Carry Me Home

Что за чертовщина. — Я думал, что ты мёртв, — не задумываясь, говорит Сугуру. Мысли в голове замедляются, и он изо всех сил пытается придумать хоть какое-то объяснение тому, что видит у двери. Его собственное лицо — а это его лицо, без всяких сомнений, его лицо — улыбается ему, причудливо изогнув губы. Одна рука поднимается и гладит проклятие по перьям. Оно с любовью прижимается в ответ. — Я? Говоришь так, как будто меня не должно здесь быть, но разве это в большей степени не относится к тебе? Скажите честно, — обращается к сёстрам Несугуру, — в какие неприятности вы позволили себя втянуть? — Мы… — начинает Мимико и останавливается. Выражение её лица — это что-то ужасное: страх и паника вперемешку с ненавистью. Плечи дрожат. Нанако тоже дрожит. Яростно прижимает к телу плотно сжатые кулаки. Выражение лица Несугуру нисколько не меняется. — Да не переживайте так, — мягким, убедительным тоном говорит он. — Разве вы не доверяете мне? — Нет, — отвечает Нанако. — Вижу, что ещё нет, — легкомысленно вздыхает Несугуру, — очень жаль. Мимико, закончи то, что ты говорила. Всё, что происходит, — это так неправильно. Сугуру не испытывает привязанности к своим проклятиям, он никогда не будет проявлять к ним ласку. И никогда, в отличие от Несугуру, он не будет обращаться с ними, как с домашними животными. А сёстры относятся к этому человеку… без обожания и благоговения, не так, как они отзываются о другом Сугуру. Здесь есть какая-то деталь, которую Сугуру упускает. И это… — Мы просто… встретили его в Токио, — глядя в сторону, бормочет Мимико. — Нас никуда не втянули. Несугуру хмыкает и, задумавшись, снова смотрит на Сугуру. Неправильно неправильно неправильно, всё это неправильно. Сугуру накрывает тревогой, отвратительное, ужасное чувство овладевает всем его телом. И Сугуру… — Кто ты такой? Несугуру вскидывает бровь. Сугуру выпрямляется, подавляя желание потеребить мочку уха. — Ты — это не я. Я уверен, что ты не… Я бы не стал… Это не ты, — нет сомнений, что это его собственное тело. Это оно. Глаза, такие же, как у Сугуру, лицо, пирсинг, а ещё оно совпадает с описанием второй его версии — длинные волосы, чёрное одеяние, запах жасмина и сандалового дерева. Кровь. — Почему у тебя моё тело? Единственное отличие — длинный шрам на лице, разделяющий лоб надвое. — А что? — губы Несугуру растягиваются в лёгкую улыбку, он выглядит довольным собой. — Ты мог бы догадаться сам? О боже. — Почему у тебя моё тело? — твердит Сугуру как заведённый. Страх усиливается, накатывает волнами, под кожей бушующий, бездонный океан. Вот его тело. Оно ходит и разговаривает. Им пользуются. — Почему вообще… Этого тела не должно даже существовать. Почему оно здесь? Тела шаманов всегда уничтожают полностью, превращают в пепел и прах. Не делать это слишком опасно. Глаза у похитителя сверкают. И вместо ответа он выбирает смотреть на сестёр. — Нанако, Мимико. Почему бы вам не выйти на улицу? — Что? — Нанако быстро смотрит на Сугуру. Её лицо каменеет. — Нет. — Это была не просьба. — Но… — Всё нормально, — перебивает её Сугуру. Сердце бешено колотится о грудную клетку. Вероятность того, что с сёстрами может что-то случиться из-за него… — Вам лучше уйти. Обеим. — Но… — Пожалуйста. Сёстры переглядываются между собой. Смотрят на него, на похитителя, вновь на него. Он кивает им. Мимико делает глубокий вдох и, помедлив, берёт Нанако за руку, открывает дверь, и они обе протискиваются через узкий проём. Перед тем, как исчезнуть за углом, Нанако оглядывается назад. Теперь здесь только Сугуру и — похититель. И дурацкое пернатое проклятие, которое существо в его теле ещё не отозвало. — Ты так и не ответил на мой вопрос, — говорит Сугуру. — Для чего я использую твоё тело? Разве это не очевидно? — лёгким щелчком пальцев Негето рассеивает проклятие, сидящее у него на плечах. Оно не исчезло навсегда, Сугуру это знает, оно слилось с проклятой энергией Негето, чтобы когда-нибудь быть призванным вновь. — Из-за моей техники? — Хм, — Негето полностью раздвигает двери, бросает быстрый взгляд на Сугуру и жестом приглашает следовать за собой. Сугуру колеблется, прежде чем пойти. Их дорога не занимает много времени. Негето открывает ещё одну дверь и выходит на открытую веранду. Он плавно ставит фонарь на край настила и садится. Когда он поднимает глаза на Сугуру, то выражение лица у него дружелюбное, приглашающее присоединиться. — Посиди-ка со мной. Сугуру медлит в дверях. С веранды открывается вид на небольшой японский сад. Или… скорее на то, что было им раньше. Должно быть, когда-то здесь было красиво. Сейчас тоже красиво, но по-другому — как в призрачном мире. В том, как раскиданы камни, нет порядка, повсюду заросли вечнозелёных кустарников с вкраплениями розовых полевых цветов, но изначальная идея всё равно угадывается. Неподалёку находится маленький пруд, нужно пройти всего несколько шагов и спуститься по склону. Взгляд Сугуру возвращается к спокойно сидящему Негето. Ладно, пусть будет так. Сугуру подходит и садится рядом с ним. Между ними всего несколько сантиметров. — Я до сих пор не понимаю, — сглотнув, говорит он, слова застревают в горле, — почему это тело вообще существует. Негето еле слышно хмыкает. Это не ответ. — А я до сих пор не получил ответ на вопрос, почему ты здесь. — Из-за неправильно сработавшей проклятой техники, — Сугуру с силой вдавливает пальцы в деревянный настил. Его ноги свисают с края, почти доставая до земли, но то, что он не может полностью поставить на неё ступни, вызывает дискомфорт. — Это не имеет значения. Похититель снова хмыкает. И Сугуру всё ещё… По какой причине его тело не было уничтожено? В этом нет никакого смысла. И что-то до сих пор кажется неправильным, ладно, всё кажется неправильным, всё и есть неправильно, но… ааа. Ещё и эта самодовольная, высокомерная улыбочка Негето. Он так и не ответил прямо на вопрос, почему у него его тело. Почему бы его просто было не уничтожить? В мыслях мелькает Годжо, рассказывающий ему и Сатору о смерти его второй версии. Потом он сам, говорящий Сатору, что Годжо не лгал, а