Carry Me Home

Когда Сугуру окончательно просыпается, в медблоке никого нет. Он один. В теле до сих пор ощущается слабость, но в целом он чувствует себя нормально, спасибо проклятой энергии. Он приводит себя в порядок. Принимает душ. Переодевается. Думает о том, где же Сатору, чем он сейчас занимается. Не избегает ли он его. На кухне неожиданно оказывается Яга. Он сидит, ссутулившись, в руках у него простая белая кружка. Кофе, определяет Сугуру по насыщенному аромату. Они изучающе смотрят друг на друга. У Яги отросли волосы. Теперь он тоже носит тёмные очки. Хотя Сугуру и не нужно видеть его глаза, чтобы понять, насколько сильный дискомфорт вызывает его присутствие. И Сугуру просто… не хочет сейчас разбираться ещё и с этим. — Я… пойду на другую кухню, — говорит Сугуру неуместно громким голосом. Ощущает неприятный холодок от мокрых волос на шее. Он поворачивается на каблуках, и… — Подожди! Сугуру останавливается и встаёт вполоборота к Яге. Поднимает бровь. — Чего? — Я думаю… — видно, что Яга пытается взять себя в руки, но его пальцы, сжимающие кружку с кофе, совсем белые от напряжения. — Я думаю, что нам следует поговорить. На этот раз Сугуру разворачивается полностью. Пытается улыбнуться, но у него не получается выдавить из себя ни одну из его улыбок, даже самую насмешливую. Ну и ладно. Всё равно ему не то чтобы нужно улыбаться сейчас. — Ого, так вы больше не избегаете меня? Яга морщится. — Прости. Это застаёт Сугуру врасплох. Чтобы Яга — гордый Яга — извинялся? Раньше он таким не был. Наверное. — Вы серьёзно? — Да. И Сугуру совсем не знает, что ему говорить в этот момент, поэтому просто усмехается. Не глядя на Ягу, он подходит к столешнице и наливает себе чашку кофе. Помедлив, берёт ещё апельсин. В мыслях у него Сатору. — Ну так что. Вы хотели мне что-то сказать? — Скорее всего, ничего такого, о чём Годжо и Сёко тебе ещё не рассказали… Сугуру подцепляет ногтями кожуру апельсина. От брызнувшего сока кожа начинает немного гореть. — Я думаю, вы переоцениваете нашу способность справляться со всем самостоятельно. Раньше вы тоже так делали. Яга снова морщится. Когда он обеспокоен, то всегда хмурит брови, а его поджатые губы залегают глубокой тенью на насупленном лице. Сугуру характеризует это выражение как «растерянность». И вот оно с того времени никак не изменилось. — За это я тоже прошу прощения, — в итоге говорит Яга. Неловкий стук. Сугуру делает глоток кофе, чтобы ничего не отвечать, и обжигает себе язык. — Слушайте, — во рту стоит горечь, — вы же явно хотите меня о чём-то спросить. А если собираетесь молчать, то я просто уйду. — Ты говоришь так, будто злишься на что-то или на кого-то. — Хотите знать, зол ли я на вас? — и потом, когда Яга ничего не говорит вслух, Сугуру прижимает пальцы к горячим бокам кружки. Проводит обожжённым кончиком языка по нёбу. — Я думаю, что вы бесхребетный трус, — в нём слабо вспыхивает гнев. — Иногда я даже вас ненавижу, но… в то же время нет. Не по-настоящему. Я никогда не смогу возненавидеть никого из колледжа. — Ясно. В животе у Сугуру скапливается возмущение, но сильная усталость берёт верх и над возмущением, и над всем остальным. Слабая искра гнева потухает так же быстро, как и появилась. — Вам лучше поговорить с моей взрослой версией, не со мной. — Да, — соглашается Яга. Его голос почти такой же усталый, как и сам Сугуру. — Скорее всего, так и сделаю. Больше они не разговаривают. Сугуру допивает свой горький кофе, съедает апельсин и уходит первым. - Всё это так странно. Просто странно. Везде пусто, и Сугуру бесцельно бродит по тихому кампусу. Потерянный. Ощущение того, что он не принадлежит этому месту, не должно казаться незнакомым, но именно таким и кажется. Возможно, из-за того, что целый год он был потерян, но впереди, на горизонте, всегда маячила далёкая цель, там была развилка. А на ней два указателя: придерживаться своих старых идеалов или принять набор новых. Продолжать изгонять и поглощать проклятия или пойти против нешаманов. Но… но сейчас это всё просто… И Сатору до сих пор не нашёл его. Солнце поднимается всё выше на небе, и Сугуру решает вернуться в медблок. Идёт по длинным, тускло освещённым холодным коридорам. Дверь приоткрыта. Яркий флуоресцентный свет льётся сквозь щель, окрашивая серую плитку в белый. Сугуру резко замирает. Внутри он видит Гето, сидящего на одной из аккуратно застеленных больничных коек, а у него в руках… Ой. К нему прижимаются Мимико и Нанако. Сугуру слышит приглушённые рыдания. Успокаивающее я люблю вас, люблю, люблю. Разные другие нежные слова, в которые Сугуру решает не вслушиваться. Он отводит взгляд, сглатывает непонятно откуда взявшийся комок в горле и уходит. Это не то, во что он должен вмешиваться. Наверное, ему следует поговорить со своими родителями после возвращения. - Позади колледжа находится кладбище. Оно спрятано между деревьями, за ручьём, на небольшом лугу с полевыми цветами, и на кладбище оно совсем не похоже. По