Когда женщина тебя умоляет...

— Скажи, душа моя, — Крюк приближается медленно, будто хищный зверь к загнанной в угол добыче, и, несмотря на ласковое звучание его голоса, сердце Белль бешено бьется. — Если женщина тебя умоляет увезти ее на край света, разве это кража? Несмотря на собственное громкое заявление, Белль боится. Это страх. Да, наверняка это страх, ведь от чего еще ее дыхание учащается, а пальцы дрожат? Крюк близко. Слишком близко, чтобы это было комфортно. Слишком близко его тело, и кажется, что она даже чувствует тепло его кожи сквозь слои одежды. Слишком близко его губы — всего в дюйме от ее губ, — и Белль закрывает глаза, словно пытаясь этим детским жестом увеличить дистанцию между ними. Но отчего-то так его близость ощущается лишь острее, его запах проникает в ее легкие, наполняет без остатка, оставаясь терпким послевкусием на кончике языка. Море и кожа. Свежесть и пряность. Внутри вдруг сладко сжимается, и, распахнув глаза, Белль видит напротив длинные ресницы и глубину синих глаз, подчеркнутых темной подводкой, неровность старого шрама и россыпь светлых веснушек на щеках и носу, красиво очерченные губы… Она торопливо отводит взгляд, но вид линии ключиц, гладкой кожи и темных волос на крепкой груди в слишком широко распахнутом вороте блузы вновь заставляет взгляд Белль метнуться вспугнутой птицей. Глаза в глаза. Мысли путаются. Это не честно, — так выставлять себя напоказ! Ей нужно сказать что-то, нужно ответить, и она с трудом вспоминает суть вопроса. — Зачем ей бросать его? — Белль едва узнает собственный голос. Подумалось некстати, что во всех прочитанных ею книгах пираты — уродливые, грязные и вечно пьяные мерзавцы. Таким она себе и представляла негодяя, укравшего чужую жену. Но Крюк… Крюк — не такой. Он чертовски красив, обаятелен и дразняще насмешлив, но, несомненно, опасен, — угрозу, исходящую от него, казалось, можно было ощутить физически. Он из тех, кто носит сердце на плече, его чувства, его эмоции не скрываются глубоко внутри, он весь перед ней, словно на ладони, словно открытая книга. И, кажется… Кажется, она понимает, почему Мила когда-то выбрала Крюка. От нарастающего напряжения покалывает подушечки пальцев, лицо горит от прилившей к щекам крови. Он же не заметит? Белль не уверена. Уж слишком пристально он смотрит, и под этим взглядом всегдашняя ее уверенность истлевает быстрее бумажного листа в открытом пламени. — Затем, что он был трусом. И потому что она любила меня. Голос Крюка звенит сталью. Он смотрит на нее. Сверху — вниз. На милое личико и щеки, горящие ярким румянцем, на полуприкрытые веки и ставший вдруг рассеянным взгляд, на пухлые приоткрытые губы, сохнущие от учащенного дыхания. Ему почти смешна ее реакция на его близость. Но сильнее желания рассмеяться ей в лицо — возбуждение. Невольное возбуждение охотника, загнавшего жертву в тупик. Она — женщина Крокодила. Какая ирония. А в венах уже медленно разгорается пламя. Взгляд Белль снова почти осязаемо касается его губ, и это оказывается последним шагом за край. За грань, переступать которую было нельзя, а не пересечь — невозможно. Точно разные полюса магнитов, оказавшиеся вдруг слишком близко, они одновременно тянутся друг к другу, и глухой стон заглушается впившимися в губы губами. Его губы обжигают, вжимаются сильно, почти грубо, почти больно, но ничего слаще этой боли Белль не испытывала прежде. Ее губы раскрываются ему навстречу, пытаясь успеть, пытаясь ответить на дикую страсть, но она лишь захлебывается возбуждением, точно соленой морской водой, волной, окатившей ее, скрывшей с головой, да так, что уже не знаешь, всплываешь ли ты к поверхности или камнем идешь на дно, а легкие горят от недостатка кислорода в тщетной попытке сделать вдох. Краем сознания Белль замечает, как