Erbfreundschaft

Если бы Берхарду сто лет назад сказали, что он обручится с Парижем, он бы посмотрел на собеседника как на сумасшедшего. Во-первых, они оба мужчины. Во-вторых, в немецком есть специальное слово для вражды с Францией — Erbfeindschaft, означающее 'наследственная вражда', что прекрасно показывает их отношения. В-третьих, про его личную неприязнь к Парижу знает вся Европа. В-четвёртых, Сенье может идти в… Кхм. Поэтому Берхард уже вторую неделю спрашивал себя, как он оказался в такой ситуации. Конкретно сейчас ситуация выглядела так: столовая, стол, заваленный бумагами, Пьер, ругающийся с Вильгельмом насчёт бюджета свадьбы, тоскующая без выгула собака и обручальное кольцо в сейфе в кабинете. До бракосочетания ещё два года. Когда он сказал Вилли, что собирается заключить брак, друг завис на пару минут и отвис только после стакана воды на голове. После серии тычков в рёбра Берхард узнал, что он «семь веков не женился, а теперь, скотина эдакая, решил, зачем ты вообще всё меняешь, ты представляешь, что со всеми будет» и так далее. Когда он объяснил другу, что не женится, а выходит замуж, не помог даже стакан пива. Через десять минут Вильгельма всеми правдами, неправдами, угрозами и шантажами удалось привести в чувство ровно для того, чтобы после слов «Будешь моим шафером?» друг выпал в астрал обратно. И это при том, что Берхард ещё даже не успел сказать, за кого он, собственно, выходит замуж. У Парижа, по его собственным словам, были похожие сложности. Сначала ему не поверили. Когда поверили, решили, что шеф сошёл с ума и его срочно нужно к психиатру. Когда Сенье выбрался из крепких объятий подчинённых, его ожидали другие подчинённые с ненормально своевременным для французов вопросом «А когда свадьба?», и это с французским раздолбайским отношением к вопросам рабочим, экономическим, политическим и не только. Пьер на их голову сказал, что свадьба будет на пятидесятилетие Елисейского договора, то есть, через два с половиной года. Берхард совсем не так хотел проводить юбилей франко-германского договора, закончившего многовековую вражду. Его воля, он бы в этот день напился до потери памяти. Впрочем, на свадьбе у него будет такая возможность. Надо бы сказать этим двоим, что бюджет на спиртные напитки стоит увеличить хотя бы в два раза. И бюджет на охрану и безопасность увеличить во столько же. Берлин не верил, что столько столетий вражды не напомнят о себе в такой день. Он слишком хорошо помнил своё юношество, пропитанное ужасом перед гегемоном всего континента, столицей моды и столицей военной мощи. Кошмар Тридцатилетней войны, после которой Франция возвеличилась окончательно, снился ему даже четыре столетия спустя. Именно Париж уничтожил духовную власть, показав, что теперь политикой властвует не церковь, а государство. Католическая Франция сражалась на одной стороне с протестантскими еретиками против Папы Римского. Бог может катиться к чёрту. — Господи, за что? — Вилли потёр виски. Кажется, обсуждение зашло в тупик, побродило в нем, затосковало и умерло от старости. — Нет, месье Сенье, снова вам говорю: так не получится. — Но почему? — Если вы сможете достать еще полмиллиона евро, то получится. Берхард понял, что друга надо спасать. При всех своих достоинствах Твангсте не идеально работал с деньгами. Недурно, но не идеально. Про финансовые умения Парижа Берлин знал настолько хорошо, что предпочёл бы не знать. — Обсудим бюджет позже. Что насчёт списка приглашённых? — Разбирайся, — Вильгельм стукнул о стол атласом