крайней мере, на первый взгляд. В тот момент, когда Сугуру переходит через ручей и ступает босой ногой на противоположную сторону, мир сворачивается сам по себе. Перед ним раскинулись выложенные плиткой дорожки и прямоугольные каменные памятники с выгравированными именами. День клонится к вечеру, и настоявшийся солнечный свет окрашивает каждый полированный камень в янтарные оттенки, которые отражают саму природу этого места. Сугуру знает, что здесь использовалась древняя магия. Эта завеса относится к Золотому веку. Эффект сродни захвату неполной территории в физическом мире. Никакое современное понимание возможностей завесы не сравнится с этим. Шаманы на протяжении многих веков предпринимают попытки разобраться в точных механизмах этого постоянно расширяющегося кладбища. Сугуру медленно идёт около двадцати минут по извилистым дорожкам, прежде чем добирается до памятника, на котором выгравировано имя Хайбары. На могиле лежат цветы, уже увядшие, но, тем не менее, настоящие. В отличие от почти всех остальных могил здесь. Сугуру садится. Камень под ним чуть тёплый. Ветра нет, но Сугуру подтягивает колено к груди и кладёт на него подбородок. На памятнике крупными буквами чётко написано ХАЙБАРА. У некоторых кланов — по большей части у именитых или крупных — есть свои кладбища, но клан Хайбары всегда был маленьким и не самым известным. Совсем молодым. Здесь находится их семейная могила, на поверхности памятника можно увидеть имена всего лишь трёх поколений. Их Хайбара в этом списке — последний. Ю Хайбара. 灰原雄. Два слова — всё, что осталось от целого человека. Тонкие линии на сером камне. Как будто это хоть когда-нибудь сможет вместить его существование. Взгляд Сугуру блуждает по заброшенным памятникам, к которым не приносят цветы. Ряды, ряды, ряды, бесконечные ряды, вписанные в ландшафт, тянутся так далеко, насколько он может видеть. Так много имён, так много безликих призраков, и Сугуру не чувствует ничего, кроме смутного осознания, что люди с этими именами когда-то существовали. И Хайбару тоже когда-нибудь будут вспоминать только так. День клонится к вечеру, и всё вокруг ещё тёплое. У Сугуру нет причин чувствовать этот ужасный холод. Очень тихо. Мир застыл. Нет ни птиц, ни насекомых. Пусто. Одиноко. Сатору всё ещё не пришёл за ним. Сугуру вздыхает и выпускает небольшое проклятие, которое сразу начинает перемещаться между его пальцами. Заставляет его прижаться к своей щеке. Тельце у проклятия длинное и покрытое чешуёй, чем-то напоминает рыбку кои. Что-то болезненное внезапно пронзает грудь Сугуру — он вспоминает своего радужного дракона и понимает, что скучает по нему. Ю Хайбара. Чёртово кладбище с его чёртовыми именами. Ещё вчера у Сугуру было направление, куда он мог указать и сказать если я сделаю это, я смогу предотвратить повторение подобного. А сейчас… Он выпускает ещё одно проклятие, на этот раз побольше. Потом ещё. И ещё. Ещё. Больше. Их тела, образующие кокон, такие холодные. Где же носит Сатору? Боже. Сугуру хочет отгородиться от всего мира. Хочет провалиться в пустоту и никогда не подниматься. Вяло жалеет о том, что Гето вытащил его из пруда прошлой ночью. Что он не утонул там, потому что в таком случае его бы здесь сейчас не было. В этом… этом… Одно из проклятий скользит по его волосам. Воздух в лёгких ощущается тяжёлым и отдаёт гнилью от проклятой энергии. При желании им можно было бы подавиться. Сугуру уверен, что снаружи, за проклятиями, солнце движется по небу, и тени удлиняются. Но сам не может этого видеть. Доступ перекрыт. Какое-то время он сидит вот так, ровно до тех пор, пока что-то не тревожит купол из выпущенных им проклятий. — Гето, — голос приглушён, но узнаваем. Сугуру спокойно расчищает путь, отодвигая проклятия в сторону, чтобы освободить ей дорогу. Не поднимает глаз, но, тем не менее, слышит её шаги по каменной плитке. — Что ты здесь делаешь? Вместо ответа задаёт вопрос: — Откуда ты узнала, что я здесь? — Другой Гето подумал, что ты можешь пойти сюда, — отвечает Сёко. — Это он сказал? — наконец Сугуру на неё смотрит. Люминесцентные проклятия окрашивают её в серебристый и голубой цвета. На её плечах вселенская усталость. Гето точно знал, что если бы Сугуру был здесь, то он бы не хотел, чтобы его беспокоили. — Вот мудак. — Мм, — говорит Сёко. Она не садится рядом с ним, а наклоняется, совсем чуть-чуть. — хочешь выбраться отсюда? Нет. — Нет, — отвечает Сугуру, и проклятия облепляют его кожу. — У тебя какие-то проблемы? — Неа, у меня всё в порядке. Молчание. По коже бегут мурашки. Проклятие, похожее на жука, ползёт по его пальцам, его тельце тускло светится в темноте. — Ты думаешь, что я веду себя как ребёнок. Уклончивое хмыканье. — Может быть, кое в чём. Сугуру хмурится, проклятья сыплются с него во все стороны. Щёлкают и клацают, встревоженные его настроением. — Уходи. — Это нормально, что ты ведёшь себя как ребёнок, — говорит Сёко унылым и нечитаемым тоном. Без негатива. Но и