Крюк опускает руку, и пистолет, — ее собственный пистолет! — с глухим звуком ложится на плотно сколоченные гладкие доски и, подчиняясь резкому движению, скользит до края столешницы и падает на постель, оказавшись вне предела досягаемости для них обоих. Но ей уже все равно, ведь его пальцы стискивают ее челюсть, побуждая шире открыть рот, язык властно проникает внутрь, коротким движением пройдясь по кромке зубов, а затем глубже, касаясь ее языка, и нельзя не ответить, как нельзя заставить собственное сердце перестать биться. Вновь и вновь их языки скользят, жалят, ласкают друг друга, Крюк отстраняется на секунду, давая им обоим возможность перевести дыхание, а затем снова атакует ее рот, ее губы, срывая тихие стоны — целуя, покусывая, терзая. Пират, привыкший грабить. Капитан, привыкший подчинять. Белль хватается за лацканы его плаща, дергает, тянет, пытаясь стащить вниз, но он слишком тяжелый для ее дрожащих от возбуждения рук, и от подобной несправедливости она обиженно хнычет прямо в его губы. Пальцы, сжимающие лицо, внезапно отпускают ее. Крюк отстраняется, и Белль, удивленно распахнув глаза, чувствует прохладу и пустоту, будто от потери чего-то важного, жизненно необходимого. Но мужчина лишь поднимает руку, оттягивая ворот, поводит плечами, и плащ тяжело падает к их ногам. Твердый изгиб крюка пирата холодит ее бедро с одной стороны, ладонь, упирающаяся в кромку столешницы, обжигает с другой, заставляя сердце зайтись в бешеном ритме, а она все не может отвести взгляд от его глаз. Расширенные зрачки и узкие кольца радужки, такие прозрачно-синие, словно кристальный лед, от которого, кажется, может замерзнуть даже воздух в легких. Только вот от этого взгляда ее бросает в жар. Не сдержавшись, Белль первой тянется к нему, ее пальцы шарят по телу, расстегивают ремень и фигурные застежки жилета, вытаскивают полы блузы, и, пробираясь к коже в поисках тепла, она запускает ладони под ткань. Крюк снова склоняется к ней, и, зажмурившись, Белль запрокидывает голову, предвкушая поцелуй. Но колючая от щетины щека лишь трется о пылающую скулу, губы прихватывают мочку уха, втягивают, посасывая, и Белль вздрагивает, чувствуя, как сжимаются мышцы внизу живота, как сладко внутри тянет быстро нарастающим жаром. Ладони упираются в грудь пирата, точно в последней жалкой попытке оттолкнуть, но уже в следующий миг скользят вверх, обнимая за шею, притягивая ближе, стоит ему прикусить мочку, а после сразу же лизнуть, заглушая легкую боль укуса. И еще раз. Пососать. Укусить. Лизнуть. И еще… Остаток здравого смысла выносят жаркие касания, колени слабеют, и если бы не деревянная столешница позади нее, к которой Белль сейчас прижималась поясницей, если бы не собственные руки, обвившиеся сейчас вокруг его шеи, она бы, наверное, упала. И, точно поняв это, Крюк впивается пальцами в ее ягодицу, подхватывает, сильным рывком подтягивая вверх и усаживая на стол. Ее ноги инстинктивно обвивают его бедра, Белль зарывается пальцами в его волосы, сжимает напряженные плечи, льнет всем своим телом — плечами, грудью, животом. Она вжимает каблуки ботинок в его ягодицы, притягивая к себе, так, что налившийся силой член прижимается к своду ее бедер. Крюк глухо рычит — восхитительный вибрирующий звук, рождающийся в глубине горла и словно бы отдающийся в ее теле сладкой дрожью. Он послушен ее желанию. Двигает бедрами, трется, толкается навстречу в имитации секса, прижимается все сильнее, пока его приоткрытый, жарко дышащий рот скользит по линии ее челюсти, по горлу, прокладывая влажную дорожку языком, царапая зубами. Щетина оставляет на ее коже тут же розовеющие следы раздражения, но Белль лишь нетерпеливо выгибается, поддаваясь жадному рту, и тянется к шнуровке его штанов. Задыхаясь в ее шею, Крюк уже