Тварь из древних сказаний

Ветки затрещали — вдали мелькнула тень. Олег призадумался, не спеша давать команду своим людям. Что-то настораживало его, пусть погоня и близилась к удачному завершению. С ним поравнялся молодой боярин на гнедой кобылке, которая норовила свернуть с поляны куда-то влево. — Вы так оленя упустите, княже, — сказал он весело. Его имени Олег не помнил, да и не нужно было это. Достаточно знать, что он из новгородских бояр, а значит дружбе между ними не бывать. Новгород отошёл Вадимиру всего пять лет назад, но тот успел снискать такую славу, что добра от него ждать не приходилось. Но новгородским не откажешь! Пусть он пока и не хозяин во Владимире, а отец его, приглашения от великого князя брат отклонить не может. Вадимир был здесь же, но за погоней наблюдал со стороны. Олег успел понять, что человеком он был непростым. За его улыбкой скрывалось слишком много молчания, а слова из меда в секунды отливались в разящие стрелы. Его глаза, тёмные, холодные, как вода в разгар зимы, следили за ним неотвратимо, и нельзя было понять, что же хочет от него ближайший сосед. — Достали, достали оленя! — послышалось вдалеке. Олега охотничий азарт обошёл стороной. На пиру его усадили по правую руку от князя в знак особого почёта, и первую чарку пива поднесли именно ему. Богато одетая девушка отдала ему рог, тихо проговорив что-то хвалебное, и поклонилась, мазнув кончиком светлой косы по полу. Олег залпом, как и полагалось, выпил и перевернул рог, показав, что из него не вылилось ни капли. Княжеская дружина одобрительно загомонила и приступила к яствам на столе. — Дочь моя, Валерия, — тяжело сказал князь, и девушка вспыхнула от смущения. Олег понял, что возраста ей добавили наряд и высокий (всего на голову меньше него!) рост, а так была она совсем юной и годилась ему чуть ли не в дочери. — Недавно сравнялись тринадцать. Самое время для женитьбы, не так ли, Олег Ярославич? Вадимир смотрел на девчонку не то одобрительно, не то со злостью — Олег понять его не мог, хоть и старался. Она села подле новгородского князя и не смела поднять глаза, слыша каждое слово. Ему было жаль её. Такой юной девушке на пиру было не место, как, впрочем, любым женщинам, кроме княгини. Вадимир ходил второй год вдовым, правда, поговаривали, что жену его убили вовсе не бунтующие бояре, а он сам. — Не мне судить, — ответил Олег коротко. — А церковь до пятнадцати венчать запрещает. — Церковь! — Вадимир захохотал, и его смех подхватили стремительно хмелеющие бояре с дружиной. — У кого полки сильнее, тот и прав. Мало ли князей женятся ещё раньше? И это было верно. Церковные запреты были для простого люда, а понадобилось князю, дескать, жениться на князе, то митрополитам пришлось бы уступить. Один откажет, а другой побоится суровой кары и пойдет на любые уступки. Его батюшка впервые женился в тринадцать, а овдовел к двадцати годам — княгиня Агафья так и не смогла разродиться живым ребёнком и ушла из сего мира так же тихо, как и в нём жила. Если б не запрет на количество венчаний, то был бы Ярослав Святославич женат и в третий раз. Да он и не хотел, потеряв в осаде Владимира единственную, что была ему дороже, чем власть. — Проще сказать, кто раньше условленного не женился, — согласился Олег. — Но если нет нужды, то зачем нарушать запрет божий? Верующим человеком он не был, хоть и носил крест и исправно ходил в церковь вместе с батюшкой, но был мыслями всегда где-то далеко, на поле битвы или в неведомых далях, которые манили его больше, чем любая слава. — Неужели вам не нужны родичи в Новгороде? — улыбнулся Вадимир, но глаза его оставались такими же колючими. — Брат мой, Ярослав Святославич, говорил, что его такой расклад