просто был расстроен. И на этом воспоминании он останавливается. Для Годжо до сих пор был важен второй Сугуру, несмотря ни на что, и сейчас это не изменилось. Холодный ночной воздух застревает в горле. — Причиной существования этого тела… — господи, он не хочет этого знать, но должен, он должен, ведь это касается Сатору, поэтому он должен… — является то, что Сатору не позволил его уничтожить? Похититель замирает, наклонив голову в сторону. Смеётся, коротко, воздушно и совершенно неправильно, потому что Сугуру так не смеётся. — Может быть, — говорит он. В глазах отражается свет фонаря. Тупой мудак. Сугуру хочется или разбить что-нибудь, или просто расплакаться. Слабость Годжо заключается в других людях, сказал он Итадори. О боже. — Ты забрал моё тело не только из-за проклятой техники. Довольная улыбка возвращается на его лицо. Этого достаточно для подтверждения. Я не хочу быть слабостью Сатору, думает Сугуру, ужас плотно обволакивает горло, он задыхается, я не хочу быть слабостью Сатору, я не хочу быть слабостью Сатору, я не хочу быть слабостью Сатору. Но это так. — Ты собираешься что-то сделать с Сатору, — говорит он. — Ты собираешься использовать меня, чтобы… Один из пальцев Негето дёргается. Сугуру останавливается. В висках пульсирует кровь. Различные предположения скачут в голове. Что это было? Может быть, изъян в технике? Или просто повреждение нерва, обусловленное тем, что это всё-таки труп? Но у Негето нет никаких проблем с контролем тела, и его техника должна делать так, чтобы оно не разлагалось. Может быть, чей-то приказ? Вряд ли. Скорее всего, это происходит впервые, но… Есть и другой вариант. Удивительный, но маловероятный. Конечно, трупы шаманов очищают от проклятой энергии и кремируют по очень практичным соображениям, но существуют также и другие — давние и традиционные. В одной древней теории — или даже своего рода веровании — говорится, что проклятая энергия может привязывать душу к телу. И… возможно, Сугуру сейчас в безвыходном положении, хватается за любую соломинку, но он отчаянно надеется, что этот труп всё ещё принадлежит ему, что есть способ вернуть всё на свои места, но… — Серьёзно, — говорит Сугуру, — ты собираешься позволить себе причинить вред Сатору даже в таком состоянии? Кстати, не то чтобы твоя смерть была для него безболезненной. Ещё как была. Но чтобы вот так? Палец снова дёргается. Сугуру пожирает глазами эту реакцию, словно человек, умирающий от голода. — Даже не думай, это не сработает, — говорит Негето с мерзким снисходительным смехом. Он смотрит на Сугуру как на кого-то, кто заслуживает жалости. И он наслаждается этим. Какое отвратительное существо. — Он тебя не услышит. — Значит, он там. На лице Негето всё такое же мягкое выражение. — Но ни на что не может повлиять. — Ты недооцениваешь нашу любовь к Сатору, — говорит Сугуру, умудряясь держать голос ровным. — Ты готов быть инструментом, которым ему причинят боль? Станешь его ахиллесовой пятой? Да мы с тобой бы вернулись с того света, чтобы не позволить этому случиться. — Боже, ты так жалок, — улыбается Негето. — Это не сработает. Думаешь, он не пытался взять контроль всё это время? Пытался. Много раз. Но это невозможно, и он будет просто наблюдать за тем, как Шестиглазый будет запечатан, не в силах ничего сделать. Запечатан. Сугуру прокручивает в голове список известных ему проклятых предметов. Запечатан. Запечатан. Предметы, которые могли бы запечатать Годжо. Таких немного, но они существуют. Дерьмо. — Позволишь себя так использовать? — шипит Сугуру. — Серьёзно? Будешь смотреть, как Годжо запечатают по твоей вине? На этот раз дёргается вся рука. И на этот раз похититель замечает. — …Ох. — Какая щекотливая ситуация, — с насмешкой говорит Сугуру, — для того, кто утверждал, что он меня даже не слышит и всё такое. Похититель хмыкает и поднимает правую руку. Смотрит на неё. Задумчиво наклоняет голову набок. — Полагаю, мне следует быть осторожнее. Мои глубочайшие извинения, — говорит он, уставившись на Сугуру. Голос чересчур мягкий. — Но, к сожалению, этот разговор пора заканчивать. Мне было достаточно весело. А сейчас… И вдруг Сугуру чувствует это — как скапливается проклятая энергия в чужой руке. Ой. В этот момент Сугуру осознаёт две вещи: он не может позволить похитителю тайно убить его, и у него есть то, что гарантирует ему жизнь. Сугуру задирает рукав своей рубашки и обнажает проклятый предмет, обёрнутый, как браслет, чуть выше запястья. Оранжевый свет фонаря отражается на густо исписанной чернилами бумажной полоске. Кожа под ней чешется. — Это датчик отслеживания, — поясняет Сугуру, прежде чем похититель успевает что-либо сказать. — Если я высвобожу слишком много проклятой энергии или попытаюсь его снять, то он оповестит Сатору. Он будет здесь через считанные минуты, — и, чтобы показать серьёзность своих намерений, он проталкивает палец под бумажный край. Похититель застывает как статуя. Его проклятая энергия возвращается в спокойное русло. — …Это настоящий туз в рукаве, — помолчав, говорит он. Прищуривает глаза, сжимает губы в тонкую линию. — Почему ты им не воспользовался? — Ты же убьёшь меня в ту же секунду, когда я сорву его или активирую, правда? — при иных обстоятельствах признание в собственной слабости задело бы его гордость, но эта тварь… обладает его телом. У техники Сугуру широкий диапазон мощности, и взрослый он должен был продвинуться далеко вперёд. Не говоря уже о том, что у Негето могут быть свои способности. И кроме того… Это может быть эгоистично, но Сугуру хочет… хочет поговорить с собой другим. Наедине. Перед тем хаосом, который неизбежно поднимется, если Годжо обнаружит взрослого Сугуру в любом, отличном от мёртвого, состоянии. В этом должен быть смысл. — Безусловно, — подтверждает Негето. — Значит, таков твой ответ, — Сугуру лениво проталкивает палец глубже под бумагу. Бесцельно смотрит по сторонам. Чёрная, как чернила, вода в пруду отливает лунным серебром, её поверхность усеяна белыми цветами лотоса. Тени на их лепестках мерцают в свете фонаря. — Ты пытаешься о чем-то