распускает завязки. Горячие, лихорадочно двигающиеся пальцы Белль лишь мешают, но ему нравится ее нетерпеливость, как нравятся и неизбежные прикосновения к напряженному члену, остро чувствующиеся даже сквозь материал. Еще одно движение, — и, поддавшись усилиям пальцев и давлению изнутри, шнуровка ослабевает достаточно, чтобы член, гордо покачиваясь, оказался снаружи. Белль судорожно выдыхает, с трудом обхватывая напряженную плоть, двигает тонкую кожу, обнажая потемневшую от прилившей крови головку с прозрачной капелькой смазки у отверстия. Крюк жмурится в ответ, его рот приоткрыт, и Белль видит, как влажно блеснувший язык быстро скользит по губе. Не сдержавшись, Белль проводит подушечкой большого пальца по кончику, размазывая предэякулят по головке, касается туго натянувшейся уздечки, и Крюк шипит сквозь стиснутые зубы, нетерпеливо толкаясь в руку с сомкнутыми в кольцо пальцами. Его ладонь ложится на колено Белль, движется вверх, сминая и задирая юбку, к своду широко разведенных бедер. Она горячая, и это ощущается даже сквозь материал белья и колготок. Горячая и потрясающе мокрая — подушечки его пальцев ощущают влагу, от которой с губ срывается глухой стон. Нужно ее. Всю. Без остатка. Прямо сейчас. Он немного отстраняется, смотрит в ее глаза, — тяжелый взгляд, пробирающий до мурашек, — и Белль торопливо кивает в ответ на невысказанный вопрос. Достаточно короткого движения острием крюка, чтобы тонкая ткань колготок распалась надвое, удерживаясь лишь эластичной резинкой на талии. Еще один рывок — и от кружева белья остаются лоскуты. Ее бедра широко раздвинуты перед ним. Он чуть поворачивает руку и касается округлым изгибом крюка там, внизу, где она ждет его, истекая влагой. Белль всхлипывает, — прикосновение холодного металла к ее пылающей сердцевине заставляет мышцы поджаться, а воздух с шумом выйти из легких. Короткое движение до краев наполнено гремучей смесью чувственности и опасности, но ей этого мало, и тогда Белль цепляется за цепочку его ожерелья и тянет на себя, побуждая замедлившегося вдруг пирата действовать. — Ну же… — горячий шепот проникает в распаленный мозг. И Крюк рывком подтягивает ее к самому краю столешницы. Она такая мокрая, такая готовая, что он легко скользит в нее, срывая с раскрасневшихся губ новый жалобный всхлип, а затем толкается еще раз, растягивая, заполняя до предела. И с первыми же настоящими, сильными толчками в голове не остается ни одной мысли, — они все вытеснены дрожащим маревом возбуждения. А Белль стонет. Всхлипывает. Выгибается. Заходится дрожью. Комкает в ладонях ворот его блузы, сжимает коленями его ребра, отвечая на каждый выпад, на каждое движение, стискивает внутри так узко, так туго, что низ живота ломит от напряжения. Давно, слишком давно у него не было женщины. И Крюк снова жадно сминает ее губы своими, впивается пальцами в бедро, притягивая — сильнее, ближе, жарче. Кажется, пару раз он случайно поцарапал ее кожу острием крюка, но Белль точно не замечает этого. Она вообще ничего не замечает, будто в мире не существует больше ничего, кроме них двоих, их губ, голодно ласкающих друг друга, и его члена, в бешеном темпе врывающегося в нее. По вискам текут капли пота. Ему кажется, что крохотная каюта уже насквозь пропитана ими двумя. Ароматом духов Белль, густым, пряным запахом секса, влажными звуками, с которыми он берет ее, и стонами, срывающимися с ее уже припухших от поцелуев губ. Пальцы зарываются в волосы, наматывая густые каштановые пряди на кулак, тянут, заставляя закинуть голову, открывая доступ к шее, к горлу, судорожно дернувшемуся, когда Белль сглатывает ставшую вязкой слюну. Пульс бьется под его губами, когда Крюк коротко втягивает кожу, приближающийся оргазм покалывает у основания позвоночника, мошонка поджимается, и