В ладонях ветра

      — Закрой глаза…          «Отключись от проблем...»         Кончики пальцев осторожно, словно задумчиво, погружаются в шапку мягких густых волос и в конце концов зарываются в них по самую ладонь. Бережно, деликатно распутывают, расчёсывают и разглаживают, добиваясь, чтобы упрямые, чуть вьющиеся пряди, сдавшись на милость лёгкого движения кисти, легли назад.         Ей просто нравится, когда у него открыт лоб. Нравятся густые брови, она искренне считает, что прятать такое богатство – грех. Нравится смотреть, как постепенно расслабляются мышцы его лица, и чувствовать, как поддаётся касаниям напряжённое тело. Ей нравится его баюкать, видеть плоды своего стремления отдавать. Поделать что-то с этим навязчивым желанием решительно невозможно. Да и надо ли?         Только-только метался из угла в угол, взъерошенный и раздражённый, а она молча наблюдала за ним с дивана и отчётливо видела летевшие во все стороны снопы искр. Ей чудилось, будто они огненным туманом висели в воздухе, казалось, ими щедро усыпан весь пол и поверхности. Анька снова что-то учудила, не иначе. Опять в группе назревают проблемы, давненько не было. Но он пока не рассказал, в чём дело: на её вопрошающий взгляд ответил, что раскалывается «башка». Ясно: опять ждёт, когда буря утихнет и успокоится море, не готов «спускать на неё стада собственных тараканов». Но сделать что-то с его взвинченным состоянием, пригасить бушующее пламя хочется сию секунду.         Честно говоря, поймать этого мужчину и заставить его сидеть смирно – задачка со звёздочкой. А убедить смирно лежать на собственных коленках – так вообще из разряда фактически невыполнимых. Он никогда не придёт за утешением или помощью сам, не устроит на коленях голову, не растечётся покорно по дивану или кровати. К такому простому, естественному для многих действию его приходится приглашать, и не всегда в своём шторме он откликнется. Но тут вдруг подчинился.          Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром, на тихих лапах она двигается к своей цели – день за днём добивается от него ещё чуть больше доверия.          Она хочет безусловного.          Они делают успехи.          Лучи вечернего солнца рисуют на ламинате размытыми жёлто-оранжевыми пятнами, а она рисует невидимое полотно. Прямо на окаменевшем, натянутом струной теле. У будущей картины есть цветовая гамма, эмоция, энергия и посыл, в методично накладываемые «мазки» вложено определённое чувство, и она надеется, очень надеется, что сможет ему объяснить. Что передаст бережно хранимое в сердце подушечками пальцев.          А как ещё передать? Словами? Есть такие моменты, когда язык бессилен и не сто́ит даже начинать сотрясать воздух. Есть такое состояние души, для которого, как ни бейся, не найдёшь словесного выражения. Сколько они вместе, она всё пытается и каждый раз остаётся недовольна собой. Слова кажутся ей блёклыми и пустыми, высушенными. А Оно, чувство это, такое большое и глубокое, сложное, необъятное, неохватное. Безусловное. Непередаваемое. Оно дарит ощущение наполненности жизни, рождает необоримое желание заботиться, учит пониманию, принятию, ответственности и уважению. Оно без лишних сомнений рушит незыблемые устои и обновляет привычные миры. Оно возрождает, прогоняя вьюгу и мглу и высвечивая истинные смыслы. В этой песне нет текста – невозможно выразить невыразимое. Не объяснить безоглядное стремление сердца. Говорят объятия, говорят поцелуи, говорят глаза и дела, прямо сейчас говорят руки… И всё равно раз от раза в ней остаётся ощущение, что всё это – капля в море, а главное так и осталось внутри.          А ей хочется отдавать. И сейчас, играя с непокорными волосами, одну на одной убирая тугие пряди с лица, она отдаёт. Вкладывает в касания всё, что в ней есть. Она только начала.           