договориться? — Не совсем, — говорит Сугуру, натянув неискреннюю улыбку. — Вот как это вижу я: я пытаюсь пробудить своё тело, а ты пробуешь убить меня, не позволив активировать проклятый предмет. Пойдёт? — Звучит лучше, чем я ожидал, — отвечает Негето приятным голосом, и наступает тишина… Его рука хватает руку Сугуру и отводит её подальше от бумажной полоски. Сугуру пытается высвободиться из железной хватки, но Негето держит крепко, почти ломая кости. Так что вместо этого он сокращает дистанцию между ними, цепляется свободной рукой за чужое одеяние и тянет на себя. Они оба с грохотом падают с края деревянного настила и больно ударяются о камни на земле. Сугуру слышит, как хрипит Негето, и наконец ему удаётся разжать его пальцы на руке. Вся эта ситуация ставит их обоих в неловкое положение. Для Негето меньше всего проблем доставит активация предмета при снятии. Уже больше — при высвобождении проклятой энергии. Тогда ему нужно будет убить его быстро и внезапно, так, чтобы он даже не успел осознать, что смерть неизбежна, и не выпустил достаточное количество проклятой энергии. В качестве альтернативы, он мог бы попытаться или запечатать его проклятую энергию, или физически ограничить, что… Скорее всего это он и попробует провернуть, думает Сугуру, пытаясь поймать руку Негето. Удержать её не получается, и он морщится. Тому даже не придётся сильно заморачиваться с запечатыванием, проблема лишь с его левой рукой. А Сугуру… Сугуру нужно пробудить сознание второго Сугуру, чтобы тот уже смог заполучить своё тело обратно! — И Сёко, и Сатору всё ещё расстроены из-за твоей смерти, — обращается он к телу, — особенно Сатору. Ты и сам знаешь, что заставил его страдать. Сатору больно из-за тебя, и если ты продолжишь в том же духе, то ему будет ещё больнее! Ну давай же! Рука снова слабо дёргается. Сугуру ощущает это всей кожей. — Это не сработает. Он стискивает зубы, потому что Негето прав — этого недостаточно. Ему нужно хорошенько разозлить свою вторую версию. Заставить его проникнуться. Но как это делать? Это… Негето сжимает оба его запястья одной рукой. По старому саду расходится гнилая проклятая энергия. В воздухе разлетаются чёрные и красные частицы, похититель использует украденную технику, и вокруг расползаются насекомоподобные проклятия. Такие яркие, что почти ослепляют. Алый цвет покрывает их тельца и вздымается в воздух при взмахе широких, как у мотыльков, крыльев. Словно разбрасывает споры. Мотыльковая пыльца. Крошечные люминесцентные чешуйки. Они застревают у Сугуру в горле, вызывают зуд, обжигают лёгкие, но что важнее всего… Поток его проклятой энергии замедляется. Осталось не так много времени. Что могло бы сильнее всего спровоцировать другого Сугуру — его самого? Он уже это знает, не так ли? Конечно. Он знает. — Твоя смерть была бессмысленной, — слова обжигают горло, оставляют кислотный привкус на языке. Они чудовищны. — И твоя жизнь тоже была бессмысленной! Боковым зрением он видит пруд. Усеивающие его поверхность чешуйки. Они светятся ярко-красным и отражаются в чернильно-чёрной воде. Вот оно! Сугуру рывком освобождает запястья, вжимается в похитителя всем телом и переплетается с ним конечностями. Они оба беспорядочно скатываются по склону. Это больно, твёрдые камни задевают подбородок, впиваются в локти, оставляя синяки на коже, но… — Знаешь, я был в колледже. Ничего не изменилось! Прошло одиннадцать лет, и несмотря на твои попытки, всё осталось по-прежнему! Блядь, это было зря! Ты не смог добиться ничего! Да, ты убил целую кучу людей, но ради чего?! Какой в этом смысл?! Я постоянно думаю о том, что в этом должен быть смысл, он просто должен быть… но как ни пытаюсь, я не могу его найти! А сейчас всё закончится тем, что этот мудак воспользуется тобой, чтобы навредить Сатору… Всё тело замирает, а потом отшатывается от Сугуру. Негето рычит. Сугуру начинает чувствовать физическую усталость. Проклятая энергия такая тяжёлая. В его лёгких сгорает мотыльковая пыльца. Он больше не может вдыхать этот воздух. — Если в этом есть хоть какой-то смысл, — умудряется произнести Сугуру, крепче вцепляясь в тело и сталкивая их обоих с берега, — то выходи и объяснись! Они ударяются о поверхность воды. Холод пронизывает всё тело Сугуру, пробирает до костей. Пруд глубже, чем казался на первый взгляд, дна не видно, вниз простирается только глубокая тьма, в которой ничего нельзя рассмотреть. Свет с покрытой красной пыльцой поверхности проникает вглубь, яркий, как фонарь, рубиновый, искривлённый под водой. Покачивающиеся стебли лотоса соединяют подсвеченную верхнюю часть пруда с чернотой вместо дна. Негето, оказавшийся внизу, изо всех сил пытается поменять их местами в воде, в то время как Сугуру старается удержать их обоих в этом положении. Он удерживает его за шею, другой рукой обхватывает туловище, и они стукаются коленями. Лица обоих искажены жаждой убийства. Давай давай давай, думает Сугуру, он не может произнести это вслух, находясь под водой. Ну давай же! И… Чужая хватка внезапно ослабевает. Тело перестаёт сопротивляться. Его лицо разглаживается, оно теперь совсем не такое, каким было раньше. Сугуру смотрит, как опускаются брови, как губы больше не кривятся в гневе, и разжимает руки. Глаза напротив, медно-золотые и совершенно непроницаемые, встречаются с его. На мгновение время останавливается. Красный свет танцует на тёмных волосах его взрослой версии, напоминает солнечные лучи, проникающие через витражное окно. Путается в складках его тяжёлого чёрного одеяния. Оттенки глубокие, кровавые. Вот такой, с подсвеченным рубиновым светом силуэтом, он кажется существом из другого мира, мрачным, но умиротворённым. На мгновение в голове Сугуру появляется мысль, что они останутся здесь навсегда, в ловушке этого янтарного сюрреализма. Лёгкие горят. Поверхность пруда отдаляется. Вокруг них покачиваются стебли лотоса. Сугуру открывает рот… Серебристые пузырьки объединяются с красным светом, поднимаются наверх, похожие на стеклянные подкрашенные шарики. Он задыхается. Второй Сугуру приходит в движение. Он хватает Сугуру за