радости в нём тоже нет. Так же сухо и безэмоционально, как она зачитывает отчёты о вскрытии. — Ты и есть ребёнок. Стук. Сугуру больше не смотрит на неё. Он себя ребёнком не ощущает. — …Уходи, — повторяет он. — Конечно, — говорит Сёко, и он слышит её удаляющиеся шаги. — Ах да, скоро должен подойти Сатору. Если ты его ждёшь, конечно. В груди у Сугуру что-то тревожно сжимается, и он не отвечает, даже когда её шаги полностью затихают. - Он появляется почти сразу, очень громкий и резкий, без зазрения совести прокладывающий себе путь через извивающийся купол призванных Сугуру проклятий, вместо того, чтобы дождаться, пока их уберут. — Вау, крутяк, — говорит он, когда проделанная дыра затягивается позади него, заполняясь новыми телами проклятых духов, и Сугуру чувствует необъяснимое облегчение при звуке его голоса. — Здесь так странно! И темно! Но всё равно довольно круто. Глазам пиздец, конечно, ну, с точки зрения проклятой энергии — просто фу. Ах да! Не убирай их, то есть, если не хочется, оставь. Всё норм. Смахивает на эту, как её, пещеру, знаешь, которая со светлячками и всяким таким. Лой Кратонг. Или, например, похоже на реки с фонариками в конце Обона, правда? Но тут всё какое-то голубое, и я не догоняю, ты скорбишь или просто сходишь с ума. Эй, мы так-то на кладбище! Я пропустил Торо Нагаси в этом году. Как думаешь… — Сатору, притормози, слишком быстро, — говорит Сугуру. Сатору обиженно сопит и садится рядом с Сугуру, скрестив ноги. Откидывается назад и опирается ладонями о землю. Их колени соприкасаются. — Чего ты тут вообще делаешь? Сугуру пожимает плечами. В тусклом свете, исходящем от проклятий, Сатору кажется серебристо-голубым и мягким. В волосах словно отражаются звёзды. Сугуру ловит его взгляд поверх очков. — Это первый раз, когда я пришёл на могилу Хайбары с тех пор, как он умер. — А я здесь вообще впервые. — Ага, — и тишина. У Сугуру сжимается горло, в груди становится тесно; кажется, что даже проклятой энергии не хватает пространства. Его подташнивает в преддверии того, о чём они будут говорить. Страшно. — Эй, Сатору, ты меня избегал сегодня? — Думаю, да, — отвечает Сатору. — То есть, не совсем так. Мне просто… нужно было кое-что обдумать? — Всё хорошо, — говорит Сугуру, хотя и не чувствует себя хорошо. По правде, ему совсем не хорошо. — Так что… — он отводит взгляд от Сатору и смотрит на извивающийся купол проклятий, который отгораживает их от остального мира. Сюда не проникает даже луч солнца. — Думаю, ты теперь тоже знаешь, что со мной произошло, да? В этом времени. Сатору прочищает горло. — Ну да. Как раз успел разобраться. Сугуру пытается улыбнуться. Неудачно. Когда же случится неизбежное? Он ждёт, что всё сейчас полетит к чертям. — Долго возился. Я выяснил практически всё вчера к полудню, прикинь? — Это не заняло бы столько времени, если бы ты сам рассказал мне, — ворчит Сатору. — Придурок. И Сугуру… что ему вообще делать? Он не знает, как всё исправить. Он отводит ногу от груди и скрещивает её со второй, повторяя позу Сатору. Вдох. Выдох. — Мудак. — Сучка, — не раздумывая, отвечает Сатору. Сугуру едва сдерживает улыбку. — Мерзкий бабник. — Помешанный на контроле манипулятор. Чёрт. Сугуру с трудом подавляет желание потеребить серёжку в ухе. — Вечно всё забываешь. Сатору расправляет плечи. — Лжец. — У тебя комплекс бога. Хотя Сугуру — лжец, а Сатору — на самом деле сильнейший. Какие тут комплексы. Сатору высовывает язык. — А у тебя комплекс спасателя. — Это нельзя назвать комплексом спасателя, если у тебя безо всяких преувеличений есть моральный долг так поступать, — голос звучит немного резче, чем Сугуру хотелось бы. А ещё звучит очень устало. Откровенно измождённо. Потому что у него действительно есть обязательства, ведь так? От них никуда не деться. — Это нельзя назвать комплексом бога, если ты бог. — Но это не так, — и Сатору тоже это знает. И никакого комплекса бога у него на самом деле нет. Возможно, у него было — или есть — чувство, что его заставляли играть эту роль. А у Сугуру больше нет плана, как ему помочь с этим. Сатору снимает очки, с тихим стуком кладёт их на камень. И его глаза невероятно, невероятно голубые. Как все оттенки океана. Как острый край разбитого стекла. Человеческое оружие с яркими глазами. — Тогда как минимум богоподобный. — Нет, — говорит Сугуру. И думает о Сатору, спящем в его постели, о смеющемся Сатору, о Сатору, который расстраивается из-за глупых видеоигр. Сатору — это человек, Сатору Сатору Сатору. — Это тоже не подходит. Люблю люблю люблю люблю Сатору корчит гримасу. — А кто, если не я? — Хм… — Сугуру наклоняет голову, изображая задумчивость. — Сёко? — Чегоо?! — у Сатору отвисает челюсть. — Она-то сюда каким боком! — Потому что ей всегда приходится разгребать за нами дерьмо. Сатору открывает рот, чтобы ответить, — и тут же захлопывает его. Он очаровательно хмурит брови, а потом начинает смеяться, громко и искренне, и это успокаивает что-то в душе Сугуру. В