глаза закатываются в оживленном удовольствии, ресницы трепещут, а ее извращение заразно. Этот поступок омерзителен, в нем нет ничего интимного. Липкие мокрые слоги, смрад разложения, кровоподтеки, крысы в качестве слушателей. Он кладет голову на ее волнистое плечо и думает о поцелуе с открытым ртом в ее шею, но решает не потакать ей. — Ах, не будь таким злым, Аки. Я помогаю тебе. Она наслаждается тем, как он отгоняет свое горе своим телом. В ее идеальном мире он сделал бы это привычкой. Когда он был еще несовершеннолетним, и единственным способом достать еще сигарет было умолять ее пойти в круглосуточный магазин, она была самой счастливой. — Я сказал, что не хотел этого делать, — снова раздраженно говорит парень. Ее кожа белеет от хватки на внутренней стороне колена, поэтому он ослабляет ее. Тыльная сторона его руки вся в царапинах от трения, когда они качаются вместе, почти теряя равновесие, его колени согнуты, а она стоит на цыпочках. Аки трахает ее с тем же тщетным эгоизмом, с каким крадет ее последнюю сигарету. Всегда! Всегда делает то, что хочет! Округлость ее толстых бедер делает секс стоя более сложным: бедренные кости врезаются в нее для доступа. Тусклый удар его щели о ее шейку почти стоит того, ощущение заставляет его свернуться калачиком и задыхаться. — Как долго ты тренировал того новичка? — спрашивает Химено. Слова пронзают его, поэтому он ждет извинений, которых не получит. — Два месяца, — шепчет он. Подушечки его ступней скользят по цементу. Кожаные туфли мнутся. Ее руки блуждают вокруг его затылка, затем хватают корни волос у основания шеи и цепляют. — Ммм, бедняжка, — говорит она — Я помню, как тренировала тебя, и мне казалось, что ты можешь просто испариться в любой момент. Это тяжелое бремя. Химено трет пóлы воротника рубашки, затем дергает их, пока они не врезаются в его плоть. Ее нижняя губа прикусална, а волосы трепещут лохматыми локонами при каждом толчке. — Он был хорошим ребенком? — интересуется та снова. Их носы сталкиваются, но она не целует его. Ее зрачок прыгает взад и вперед от его двух глаз. Жар отступает от ее румянца и похотливых выдохов. — Хватит, — говорит Аки. Химено выпячивает распухшую нижнюю губу с зубами и надувает ее. — Ты бы плакала на моих похоронах? — теперь уже вопросы задает сам Аки. — Я бы, наверное, покончила бы с собой. Аки целует ее в губы и ощущает вкус железа. Он не знает, что еще делать. Секс ритмичен, повторяющийся. Внутрь и наружу, туда и обратно. Через минуту новизна проходит, она становится мышечной памятью, и его мысли могут блуждать. Химено теряет фокус. Он не смотрит ни на нее, ни на электрические провода на стене позади нее, ни на больницу через два квартала. Перья, клюв, кишки. Рука за спиной дрожит. Он тяжело дышит короткими резкими вздохами. Капельки пота скатываются по груди и шлепают на место, где они сходятся ближе всего, добавляют смазки. Аки сбит с толку, когда понимает, что плачет. Перья, клюв, кишки. Память снова зацикливается, понимает он. Он отключается, но его парализует необходимость мучить себя гротескными образами в наказание за свою неудачу. Он кого-то убил, а на следующий день мочит свой член в грязном переулке, предаваясь порокам, как будто это какой-то праздник. Отвратительный. Это должен был быть он. Он сбит с толку, и его толчки нескоординированные. Химено превращается в призматическое колебание, как будто она склоняется над берегом хлорированного бассейна. Это должен был быть он в клюве ворона. Он смотрит вниз на свой живот и представляет себе неровный разрез на животе, пытается живо ощутить выпадение каждого органа, напряжение поджелудочной железы и печени, чтобы испытать ту же агонию, которой он подверг своего новичка. Это должен был быть он в доме, изрезанном ружьем. Это смешно. Аки взрослый, он уже взрослый. Он поклялся не вести себя как мальчишка, когда это стоило ему семьи. Но он всхлипывает, шмыгает багровым заложенным носом, тяжело дышит и трелит, потирая сжатым кулаком глаза, которые становятся все влажнее и влажнее. Прямо как тот глупый ребенок, который попросил своего брата достать бейсбольную перчатку. — Прости, — икает Аки. Он чувствует себя хуже, чем жалко. Чем сильнее он пытается остановиться — затаив дыхание, кусая себя за щеку, — тем сильнее он плачет. Он звучит так, как будто его рвет. Он наклоняет голову так далеко от нее, как только может. Он чувствует, как стенки ее влагалища дергаются и сжимаются вокруг его смягчающегося члена. Химено держит его тушу, приклеенную к кирпичу. Нога, которую он отпустил, обвивается вокруг, и она гладит его лопатки, когда они вздымаются. Целует его в щеки и отстраняется, чтобы провести языком по влажным губам. Кончик ее носа и подбородок тоже мокрые от того, как глубоко она вжалась лицом. Он уже не ребенок? Его отражение на слюнях и соплях говорит об обратном. Химено гладит его, воркует и ест его слезы. — О, но ты такой, — говорит она. Онемение пожирает его тело, как вода, настигающая тонущий корабль. Она брызгает пальцами на водопады на его лице. Небрежные поцелуи тянутся от одного полушария к другому, всасывает плоть в зубы, чтобы кусать и грызть. Он чувствует себя законченным пазлом, который она разобрала только для того, чтобы снова собрать его вместе. — Ты такой грустный, правда, милый? Бедное, безутешное создание. Ее тон плаксив, и она пытается скрыть ухмылку с лица, заставляя уголки лица опускаться только для того, чтобы снова подняться. Руки обхватывают челюсть, чтобы собрать все слезы, и как только ее ладони наполняются, они начинают капать и по ее рукам. Химено уверена, что хочет разлить их по бутылкам. Секс замедлился, мышцы ног горели, а колени дрожали. Гвозди вонзаются в бедра. Химено притирается снова к его полу обмякшему члену. — Продолжай. Он не может, поэтому она делает. Ее руки перемещаются к его заднице. Она качает бедрами вниз и одновременно тянет его прочь, бицепсы дергаются с плотским энтузиазмом. Все, что он может сделать, это молча смотреть. Ее зрачок расфокусирован и шире, чем затмение. Он вяло отталкивает ее и качает головой, но от этого их промежности становятся скользкими от ее возбуждения. — Химено, — умоляет он. — Ш-ш, продолжай трахать меня, это тебя отвлечет. Он слушает. Сдается, позволяет ей давать и брать, позволяет себе наслаждаться тем, что его кормят с ложечки. Его лоб впивается на кирпич, царапая. Это отвлекает его. Когда она приближается к краю, она хватает его за волосы, жилистые, разорванные пряди, костяшками пальцев притягивает его ближе и заставляет кончить. И он кончает, когда ее руки впиваются в его кожу. Химено же делает это дважды. Вспышка камеры ее мобильного телефона обжигает его роговицу. Его состояние увековечено в пикселях. У детей есть мягкие и податливые места на голове до срастания черепа. Она засовывает пальцы в форму, и она высыхает и затвердевает, принимая форму, которую она формирует. — Давай выпьем у меня дома? — спрашивает она, но это не вопрос. — Хорошо.