воротник и тащит его наверх сквозь толщу ледяной воды. Сугуру с хрипом выплывает на поверхность. Его выталкивают на берег. Он дрожит. Всё вокруг по-прежнему яркое, их окружают насекомоподобные проклятия; земля, вода в пруду, каждый цветок лотоса усыпаны красными чешуйками мотыльков. Сугуру смотрит на взрослого себя. Гето. Тот убирает слипшиеся пряди с лица. Они оба вымокли до нитки. Под воздействием техники алые проклятия наконец исчезают. Их чешуйки остаются на месте. Гето спокойно выдерживает его взгляд, а его собственные золотистые глаза проникают в душу Сугуру. Одежда Сугуру неприятно липнет к коже, она тяжёлая и мокрая. Он приоткрывает рот, чтобы сказать что-нибудь, но не может подобрать нужных слов. На языке до сих пор чувствуется противный привкус от того, что он наговорил в последний раз. Он закрывает рот. Стук. — Ну что, — медленно начинает говорить Гето, приподнимая бровь, — хотя я и был в сознании большую часть… этого, я не уверен, что в полной мере уловил, кто ты такой. — Сугуру Гето, — слова вылетают импульсивно и звучат так несуразно, что Сугуру морщится. — Третий год обучения. Сейчас сентябрь две тысячи восемнадцатого года, а я переместился из две тысячи седьмого. У нас там первое сентября. — Хорошо, — с сомнением в голосе говорит Гето. — А как именно это произошло? — Это… — честно говоря, Сугуру и сам не знает. Сатору — единственный, кто полностью понимает, как это могло случиться. Как бы получше объяснить? — Перемещение во времени? Наверное. Что-то вроде этого. Это Сатору облажался. Мой Сатору, не твой. — …Похоже на него, — вздыхает Гето. Он прикрывает глаза, выражение его лица меняется на то, которое Сугуру не может прочитать. Затем его глаза открываются. Он поднимается на ноги, одёргивает промокшую насквозь одежду и оглядывается по сторонам. Начинает светать. — Где мы находимся? Почему именно здесь? Тон у него такой, что ослушаться и не ответить кажется чем-то ужасным. Это голос человека, который привык, что ему подчиняются, думает Сугуру. — Это уничтоженная тобой деревня, — отвечает Сугуру, не обращая внимания на то, как выкручивает его внутренности, странно, не так, как обычно. — Мимико и Нанако привели меня сюда. Я хотел увидеть всё своими глазами. Небольшая улыбка приподнимает уголок губ Гето. — Девочки тоже здесь? — Думаю, они где-то в другом конце дома. Тот, кто похитил твоё тело, прогнал их минут десять назад. Улыбка исчезает так же быстро, как и появилась. — Понятно, — ещё один вздох. Гето воспринимает Сугуру так, словно он какая-то маленькая, интересная вещица. — Вообще, это место не стоит того, чтобы сюда ехать. Сугуру тоже встаёт на ноги. — Это… это то самое место, где ты принял своё решение, да? — Это решение назревало длительное время, — отрезает Гето. — Любой здравомыслящий человек сделал бы то же самое. Обезьяны не заслуживают того, чтобы существовать. Особенно те, которые жили здесь… совершенно отвратительные особи. Мне следовало убивать их помедленнее. Сугуру знает, что существует разница между тем, чтобы убивать, когда в этом есть необходимость, и наслаждением от процесса. Его сейчас вывернет наизнанку. Во рту просто тошнотворный привкус. — Здесь были дети, — выдавливает он из себя. Перед глазами мелькает маленькая тазовая кость. Гето ступает на настил веранды и останавливается там. Сугуру всё ещё стоит ниже, на земле. Гето поднимает бровь, смотрит свысока, его глаза снисходительно блестят. — Просто маленькие обезьяны. Обезьяны обезьяны обезьяны. Слово безостановочно отскакивает от стенок внутри головы. Подобная реакция у него была, когда он увидел неприкрытое разочарование и боль Годжо. Обезьяны обезьяны обезьяны. Проклятия, живущие в нём, повторяют и повторяют это слово, пережёвывают его, терзают его зубами до смерти, так что звук получается скрежещущий. — И? В этом должен быть смысл, в этом должен быть смысл. — И что? В этом и заключается вся разница, — в ответ Сугуру молчит. Гето огорчённо вздыхает. Он протягивает руку к Сугуру и гладит его по мокрым волосам. Это движение могло бы быть успокаивающим, исходи оно от другого человека и при других обстоятельствах. — Первое сентября, говоришь? Бедный ребёнок. Ты всё ещё в таком раздрае, да? Сугуру стряхивает его руку и поднимается на веранду. От приторного сочувствия в голосе Гето у него зудит кожа. — Как я могу в нём не быть? — Не волнуйся, — уверяет его Гето. — Скоро ты сам во всём разберёшься. — Да, — говорит Сугуру. Вдох и выдох. — Ты прав. Тот улыбается ему, сощурив глаза, и Сугуру охватывает беспокойство. Гето раздвигает двери в дом, уверенным, твёрдым шагом идёт по коридорам. Он спокоен. И это спокойствие сохраняется, когда он открывает входную дверь и находит угрюмо сидящих на земле Мимико и Нанако. Ни одна из них не оборачивается на шум. — Девочки. — Не называйте нас так, — огрызается Нанако. И не оборачивается. Мимико же просто съёживается. Тихий вздох. — Нанако, — пробует ещё раз Гето. Голос у него совсем мягкий, уговаривающий. — Мимико. Пожалуйста, посмотрите на меня. — Чего вам? — наконец Нанако поворачивается к нему с сердитым лицом. Мимико берёт с неё пример. Их глаза мечутся между Сугуру и Гето. — Что вы от нас хотите? Небольшая пауза. Гето отходит от двери и устраивается на ступеньках. Теперь он примерно на одном уровне с сёстрами. — Что я говорил вам делать в случае моей смерти? Нанако морщит лицо, а Мимико, наоборот, застывает. Сугуру неловко топчется в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Первой нарушает тишину Нанако. И она, кажется, в ярости. — Что? — Всё в порядке, — говорит Гето, — вы не обязаны отвечать. Но задам ещё один вопрос: как вы думаете, я рад, что вы подвергали себя опасности в стремлении вернуть моё тело после того, как оно было захвачено? Нанако отшатывается. В этот раз тишину нарушает Мимико. — …Господин Гето? — в её голосе самый ужасный вид надежды, она хрупкая, легко разбивающаяся. Неприкрытая, искренняя, незамысловатая. — Я здесь. Нанако быстро смотрит на Сугуру. Он кивает ей. Её внимание возвращается к Гето и только к нему. — Но как? — Проклятая