он подхватывает и поднимает колено Белль, заставляя еще сильнее раскрыться для него, изменив угол проникновения так, чтобы с каждым новым ударом его лобок терся об ее клитор. Ее губы шевелятся, и сквозь гул крови в ушах Крюк различает ее бессвязные, всхлипывающие мольбы: — Пожалуйста, вот так, еще, пожалуйста, пожалуйста… И цепляется за его плечи, пока Крюк бешено врывается в нее, подводя к грани. Уткнувшись мокрым от пота лбом в ее плечо, он из последних сил держит темп, пока очередной толчок не заставляет ее захлебнуться собственными криками, выгибаясь и судорожно пульсируя вокруг него. И лишь тогда он кончает. Вжимается в последних бесконтрольных рывках, а после замирает, изливаясь и дрожа, пока не стихают сладкие спазмы. На несколько долгих — слишком-недостаточно-долгих — мгновений он ощущает внутри звенящую тишину. Тишину, что привычно растекается по венам, затыкая ревущие глотки внутренним демонам. Жаль, что это так быстро заканчивается. Крюк отстраняется первым. Выскальзывает из нее, насытившийся и довольный, поправляет штаны, небрежно скользит губами по виску Белль, чувствуя солоноватость пота и прохладу остывающей кожи. — Теперь я понимаю, что в тебе нашел Крокодил. Не понимаю только, что ты нашла в нем. И, — то, что он ожидал все время, пока пальцы привычно справлялись со шнуровкой, то, в чем был полностью уверен — осознание случившегося, мелькнувшее в устремленном на него вмиг прояснившемся взгляде. А затем — румянец. Вспыхнувший стремительно, точно от пощечины. Такой жаркий, невозможно алый румянец стыда, от которого пылают даже кончики ушей. Белль отдергивает руки, словно прикосновение к нему обжигает, и едва не падает, когда Крюк отступает на пару шагов. Она поспешно соскакивает со столешницы, покачнувшись на нетвердых еще ногах, торопливо, лихорадочно одергивает жакет, поправляет сбившуюся, красноречиво измятую юбку, пытаясь, но не в силах окончательно скрыть следы внезапно обрушившейся на них страсти. Белль не смотрит ему в глаза. Кажется, она вообще больше не в силах поднять голову, оторвать взгляд от пола, точно груз измены всей тяжестью вины давит на ее затылок. Ведь Крюк просто пошел на поводу внезапно вспыхнувшей похоти и занялся сексом с той, которая, как и многие до нее, повелась на привлекательную внешность и ощущение исходящей от него опасности. А она… она изменила тому, кого любит. Изменила, не удержавшись от спонтанного, торопливого траха. Изменила с его заклятым врагом. Как же ей хотелось исправить то, что случилось! Перелистнуть эти страницы назад, вычеркнуть уже написанные строки, переписать историю заново, придумав ей другой сюжет… Но его след остался на ней клеймом. Его запах — свежесть и пряность — окутал ее. Пропитал одежду, остался на горящей от поцелуев коже, неся тень прикосновений. Будто душил. И, как бы Белль не сжимала бедра, она все еще чувствовала влагу там, глубоко внутри. Но самое ужасное… Самое постыдное, в чем почти невозможно признаться даже самой себе, и все же… В тот момент ей было действительно хорошо. Лишь на секунду ей удается набраться смелости, чтобы взглянуть на Крюка. Лишь на секунду — но этого достаточно, чтобы поймать ответный равнодушный взгляд и снова утонуть в унижении. Как будто он знает, о чем она сейчас думает. Будто читает ее мысли. И, несмотря на ровное выражение лица, смеется над ней. Что же она наделала?.. Все так же опустив голову и занавесив длинными спутанными волосами лицо, Белль тенью проскальзывает мимо пирата, ее каблуки торопливо стучат по лестнице… И сейчас же до слуха Крюка доносится едва слышное поскрипывание трапа. А вот это будет интересно. Тихо рассмеявшись, он подхватывает все еще лежащий на полу плащ, поколебавшись, убирает шаль в карман и легко взбегает по ступенькам. Белль