Забирает тревоги прочь из его головы, вытягивая их мерным, успокаивающим, убаюкивающим поглаживанием. Пусть остальное подождёт. Пусть подождёт работа, кот и ужин. Подождёт в чате подруга и непрослушанная лекция по графическому дизайну. Подождут остальные заботы, думы и темы для разговора. Она понимает – тягостные мысли удаётся разгонять: видит, как постепенно расслабляется сжатая челюсть и смягчается резкая линия острых скул, как перестают подрагивать длинные ресницы и разглаживаются два глубоких каньона меж широких тёмных бровей. Как брови возвращаются на место. Всегда думала – преступление иметь такие брови. Такие волосы. Синие глаза такой глубины. Преступление таким быть и скрывать от людей весь масштаб собственной личности, пряча за семью замками прекрасную душу. Ну, как по ней, прекрасную. Мятежную... Впрочем, кажется, один, а может, даже два замка с тех пор, как они вместе, удалось снять. Он и впрямь стал более открытым с окружением, и люди удивляются. Пишут потом ей сообщения: «Ты хорошо на него влияешь».         А она больше не удивляется ничему. В ней бьётся жизнь, уже больше года ей кажется, что у сердца нет очерченных границ. Всё кажется, что оно, как маленькая личная Вселенная, способно, расширяясь бесконечно, заполнить собой телесную оболочку и выплеснуться за пределы. Последний год оно вмещает немыслимо много, но никак не остановится, сообщая ей, что может вобрать в себя всё сущее. Однажды он спросил: «В одном человеке всё это действительно способно умещаться?». А она вопросу удивилась, ей и в голову не приходило спросить себя, как такое возможно. Но время подтверждает – человеческая душа бездонна. И сердцу очень хочется разделить свою «ношу» с тем, кто создал внутри необъятный Космос. От желания, кажется, вот-вот разорвёт.         Под ладонью выровняло ритм другое сердце. Чуть больше ласки. Ещё щепотку тепла. Нежности. Что от неё – убудет? Он продолжает генерировать в ней нежность и тепло, они по-прежнему ему предназначены. Она всю себя готова отдать, только не понимает как. Невозможно себя отдать.       Или возможно?         Длинные ресницы распахиваются, и подёрнутый прозрачной вуалью растерянный взгляд устремляется прямо на неё. Там, в родных глазах, без труда читается озадаченно-смущённое: «Наверное, хватит…». Расслабившиеся было мышцы вновь напрягаются, сигнализируя о готовности к рывку. Зверь-одиночка никак не может разрешить себе явить миру собственную слабость. Не привык искать ласки. Когда-то одному маленькому мальчику доходчиво объяснили, что он не имеет на ласку права, поди попробуй теперь переубеди. Втемяшили, что до его чувств никому нет дела, и он научился их прятать и подавлять. «Я до сих пор не могу заставить себя их показать».          Она пытается!         «Тихо, тихо. Лежи спокойно. Выдохни, отпусти…»         — Тс-с-с…          Ладонь слабо упирается в его грудную клетку, умоляя оставаться на месте, а губы сами тянутся в робкой полуулыбке, призванной уверить, что всё хорошо – было, есть и будет. Покорился…         Он скала, твердыня как снаружи, так и внутри: твёрдая линия подбородка, твёрдый рисунок лба и носа, твёрдый профиль, твёрдый торс, твёрдый голос и твёрдый шаг. Твёрдая воля, твёрдый характер. Таким его сделала судьба, иначе ему вряд ли удалось бы выжить. Он – вечная борьба. Но он живой, и потому жизненные потрясения способны его сломить, как и любого из нас. Он скала, но даже в скалах образуются разломы и трещины.         А она – прибрежная волна, ласковая вода, которая терпеливо омывает камень, сглаживая острые углы и заполняя образовавшиеся пустоты. Мягкий овал лица, мягкий тембр, мягкие касания, мягкий взгляд – мягкая натура. Она мягко настаивает на своём. А тёплый вечерний свет сейчас ей подыгрывает, помогая в очередной раз деликатно добиться своего.         Жизнь знала, кого и зачем селит на одной лестничной клетке. Точно понимала, что делала.         