Меньше слов

— Тебе помочь? Тревор стоит, подперев плечом каменную стену. Алукард удостаивает его меньше, чем взмахом ресниц, и кривой усмешкой. Больше половины доспеха уже на полу. Привычная одежда ждет своего часа по левую руку, манит чистотой, запахом морозной свежести и жасмина. Впервые через окна замка пробивается солнечный свет. Алукард прикрывает глаза и тихо вздыхает. Тревор за его спиной теряет терпение. — Ты думаешь, за столько лет в одиночестве я не научился самостоятельно одеваться? — Ты проспал большую часть этого времени, — глубокие нотки прерывает подростковый смешок. — А я хороший человек. Ну конечно. Алукард мог бы очень много сказать по поводу душевной доброты Бельмонта. Например, припомнить вампирские черепа в его семейном склепе или же их первую схватку, где охотник только и делал, что грозился его убить. Дампир ничего не предпринимает. Он продолжает методично избавляться от доспеха. А Тревор продолжает пялиться. Некстати приходит мысль, что он больше не может смотреть на Алукарда, как на обычного вампира. Назойливый голос Сифы в голове напоминает, что Златовласка перед ним — наполовину человек. Суть в том, что Тревор не видит в сыне Дракулы — великого и ужасного вампира всех времен — кровного врага. Алукард за то недолгое время, что они путешествовали вместе, стал боевым товарищем, даже хорошим другом. Такого человека со скверным характером, который ни в чем не хотел и точно не уступал Тревору, последнему в детстве не хватало. Вдвоем они бы точно открыли все секреты Бельмонтов намного раньше. Не хотелось признавать, но он прикипел к Алукарду. Было странно не чувствовать легкий холодок по праву руку и покалывание в боку от случайных прикосновений дампира, если тот надолго уходил от своих спутников, пусть даже и глубоко в себя. Алукард мало говорил, но был отличным слушателем и никогда Тревора не перебивал, если он озвучивал действительно умные вещи. Правда, когда дампир все же рот открывал, охотнику хотелось придушить его, а заодно и свое ниоткуда взявшееся хорошее настроение от общения с Цепешем. Он никогда не звал его Адрианом. Знал, что это имя, данное матерью при рождении, но боялся произнести. Да и не до этого было. Он наводил больше страха, как Алукард. Это имя — диаметральную противоположность отца — знали, уважали, ненавидели и боялись. Адриана любила мама, учил отец. Этот малыш с золотыми кудряшками, пронизывающе радостным взглядом наблюдавший за кровавой битвой с картины, не познал боли и скорби Алукарда. Адриан все еще самый лучший на свете ребенок для Лизы и гордость Влада. Алукард — это возмездие матери и погибель отца. И Тревора почему-то к последнему тянуло куда больше. Сифа говорила, что это нормально. Они оба познали тяготы лишений и были похожи больше, чем сами хотели признавать. Она называла их подростками в теле взрослых и, наверное, была права. Но за последние несколько часов их внутренние дети догнали стареющую оболочку. Теперь каждый из них там, где должен быть. — Так что, как самочувствие после убийства папочки? — Бельмонт прикусил язык, заметив дрожь в бледных плечах. Молодец, Тревор, отличная тема для разговора! Алукард знал ответ на этот вопрос. Убийство Дракулы не принесло долгожданного облегчения — лишь добавило груз наполовину живому сердцу. Он пытался понять, почему не отступил, когда отец, наконец-то, заметил его, дал Сифе и Тревору стереть увядающее тело в пыль. Алукард был тверд в своей цели избавить мир от вселенского зла, в которое с течением множества лет превратился Влад Цепеш. Он также надеялся, что отец освободился от жестоких мирских оков, державших его вдали от любимой жены. Этими праведными мыслями он оправдывал свое грехопадение. И, может быть, детским желанием отомстить за маму, которая без ее ведома стала призрачным полководцем практически свершившейся кровавой бойни. — Пока не решил, — наконец, произнес Алукард, и Тревор расслабился. — А ты, Бельмонт? Что чувствуешь после расправы над главным врагом семьи? — Закажу новый гобелен по такому случаю. Ну или что там аристократы делают. Они рассмеялись. Алукард впервые за весь этот разговор обласкал его взглядом золотистых глаз. Тонкие клыки показались наружу из-за прилива эмоций. Тревор покраснел и начал вертеть головой в поисках вещи, на которой можно сфокусировать взгляд. Дампир прикрыл рот рукой, сделав вид, что закашлялся от кружащей над ним пыли. Для человека, который постоянно напоминал Алукарду о его темной сущности, Тревор очень часто забывал, кто перед ним стоит. Дампиры хоть и были слабее своих прародителей, но имели множество тех же способностей. Например, необычайную силу или… очень чуткий слух. Прямо сейчас Алукард, будто кончиками пальцев, ощущал ритмичное и быстрое биение человеческого сердца, сгустки крови, перепрыгивающие через сонную артерию. Он слышал движение алой жидкости по венам и сосудам: от груди до торса и буквально ниже пояса, где мучительная пульсация была сильнее всего. Алукард мог бы поаплодировать выдержке Тревора. Он хорошо делал вид, что не страдает от предательского поведения собственного же тела. Поймав его взгляд, Тревор растерянно захлопал ресницами и сильнее вжался в стену. Алукард был польщен и смущен одновременно. Когда вообще Бельмонт нашел время, чтобы воспылать к нему такими чувствами? — Убийство вампира охотником по крови, — Алукард медленно отстегнул очередную часть доспеха, понизив голос на пару