его сердце. Это так, потому что спустя мгновение он присоединяется к Сатору, и в уголках его глаз появляются морщинки. Первым успокаивается Сатору, он переводит дыхание и опускается спиной на землю. Серебристо-голубой свет переливается на его волосах, ресницах и форме. Вот так они оказались зажатыми между ночью и звёздами. И Сатору всё ещё улыбается, когда говорит: — Знаешь, меня тоже частенько посещали мысли об убийствах. Сугуру застывает. С силой прижимает ладонь к земле. Проводит языком по зубам, так, чтобы было больно. — И тебя? — Мм, — яркие глаза Сатору блуждают по тёмному месиву из проклятий, прежде чем остановиться на Сугуру, и их интенсивность обжигает. Он продолжает улыбаться. — Ну типа «если убью учителя, то меня не накажут» или «чёрт, раздавить Сёко как букашку было бы сейчас слишком просто», или «чувак, я должен замочить всех старейшин». Я рассказал своему консультанту по психическому здоровью — мне был такой положен из-за Шести глаз и Бесконечности — об этих мыслях, когда мне было лет десять, и он так испугался. И тогда я тоже подумал «я мог бы убить его», потому что он был громким и вообще раздражал, и я мог, но не стал этого делать. Сугуру пристально смотрит на Сатору. Его горло сжимается. Отдающая гнилью проклятая энергия перекатывается по языку. В груди так тесно, так неприятно. Вопреки здравому смыслу, ему хочется взять Сатору за руку. И одновременно он боится, что тот не позволит ему это сделать. — …Да? Небольшая пауза. — Да! Хотя миссия с Сосудом звёздной плазмы была хуже всего. Тогда, в здании культа, я держал на руках тело Рико и готов был убить их всех, понимаешь? — Потому что ты их ненавидел? — Нет, — говорит Сатору. — Не то чтобы я хотел их убить, это я помню точно. Я не испытывал к ним ненависти. Даже злости не было. Скорее, я хотел, чтобы весь тот шум прекратился. Было очень громко. Я бы вообще ничего не почувствовал, если бы сделал это — вроде как муху прихлопнуть, без причины! Убить, потому что мог. Ты как бы понимаешь, что не нужно, но ничего не чувствуешь, если делаешь. Но ты тогда остановил меня. Если… — Сатору переводит дыхание, — если бы ты был на моём месте, если бы ты держал Рико на руках и говорил: «Сатору, я хочу убить их», то я бы стоял в дверях и не знал, как остановить тебя. А ты смог. Нечестно, правда? Мне кажется, что это нечестно. Сугуру не знает, что сказать, ему и не хочется ничего говорить, так что он молчит. Потому что Сатору… Сатору сейчас так откровенен с ним, а он этого совсем не заслуживает. Он в подмётки ему не годится. Лицо Сатору хмурится. — Ты был первым человеком в моей жизни, который заставил меня остановиться и подумать: «А стоит ли?» Ты раздражал, но был сильным, единственным, кто был со мной на равных, и я не думаю, что смог бы легко убить тебя на первом курсе. И, честно говоря, не думаю, что смог бы и сейчас. Правда, по другим причинам. Наверное, как-то так. Представляешь? Честность Сатору повисает в воздухе между ними, и Сугуру задыхается. Это то, что его всегда восхищало, если можно так выразиться, в Сатору. Его честность. Его яркая, пронзительная, непримиримая природа. В его существовании есть искренность. И Сугуру… Люблю люблю люблю люблю Сатору заслуживает того, чтобы Сугуру был честен, верно? Помнишь? Сатору заслуживает честности Сугуру. И может быть… может быть, Сугуру хочет быть искренним. Хотя бы чуть-чуть. Но это так страшно, это очень-очень страшно. Вдруг, когда Сугуру, содрав кожу, откроет своё настоящее лицо, Сатору отшатнётся, увидев разлагающуюся гниль? Это так абсурдно. Но… но… — Не думаю, что мои причины такие же, — неприкрытая правда горчит на языке. — Я не… они не всегда были в моей голове, и они не настолько поверхностные. Я по-настоящему хочу… хотел убить их. Иногда это желание совсем мимолётное, но оно всегда настоящее. Иногда казалось, что всё это поглотит меня целиком. И я думаю, что последствия были бы… — он неопределённо машет рукой в воздухе. — Ну, ты знаешь. — Ага, — говорит Сатору, — спасибо, что поделился. Я тебе ещё столько не рассказал, думает Сугуру, и ему становится противно от себя. Лучше не так. Есть ещё так много всего, что я хочу тебе рассказать. Первый и второй курсы в Магическом техникуме были лучшими годами в жизни Сугуру. Это были самые чистые и искренние годы в его жизни — когда ему не нужно было притворяться, что он не видит монстров в темноте, когда не нужно было притворяться, что он верит в какие-то глупые идеалы. В то время ему не нужно было скрывать свою растущую ненависть к нешаманам. Но теперь Сатору знает об этом, и он всё ещё здесь, так? Он здесь, с Сугуру. А Сугуру всё ещё с Сатору. Теперь Сатору знает очень многое, но это не всё, этого недостаточно. Он не знает того, что Сугуру чувствует прямо сейчас. Я хочу быть искренним с тобой, думает Сугуру, глядя в яркие глаза Сатору, на его волосы в свете звёзд, на него целиком, расслабленно лежащего на земле. Я хочу быть искренним с тобой. Я