Она медитирует над своим подарком судьбы и колдует, ей нравится процесс, подушечки пальцев вновь и вновь запоминают давно знакомые изгибы любимых линий и ощущения. Она впитывает и отдаёт всё, что накоплено и безуспешно ищет выхода. И не знает, чувствует он что-то или нет. Указательным пальцем медленно ведёт по бровям, вынуждая его снова прикрыть веки. Поглаживает фактически невесомо, очерчивая каждую, укладывая волоски один к одному. Сами по себе волоски жёсткие и упругие, и в то же время благодаря своей густоте и ширине брови на ощупь почти как шёлк. В уголке левой спрятан уходящий к виску еле осязаемый шрамик – напоминание о дне, когда её предсказуемый мир внезапно встал на дыбы. На скулах и подбородке проступает пока ещё колючая щетина – кое-кто ушёл в творческий запой и третьи сутки забывает о бритье. Когда щетина как тысячи микроиголочек, ощущения от близости особенно острые, отзываются пламенем во всех без исключения нервных окончаниях. Ещё несколько суток – и иголочки смягчатся и пригладятся. И тогда будет очень приятно неторопливо вести щекой по щеке. Ей нравится.         У неё есть мужчина. У мужчины есть щетина. Любимая горбинка на носу, вихры непослушных волнистых волос. Сухие губы, которыми невозможно напиться, шершавые мозолистые подушечки пальцев, амбарный замок на двери к сердцу, но не для неё, ей можно. Её мужчина – степной ветер, в ладонях которого только и находишь успокоение, дурманящий тёплый запах янтарной смолы, чернильные линии обнимающей рёбра татуировки. Восемьдесят с копейками килограммов личного солнца, инъекция лучистого счастья по первому требованию и без оного.       Ударная доза любви.          Избитая душа.         Шрамы.          У неё есть мужчина, из мужчины торчат шипы. Искромсанный вдоль и поперёк, насквозь прошитый пулями жестоких слов и поступков. На теле швы видимые, а огрубевшие и пока ещё свежие рубцы души временами можно разглядеть в бездне глаз. Она пытается залечить, действуя по наитию, двигаясь вслепую, миллиметр за миллиметром. Сегодня, кажется, удаётся. Он всё ещё покорно лежит, всё ещё разрешает себе вверяться её рукам, и дыхание постепенно выравнивается. Мышцы тела расслабляются, а тяжёлую голову чуть повело к животу.             «Мне был привычнее удар в рожу или под дых, чем поглаживание по голове. О поглаживаниях и не мечтал».         Часы на стене мерно тикают, каждую секунду укорачивая отведённый на этой Земле срок. Прямо сейчас, откинувшись на спинку дивана и общаясь с ним лишь эфемерными касаниями, она живёт по-настоящему. Она дышит. Она никогда не пожалеет ни об одной секунде, проведённой рядом – время смогло донести до неё эту простую истину. Оставив подбородок, пальцы порхают вдоль шеи к сглаженному рубцу аккурат под левой ключицей. Это метка на его теле – её слабость. Все метки, что нанесла на него судьба – одна её большая слабость. И он это, скорее всего, уже понял. Хоть и не подаёт вида.         Шрам под ключицей у него оттуда, из мест, где восемь лет кряду его уверяли, что мир ему не рад и вряд ли однажды будет. Эта бледная, еле заметная полоска, что сейчас чувствует подушечка большого пальца, напоминает о вечной войне людей друг с другом и с собой. Хочется стереть её поцелуями, и чтобы вместе с ней ушли все его воспоминания о том периоде. Она пытается. Рубец не исчезает, конечно, с укором сообщая ей, что прошлого не изменить и, может, не стоит того желать, ведь именно прошлое выстругало, вытесало из него человека, к которому всю жизнь стремится душа. Что ж… Пальцы всё равно туда тянутся, как будто через повреждённую кожу способны забрать себе частичку чужой памяти и вынудить те кадры выцвести. Словно ей подвластно смягчить запертую внутри боль, вытянуть наружу дремлющий страх и восполнить не отданное тогда.       Если бы не она, других отметин на нём, возможно, никогда и не появилось бы. Но он выбрал её, и теперь они повсюду. От грудной клетки вниз к животу – самая длинная, самая заметная, самая жуткая и вместе с тем самая говорящая и весомая. Напоминание о дне, когда их прежний мир бесповоротно и бесследно исчез в сизой пыли руин. Напоминание о жертвенности любви. О моменте истины и прозрении. О смерти, неудержимом желании жить и борьбе. О Смысле. К этой полоске стремятся не пальцы, а вся кисть целиком. Поддевая ткань, ныряет под футболку, чтобы чувствовать, благодарить, забирать и отдавать.          