не успевает далеко уйти. Застыв на месте, как замирает от страха мелкий зверек перед ядовитой змеей, она во все глаза смотрит на Темного мага, только-только взошедшего по трапу. — Румпель… Но все внимание медленно приближающегося Темного приковано к заклятому врагу, показавшемуся следом и на ходу надевающему плащ. — Смотри-ка, да тебя совсем не узнать, Крокодил, — поправляя сбившийся ворот, Крюк останавливается рядом с замершей Белль. — Очень похож на того жалкого труса, только немного… хромой. Крюк улыбается. Он выглядит почти довольным, точно встретив старого друга, но едва ли маг слышит его слова. Едва ли он вообще слышит что-то. Все, что Румпельштильцхен в этот момент замечает — как выразительно небрежно выглядит его враг. Взъерошенные волосы. Выправленные из штанов полы блузы. Расстегнутый жилет… И лишь тогда, наконец, он обращает внимание на Белль, застывшую рядом. Смотрит, не чувствуя, как белеют костяшки пальцев, сжавшихся до боли на рукояти трости. — Белль… На нежной, светлой коже шеи расцветали темные отметины — засосы, укусы, оставленные… Крюком. Конечно же, Крюком. Поймав устремленный на нее взгляд, Белль едва слышно охает и поднимает руку, торопливо прикрывая шею растрепанными волосами. Тщетно. Налетевший порыв ветра сводит на нет ее усилия, треплет подол юбки. С мрачным удовлетворением Крюк смотрит на то, как Белль сжимает колени, пытаясь скрыть порванную в нескольких местах ткань колготок, как стискивает на груди края жакета. Его бровь приподнята, а губы изогнуты, — Крюк знает это, — в крайне паскудной усмешке. Месть пьянит гораздо сильнее самого крепкого алкоголя. Шаль летит в сторону Белль, и та неловко ловит ее, в последний миг не дав упасть на палубу, ошеломленно смотрит на сжатую в руке мягкую ткань. — Прикройся. И ухмыляется, глядя на то, как Крокодил бледнеет от унижения. — Ты изнасиловал ее?! — стряхнув оцепенение, Темный идет к нему, кипя от ярости и почти забыв про хромоту. — Оскорблен до глубины души, — Крюк качает головой, будто объясняя очевидное глупому ребенку. — Как пират я привык грабить, но когда тебе бескорыстно предлагают сокровище — разве преступление принять этот дар? Маг останавливается, чувствуя, как перехватывает дыхание, переводит растерянный взгляд на девушку: — Белль, это… это правда? На Крокодила жалко смотреть. В один миг он сникает, сжимается, став совсем неотличимым от того безвольного слабака, того ничтожества, что не смог поднять оружие, защищая свою женщину. — Румпель, я… — Белль сбивается и замолкает, комкая в руках шаль, когда Крюк, точно потеряв интерес к врагу, поворачивается к ней. — Очень надеюсь, что ты выживешь, душа моя, — говорит он. И хоть его губы изогнуты в улыбке, а голос звучит почти шутливо, но глаза остаются серьезными. — В прошлый раз женщине, что изменила ему со мной, он вырвал сердце. — Что? — Белль хмурится, растерянно переводит взгляд с одного мужчины на другого. — Румпель, что он говорит? Темный неожиданно зло щерится: — Не слушай его, Белль. Он мастак дурить голову. Крюк выгибает бровь, но не кажется слишком уж удивленным. — Так он не рассказал тебе? Ну разумеется, разумеется. Важнейшую деталь ее смерти он упустил. Она не хочет знать. Не хочет… Но слова вырываются против воли: — И… что это за деталь? Шепотом. Почти беззвучно. Потому что чувствует, — знает, — что ответ ей не понравится. — Он убил ее… Тихо. Внятно. Страшно. Так, что хочется зажать уши ладонями, чтобы не слышать его дальнейших слов. Пожалуйста, не произноси этого, не надо! Но он все-таки делает это. — … просто вырвал сердце и раздавил у меня на глазах. Кончиком крюка он проводит по ее груди, остановив острие прямо напротив ее собственного, взахлеб бьющегося сердца. Белль мотает головой, чувствуя, что дрожит отнюдь не от ледяных