Душа болит

Опять все тот же сон… Андрей и Серега бежали по какому-то лесу, их по пятам преследовал огонь, по сторонам то и дело что-то взрывалось и земля уходила из-под ног. Потом сверкнула яркая вспышка прямо перед глазами — и Андрей, падая, чувствовал, как его затягивает в трясину… — Черт… Твою мать… — выругался он, поднявшись с дивана. Прошел на кухню, стараясь ступать неслышно, открыл форточку и закурил. — Что, опять кошмар снился? — мать все-таки проснулась. Или не спала вовсе? Стоит в дверях в наспех запахнутом халате, бледная, под глазами круги. Открыла шкафчик с лекарствами, накапала валокордина — резко запахло валерьянкой и ментолом. — Андрюша, сходи все-таки к врачу. Анна Ивановна знает хорошую… Ну и что, что психиатр? Ничего тут такого нет… — Ладно, — кивнул Андрей. Спорить не было сил — да и вообще, вдруг мать права и врач действительно поможет. С головой у него явно непорядок, хватит закрывать глаза на правду — спать толком он не может, а иногда и средь бела дня накрывает… * * * Андрея забрали на фронт в октябре прошлого года, по мобилизации. Пришла повестка — что делать, надо идти. Прятаться ему было негде, бежать некуда, да вроде и стыдно как-то… Он сейчас смутно помнил сборы, проводы — сплошное бухалово, выпивали с друзьями, с родней каждый день, и в автобус-то загрузился еще не вполне протрезвевший. Оркестр играл «Прощание славянки». Мать, с красными от слез глазами, кажется, за несколько дней постаревшая на десять лет, прижималась к Андрею, держала за руку, боялась отпустить… Хмурый отчим стоял рядом и только вздыхал. Какая-то маленькая девочка все плакала: «Папа, папа!..» Сначала было совсем не страшно — примерно как в спортивном лагере, куда Андрей ездил, когда учился в школе. Он сдружился с Серегой — веселым рыжим парнем из Алтайского края, у которого остались дома молодая жена и двухмесячный сын. Ужас начался потом — когда их бросили в окопы где-то под Павловкой — село такое в Донецкой области, никогда раньше Андрей о нем не слышал, да и слышать больше не хотел… Снег, черный от гари и красный от крови… Просроченный сухпаек, от которого у всех болели животы. Кровь, пот и неимоверная грязь — если бы Андрея спросили, что такое война, он ответил бы так. Но его никто не спрашивал… Все закончилось в одну ночь, когда в их окоп прилетел снаряд. Мгновенная вспышка — и вот Андрей видит Серегу, а в двух метрах лежит его, Сереги, левая нога. Позже он узнал, что Серега умер в госпитале от потери крови… Следующая вспышка — и сам Андрей теряет сознание от страшного удара в грудь и разрывающей, непереносимой боли. * * * Его уволили из армии — в медицинском заключении было много непонятных слов, но Андрей знал, что в груди застрял осколок, что его вообще с трудом залатали, практически вытащили с того света. И на правой руке не было трех пальцев. Дома Андрею все говорили, что ему несказанно повезло — выбрался живым, считай, из ада, и руки-ноги на месте. Да еще и врачи в ВВК попались человечные, комиссовали вчистую: разговоров о том, как после тяжелых ранений бойцов все равно возвращают на фронт, и жалуйся кому хочешь, толку не будет — ходило много. А он первое время чувствовал себя как во сне — не может это быть правдой, что можно спокойно ходить по улицам, что нет никаких окопов, что ездят автобусы и трамваи, что мать, на радостях снова помолодевшая, каждый день спрашивает, что приготовить — курицу или мясо, с картошкой или с рисом… Когда он впервые пришел в супермаркет — мать попросила купить хлеба и молока — кассирша спросила, есть ли у него карта магазина, и он не сразу понял, что она хочет. Потом только сообразил и пояснил: «Я с войны, еще ничего не понимаю, что тут и как…» — и поймал испуганно-жалостливый взгляд. Многие, узнав, что Андрей вернулся «оттуда», смотрели на него так же. Иногда, правда, смотрели с неприязнью, а иногда — с восхищением. Неприязнь Андрея задевала, но восхищение — просто бесило. Однажды мать случайно включила программу Соловьева — и Андрей, с минуту поглядев, как ведущий, с холеной, лоснящейся физиономией, вещает что-то про «народную войну», ударил кулаком по столу и заорал: «Убери это! Убери, х**ня это все…» А недели через три начались кошмары. Во сне, а то и наяву — в трамвае Андрею вдруг привиделось, что в окне не мирный город, а сгоревшие дома… Он пытался залить пережитое водкой — с прежними друзьями, а когда те как-то один за другим отвалились, то с Михалычем, жившим на первом этаже одноногим ветераном Афгана… Михалычу не нужно было ничего объяснять, он все понимал без слов. Иногда приходила Татьяна, его жена — она развелась с Михалычем, не выдержав его пьянства, однако бывшего мужа жалела и время от времени забегала, приносила продукты и убирала квартиру. Узнав, что Андрей вернулся с Украины, горько вздохнула: «Ох, горе…» На завод, где работал раньше, Андрей не стал возвращаться. Впрочем, мать вскоре отобрала у него карту, чтобы он сдуру