Европы. — Давайте я займусь Россией, а вы — всем остальным. Париж и Берлин посмотрели на чудо географического занудства. — Я читаю, а ты записываешь, — Пьер успел сказать первым. Берхард тоскливо придвинул к себе стопку листов и пару ручек. Через час список достиг трёхсот пунктов с примечаниями, а Париж ещё даже не закончил Западную Европу. — Меняемся. Я не чувствую руку, — Шпрее крутил кистью. — А я-то думал, что немецкая бюрократия приучила тебя к километрам письма, — задумчиво сказал Сенье. — Я привык читать километры, а не писать. — Ладно. Давай сюда. Герр Твангсте, как ваши успехи? — С территориями бывшего Советского Союза всё, — Вильгельм перестал изображать активную деятельность: он закончил ещё полчаса назад, но не хотел продолжать деятельность в действительности. — Делайте Азию, — безжалостно сказал Париж. — После перекура, — Твангсте вытащил из кармана брюк пачку сигарет и… — Вон. Сейчас же, — отчеканил Шпрее. — Когда вернёшься, помой руки и голову. Если почувствую запах табака, заставлю мыться целиком. Париж впервые за весь день обрадовался, что сам-то сигареты забыл. Если другу Берхард ещё мог простить запах, то жениху — нет. Повезло, что список ненавистных Беру вещей был краток, чёток и всем известен: коммунизм, табачный дым, опоздания, британская кухня, поляки. Вильгельм смерил друга пустым взглядом — признак шкалящих эмоций — но ничего не сказал и вышел, почти не хлопнув дверью. — И как часто он курит? — Пьер попытался разрядить обстановку. — От двух до десяти сигарет в день. Париж хмыкнул. Кёнигсберг пытался бросить курить каждое десятилетие. Кажется, у него это семейное: насколько Сенье знал, Калининградская область курила почти вся. — Давай тоже сделаем перерыв, — Пьер встал. — Вино не трогать. Я не хочу потом четыре часа разбирать твой почерк. — Да ладно, ты же рукописи Твангсте как-то читаешь? — Париж красноречиво посмотрел на листок, в теории озаглавленный «Советский Союз», а на практике — рисунок полёта стрелы с завихрениями. — У меня было шесть веков практики. Никому не советую, — Берлин со вкусом потянулся. — Что забавно, на русском Вилли пишет вполне понятно, гораздо понятней, чем на немецком. — Стоп, — Париж остановился. — Ты знаешь русский? — Scheiße, — Берхард понял, что проговорился. — То есть, ты всё это время понимал, что говорит Москва? Берлин предпочёл выйти из комнаты. Париж присвистнул. «Надо бы выучить вьетнамские ругательства, а то вдруг Шпрее и финские знает? А как я тогда ругаться буду?» Вильгельм обнаружился в кухне, и не курящим, но варящим кофе в турке. — Вилли, поделишься? — Обойдёшься. — Герр Твангсте, сварите мне тоже, пожалуйста. — Ладно. — Вилли! — А ты сам себе вари! — Мальчики, не ссорьтесь. Шпрее и Твангсте посмотрели на него взглядами, полными дефенестрации, революции и десятилетий религиозных войн. Пьер посмотрел на окно, оценил высоту, прикинул время восстановления после падения и решил не продолжать. Пока он будет отлёживаться, немцы решат всё без него, и на празднике будет не восемь бочек шампанского, а всего четыре. — Ладно, сварю на всех, — смилостивился Твангсте. — Спасибо, — Париж открыл холодильник и по-хозяйски достал мисочку с малиной. — Слушайте, а может, к черту эти списки? — В смысле? — Отдадим их секретарям, пусть они мучаются. Потом просто проверим. Берлин застонал. Париж поставил перед ним миску с ягодами и кинул одну в рот. — Почему ты не сказал этого раньше? — Берхард смотрел на него с тоской по утраченному времени. Пьер вместо ответа закинул в рот еще одну ягодку.