устроит. Новгородские родичи батюшке пригодились бы, особенно их полки. Олег, недавно схоронивший вторую невесту (первую — из-за падучии, а другую — из-за чумы), связывать себя брачными узами не спешил. Вот только супротив отцовской воли он выступить не посмеет. Жениться придется. Ему сравнялось двадцать пять, и многое из того, что волновало юнош его возраста, не трогало его вовсе. Что иные считали необходимостью, доставляло ему радость, а девичьи взгляды вызывали разве что раздражение. Один-единственный взгляд Валерии на пиру пребольно уколол жалостью — до того грустны были карие глаза, что и мысли не было о том, что она может стать очередной могилой на кладбище его несостоявшихся жен. По княжеским меркам он был почти что старик, и единственное, что останавливало батюшку от наказа жениться было то, что у потенциальных союзников не было дочерей подходящего возраста. Олег был уверен, что с трехлетней дочкой Муромского князя его уж точно не обручат. Как ни крути, эта робкая Валерия казалась лучшим вариантом, пусть и была на двенадцать лет младше. Она могла бы пожить лет пять в монастыре, а потом… Что потом, Олег и сам не смог бы ответить. Женщины не интересовали его в том смысле, что часто обсуждали мужчины меж собой, и даже самые верные дружинники не знали, что скрывается за этим равнодушием. Он вышел из гридницы вдохнуть немного свежего воздуха. До его отсутствия никому не было дела — половина пировавших уже валялись вперемешку на скамьях и под столом, а он не чувствовал хмель так, как другие люди. Что ему те несколько чарок под плотный ужин? Перепел в вине и кислая капуста со свежеиспеченным хлебом его интересовали куда больше, чем бражка. В окно (из настоящего стекла!) было видно, как челядинец кормил сеном их лошадей, уже чистых и лоснящихся в отблесках только появившегося из-за горизонта солнца. Новгородский князь был богат и придерживался старых традиций. Чего стоил только приветственный пир, на котором стол ломился от разнообразных яств, многие из которых Олег не видывал вовсе. Он вообще привередливым не был, походы приучили его довольствоваться малым и не ждать большего. Бывали месяцы, когда он не держал во рту и куска болотного хлеба, и не знал, когда в следующий раз сможет съесть хоть что-то, а уж о лошадях не стоило и говорить. — Здравствуй, княже, — услышал Олег уже знакомый девичий голос, но на сей раз звучал он уверенно и звонко. — И тебе здравствуй, княжна, — склонил голову он без насмешки. Хоть и девчонка совсем, но храбрости не занимать, раз решила подойти к нему сама, да еще и заговорить первой. — Не сложно ли всю ночь на ногах стоять? — Не сложно, — ответила она, отведя взгляд. Робела перед ним, но страх свой таки переборола. — Знаю, не люба я тебе. Олегу стало смешно. Не люба! Эта маленькая княжна и представить себе не могла, кто же на самом деле был ему люб. Желательно почти с него ростом и со светлыми глазами, но уж точно не с длинными косами и юбкой до пола. Впрочем, если косы и юбки прилагались к юноше, Олег не был столь категоричен. — Знаешь же, в таких делах это не важно, — сказала Валерия неожиданно упрямо. Глаза у неё оказались карие, тёмные совсем, как у него самого. От того и не смотрела в глаза, понял он, что отец наказал быть покорнее. — Ты в своём выборе свободней, но будь разумен… — Мала ещё приказы раздавать, — невольно усмехнулся Олег. Она ему почему-то нравилась, слишком взрослая, слишком прямолинейная и совершенно не похожая на отца. — Всё одно сделаешь так, как хочешь, княже, — ответила Валерия смиренно, что ей откровенно не шло. — Разве могу я приказы отдавать великому князю Владимирскому? — Моего отца здесь нет. — А мой здесь, — только и сказала она так горько, что