Любовь – это глагол, действие. Любовь – энергия и кровь жизни.            Он даже уже не дёргается – привык к тому, что она неравнодушна к меткам. Доверяется. И ладонь неторопливо ведёт по зарубцевавшейся полоске кожи снизу вверх, сверху вниз, вновь и вновь ощущая его Выбор и пытаясь передать хотя бы частичку распирающего чувства, для которого придумано так мало слов и которое так сложно показать во всей полноте. Она часто жалеет, что нельзя хоть на пять минут махнуться душами и почувствовать его ещё полнее, окунуть его в безбрежный океан своих состояний.         В ноздрях щиплет, глаза жжёт, он, к счастью, не увидит, потому что, кажется, постепенно выключается – дыхание стало тихим и мерным, а мышцы лица разгладились. Но она всё равно на всякий случай отворачивается к окну, чтобы спрятать получше, и старается ненароком не шмыгнуть носом. Жалости в свой адрес он на дух не переносит, так что ни к чему. Но сердцу не прикажешь перестать сострадать и сочувствовать. Сердцу вообще не приказать. В волосы стремится вторая кисть... Вот бы убаюкать хотя бы минут на пятнадцать. Вновь одну за одной перебирает пряди, и теперь «расчёсанные» и откинутые со лба, они струятся сквозь пальцы и рассыпаются шёлковыми лентами и нитями. В таком положении не дотянуться до лба губами и не добраться до отметин на правой ноге – их там тоже хватает.          Он упрямо делает вид, что зримых и незримых шрамов не существует. Она упрямо делает вид, что ей не больно.         Главное, оба до сих пор дышат.          Оккупировавший верхнюю полку стеллажа кот не сводит с них глаз – лениво жмурится, а на морде читается одобрение происходящего. Подушечки хаотично скользят по плотному хло́пку футболки и оголённым участкам прохладной, кое-где чуть шершавой кожи, останавливаясь то тут, то там. Прислушиваются к чёткому пульсу под мочкой уха, к биению жизни, повторяют рисунок голубоватых рек вен, по которым продолжает бежать тёплая кровь, касаются жёстких шелушащихся мозолей на подушечках его пальцев и вплетаются в раскрытую ладонь.           Недотроганный. Поэтому так тянет его обнимать. Держать в кольце рук долго, решительно и надёжно. Да, ей не стереть память о детских годах, но она пытается залатать зияющие чёрные дыры. Она пробует заполнить их искрящейся водой любви. Она уже поняла, что работа кропотлива и требует терпения. Она будет продолжать столько, сколько им отмерено.         Потому что результат есть. Потому что душа велит донести до него, что он для неё значит, какое место отведено ему в сердце, какую роль он играет в её жизни. Когда-то полупустой сосуд переливается через края.         Ей позарез надо передать одному чрезвычайно важному человеку одно чрезвычайно важное послание.         Он ей нужен. Таким. Любым. Нужен.         На его бедре пальцы нашли приют. Ещё чуточку крепче. Часы хладнокровно считают секунды, бестактно напоминая о беге времени. О том, как бездумно мы порой его тратим, о том, что не придаём значения обыденным «незначительным» моментам собственной жизни. Для неё эти минуты тишины и ничегонеделанья благословенны и наполнены личным смыслом.       Спрыгнувший со стеллажа кот, недолго думая, переместился на диван, устроился вплотную к вихрастой голове и тут же затарахтел во всю громкость.          Уголки очерченных губ приподнялись в тонкой полуулыбке. Не спит.           Что бы за его окном ни творилось, какой бы густой однажды ни показалась тьма, здесь, в их доме, его будет ждать покой, свет, тепло и надежда на лучшее. Ведь всё предельно просто: он есть у неё, а она – у него… Они друг у друга есть. Пусть помнит об этом во времена штормов и невзгод. Особенно в такие времена.         Пусть осязает Любовь на кончиках её пальцев.