энергия может связывать души, — отвечает Гето. — Моя душа так и не была освобождена. И он, — показывает на Сугуру, — помог мне вернуть контроль над телом. — Вы правда здесь? — Мимико выглядит так, будто она вот-вот расплачется. — Я правда здесь, — всё так же мягко и уверенно повторяет Гето. Сугуру думает, что этому голосу хочется доверять. — Я здесь. Я здесь. А потом тихое рыдание сотрясает тело Мимико. Плечи Нанако дрожат. Не говоря ни слова, Гето раскрывает объятия и позволяет сёстрам забраться к нему на колени и уткнуться в мокрую ткань. Они обе плачут, издавая негромкие, сдавленные звуки. И Гето всё это время их обнимает, перебирает пальцами их волосы, тихо шепчет что-то, чего Сугуру не слышит, но точно знает, что это что-то — нежное. Без сомнений. Сугуру чувствует себя незваным гостем. На мгновение Гето меняется в лице — плотно сжатые губы, морщинка между бровями. Как будто он обеспокоен. Но это выражение исчезает так быстро, что Сугуру не успевает как следует его проанализировать. По спине пробегает колючее ощущение неправильности происходящего. Спустя некоторое время Мимико отстраняется, глаза у неё покрасневшие. — Простите, я просто… рада, что вы вернулись. Короткая пауза. Выражение лица у Гето не меняется, но в целом он выглядит теперь мрачнее. Одной рукой он убирает прядь с её лица. — Мимико, — говорит он мягким и понимающим голосом, полным сочувствия и немного — неуверенности, — я не вернулся. По телу Мимико пробегает дрожь. Нанако отстраняется вслед за ней. — Что? — Я не вернулся, — спокойно повторяет Гето. — Техника похитителя вращалась вокруг завладения трупами. Она не возвращает жизнь, а лишь поддерживает тело в пригодном для использования состоянии. Мимико, Нанако, я всё ещё труп. И так как сейчас я контролирую тело… доступа к этой технике у меня нет. — Нет, — сдавленным от ужаса голосом говорит Нанако. Затем громче. — Нет!.. Но вы же… вы же наконец к нам вернулись! — Нанако, — Гето берёт её руку в свою, переплетает их пальцы и поднимает повыше, — разве моя кожа тёплая? — Но… — Моя кожа тёплая? — Нет, но… — Я говорю это сейчас, чтобы вы не тешили себя надеждами, — отрезает Гето, твёрдо, но совсем без злости. — Я умру снова. Это невозможно изменить. И в этот раз, обещаю, вы сможете оплакивать меня, как положено. — Но вы не можете умереть, — голос Нанако ломается на середине предложения. — Мы найдём способ! Мы сделаем всё, что в наших силах! — Нет, — с той же твёрдостью говорит Гето. — Я не позволю вам мучиться ради ходячего трупа. Это не то, чего я хочу для вас. Я никогда бы этого не захотел. Сёстры начинают возражать, но Гето останавливает их. За всё это время ни в одном его слове не промелькнуло ни тени сомнения. Он — воплощение умиротворённости. Непоколебимое спокойствие и душевное равновесие. Но та вспышка обеспокоенности ранее… Сугуру чувствует себя не в своей тарелке. Он здесь совершенно не к месту. Странное чувство так и не проходит. Кожу покрывает полиэтиленовая плёнка, она душит, вызывает зуд. Всё это знакомо. Как затишье перед бурей, хотя никакой бури нет. Как… — Вот оно что! — внезапно он всё понимает. У Сугуру всегда хорошо получалось видеть актёрские способности — как отражение своих собственных, — но Гето весьма талантливо их скрывает. — Это не твоё настоящее лицо! — и тут он понимает, что произнёс это вслух. Руки Гето замирают. Он поворачивает голову, не сводя глаз с Сугуру. Что-то темнеет. — Девочки, — говорит он, поднимаясь на ноги, — давайте поговорим позже. Подождёте здесь, пока мы кое-что обсудим с ним наедине? — Я… Хорошо, — тихим, несвойственным ей голосом говорит Нанако. — Конечно. — Конечно, — эхом отзывается Мимико. Взгляд Гето смягчается. Наступает рассвет. Окрашенный в золото утренний туман оплетает далёкий горизонт, и разреженный воздух приносит с собой лимонно-медный свет, который обволакивает силуэт Гето. Он наклоняется и целует Мимико в лоб, над левой бровью, а потом — Нанако. Точно так же делала мама Сугуру, когда провожала его в школу. Гето что-то тихо шепчет сёстрам, так, чтобы Сугуру не услышал, разворачивается и идёт внутрь дома, жестом приглашая следовать за собой. И Сугуру идёт. Как и в тот раз, шаги Гето идеально уверенные, идеально спокойные. Они возвращаются на веранду, выходящую на японский сад. На ней по-прежнему стоит фонарь, от него исходит тёплый, красно-оранжевый свет. Ночная тьма ещё не полностью рассеялась, но в небе уже начала просыпаться приглушённая синева. — Перед тем, как сказать что-нибудь, нужно хорошенько это обдумать. Прошу тебя, — говорит Гето. — Прямо сейчас девочкам нужно чувствовать уверенность. Сугуру подавляет желание потеребить мочку. Осуждение со стороны неприятно. — Прости. Я всё понимаю, конечно. Наверное, я просто… меня застало это врасплох. Маска на твоём лице почти неразличима. Сначала я её даже не заметил. Сугуру знает, что она всё ещё на месте. Непроницаемая и тщательно продуманная. Если бы Сугуру был кем-то другим, то он бы вряд ли понял, что она вообще есть. Но он слишком хорошо знает себя. Не может быть, чтобы Гето в самом деле был настолько спокойным, каким он притворялся с того самого момента, как вернул контроль над телом. Это просто невозможно. Кем бы он ни был — а этого Сугуру сказать не может, — он точно не так безмятежен, каковым пытается выглядеть сейчас, стоя в шаге от него. Гето уклончиво хмыкает с прежним выражением лица. — Просто не делай так снова. — Хорошо, — соглашается Сугуру. Смотрит на старый сад, на следы их с Негето борьбы, на разбросанные повсюду камни, сдвинутые с привычного места. Переводит взгляд обратно на Гето. — Так что… — с трудом произносит он. — На этот раз ты покончишь с собой? Гето прислоняется спиной к стойке веранды. — Неа. Сатору снова сделает это. Снова. А. Вот и подтверждение. Какие всё-таки ужасные слова. Произнесённые так легко, так смиренно, словно речь идёт о чем-то совершенно незначительном. Поднимется солнце, обрушится волна, и Годжо убьёт Гето. — Ты хочешь, чтобы он это сделал? — Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, — говорит Гето. Его