ему стало муторно. Её глаза из просто тёмных превратились в тлеющие угли. — Постой, Валерия, — попросил он. Девчонка замерла у дверей, не спеша оборачиваться. Маленькая, до ужаса маленькая девочка, на которую навесили ярмо взрослой. — Что тебя так гонит из отцовского дома? — А разве ты не слышал, княже? — Сколько в слухах правды — мне сие не ведомо. Ты мне ответь. — Он её сжил со свету, — шепотом ответила она, впервые за время их знакомства выглядя на свой возраст. Испуганной. Смирившейся. Отчаявшейся. — За то, что не смогла родить мне другого брата, одних лишь дочерей… Не мою мать — та давно уже в земле, но другой я не знала. А старший мой сгинул на войне с половцами почитай как пять лет назад. Мне здесь жизни нет, княже. — А в монастырь? — спросил Олег и пожалел, что заикнулся о таком шаге. Глаза Валерии полыхнули такой яростью, что он никогда не видел у знакомых ему женщин (к слову, каких?). У боярских жен такой злости уж точно не было, а к челядинкам Олег никогда не присматривался. Но княжну ему было почему-то жаль. — Я скорее убью себя на пиру, чем выберу такую судьбу! Взметнулась светлая коса — и маленькой княжны в сенях уже не было. Олег остался наедине со своими мыслями и рассветом, но уже знал, что скажет новгородскому князю. Права была Валерия. Пусть он и не знал, что из её слов было истиной, спокойной жизни во дворце ей бы не дали, как ни крути. Коль у князя не осталось старших детей, кроме неё, её судьба была незавидной. Или пойти за него, или уехать за Греческое море к какому-то далекому союзнику, который не знает ни единого русского слова. За боярина Вадимир её не отдаст — слишком боится, что восстанет против него молодой зять с его влиятельной родней. Нет, ему нужно иметь союзника сильного, но достаточно далёкого, чтобы не рисковать своим местом. А кто бы не захотел иметь дружбу с Новгородом? Маленькую княжну он понять мог, пусть и не полностью. В двенадцать он был в своём первом походе, а в четырнадцать впервые обручился. Олег, бывший младшим из детей, не знал того чувства, что старшие испытывают к братьям и сёстрам. Он своих уже не помнил. Старший, Игорь, до власти никогда не рвался и сидел себе смирно под Ростовом, женившись на дочке монастырского летописца, что была куда известнее отца и мужа. Игоряше было (страшно подумать!) тридцать пять лет, и упрямее человека не нашлось бы и во всем свете. Сестра его Александра, а по-домашнему Айса, была отдана за боярского сына, что занялся торговлей, и сгинула где-то Греческим морем, куда письма не доходили, а корабли не доплывали и за долгие месяцы. Наверняка у него уже были племянники и племянницы, но ему до брата и сестры почему-то никогда особо не было дела, уж слишком между ними было много лет разницы. И как знать, женись он тогда, в первый раз, может сватали бы вовсе не его, а сына… Эта мысль ему не слишком нравилась. Но Валерия, Лера действительно годилась ему в дочери по старым меркам. К полудню княжеский дворец ожил по-настоящему. Загомонила челядь, отоспавшаяся после пира дружина удалилась восвояси. Владимирские гостили в Новгороде целую седмицу, и лишь на исходе шестого дня Олегу выпала честь говорить с князем без посторонних глаз и ушей. — Скажешь, Олег Ярославич, потолковать тебе с князем надобно? — спросил Вадимир с усмешкой. В их чарках не было не медовуха и не бражка — настоящее греческое вино, на диво кислое и пьющееся так легко, будто холодная колодезная вода. — Знаешь ты толк в вине, княже, — сказал Олег вместо ответа. — Коли будешь мне названным сыном, каждый день на твоем столе будет. Да вижу я, не по нраву тебе женитьба. Знай только: за дочь свою я не поскуплюсь ни на шелка, ни на полки́. Олег с раздражением заметил, что