порывов ветра. Голос срывается. — Нет. Это слишком ужасно, чтобы быть правдой. — О, да. — Нет… Шепчет едва слышно. И дрожит. Трясется, словно в лихорадке. Словно все это — лишь горячечный бред. Она знала, — знала! — репутацию Темного мага. Знала, сколько злодеяний приписывали ему. Знала, но продолжала верить в лучшее в нем. Верить, потому что по-другому не могла. Но осознание того, что он убил женщину лишь за то, что та полюбила другого… — Да, — Крюк тоже шепчет. Почти ласково касается ее подбородка изгибом крюка, не позволяя опустить голову, не давая отвести взгляд. — Он пошел бы на все. На все ради могущества. И в глубине синих глаз напротив она видит боль. Жгучую, кипящую боль, что под внешней, кажущейся такой цельной и прочной броней лукавых улыбок и игривых взглядов разъедает душу ядом. Открытая книга… Ни Крюк, ни Белль не замечают приближения Темного. Удар тростью обжигает плечо пирата, заставляя того отступить от Белль — больше от неожиданности, нежели от боли, чуть смягченной плотной кожей плаща. Резко обернувшись, он видит Крокодила, оскалившегося вполне соответствующе его прозвищу. Крюк насмешливо приподнимает брови, подначивая врага: — Ну давай, Темный маг. Снова пустишь в ход свои колдовские штучки? Румпельштильцхен коротко, зло смеется в ответ: — Нет-нет, без магии. И, с неожиданной ловкостью перехватив трость, наносит сильный удар по лицу пирата, в кровь разбивая тому бровь и губу. Боль ослепляет. Запнувшись о моток канатов, Крюк падает, ударяясь о палубу затылком, да так, что на миг перед глазами темнеет. Лишь чудом удается подставить плечо, прикрывая лицо от градом сыплющихся на него ударов. Румпель дрожит от бешенства, гнев пульсирует в висках в такт колотящемуся сердцу, но руки, сжимающие трость, тверды. Вот так. Взмах — удар. Взмах — удар. Изо всех сил, но все равно кажется, что недостаточно. Ему хочется изуродовать эту смазливую физиономию, смять, точно кусок влажной глины в кулаке. Разбить смеющиеся губы. Выдавить нахальные синие глаза. Сделать так, чтобы тот выблевал легкие, захлебываясь собственной кровью. — Румпель! Все, идем, идем! Белль напугана его яростью. Даже похожий на рептилию облик Темного никогда не пугал ее так, как сейчас пугала ненависть, исказившая человеческие черты лица. Не выдержав мольбы в ее голосе, Румпель останавливается, замирает с поднятой для нового удара рукой, но вспомнив, что еще совсем недавно они с Крюком были… близки, рычит от бешенства. Он не винит Белль. Его добрая, милая, нежная Белль слишком хороша, она сама никогда не изменила бы ему. Это все Крюк. Гнусный, подлый, мерзкий негодяй наверняка обманул ее. Проклятый пират знал, как причинить ему страдания, не коснувшись его даже пальцем. А Крюк смеется, будто не чувствуя боли, хотя лицо уже заливает кровь. Кричит Белль: — Думаешь, почему все, кого он к себе подпустил, либо сбежали, либо убиты? И с чего ты взяла, что ты из другого теста? И объясни, наконец, как можно бороться на его стороне? — Просто я верю в него, — Белль всхлипывает, со всей отчаянностью цепляясь за свою веру. — В то, что он стал другим, в его сердце живет добро. И, видят боги, никогда прежде ей не было так сложно эту веру удерживать. — Зря стараешься, душа моя, — очередной удар заставляет Крюка зашипеть от боли. — Видишь, с какой добротой в сердце он собирается меня прикончить? Он не отступит. Ему же надо доказать, что он не трус. И вновь это проклятое слово, от которого тьма вскипает внутри, чистой ненавистью несясь по венам. — Лучше отвернись, Белль. Зрелище не из приятных. И вновь бьет. Изо всех сил. Вкладывая в каждый удар всю накопленную годами злость. Белль кусает губу, уже с трудом сдерживает слезы, чувствуя себя как никогда более жалкой и беспомощной, но Крюку словно все нипочем. Его