хочу быть искренним. — Я не знаю, что мне делать дальше, — почти неслышно признаётся Сугуру, и ему хочется плакать. Он подносит руку к мочке уха и начинает теребить серёжку. — То есть… И он отзывает все проклятия разом, возвращая их обратно в свою технику. Мир сразу становится светлее. Их окружает кладбище для шаманов, оно простирается далеко-далеко, в какую сторону ни посмотри. И его омывает розовый закат. Сатору моргает. Садится. — Делать с чем? — Вот с этим, — Сугуру показывает на тысячелетнее кладбище вокруг них, — всем. У меня был план, помнишь? Или, лучше сказать, идея. Она была иррациональна и аморальна, но сейчас я вернулся к тому, с чего начал, если не хуже. — Я просто… просто… — Ну… может… — глаза, принадлежащие человеческому оружию, блестят. — Что, если все нешаманы станут такими же, как Маки? У всех появятся специальные очки, и в мире шаманов больше не будет такой нехватки кадров для изгнания проклятий? — Руководство никогда этого не допустит. — Тогда мы просто изменим весь магический мир. Какая разница вообще? — Даже если бы мы попытались, проклятые предметы невозможно изготавливать в таком количестве. Это стоило бы слишком дорого. — Но это не стоило бы миллионов жизней, — говорит Сатору. Стук. У Сугуру сдавливает грудь. — Это так, — как же объяснить, как ему это объяснить, — но это всё равно не то… Сатору, для меня это неправильно. Не больше, чем налепить пластырь на серьёзную рану. Проклятия — от них надо избавиться полностью, так я считаю. В действиях моей взрослой версии была цель, но не было смысла, а у того, кем я был раньше, когда верил, что цикл изгнания проклятий был оптимальным, — торопливо говорит он, — был смысл, но не было цели. А мне нужно и то, и то. Должна быть цель, и должен быть смысл, но я никак, блядь, не могу собрать их вместе и… — Эй, успокойся, — говорит Сатору и обнимает его за плечи. Его рука холодная, но Сугуру чувствует, будто она обжигает. Что-то сотрясает всё его тело, но это не рыдание. Дрожь, может быть. И это просто ужасно. Имя Хайбары смотрит на него, словно обвиняя в чём-то. Глаза щиплет, а в горле стоит ком. — Я не хочу быть плохим человеком, — выдавливает он из себя жалкое признание. В этом ведь заключается вся суть? Я не хочу быть плохим человеком. И Сатору… — Ты не плохой, — уверенно говорит он. И это полный абсурд, как будто Сугуру не был на волосок от массового убийства, как будто другой Сугуру не был убит другим Сатору из-за этого, как будто… — И никогда таким не будешь. Люблю люблю люблю люблю — Ты не можешь говорить это так просто, — голос неловко срывается на полуслове. — Серьёзно? — с вызовом говорит Сатору. — Я повторю ещё раз: ты хороший человек и останешься таким в будущем. Ты не станешь плохим, — а потом добавляет: — Мы же вместе. Мы разберёмся со всем вместе, договорились? Люблю люблю люблю люблю — Хорошо, — говорит Сугуру, ощущая тот ужасный комок в горле. — Договорились, — и улыбается так широко, что щекам становится больно. — Вместе мы разберёмся. Сатору довольно мурчит. Убирает руку с плеча Сугуру и проводит ей по его подбородку, потом по щекам, подбирается ближе к глазам. Сугуру запоздало понимает, что плачет. Пальцы Сатору блестят от его слёз. И Сугуру до боли хочет, чтобы их тела соединились, их руки и ноги переплелись, хочет прижаться губами к губам Сатору и дышать его воздухом, пока они не станут двумя половинами одного целого и их сердца не будут биться в унисон. Я люблю тебя. — Раз уж мы решили быть честными, — хрипло говорит Сугуру, — могу я кое-что тебе сказать? — Конечно, — с лёгкостью отвечает Сатору. Его пальцы всё ещё на коже Сугуру, его тело очень близко, и Сугуру сейчас слишком остро ощущает каждую точку, где они соприкасаются друг с другом. — Всё что угодно. Я… — Я люблю тебя, — сердце чуть не выпрыгивает из груди, он почти задыхается. — Сатору, я тебя люблю. Сатору моргает. — Я тоже тебя люблю? — с недоумением говорит он. Как полный идиот. Придурок. Сугуру хочется рвать на себе волосы. — Нет, я не это имел в виду, — я бы спалил этот мир дотла ради тебя. Даже если бы я ослеп, моя душа узнала бы тебя. Я хочу быть с тобой, когда умру. Я хочу быть с тобой, пока живу. Любовь к тебе — это часть смысла моего существования. Я люблю тебя так сильно, что мог бы умереть. Из-за любви к тебе я чувствую, что умираю. И всё же это того стоит, потому что… — Я люблю тебя, как благословение. Брови Сатору ползут вверх. — Ммм? — О боже, — бормочет себе под нос Сугуру. Это всё просто ужасно, потому что Сатору не то чтобы отказал ему, он просто ни черта не понял. — Ты такой тупой. — Эй! — лицо Сатору перекошено от обиды. Что ж, возможно, это вина Сугуру: это не первый раз, когда он говорит я люблю тебя, но это первый раз, когда он говорит это всерьёз. — Сугу… Сугуру прижимает палец к губам Сатору. Делает вдох и выдох. Воздух в лёгких такой тёплый. Сугуру проводит рукой по щеке Сатору, касается его уха, добирается до волос и легонько давит на