***

— Шпрее, ты рехнулся?! — Вильгельм тряс друга за лацканы белоснежного пиджака. — Зачем ты написал в приглашениях время на пять часов раньше запланированного?! — Я хотел, чтобы все приехали вовремя, — Берхард развёл руками. — Ты хочешь меня в могилу свести?! Мне что, развлекать их все эти пять часов?! — Да. — Ты издеваешься?! — Герр Твангсте, пожалуйста, не портите пиджак, — к ним подошёл Париж. — Вы сегодня спали? — Не помню, — огрызнулся Твангсте. — Идите, поспите хотя бы часик. Вы хорошо поработали, и вам нужно отдохнуть, — Пьер говорил ласково, как с ребёнком. Вильгельм даже не стал отвечать, только отдал честь и испарился в направлении замка. Берхард проводил друга взглядом и вздохнул. Париж настоял на том, чтобы проводить свадьбу на нейтральной территории, хотя Шпрее мог предоставить ему для празднества хоть десять замков по всей Германии — спасибо связям — и это вышло бы гораздо дешевле, чем то, что делалось сейчас. Берн был совершенно счастлив, когда Пьер позвонил ему с вопросом «есть ли в Швейцарии замок, который можно арендовать на пару дней». Берлин и так очень не любил швейцарца, но после того, как увидел примерный чек, начал его тихо ненавидеть. Это правда, что он умеет делать деньги, но не в таких количествах в такие сроки! Пришлось подключать к вопросу Франкфурт — финансовый центр Германии — Брюссель — столицу Евросоюза — и Милан — финансовый центр Италии — чтобы прийти к не настолько астрономической сумме. Франкфурт даже умудрился договориться об охране швейцарскими спецслужбами, вдобавок к их немецким и французским коллегам. Итого на безопасность выделена треть бюджета. Здравая мысль. Прошло уже два часа с начала сбора гостей, а ни одной драки, ни одного взрыва, и даже ни одного отравления. Осталось продержаться всего сорок шесть часов. Сколько там вышло в итоге гостей? Тысяча? Вроде бы, тысяча сорок три, с учётом воплощений. Или нет? Или да? Ладно. Будем надеяться, что к концу останется столько же. Сейчас старинный замок похож на муравейник. Люди, люди, повсюду люди. Столицы всех европейских стран, столицы федеральных земель Германии, столицы регионов Франции, важные европейские города, не являющиеся столицами, столицы бывших колоний, президенты, министры, комиссары, директора, судьи, журналисты… Хоть внеочередное совещание проводи. Стоп. А это идея. Спас присутствующих от неугомонного немецкого гения другой неугомонный немецкий гений. Франкфурт решил, что свадьба шефа — идеальное время для того, чтобы обсудить с этим самым шефом ставку Центробанка. Через две минуты к ним присоединился Марсель, потом подошли Милан и Гаага, и внеочередное совещание состоялось в составе всего лишь пятерых человек, что примерно в двести десять раз меньше изначального. Двести девять по пять человек были спасены от рабочих вопросов во внерабочее время, хотя так и не узнали об этом. Герои не всегда носят плащи. На втором часу собрания прогудела труба. — Добрый вечер, дамы и господа! — разнесся по замковому саду усиленный динамиками голос Парижа. — Я, Пьер Луи Жан-Жак Франсуа Сенье, рад приветствовать всех вас на моём бракосочетании с, — Берлин побелел, — Берхардом Михаэлем Шпрее! — Вот и закончилась твоя холостяцкая жизнь, — Франкфурт похлопал его по плечу. — Я забыл… — чуть слышно прошептал Берлин. — Что забыл? — Милан насторожилась. Но Шпрее уже умчал со скоростью «Фау-2» в неизвестном направлении. Через десять минут голос Парижа возвестил, что программа меняется и торжественный обмен кольцами произойдет завтра. Через двадцать минут они увидели взбешённого Мюнхена, который вопрошал у Господа Бога «как его безумный шеф умудрился забыть дома кольца» и «какую кару можно на него за это наложить». — Ну что, как вам? — к их компании подошёл Париж. — Продолжаем обсуждать ставку Центробанка, — вздохнул Марсель. — И как? — Мнения разделились. — Кстати, а что случилось? — как ни в чём не бывало улыбнулся Франкфурт. — Ничего особенного, — Париж тоже улыбнулся. Гаага хмыкнул. Немцы даже спустя полтора века в одном государстве так и не научились ладить друг с другом. Говорят, что перед каждым собранием столиц земель прогоняют через металлоискатель, что сильно снизило частоту смертельных исходов