медно-золотые глаза вяло наблюдают за тем, как утренний солнечный свет разливается по маленькому пруду. Плечи у него расслаблены. — Мы с тобой всегда будем хотеть, чтобы он был рядом. — Есть разница между тем, чтобы быть рядом, и тем, чтобы совершить это, — говорит Сугуру, но Гето не отвечает ему. Значит, он уже решил? Отлично. — Знаешь, ему будет больно. — Это нормально, — произносит Гето с безмятежной улыбкой Будды на губах и с полным её отсутствием в полуприкрытых глазах. И это просто ужасно. — Я привык причинять ему боль. Подходящей реакцией на это должен быть гнев. Возможно. Или понимание. Но всё, что Сугуру сейчас может чувствовать, — леденящий страх. Он скользит по позвоночнику, по горлу, скапливается в желудке и стягивает лёгкие. От него немеют кончики пальцев. Это кошмарные ощущения. Причинять боль Сатору. Это же просто ужасно — привыкнуть к такому, думает Сугуру. В ярких красках представляет себя самого, так часто причиняющего боль Сатору, что это уже входит в привычку. Представляет себя таким человеком. Он и есть этот человек. — Ты привык, но тебе это небезразлично. Это как поглощать проклятия — к этому ощущению он привык, но мерзкий вкус никуда не исчезает. Стук. — Это имеет значение? — Разве не должно? — Ты тот, кто поднял этот вопрос. — Просто… — сглатывает Сугуру, горло очень сильно сжимается. Голова раскалывается. — Я не знаю. Разве… это не ужасно? Всё это? — Я принял решение, — в голосе Гето проскальзывает резкость, хотя лицо остаётся идеально спокойным. — Я никогда не жалел и никогда не буду жалеть об этом. Сугуру думает о маленькой, валяющейся в траве и грязи тазовой кости. Думает о Маки. Думает о клетке и о Рико, о культистах, чьи голоса дребезжат, ликуют, сливаются в один. Искажённые звуки их невежества наводняют его голову. — Твоё решение убивать… — и он не может произнести слово «обезьяны», но также не может сказать «нешаманы». — Сам знаешь кого. — Обезьян, — всё равно говорит Гето, и Сугуру тошно от того, насколько естественно это звучит от него. Должно быть, что-то проявилось на лице Сугуру, потому что Гето вздыхает, холодно, словно из ниоткуда подул зимний ветер. — Скажи, когда в последний раз ты поглощал проклятие? — Несколько часов назад, — он до сих пор чувствует этот вкус во рту. — Я знаю, что сейчас ты очень растерян, — снисходительно говорит Гето с приторным сочувствием в голосе. Это то, что Сугуру ненавидит до потери сознания. — Но в глубине души ты уже всё понимаешь, правда? Ты знаешь это, так как проклятия расползаются, как насекомые, в твоём пищеводе, заполняют твою душу. Это тьма, которую в силах сотворить только обезьяны. Гето разговаривает, как самый настоящий пропагандист, с присущими ему эмоциональными манипуляциями, которым Сугуру, помнится, нигде не учился, но в которых всегда был искусен. И внезапно Сугуру задаётся вопросом: а с кем вообще разговаривает Гето? И всё же он… — Я знаю это, — невнятно говорит Сугуру. — Я знаю. Но ты не можешь просто… Это не… — Маки. Та кость. Сто двенадцать, в первый раз. Критическое количество проклятий в Японии. Покрытые золотом идеалы, выстроенные на горах трупов. Преступления, которые любовно собирают, как коллекционные карточки. Мне следовало убивать их помедленнее. Где смысл? Где же смысл? — Это неправильно. Но в этом должен быть смысл… — Рано или поздно всё это принесёт результаты, — говорит Гето, и Сугуру думает: принесёт ли? А потом: хочу ли я этого? — Ты уверен? — Ну конечно, — вздыхает Гето. На нём всё ещё маска, и Сугуру всё ещё не может ничего разглядеть под ней. Но он хочет. Очень. У Сугуру всегда был талант получать информацию от людей. Улыбка, вежливые слова, подставленное плечо, немного обаяния, вот так просто — и он уже держит в своих руках чьё-то сердце. Но ещё он талантлив в том, чтобы использовать эту информацию в своих интересах, находить маленькие трещинки и безжалостно их вскрывать. Кипятить снова и снова, пока вся поверхность не покроется пузырьками. И Сугуру никого не знает так хорошо, как он знает самого себя. — Тебе кажется нормальным прожить жизнь бессмысленно? Пауза. Глаза Гето сужаются. Ага. — Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Лжец. — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. — Возможно, — соглашается Гето. Сжимает губы в тонкую полоску. — Но ты сам-то согласен с этим? Сугуру отводит взгляд. Он не знает. В этом-то и вся проблема. Смотрит на ожидающего его ответа Гето. На его приподнятую бровь. Что за театральные забавы. Есть ли в этом смысл? Есть ли в этом смысл? Есть ли в этом смысл? Конечно, согласен, отчаянно хочет ответить Сугуру, так же отчаянно, как хочет признаться, что нет. Вместо этого он тоже сжимает губы и… не отвечает. — Ты такой нерешительный, — с отвращением вздыхает Гето. — Боже, я совсем забыл, каким жалким был раньше, — делает паузу, а потом, уже более доброжелательным тоном, продолжает: — Это решение принять не так сложно. А теперь… если тебе больше нечего сказать, я пойду. И вот так просто он направляется в сторону открытой двери. Сатору когда-то пытался объяснить ему ужасную медлительность мира. То, каким он его воспринимает. Растянутость каждого мгновения, черепашья скорость, густой сироп, залитый в песочные часы. И в течение одной маленькой секунды его мозг успевает проводить расчёты, наблюдения, удивляться праздным мелочам. Тогда Сугуру так до конца и не понял, зато теперь понимает лучше. В этот мучительно долгий промежуток времени между первым шагом Гето и моментом, когда его деревянные сандалии касаются порога двери. Лимонное утреннее солнце слабо освещает веранду. Каждый мягкий шаг. Натягивающаяся нитка напряжения. Спокойная тень его взрослой версии. Холодное осознание… Это решение принять не так сложно. В этом должен быть смысл. Где смысл? Где этот чёртов смысл? В этом… Когда он разговаривал с Итадори на крыше, на вопрос ты бы приговорил меня к смерти, Сугуру ответил, что я не самый подходящий человек, чтобы спрашивать об этом. Потому что он не был тем человеком, потому что перевешивает ли возможность катастрофического ущерба