затылок. Сугуру подаётся вперёд и прижимается губами к губам Сатору. Они мягкие, и, когда Сугуру отстраняется — торопливо и неуверенно, — из них вырывается шумный выдох. — Сатору, — сердце бешено колотится где-то в горле. Проклятая энергия Сатору у Сугуру на губах вместе со сладким вкусом его клубничного бальзама. — Вот так я тебя тоже люблю. — Ой, — говорит Сатору. У него покраснели уши, и Сугуру хочется поцеловать его ещё раз. — Я… ой. Сугуру сейчас умрёт. — Пожалуйста, скажи что-нибудь ещё, кроме этого. — Хорошо. Я… — тихий звук разочарования — и вдруг Сатору оказывается очень близко, слишком близко, недостаточно близко и — в самый раз. И его губы — на губах Сугуру. И его клубничный бальзам до одури сладкий. — Я тоже люблю тебя вот так, — говорит он куда-то в уголок губ Сугуру, и Сугуру снова хочется плакать. — Я тоже тебя люблю. Сугуру издаёт какой-то хриплый, постыдный звук и прижимается к Сатору. Находит его руки и переплетает их со своими, обхватывает его ногами, укладывает голову в изгиб шеи Сатору — наконец соединяет их тела вместе. Всё кладбище вокруг них залито розовым в лучах закатного солнца. Таким же розовым, как сердечки в День святого Валентина. Как смущение на лице Сатору. Сугуру не знает, сколько времени они так сидят. — Эй, — наконец произносит он, — ты говорил, что пропустил Торо Нагаси в этом году. — Ага. Сугуру отодвигается, он не совсем уверен в том, какое на нём сейчас лицо, но ему всё равно. — Я тоже его пропустил, — он крепко сжимает руку Сатору. — В следующем августе, — говорит он охрипшим голосом, — в следующем августе… давай пойдём туда вместе. Проведём вместе все три дня. Мы сможем надеть красивые юката и объедаться мороженым, делать дурацкие фотки и танцевать вдвоём на второй день, а потом целоваться под фейерверками. — …Ты не против взять три дня выходных в разгар напряжённого сезона? — с надеждой в голосе спрашивает Сатору. — Я думаю… я думаю, что попробую связаться с Юки Цукумо, может быть, будем сотрудничать с ней, вместо того, чтобы… работать столько же, как раньше, — говорит Сугуру. — Но я буду помогать вам во время завалов. И мы оба можем заранее взять дополнительные миссии. — Хорошо, — Сатору светится, как зимнее солнце, — давай так и сделаем. — И… — у Сугуру перехватывает дыхание, и он сжимает руку Сатору так крепко, что тому должно быть больно. Кладбище отовсюду наблюдает за ними. — Мы сделаем фонарь для Хайбары и запустим его по реке. И… и для Аманай и Курой тоже. — Хорошо, — просто соглашается Сатору. Он не спрашивает: не поздновато ли? Потому что они оба знают, что Сугуру не до конца отпустил ушедших. Возможно, Сатору тоже. — Мы будем оплакивать их весь год, — говорит Сугуру, — и мы сделаем это, как положено. И когда наступит Торо Нагаси, мы будем счастливы, и горе превратится в воспоминание. Это будет… — и он не может подобрать подходящих слов. — Возвращение, — вставляет Сатору с дурацкой улыбкой, — это будет возвращение. В конце концов, на этом фестивале происходит возвращение. — Да, — соглашается Сугуру и снова укладывает голову на плече Сатору, — это будет возвращение. - Он совсем не ожидает встретить Гето в библиотеке. Тот сидит в мягком кресле, держа книгу в руках, на лице — скука. Чернота его одеяния заставляет его сливаться с темнотой, обволакивающей библиотеку, и Сугуру не может точно сказать, где заканчивается он сам и где начинаются тени. Свет от фонарей с заточёнными внутри них ониби окрашивает Гето в зловещий синий цвет и отражается в его золотых глазах. Сугуру чувствует себя приросшим к земле, книга неприятно оттягивает руку. Стук. Он втягивает воздух, напоминающий запахом старую бумагу, думает о Годжо и решает сделать вид, что не заметил Гето. Поворачивается на каблуках… — Хм, ты до сих пор расстроен. Пауза. Сугуру поворачивается к нему лицом, даже не пытаясь улыбнуться. — Из-за тебя? — Конечно, — хмыкает Гето, захлопывает книгу и прячет её в складках ткани. — Я слышал, о чём ты разговаривал со своим Сатору вчера утром, — говорит Сугуру, — в медблоке. — О. — Никаких сожалений? — Они мне не нужны, — отвечает Гето, прижимая ладонь к щеке, длинные рукава спадают и обнажают его бледную, бескровную кожу. — Я остаюсь при своём мнении. Холодный, сухой воздух пронизывает Сугуру через одежду. Пробегает по его лицу, шее, кончикам пальцев. — Ты разговаривал так, будто он для тебя совсем ничего не значит. Недолгое молчание. — Так вот оно что, — губы Гето слегка изгибаются. — Тебе и в самом деле невыносимо видеть нас с Сатору такими. — Это и так понятно, — бормочет Сугуру. Всё было бы нормально, если бы у Гето действительно была веская причина всё испортить, но её не было. — Ты сам тот человек, которому это невыносимо, — он отводит взгляд, затем снова смотрит Гето в глаза. Хмурится. — Дело не в том, что я не могу смириться с этим. Гето отвечает не сразу. Его прищуренные глаза внимательно изучают Сугуру, и от его пристального взгляда по коже бегут мурашки. Время