во время совещаний. — Где этот придурок? — Париж обернулся вовремя. Кёнигсберг выглядел так, будто ещё секунда, и он снова решит, что геноцид — не такая уж и плохая идея. — Сейчас, — Сенье пошевелил губами, рассчитывая скорость самолёта, — он где-то в Баварии. — То есть, он решил поехать за ними самолично? — Да. — Правильно сделал, — Твангсте вытащил из кармана брюк пачку сигарет. — Увижу — убью. — Позовёшь меня, когда начнёшь? — Франкфурт протянул ему зажигалку. — Разумеется. Париж мысленно сделал пометку, что надо написать Берхарду, чтобы он взял с собой бронежилет. Сам-то Сенье надел его с утра. Так. Что это за крики вдали? Это драка? Почему её не остановили?! Пьер нахмурился и пошёл быстрым шагом в сторону звуков. На его свадьбе всё должно быть идеально. Или, по крайней мере, максимально к идеалу приближено. Только экстра-класс достоин Парижа. Возгласы становились только громче и, кажется, это были не вопли боли. Он ускорился. На лужайке танцевали Страсбург и Штутгарт. Два приграничных города вальсировали, улыбаясь, под одобрительные крики толпы. Сенье прислонился к дереву, наблюдая за танцем. Страсбург натерпелся за последние два века больше всех, после Второй Мировой Штефан дёргался от любого хлопка два десятилетия. Порой Пьеру становилось жаль этого спокойного, доброжелательного ко всем человека: то Германия, то Франция, то Германия, то снова Франция. Определённо, Страсбург заслужил спокойную жизнь больше, чем кто-либо ещё. — Пьер! — Париж обернулся. Рим и Лондон. — Мы тебя искали полчаса, а ты, оказывается, тут! — Рад вас видеть, — Пьер по очереди пожал им руки. — А я — нет, — раздражённо отрезал Лондон. — Боже мой, Уильям, ты ревнуешь? — Рим со смехом похлопал Темзенда по плечу. — Нет, не ревную! — рявкнул Лондон. Рим и Париж рассмеялись. — Поздравляю тебя с браком, мой мальчик, — Лучиано лучезарно улыбнулся. — Ты теперь совсем большой. — Мне две тысячи лет. — Для меня ты всегда будешь мальчиком! — А Берлин тогда для тебя кто? — мягко спросил Пьер. — Очень маленький мальчик! — просиял Рим. Все трое расхохотались. Больше всего Берлин ненавидел, когда ему напоминали про его возраст. Среди столиц великих держав Европы: Лондон, Париж, Москва, Берлин, Вена, Барселона — Берлин был самым младшим. Разумеется, немца это очень нервировало. — Ладно, — Париж перевёл дыхание. — А ты, Лучиано, не ревнуешь? — Ну как тебе сказать, — Рим сделал вид, что задумался. — Немного. «Только Париж достоин Рима. Только Рим достоин Парижа». С заключения соглашения об эксклюзивном побратимстве наших городов прошло всего полвека, а ты уже мне изменяешь. Нехорошо так поступать, не думаешь? — Именно из-за того, что побратимом у меня можешь быть только ты, заключать союзы я не могу, и с остальными приходится жениться! — Пьер шутливо развёл руками. — Выходить замуж, — раздражённо поправил Лондон. — Темзенд, Бога ради, успокойся, тебя это точно никогда не коснётся, — Сенье со смехом похлопал заклятого друга по плечу. — Твой характер не выдержит ни один человек на этой грешной земле! — Кроме Лиссабона и Ганновера, — невинно поправил Рим. — Я до сих пор не понимаю, как Лисси терпит тебя седьмой век. Эту женщину нужно причислить к лику святых за такое терпение! — А с Ганновером вы просто близнецы по характеру, вот и не ругаетесь! — Пьер продолжал улыбаться, наблюдая за белеющим от ярости Уильямом. — Ладно, пойдём мы, — Рим схватил Лондона за воротник за секунду до взрыва. — Если хочешь поругаться с Москвой вместе с нами, можешь присоединиться. — Нет, спасибо. У меня, увы, ещё много дел. — Жаль, с тобой было бы веселее. До встречи! — Рим помахал рукой и утащил Лондона за воротник в заросли. Они что, собираются искать Московского в кустах? А Михаил времени зря не теряет, неплохо. Первый день закончился спокойно. Люди ели, пили, смеялись, танцевали, разговаривали, знакомились, плели интриги, строили и разрушали коалиции, в общем, развлекались по полной программе. Осталось двадцать четыре часа. Утро тоже прошло без происшествий: ни одна из драк не закончилась летальным исходом. Дерущихся успокоили, пострадавшим оказали первую помощь (зашили порванное и пришили оторванное), а Пьер снова вразумил гостей по