Валерия явно пошла в своего батюшку. Той «не лю́ба», а этому «не по нраву»! Он коня и то дольше выбирал, чем любую из своих невест. Вот только этот выбор касался не только его, но и всего Владимира, и об этом он должен был думать в первую очередь, как и о том, чтобы о нём не ходили слухи похуже, чем о новгородском князе. — Жди сватов к началу месяца, Вадимир Глебович. На том и порешили, скрепив договор не только на словах. Валерии достался перстенек с его пальца да нож с иконкой его святого, а Олегу — тёплый взгляд девчонки из окна горницы и холодные — бояр, имеющих виды на маленькую княжну. И на том они простились перед тем, как отправиться обратно во Владимир. В дороге мысли Олега были далеки от радостных, пусть он и делал ровно то, чего от него ждали. Тяжела шапка Мономаха — хоть князь он не Киевский, а всего-навсего один из княжичей, груз обязанностей от этого не становился легче. Союз Новгорода и Владимира был опасен для многих, к счастью, никто из его ближайших родичей не посягал на престол, что не исключало возможностей для интриг. Из раздумий его вырвал знакомый свист возле уха. Олег машинально пригнулся с лошадиному крупу. Конь его дружинника встал на дыбы, и тот с трудом удержался в седле. — Лесные братья! — донеслось сзади, но нет, это были не разбойники. Те не стали бы нападать на княжескую свиту, пусть и состоящую из пяти человек. Олег не видел, кто по ним стрелял, но знал, что оставаться на месте — не выход. Впереди была опасность, которую он не мог оценить. Их было слишком мало, чтобы рисковать. — Назад! — скомандовал было он и потянул поводья на себя, но оказалось слишком поздно. Стрела вонзилась в лошадь его ближайшего соратника, а его конь, испугавшись, понёс вперёд, прямиком в расставленную ловушку. Битвы и не было. Бойня. Им не был нужен живым никто, кроме Олега. Во рту было солоно от вкуса собственной крови — им не сразу удалось его скрутить, но это сопротивление ничуть ему не помогло, а лишь усугубило его и так незавидное положение. Руки были крепко связаны за спиной, а грудь болела от ударов его пленителей. — Ну здравствуй, князь Владимирский, — бросил ему с ухмылкой рослый детина, не так давно перерезавший горло одному из самых преданных воинов, что Олег только знал в своей жизни. — Я… Не… Князь! — слова выходили с трудом, и он закашлялся, чувствуя себя так, будто ему в горло насыпали толченого стекла. — И не станешь, — пообещали ему перед тем, как накинуть на голову походный мешок. — Но пока ты нам послужишь, как полагается… Олег не слышал и не видел, оглушенный болью и яростью. Он не чувствовал пальцев, не слышал запахи сломанным носом, но откуда-то знал, что любому, кто его коснется, достанется в сто крат. «И тогда хан Зулькирам произнёс Слова…» Олег слышал их не раз. Не наяву, а во снах, что перестали его пугать давным-давно, в детстве, когда мама объяснила, что туча, сотканная из тьмы и крови, вреда ему не причинит. Он вырос и решил, что это всё байки, но… — Говори, нет… Скажи! Это было глупо. Отчаянно. Из детской веры в сказку. — Скажи… Тебя услышат, — с трудом прошептал Олег. Его голос больше не принадлежал ему, а Слова звучали как будто помимо его воли. — Постучи — и тебе откроют. Он слышал смех своих похитителей и иной, пробирающий до костей, который отозвался в его душе приливом непонятно откуда взявшихся сил. — Попроси — и тебе воздастся… Олег не умел петь, но то, что вырывалось из его губ, ничем иным назвать было нельзя. Он не видел — чувствовал того, кто пришёл на его зов, но в нём не было ни ужаса, ни удивления, ни радости. Так и должно было быть. Его туча из тьмы и жертвенной крови пришла спасти его, как и было обещано. И она с ним говорила. Я тебя вижу.