замедляется. Наконец он говорит: — Как ты считаешь, утверждения «Я бы сжёг Сатору ради всего мира» и «Я бы сжёг весь мир ради Сатору» противоречивы? Сугуру фыркает. Подносит руку к уху и теребит мочку. — Да? — Нет, — говорит Гето, — всё зависит от того, что подразумевать под словом «мир». «Я бы сжёг весь мир ради Сатору» и «Я бы сжёг Сатору ради моего идеального мира» не противоречат друг другу. И это так. Сугуру отводит взгляд в сторону. Ему нехорошо. Он сглатывает странный комок в горле и пытается дышать, ощущая в груди какой-то ужасный спутанный клубок. Смотрит на Гето, на лице которого нет осуждения, пока Сугуру сам не проецирует его туда. Потому что Гето — это он, а он — это Гето, и, разумеется, они придерживаются одинаковых убеждений. Разница в том, что для Сугуру это новые причины для беспокойства, а Гето давно смирился с ними, понимает Сугуру. Если бы только это. — Я знаю, — говорит Сугуру, — правда. Я знаю, что мы не можем сказать всё то, что он заслуживает услышать: ты — солнце в моём космосе, ты — мой величайший смысл, я никогда тебя не оставлю и так далее. Но это не значит, что он пустое место, и это не значит, что мы не должны быть честными. Вчера я был искренен со своим Сатору. Мы можем быть с ним такими. Долгая пауза. В библиотеке полная тишина. Абсолютное безмолвие. Вздох. — Я знаю, — устало соглашается Гето. — Я поговорю со своим Сатору. — Честно? — Честно. Хорошо, думает Сугуру, это хорошо. Стук. Второй. Кожу покалывает. В библиотеке слишком холодно, и воздух спёртый. Сдавливает грудь. Он ничего не говорит, и Гето приподнимает бровь, глядя на него. — Я не собираюсь оставаться на месте, — выпаливает Сугуру. Ему хочется отвести взгляд, но он сдерживается. Перебирает во рту слова. — Просто, чтобы ты знал. Мне не нравится, как устроен этот проклятый мир, и я не позволю, чтобы так продолжалось и дальше. Не позволю. — Отлично, — помедлив, говорит Гето. Закрывает глаза. — Я бы не простил тебя, если бы ты сделал что-то иное. — Мне наплевать на твоё одобрение, — лжёт и одновременно не лжёт Сугуру, потому что ему действительно наплевать на одобрение Гето, но не наплевать на своё собственное. Гето хмыкает, слегка приоткрыв глаза. Молчит. И Сугуру тоже больше нечего сказать. Сугуру ненавидит Гето за то, кем он является и что представляет из себя. Гето ненавидит Сугуру за то, что представляет из себя он. Это не совсем принятие друг друга, то, которое могло бы быть, но что-то достаточно близкое к этому. - Есть много вещей, в которых нужно разобраться. Мимико и Нанако до сих пор классифицируются как пользователи проклятий, но Годжо возбудил дело, адресованное руководству, об условном лишении этого статуса. Сёко и Гето помогают ему в этом. Сёстры никогда не смогут поступить в Магический техникум, но у них будет упрощённая система поддержки и своё место в мире шаманов, если на них не будет висеть ярлык преступниц. Тем временем Сатору и Сугуру работают с Ягой и другими сотрудниками колледжа, они просматривают и группируют документы о каждом крупном инциденте за последнее десятилетие. Ошибки в определении ранга проклятий, смерти шаманов, неверное распределение на миссии, локации, где появлялись проклятия, и тому подобное. Они заносят всё, что могут, в простые списки, которые можно будет забрать в прошлое, и засиживаются допоздна, чтобы зазубрить то, что взять с собой не получится. Время близится к двум часам ночи, когда Сатору швыряет стопку из трёх толстых папок на временное рабочее место Сугуру и объявляет: — Сугуру! У меня для тебя подарок! Сугуру с сомнением смотрит на неподписанные папки. В них столько документов, что кажется, будто они сейчас лопнут. На лице Сатору широкая, горделивая улыбка. — …Что это? — Подборка всех исследований шамана особого класса Юки Цукумо за последние десять лет! — Сатору почти что вибрирует от возбуждения, раскачиваясь на носках, как щенок-переросток. Его очки сползли на переносицу, и его глаза поверх них широко открыты и сияют ярко-ярко. Это настолько мило, что из головы Сугуру вылетают все мысли, кроме я хочу поцеловать тебя… И затем до него доходит смысл слов Сатору. У Сугуру перехватывает дыхание, и, не успев опомниться, он резко встаёт, и позади него с грохотом отодвигается стул. — О… о проклятиях и нешаманах? — Да! Достать это было сущим адом! Нет, серьёзно! Это был ад! Руководство точно имеет что-то против её работы. Но только ради тебя я это сделал! И жду благодарности! Он знает, потому что сам уже пытался найти эти исследования. Безуспешно. А вот Сатору… Сугуру переполняет нежность. Её невозможно выразить словами, поэтому он перегибается через стол, накрывает смеющиеся губы Сатору своими и тоже смеётся в поцелуй. - — Ты пьёшь чай из ягод нантен? Итадори растерянно моргает. В его руке банка персиковой газировки из автомата. — Нет? — Советую попробовать, — говорит Сугуру. — Где-то в колледже хранится солидный запас этого напитка. Если же его нет, то можешь