громкоговорителю. Берхард задерживался в Германии до обеда. Ну, как сказать, обеда — до времени, когда нормальные люди обедают, потому что сейчас еда стояла на столах постоянно. В итоге свадебных обсуждений Шпрее плюнул на деньги, выбил финансирование из государственного бюджета и вынудил Пьера поступить точно так же. Это определённо было хорошей идеей: праздник такого масштаба Европа не видела очень давно. Очень, очень давно… Из воспоминаний о пирах и турнирах юности Сенье вырвал тот самый вышеупомянутый Шпрее. — Ты не видел Вильгельма? — и даже не поздоровался, что за молодёжь пошла. — Нет, но советую сначала надеть бронежилет, прежде чем его искать. Вчера герр Твангсте был очень недоволен. — Черт с бронежилетом, где он?! — Берлин начал терять терпение. — Последний раз я видел его у фонтанов. Только не убей его, ладно? Не подавай плохой пример остальным. Берхард нетерпеливо кивнул и умчался на восток. Что у них случилось, Париж так и не узнал. После обеда произошёл первый смертельный случай. Неплохо. Целых тридцать часов держались. Подрались чех и швед, оба были пьяны до нецензурного. Началось со взаимных оскорблений, закончилось ударом головы шведа об угол стола. Позже выяснилось, что швед убил сестру чеха четыре века назад. Происшествие замяли. Если об этом узнают остальные гости, может вспыхнуть пламя, и пламя неконтролируемое. Драка, не связанная с предыдущей. Испанец, француз, итальянец. Вековой букет взаимных обид и «розочка» из бутылки шампанского. Пьер сделал заметку, что надо прогнать подчинённых через начальный курс самообороны, чтобы не позорились. И ещё одна драка. Ещё. Ещё. Люди начали смотреть на них с ужасом. Разборки воплощений отличаются и гуманностью, и жестокостью. Персонификации ценят друг друга, но не тела. Вскрытые глотки, разбитые головы, выпотрошенные животы — это нормально, всё равно зарастёт, но убивать друг друга навсегда, как это делают люди — вот это не нормально. Городов слишком мало, чтобы разбрасываться их жизнями. Венчание Пьер встретил с облегчением. Он устал, не спал всю ночь, больше месяца провёл на нервах и порядком хотел отдохнуть. Кажется, в первую брачную ночь они оба просто упадут на кровать и отрубятся прямо в одежде. А, нет, Берхард был бодр и свеж. Конечно, он же поспал в своей Германии, а вот Париж всё это время был на ногах. Если Шпрее хотя бы пальцем тронет его ночью, Пьер подаст на него в суд за попытку убийства усталостью. Венчались они безумной смесью католических и лютеранских обычаев. Шпрее, сволочь, отказался венчаться только католическим обрядом, хотя уже как четыре века не верил в Бога. Возможно, стоило позволить ему проводить свадьбу в Германии, чтобы он согласился на католический и только католический обряд. Процессия. Лепестки. Священник-бельгиец — ещё один компромисс. Кольца… Так, стоп. Берхард встал перед ним на колено. Стоп. Они так не договаривались. «Убью. В первую же ночь. Мы договаривались, что никто из нас не выполняет роль невесты. Зарежу, расчленю, сожгу, брошу в Шпрее», — думал Пьер с хладнокровием серийного маньяка, наблюдая, как Берхард вытаскивает из кармана коробочку. Париж не желал быть невестой. Быть снизу в постели — это одно, но быть невестой прилюдно — это совсем другое. — Пьер Луи Жан-Жак Франсуа Сенье, согласен ли ты уменьшать налоги вместе со мной? Париж моргнул. В коробочке лежала аккуратно сложенная бумажка. Сенье медленно её раскрыл. На бумаге чернела аккуратная табличка. «Налоги во Франции» — гласила первая колонка. «Налоги в Германии» — гласила вторая. Этот фанатик цифр рассчитал налог для зарплаты Сенье после замужества в двух странах, и, если табличка не врала, платить их в Германии оказывалось выгоднее. Париж нарочито медленно проверял числа, краем глаза наслаждаясь зрелищем коленопреклонённого Берлина. Теперь терпи, сволочь. Цифры оказались правильными с точностью до евроцента. Одна проблема: Пьер не планировал проводить за пределами Франции больше ста восьмидесяти пяти дней в году, чтобы не платить налоги. Жаль, хорошая шутка. Шпрее уже начал терять баланс на одной ноге, когда Пьер аккуратно сложил бумагу, засунул её в карман брюк и улыбнулся. — Да, я согласен. Толпа взорвалась счастливыми криками.