октав. Мужчина сзади сжал зубы до нервного скрежета. — Это, должно быть, так… возбуждающе. Он доведет меня до ручки! Кто вообще разговаривает о своем отце таким голосом? Осознание нахлынуло на Тревора внезапно. Они в замке Дракулы. Здесь Алукард провел свое детство: изучал странные книги, учился драться, бегал по комнатам с визгами и писками от играющих с ним родителей. Дампир вырос в этом замке. Наверняка, есть столько всего интересного, о чем Алукард может рассказать Тревору, чтобы его отвлечь и… он абсолютно голый. Полностью обнаженный дампир все еще стоит к нему спиной, но охотнику достаточно и этого, чтобы попрощаться с остатками выдержки и здравого смысла. Похоже, он снова подросток, которому прямо сейчас очень не терпится оставить на белоснежной коже пару розовых отметин: пальцами, губами, зубами. Тревор втягивает воздух через нос, не в силах отвернуться. Я уже видел его голым! Почему именно сейчас все стало только хуже? В штанах потянуло сильнее, и Тревор в последнюю секунду удержал свои проворные руки, с силой прижав их к бедрам. Хотелось убежать в любую другую комнату, спрятать куда-нибудь горящее от смущение лицо и прикоснуться к себе; растянуть острое удовольствие, довести до края, чтобы потом вновь нырнуть в сладкую и вязкую, как патока, пытку, а затем через миллионы мучительных моментов разорваться на мириады кусочков, захлебываясь в долгожданном наслаждении. Мысль о том, что он делает это в замке Дракулы, заставляла возбуждение расти. А воображение чужих рук — деликатных запястий и тонких пальцев, хранивших в себе неимоверную силу — грозило мгновенным позором на месте. — Ты в порядке? — растягивает слова Алукард, не скрывая знающей улыбки. Совершенно. Точно. Нет. Дампир, все еще обнаженный, неспешно движется к своей одежде. Аккуратно цепляет пальцами брюки, нежно расправляет появившиеся на ткани складки, а у Тревора внутри, как и снаружи, все трещит по швам. В ушах кузнечным молотом стучит сердце, в голове — пульсирует кровь, не давая сосредоточиться. Он видит едва заметные шрамы на идеальной коже и представляет их грубость. На языке уже давно вертится соленый вкус пота и чего-то неопределенного, принадлежащего Алукарду. А ведь Тревор даже с места не сдвинулся! — Одевайся, пожалуйста, быстрее, — послышался хриплый рык со стороны охотника. — Что, так не нравлюсь? — Алукард смеется, аккуратно присаживаясь на край деревянного отцовского стала. Брюки, хвала богам, на месте. В глазах пляшет лукавство. — Или наоборот? — Ай, к черту все! Из легких выбивает остатки воздуха, когда Тревор подлетает к нему и за шею притягивает бледное удивленное лицо к себе. Губы охотника грубые, требовательные, теплые и несвойственно мягкие. Алукард проглатывает чужой отчаянный стон, двигаясь ближе, сжимая в захвате загорелую мускулистую шею. Тревор стискивает чужие бедра в прытком захвате, не сдерживаясь. Притягивает дампира к себе и сам навстречу летит. Чтобы между телами не осталось ни одного свободного места. Ноги Алукарда не без помощи все тех же проворных сильных рук скрещиваются на чужой спине. Дампир шипит от чувства чужого возбуждения на уровне паха, ритмичных движений бедрами навстречу телу монстра из детских сказок. Спать Алукард ни с кем не собирался ближайшие веков десять. Даже будь этот гипотетический «кто-то» привлекательным мужчиной, взгляд на котором то и дело задерживался дольше приличного. Но тело не обманешь, а мозг, как самый лучший в мире друг, разрешал Алукарду развлекаться, пока можно. Когда он еще найдет человека, так отчаянно его жаждущего? Тревор брал, брал и брал. Ему все было мало. Руки на чужой спине и груди, спускающиеся по будто высеченному из камня прессу; его горячая кожа на холодной. Губы на острых, как лезвие меча Алукарда, губах, покрывшейся красными пятнами шее, щеках. Снова по тому же пути, как по лабиринту, но уже языком. Алукард тяжело дышит, но не отталкивает. Отвечает, зовет за собой, принимает все безумные порывы Тревора приручить безумного монстра себе. Алукард… В голове — его имя. На теле — его существо. На языке — вкус, похлеще самого сладкого пойла, которое Тревор когда-то пробовал в кабаках. Ничего сейчас нет для него важнее, чем мужчина в его руках, отзывчиво ломающийся от каждого нового касания. Тревор тянет непослушные платиновые волосы, и Алукард стонет, запрокинув голову назад. Одного этого звука хватает, чтобы охотник замер, дрожа от резкой волны удовольствия. Руки — до синих отметин на чужих бедрах. Лицо — в удивительно глубокой ложбинке бледной лебединой шеи. Тело — впечатано в чужое, будто смолой приклеено. Алукард дышит под ним так же тяжело. На губах — улыбка. В глазах — обрушившаяся после долгого сдерживания усталость. Они не говорят о чувствах, не задаются вопросами о происходящем. Оба понимают, что так и должно было случиться: сейчас и никогда иначе. Алукарду хочется вставить едкую ремарку, но слова сейчас кажутся какими-то неправильными. Тревора это, конечно же, не останавливает. — Боюсь представить, как много наивных дураков пали под твоими чарами. Незабываемое чувство желанного тела резко сменяется холодным камнем. Тревор растерянно моргает и даже не пытается поймать растворившегося в воздухе Алукарда. Через несколько мучительных минут на губах охотника появляется шальная улыбка. Ничего, он еще его поймает. И этот улов будет самым сладким в жизни Тревора. Нет таких мест, где бы Цепеши спрятались от Бельмонтов.