Спички, брошенные в бездну

— Думаешь, всё это что-то изменит в нас? Наруто зашуршал простынями и поднял голову. Саске стоял на балконе под открытым ночным небом, тёмным, почти матовым, без света луны. Наруто смотрел, как лёгкий ветер слегка треплет его тонкий шёлковый халат и пряди волос; как за перилами и краешком крыши лениво мигали огни Конохи, слегка перемещаясь, как сонные светлячки; как спокойно и грузно проплывали серые облака, которые ночью казались не то зловещими, не то оберегающими. Всё это, да, абсолютно всё вокруг двигалось и жило, и словно призывало Саске к этой жизни, к этому движению, но он не двигался, словно выточенная из камня статуя самого себя. Наруто никогда не замечал стольких вещей. Возможно, дело в том, что отдых, который они взяли после войны, сказывался на Саске так странно, что Наруто боялся отводить взгляд. И Саске, не пропускающий ни одну эмоцию изнутри себя, вынуждал его обращать внимания на всё вокруг, словно окружение могло подсказать или скрасить ожидание… чего-то. В последние недели они оба чего-то ждали, вот только чувствовали себя всё более неуютно, закостенело, словно время остановилось для них двоих, лишив их чего-то важного, оградив стенами внутренней тишины. Какаши говорил, что так бывает после войны. Какаши наверняка знал, о чём говорил. И потому Наруто натянуто улыбался ему и верил. — Изменит. Или точнее… успокоит, — скомкано и запоздало ответил он. Успокоит, да? Саске, олицетворяющий собой само хладнокровие, так уж и нуждался в успокоении. Однако Наруто не знал, понимал ли сам Саске, в чём тот сейчас нуждался. Почему-то Наруто было тяжело заводить подобный разговор, когда Саске был таким, ничего перед собой не видящим и потерянным. Он никак не отреагировал на слова Наруто, словно не услышав. Стоя не то напряжённо, не то расслабленно — никак, сложив руку на влажных после вечернего дождя перилах, он смотрел куда-то вглубь Конохи, в самое её сердце, однако Наруто не был уверен, был ли он сейчас здесь, с ним. И это пугало. Наруто казалось, что порой тот смотрит так далеко в будущее или так далеко в прошлое, что настоящее — да и он сам — меркнет, как зажженая спичка, брошенная в бездну. И стоит лишь Наруто моргнуть, как Саске исчезнет. Бесшумно. И тяжёлые облака, и огни деревни, и капли прошедшего дождя, капающие с перил — всё продолжит жить. А Саске не будет. Холодное и зыбкое чувство тревожности заставило Наруто встать с кровати и пойти на балкон, босыми ногами касаясь влажного дерева. Ему хотелось нарушить спокойную — мёртвую — идиллию. — Саске. Тот, не вздрогнув, медленно, даже скорее заторможенно повернул голову в его сторону. Какое-то время он смотрел на Наруто пустым, ничего не означающим взглядом. Однако в следующую секунду усилившийся ветер выбил назойливую прядь тёмных волос, и Саске, сморгнув свои внутренние, одному ему известные видения, заправил её обратно, наконец выйдя из своего оцепенения и слегка нахмурившись на влажный рукав своего халата, по которому он провёл рукой. Ожил. И Наруто вдруг стало немного легче. Он не заметил, как сам замер и как отмер секунду назад, отпустив напряжение из тела. — Саске… что с тобой? — Наруто должен был что-то спросить. Что угодно, лишь бы Саске не отдалился от него прямо сейчас, будучи унесённым от Наруто потоком мыслей и воспоминаний — как рекой, течением, забирающим его в неизвестность. — Не знаю, — тихо ответил тот, и в его лице появилась какая-то резкая черта, словно Саске злился. Однако он вообще не смотрел на Наруто, и тому почему-то казалось, что не он причина этих перемен. Вероятно, Саске был разочарован самим собой. Чувствуя нервную внутреннюю дрожь, Наруто приблизился к нему. Изученное, выученное, бледное, как луна, лицо не отражало почти ничего, кроме жёсткой нотки, прямой линией ведущей с нахмуренной чёрточки между бровями и вниз, к сжатым и чуть искривлённым губам. Каким бы сильным Саске не был, — отстранённо думал Наруто, возвращаясь взглядом к его глазам, — он беззащитен перед самим собой. Всегда был. — Посмотри на меня, — просит Наруто, и его голос сливается с усилившимся ветром, что с влажным шелестом гонял листья по полу балкона. Саске неохотно наконец обращает свои глаза на него, и Наруто встречается с двумя чёрными безднами, смотрящими на него в упор. Но его не затянуть туда, не погасить, не затушить, как жалкий костёр в проливной дождь. И внезапно Наруто замечает: там, в глубине, слегка тлеют брошенные спички, рябят слабым, прерывистым огнём, словно готовые либо разгореться сильнее, либо окончательно погаснуть. Это даёт лихорадочный толчок. — Прекращай. В этом нет никакого смысла, — тихо говорит Наруто, стараясь держать мысленное равновесие, как воздушный гимнаст, пытающийся не упасть с