зубы испачканы в крови, но он вновь смеется в лицо заклятого врага, подбадривая его: — Ну, бей! Давай, убей! — и заговорщицки подмигивает Белль. — Сейчас покажет, какой он всесильный. — Нет, Румпель! Именно это ему и надо — уничтожить в тебе все доброе. Белль пытается достучаться до мага, как делала до этого сотни раз. И, кажется, ей это удается. Румпель, наконец, останавливается, глядя ей в лицо. Его черты лица смягчаются. Исчезает бешеный оскал. Мертвая пустота в глазах медленно наполняется жизнью. Но Крюк… — Вырви мое сердце. Убей, как ты убил Милу, и мы, наконец, с ней воссоединимся. Белль замирает. Почти не дышит. Первое чувство — отчаяние. Ну зачем, зачем ты открыл рот? Зачем сказал это, ведь ей почти удалось убедить Румпеля остановиться… А следом… следом приходит осознание. Понимание того, что Крюк действительно не против этого. Что он готов умереть. Вот так. Избитым и окровавленным. Не желая дать отпор, — ведь он даже не попытался достать все еще притороченную к бедру саблю. Словно смерть от руки заклятого врага — его пропуск к любимой, умершей точно так же сотню лет назад. И подумалось вдруг, что если это случится, если Румпель пересечет эту черту… Она просто не сможет жить. Не догадываясь о ее мыслях, Румпельштильцхен разводит руками, небрежно выпуская из ладони трость. — Он должен сдохнуть, Белль. Неужели она не видит, что проклятый пират сам напрашивается? Что ж. Она все равно простит его. Когда-нибудь. А мерзавец пусть гниет на дне так дорогого его сердцу моря. И Темный бросается вперед, привычным движением прижимая руку к груди врага. Сейчас, сейчас сердце ненавистного пирата окажется в его ладони. Он еще успеет вдоволь насладиться ужасом, прежде чем насквозь прогнившее сердце рассыплется прахом. — Нет… Нет, не надо, — как солнечный луч пробивается сквозь толщу грозовых облаков, отчаянный голос Белль заставляет расступиться застилающую мозг пелену. — Не убей в себе добро. Я вижу, оно в тебе есть. Докажи, докажи мне, что это так! Она умоляет. Умоляет не потому, что чувствует что-то к пирату. Умоляет, потому что хочет спасти самого Румпеля. Того, кого она любит. Она — не Мила. Сердце пирата торопливо бьется под его ладонью. Румпель дрожит. Месть так близко. Всего одно движение — и тот, мысли о ком отравляли его все эти годы, сдохнет. Но умоляющий взгляд Белль, ее слова, ее безоговорочная вера в него, в то, что он другой, что он — лучше… И Румпель сдается. Убирает ладонь от груди, и пират хрипит, наконец втягивая в легкие воздух. Кажется, что с каждым вдохом у того внутри что-то клокочет и булькает. Все-таки Темный неплохо отделал его, не прибегая даже к помощи магии, хотя все это время чувствовал, как она рвется наружу, требуя разорвать соперника на куски. Глядя в затуманенные болью глаза врага, Румпель цедит сквозь зубы: — Забирай свой кораблик и катись на нем на край света, чтобы я тебя больше здесь не видел. И, коротко взмахнув рукой, отвешивает пощечину. Он знает, что это не больно. Только — унизительно. Подонку и этого хватит. В следующую их встречу Белль не окажется рядом. И тогда пирату несдобровать. Румпель поднимается. Подхватывает брошенную трость. Протягивает руку Белль, — ладонью вверх, в молчаливом призыве к примирению, — и она принимает ее. Цепляется за ладонь, и знакомое касание приглушает надсадно воющую тьму его души. Морщась от боли в избитом теле, Крюк медленно садится, глядя вслед Темному и Белль. Вытирает кровь, струящуюся из носа, касается пальцами разбитого уголка губ. Кричит: — Поздравляю, Крокодил! Тебе вновь повезло заполучить чудесную женщину. Надеюсь, в этот раз тебе хватит смелости удержать ее. И тихо смеется, глядя на сбивающийся от его слов ритм шагов Темного… и на шаль, которую Белль все еще продолжает сжимать в руке.