не потратил все полученные за пребывание на фронте деньги. И капала на мозги, что надо устроиться на работу — нельзя же все время сидеть дома. Андрей пошел в «Озон» — работа на складе, откуда многие уходили, не выдержав тяжелых условий, неожиданно оказалась то, что надо. Тупо, конечно — стоишь и сканируешь посылку за посылкой и распределяешь их в разные тележки, и так двенадцать часов. Зато никакие мысли в голову не лезут, пока занят. И засыпаешь после смены, как убитый. Да и зарплата приличная. Андрей даже подумывал о том, чтобы снять квартиру — поближе к работе, но мать отговаривала. * * * Он все-таки пошел к врачу, которого советовала материна подруга, Анна Ивановна. Врач оказалась пожилой женщиной со светлыми, коротко стрижеными волосами и серыми внимательными глазами. Она выслушала Андрея, который сначала мялся и не знал, как выразить то, что чувствует, молча кивая, словно понимала его как нельзя лучше, а потом, задав еще пару вопросов, сказала: — То, что вы пережили, Андрей, ни для кого даром не проходит. В старину говорили — душа болит. Сейчас это называется — посттравматическое стрессовое расстройство. Это нормально, вы ведь живой человек. Я вам выпишу таблетки, вы будете лучше спать, настроение выровняется. Но и вы сами должны понять, что все зависит главным образом от вас. Надо держаться, как бы это ни было трудно. В конце концов, вы можете начать помогать тем, кому не повезло в жизни гораздо больше, чем вам. Андрей поблагодарил и попрощался с доктором. В аптеке купил таблетки, от которых действительно через пару недель стало получше. Но не выходили из головы слова о помощи тем, кому хуже. Кому Андрей мог бы помочь? Однажды в интернете он зацепился взглядом за социальную рекламу приюта для бездомных собак. Андрей собак любил, у них была дворняжка, которая умерла от старости незадолго до того, как его призвали на фронт. Да и к кошкам относился хорошо. Он отправил деньги — но этого как будто было мало. «Может, взять кого-нибудь из приюта?» — пришло ему в голову. Мать эту идею одобрила — хотя она, как понимал Андрей, одобрила бы все что угодно, лишь бы ему стало легче. Отчим тоже не возражал. И Андрей, узнав адрес приюта, поехал туда. Когда его спросили, кого он хотел бы взять, он неопределенно пожал плечами. И сотрудница приюта — худенькая рыжеволосая девушка — решила показать ему всех животных. Сначала он растерялся, увидев вольеры с кошками. Их было множество, самых разных — гладких и пушистых, белых, черных и пестрых… «Пойти, что ли, посмотреть собак?» — подумал он. И тут его взгляд упал на кота — тот был серый, полосатый и… одноглазый. Андрей остановился возле вольера. Морда у кота была как будто чуть-чуть искривлена. Кот встал и потянулся — и Андрей увидел, что лап у него три, а не четыре. — Братишка… Это кто ж тебя так? — вырвалось у Андрея. Сопровождавшая его девушка пояснила: — Это Шерхан, или Шерри, как мы его зовем. Он у нас уже почти два года. Попал под машину, был в ужасном состоянии, еле выкарабкался… И вот, как-то не везет ему, никто не берет. Одна девочка взяла, но вернула через неделю — она с родителями живет, а родители ни в какую, зачем, говорят, взяла такого страшного… — Я возьму его! — решительно и даже несколько неожиданно для самого себя сказал Андрей, и добавил: — Я сам с войны вернулся… Девушка тихонько ойкнула, в карих глазах появилось все то же испуганно-жалостливое выражение, но замешательство длилось недолго, и она снова заговорила: — Вы знаете, у него хоть и три ноги и один глаз, но он вполне нормально адаптирован. И в лоток ходит, и ориентируется прекрасно. Вообще, даже полностью слепые кошки ориентируются по запахам… — Вот и хорошо! — перебил ее Андрей. Он просунул правую руку — ту, где не хватало пальцев — между прутьями вольера, и кот, понюхав ее, доверчиво потерся влажным холодным носом. — Когда можно его забрать? — Смотрите, вы ему, кажется, понравились! — улыбнулась девушка. — Ну, вы купите все, что котику нужно — корм, туалет и наполнитель, и переноску — и можете забирать. — Значит, решено — завтра приеду за ним. * * * На следующий день Андрей забирал Шерхана из приюта. Вчерашняя девушка помогла ему посадить кота в переноску. — Я так надеюсь, чтобы Шерхану повезло с вами, — сказала она. — Все будет нормально, — заверил ее Андрей. — Знаете, за них за всех, конечно, душа болит… Но за таких вот, покалеченных, особенно. — Что?! У вас тоже… душа болит? — пораженный Андрей внимательно посмотрел на нее. — Конечно! — воскликнула она. — А как иначе можно жить? В мире столько боли, столько горя… — А как вас зовут? — спросил Андрей, глядя в теплые карие глаза. — Светлана. — Очень приятно. А меня Андрей. — Я знаю, — кивнула она, — я же видела ваши документы. * * * Шагая к автобусной остановке — кот смирно сидел в переноске — Андрей думал: «Душа болит… Иначе, говорит, жить невозможно… Надо будет им, что ли, корма купить и привезти. И побольше».