каната. Потому что канат под ним истончается с каждой секундой: что-то тревожное не переставало дребезжать в Наруто. Смотря в лицо Саске, он чувствовал, как что-то теряет прямо сейчас: оно ускользало, утекало, как вода сквозь пальцы, — Я знаю, как это непросто. — Знал ли? Он не был Саске, знал ли он вообще хоть что-нибудь? — Однако это не значит, что от всех этих мыслей и видений нет выхода. — С чего он взял, что его тревожит именно это? Наруто хотел замолчать. — Ты поддаёшься. И, может, ты не замечаешь, но оно побеждает. Неужели, пройдя всё то, что ты прошёл, ты сдашься своим собственным тараканам?! Неужели ты действительно так просто позволишь им управлять тобой?.. Наруто не понимал, что он говорит. Непонятно откуда взявшийся страх подгонял его, и он не мог остановиться. Его, брошенного с края, действительно уже невозможно было погасить, однако он сгорал, летя и летя вниз, в яму, которую сам себе сейчас и рыл. Слова просто сыпались с его языка, а лицо Саске напротив неуловимо, но постоянно менялось. Мотивация на путь борьбы была очевидна в речах Наруто, однако он не знал кого больше пытался взбодрить — Саске или себя. Или что он вообще пытался сделать? Саске резко делает шаг вперёд, и Наруто, задохнувшийся своим собственным голосом, зажмуривается, словно ожидая удара, но не предпринимая никаких попыток защититься. Возможно, он заслужил сейчас испытать боль, потому что отчего-то был уверен, что его неуклюжая, заевшая и топорная попытка поддержать могла тоже ранить и вынудить ранить в ответ. Наруто понял это однажды только с Саске, и это заставило почувствовать себя бесполезным, ведь он не мог его успокоить (более того, это ему самому сейчас нужно было успокоение), он вполне мог наоборот разозлить или сделать хуже, и потому Наруто мысленно готовился к тому, что сейчас будет, к тому, как его снова ткнут носом в его же ошибку. Но Саске просто его обнял. — Прости меня. Глаза Наруто расширяются. Словно парализованный, он стоит, вслушиваясь в тихий шорох листьев, и едва может осознать хотя бы самого себя. — Тебе страшно. Всё это время было страшно, а я заметил только сейчас. Саске говорит тихо, прижимая его к себе. Когда они успели поменяться ролями? — Саске… Саске, ты… — Наруто пытается не то вывернуться, не то удержаться, вцепившись в чужие плечи — внезапно мир оказывается слишком ненадёжным. — Конечно, ты по-прежнему говоришь идиотские вещи, однако тебе не идёт настолько испуганное выражение лица. — Саске слегка отстраняется и смотрит не то насмешливо, не то сожалеюще, — Глупость смотрится на тебе лучше, чем страх. Наруто чувствует, как что-то поднимается внутри него, приходит в движение, как внезапный, тёплый, нарастающий прилив. Он так давно не говорил с Саске вот так. Зная, что говорит с ним, с тем, что делает растерянное, рассеяное и ничего не выражающее лицо Саске — самим Саске, с тем, что соединяет разрозненный и тусклый набор черт — бровей, бескровных губ, глаз — в единое целое, в картину, в настоящее, живое лицо, которое может принадлежать только Саске, только ему одному. Поскольку та пустота, что являлась вместо Саске все эти недели, могла принадлежать кому угодно, поскольку пустота стирала индивидуальность, стирала характер, личность, превращая любого человека в ничто, делая его никаким и одновременно таким же, как и другие люди, сражённые этой пустотой. Ведь она делала всех идентичными. С одинаковыми, выблекшими, словно выстиранными, лицами, в которых война затушила то, что делало человека — им самим. Маленькие огоньки, брошенные в бездну, больше не разгорались. Но теперь это не важно. Теперь он видит в человеке напротив — Саске. И точно знает, что его лицо больше не могло принадлежать никому другому: тень пустоты исчезает на глазах, как появляется на их лицах мерцающий зернистый свет от тёплых огней Конохи, загорающихся всё ближе и ближе к их отелю: ночная жизнь в деревне медленно просыпается. — Вот теперь я тебя узнаю, засранец, — ласково улыбается Наруто, смотря на тёплые, жёлтые блики на лице напротив, не убирая рук с чужих прохладных плеч. — А я — тебя, усуратонкачи, — тихо, почти мягко отвечает Саске. И смотрит ясно, прислоняясь к нему лбом и замечая, как золотистые отблески застревают в светлых волосах. Как последние черты страха спадают с лица Наруто, как сорванные ветром листья, уносящиеся прочь. Даже если война приучила их постоянно жить в напряжении, не давая шанса предугадать даже грядущий день и жертвы, которые он мог с собой забрать, даже если им придётся привыкать жить иначе, сталкиваясь с болезненностью наступившей безмятежности, с ними всё будет хорошо. Пока они рядом друг с другом, они не погаснут и не сгорят. И даже если они всё ещё летят в бездну, они летят в неё вместе.