от одного человека неизбежность вреда от порождения проклятий этим же человеком? Потому что было бы нечестно со стороны Сугуру ответить нет, когда это так легко могло бы быть да, останься Итадори нешаманом. В библиотеке он сказал Итадори, что ошибка нешаманов в эпоху Хэйан заключалась в предположении о неизбежности того, что все шаманы будут превращаться в проклятия после смерти. Неизбежность. Проклятия причиняют вред, проклятия ужасны только потому, что причиняют вред. Но, с внезапной ясностью думает он, причинение вреда неизбежно. Это обусловлено самим фактом существования. Для каждого по отдельности. Для всех в целом. …В этом нет никакого смысла. — Ты прав, — слышит он свой голос. — Это решение принять не так сложно. Гето застывает. Не оборачивается. — Это решение принять не так сложно, — повторяет Сугуру. — Единственная причина, по которой мы когда-то думали, что это так, заключается в том, что мы с тобой просто пиздец какие… отвратительные. Медленно. Гето разворачивается очень медленно. Его сандалии тихо клацают по деревянному полу. — Предположим, что убийство всех нешаманов было единственным способом избавиться от проклятий — а это не так, Цукумо об этом говорила, это лишь самый простой способ, — но давай примем это как данность, — Сугуру с силой впивается ногтями в ладони. Сосредотачивается на острой боли. — Убийство всех нешаманов всё ещё остаётся серией убийств отдельных людей, и должно расцениваться в суде именно так. Тебе придётся обосновать каждый частный случай с каждым вовлечённым лицом. У Гето напряжено лицо. — Я… — Ты, — перебивает его Сугуру, затем продолжает ещё более монотонным голосом: — решаешь свою проблему, присваивая нешаманам такие определения, как «слабый» или «невежественный», или даже более абстрактное «отвратительный». И потом, заранее развесив на них ярлыки, оправдываешь любое убийство, называешь его «заслуженным». И ты делаешь это, потому что в другом возможном способе нет буквально никакого чёртового смысла. Боже, эта тишина слишком громкая. Блядь. Холодное оцепенение проникает в каждый сантиметр его тела. — Когда ты оправдываешь страдания, ты должен применять это оправдание последовательно. Если ты оправдываешь что-либо тем, что это приносит тебе удовольствие, то ты должен применять это оправдание к каждому соответствующему сценарию. Если ты оправдываешь это культурным кодом, тогда ты тоже должен применять это оправдание к каждому соответствующему сценарию. И так далее. Если всё это приводит к нелепым выводам, то нужно провести переоценку ценностей. Это основы моральной логики. Мы изучали это в средней школе. Слишком громко! Монотонность его голоса такая, такая… — Альтернативой оправданию каждого убийства приписыванием личности отрицательных черт является оправдание тем, что эта личность может служить источником проклятий, но это ведь абсурдно, понимаешь? Обычное количество проклятой энергии, выделяемой одним нешаманом, слишком мало для формирования проклятия. Оно ничтожно мало. Каждый человек испытывает страдания просто потому, что так заведено в мире, так что в качестве оправдания можно было бы сказать, что убить нужно всех. Ты возводишь «вред от проклятий» в ранг чего-то по своей сути более ужасного, чем вред от других вещей, безо всякой на то причины. Абсолютно необоснованно. В этом просто… — его голос ломается от чего-то похожего на отчаяние, — в этом нет никакого смысла! Стук. Второй. Третий. Капля крови падает на пол. Кончики пальцев Сугуру влажные. Ему хочется разжать кулаки, но у него не получается. — Закончил? — с напряжённостью спрашивает Гето, и Сугуру с удовлетворением отмечает, что его кулаки тоже сжаты. — Наверное, это несколько небрежный анализ, — говорит Сугуру, и голос у него снова пугающе ровный. Внутри пустота, оцепенение, неверие. — Скорее поток сознания, можно и так сказать, но всё это не неправда. На лице Гето почти издёвка. — Я вижу, что ты не отрицал наличие у них отрицательных качеств. — Но в этом явно нет логики. Помимо того, что «слабость» и «невежество» сами по себе являются сомнительными поводами для убийства, присвоение нами этих качеств основано исключительно на нашем опыте, на нескольких жизненных эпизодах. То, что ты сотворил… Кстати, один из жизненных эпизодов и порушил образ мышления Сугуру. Маки. Маки не слабая. Не невежественная. Она является мостом. Боже, как жалко это звучит. — У меня есть цель, — говорит Гето. Есть цель. В его преступлениях есть цель. В убийствах, которыми радовал себя Гето, есть цель. Ещё бы Маки не возненавидела его после их встречи. В действиях, которые принесли столько боли Годжо. Цель. Я ненавижу тебя, внезапно думает Сугуру, осознание приходит неожиданно, и вместе с этим его оцепенение даёт трещину. Гнев захлёстывает его с головой, закипает в животе, под кожей, растекается лавой по венам. Стыд. Обжигающий стыд. Прерывистое дыхание. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу. — Цель без смысла так же бесполезна, как и смысл без цели! Брови Гето ползут вверх. — Смысл… — Знаешь, — со злостью перебивает его Сугуру, — если выбирать из нас двоих, то Сатору гораздо рациональнее, — его сердце колотится о стенки грудной клетки, стучит по рёбрам и достаёт почти до горла. — Мы же принимаем решения вслепую, под накалом эмоций, а потом задним числом оправдываем то, что получилось. Ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу — Знаешь, — говорит Гето с опасными нотками в голосе, — звучит так, будто ты проецируешь всё на себя, не правда ли? Попал в будущее и увидел, как сильно мои действия ранят Сатору, по-настоящему сильно? Похоже, ты просто боишься потерять его и делаешь выводы исходя из своих чувств. Слышать это больно, потому что Сугуру даже не до конца уверен, что Гето полностью неправ. И несмотря на это… — Нет. Я говорю о том, что ты вырезал всех людей в деревне. Именно об этом. — О, неужели? Это забавно, учитывая, сколько времени ты уделил тому, как ужасно я обошёлся с Сатору. Выглядит так, как будто ты просто хочешь продолжать наслаждаться этой любовью, которая, как ты знаешь, сразу бы закончилась, если бы ты принял то же решение, что и я, — маска на его лице трескается, и разлагающаяся гниль под ней уродлива. — Боже, разве твои родители-обезьяны любили тебя недостаточно сильно, раз теперь ты в этом так нуждаешься? Родители-обезьяны. В ушах шумит кровь. Зная то, как Гето обращается с нешаманами… Блядь, ты же не сделал это, думает он, потому что он бы не стал, не стал бы? Или стал? Сугуру знает себя. Знает или, по крайней мере, пытается. И тогда он представляет себя, свою другую версию, в этом самом доме; в голове что-то перемкнуло, и он убил сто двенадцать человек. Стал мастером проклятий. Определился с идеологией. И что может быть лучше для укрепления его решимости, чем… Он сделал это. — Нет, — говорит Сугуру, вместо того чтобы задать очередной тупой вопрос, на который он уже знает ответ, — они очень нас любили. Это мы — те, кто не любил их достаточно сильно, — он с трудом может дышать. Весь мир сжался до этой освещённой утренним светом веранды, нескольких шагов между ним и его взрослой версией и ужасных, разрушительных чувств, сжигающих его дотла. И он не сдерживается. — Честно говоря, всё выглядит так, будто ты мне завидуешь! Маска Гето слетает полностью, и ошеломляющая сила его проклятой энергии, заполонившей воздух, заставляет задыхаться. Этот трупный, гнилостный запах душит. Как гнев, сожаление и скорбь, и Сугуру ненавидит, ненавидит, ненавидит. — Здесь нечему завидовать! — Ха! — Сугуру чувствует, что он на грани истерики. От стыда кружится голова. — Ты конченый лжец! А дело вот в чём. Есть Сатору, есть любовь, люди, семья. И есть правила морали. Для Сугуру мораль всегда будет на первом месте, чувство собственного достоинства всегда будет важнее остального. В конце концов, неправильно ставить личные отношения выше морали. Так что если бы Сугуру принял решение, в котором бы искренне не сомневался, и отказ от Сатору был бы платой за это, то всё было бы прекрасно. Точно. Возможно, он бы чувствовал печаль или даже тоску. Но не… Не что-то настолько сильное, прочное и разъедающее, как зависть к самому себе, выбравшему другой путь. — Ты конченый лжец, — повторяет он. Ухмыляется. Дело совсем не в Сатору. — Ты потратил десять лет, пытаясь убедить себя, что ненавидишь нешаманов, правда ведь? Потому что иначе жить так было бы невыносимо. — Нет, — говорит Гето. Ух ты, какой сильный аргумент. Это кипящее, пузырящееся, раскалённое, заставляющее замирать сердце ощущение… — Ты живёшь, блядь, во лжи! Ты… ты… — он даже не может подобрать слова, чтобы выразить своё отвращение, ужас и разочарование, но ему и не нужно этого делать. Гето сжимает его шею ледяными пальцами, ногти резко впиваются в мягкую кожу. Сугуру хочет рассмеяться, но ему удаётся выдавить из себя только какой-то сдавленный, насмешливый звук. Злость Сугуру вскипает пузырями, просачивается через кожу, сливается и смешивается с проклятой энергией Гето. Объединённый вкус их ненависти почти невыносим. — Я оставил всё ради идеологии, и логично, что я в неё верю, — шипит Гето, совсем как конченый лжец. — Я… Сугуру рывком выводит их из состояния равновесия, и они оба стремительно летят с веранды. Во второй раз за последние пару часов Сугуру падает на твёрдую, усыпанную камнями землю. Тянется пальцами к шее Гето, смыкает их вокруг неё. Царапается. — Ну конечно, — задыхается Сугуру, — ты ушёл, потому что мы с тобой эгоисты, которые терпеть не могут быть неправыми. Но у меня было больше времени на раздумья, чем у тебя, — дело больше не в том, чтобы доказать свою правоту. Это не его настоящая цель. Каждый из них мог бы прямо сейчас убить другого, в этом положении, с руками на шее. Но дело в… причинении боли. — Какая-то часть тебя чувствовала себя виноватой после уничтожения деревни, так ведь?.. — Заткнись, — шипит Гето. — Но ты чувствовал, что должен идти вперёд, — отрывисто говорит Сугуру, его челюсти плотно сжаты, глаза обжигает переливающейся через край неразбавленной ненавистью. — Потому что если бы ты этого не сделал, то все люди, которых ты убил, — всё это было бы ошибкой. Значит, ты лгал! Ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу Целая вселенная лжи. Сельская местность. Лгал о природе самого себя, притворяясь нормальным. Колледж. Притворялся, что в бессмысленном есть какая-то ебучая цель. И это… так и было. Гето соорудил из тел котёл, наполнил его кровью нешаманов, сантиметр за сантиметром, труп за трупом, решение за решением. Он разжигал огонь своей собственной душой, сжигая её по частям до тех пор, пока всё, что осталось, не оказалось… бессмысленной обёрткой для лжи. Ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу — Заткнись, — снова шипит Гето, и Сугуру не может отчётливо слышать его из-за сводящего с ума визга проклятий в ушах и собственного голоса, повторяющего лжец и разные другие ядовитые слова, над которыми даже не раздумывает, но знает, что они ранят. Ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу Существует разница между знанием того, что он мог бы что-то сделать, и знанием того, что он бы сделал что-то. Ещё есть разница между знанием того, что он бы сделал что-то, и наглядным результатом. Из первых рук, так сказать. И от осознания бессмысленности всего этого, дурацких костей, боли Годжо, его собственного ходячего трупа… Я так сильно ненавижу тебя, думает он. Он чувствует больше стыда, ненависти, отвращения и злости, чем может вынести. С кем он вообще разговаривает? Их объединённая проклятая энергия в воздухе настолько плотная и мерзкая, что можно задохнуться. Твёрдые камни впиваются в бок. Из-под ногтей у обоих сочится кровь. Проклятая энергия ощущается во рту. Кожа чуть выше запястья сильно чешется… Что-то прокатывается по воздуху, и они оба застывают от появившегося вдруг привкуса проклятой энергии. Замороженный огурец и подгнившая клубника. Чья-то рука хватает Сугуру за воротник, и в тот же момент их с Гето разъединяют. — На одну ночь, — говорит Годжо предельно ровным голосом, которого Сугуру никогда у него не слышал, — всего на одну ночь я оставил тебя без присмотра.