попросить Сёко сделать заказ. Нужна определённая смесь: лепестки лотоса, нантен и цветы вишни. Это поможет избавиться от привкуса проклятой энергии. — Оу, — улыбается Итадори, и он снова похож на подсолнух, — я обязательно проверю! Спасибо, Гето! - Он находит Маки на тренировочной площадке. Она лежит на спине на коротко подстриженной траве, с закрытыми глазами. Волосы Сугуру развеваются на холодном ветру, но солнце, наоборот, очень тёплое, приятное. Через крону деревьев местами пробивается свет, и тёплые лучи чередуются с тенью, перемещаясь по затылку Сугуру, когда он встаёт возле Маки. — Эй. Маки открывает глаза со скучающим видом. — Чего тебе? — Я хочу поблагодарить тебя, — говорит он. На её лице недоумение смешивается пополам с отвращением. Копьё лежит на расстоянии вытянутой руки, но она не спешит его поднять. — За что? Сугуру пожимает плечами и садится на землю. Трава под его босыми ногами тёплая. — Ты ничего такого не сделала намеренно, просто мне показалось неправильным не сказать это напоследок. — Ага… — говорит Маки. Трёт глаза, сдвинув очки. Сугуру смотрит на них, возможно, чересчур долго и пристально. А потом переводит взгляд на небо, горы, виднеющийся вдалеке вход в кампус. Недалеко отсюда находится сердце Токио. Место, где проклятия разлагаются, как плесень под старым ковром. Нешаманы, шаманы, проклятия… — Мне кажется… — слова липнут к языку. — Мне кажется, что этот мир ненавидит всех одинаково. — …Так и есть. — Прости, я, наверное, немного не в себе. — Всё нормально, — выждав, говорит Маки. — Я просто ударю тебя, если будешь слишком сильно раздражать. — Хмм, — в уголках его глаз собираются морщинки из-за того, что он улыбается. — Знаешь, — откидывается на ладони, — много лет назад я встречал другого Зенина, немного похожего на тебя. Маловероятно, что ты слышала о нём. О нём не принято говорить. — Ну, — говорит Маки, не дождавшись продолжения, — и что дальше? — Ты просто… напоминаешь мне его. Чуть-чуть. В общих чертах. Но не в тех, которые имеют значение. — Да ладно? — на её лице появляется подобие интереса, и она поворачивает голову, чтобы лучше его видеть. Пряди волос падают на её кожу, в солнечном свете они отливают зелёным. А её карие глаза сейчас кажутся почти что медно-золотыми. Похожими чем-то на его. — И в чём же различие? — её губы вызывающе изгибаются. — Ты слабее, но, к счастью… — отголосок смеха застревает в горле, — гораздо меньший кусок дерьма. — Слабее? — цепляется за слово Маки. — Ну… — говорит Сугуру. — Мной он буквально пол вытер. Небольшая пауза. На лице Маки мелькает недовольство. Она тянется за копьём. — Давай повторим. Задача ясна. Но на этот раз всё выглядит более дружелюбно, думает Сугуру. — Конечно, — соглашается он и протягивает руку. Маки внимательно смотрит на него, прежде чем принять помощь. За её рывком скрывается настоящая сила, когда она встаёт, опираясь на его руку. У неё крепкая хватка и твёрдые мышцы под жёсткой, мозолистой кожей. Это рука бойца, и она мало отличается от его собственной. - Он видит их издалека. Они стоят, прижавшись друг к другу, под деревом, наполовину скрытые зелёными ветвями в цвету. Верхняя часть одеяния Гето висит на одной из веток, солнечный свет играет оттенками на волосах Годжо и ярко отражается от пирсинга Гето в ушах. Годжо сжимает Гето в объятиях, уткнувшись головой ему в шею, а Гето нежно перебирает его волосы. Дует лёгкий ветер, колышет листву, и изменившееся освещение преображает эту картину. Даже с такого расстояния эту близость нельзя спутать ни с чем. Она простая и честная. Искренняя. Сугуру чувствует, как что-то болезненно сжимается в груди, отводит взгляд и разворачивается, чтобы пойти по другому пути. Его лодыжку щекочет распускающаяся красная паучья лилия. - Стоит ясный день, и яркое осеннее солнце заливает всё вокруг, когда Сатору и Сугуру наконец занимают место на верху лестницы, чтобы вернуться в своё время. Одной рукой Сугуру прижимает к себе большие коробки с документацией, которую они не смогли запомнить наизусть, а другой держит Сатору за руку. Во рту сладкий привкус от печенья с матча — Кугисаки настояла на том, чтобы они продегустировали ещё одну её кулинарную попытку перед возвращением. Почти все вышли их проводить. Почти. Гето не пришёл. Мимико и Нанако забегали попрощаться заранее. Годжо раскачивается на ногах, засунув руки в карманы. Сёко выглядят так, будто ей крайне скучно. В её пальцах зажата сигарета. У Яги такое замысловатое выражение лица, что Сугуру решает даже не пытаться его прочитать. Итадори немного похож на брошенного щенка. — Было очень приятно познакомиться с тобой, Гето! И с мини-учителем тоже! — И мне было приятно проводить с тобой время, — улыбается Сугуру. Маки ковыряется в ногтях. — Вы отправляетесь или нет? Уже пять минут прошло. Сатору раздражённо высовывает язык. — Да-да! Мы в курсе. Боги, ты такая злая. Разве вы с Сугуру не друзья? — Нет, — не раздумывая, отвечает Маки. Сугуру пожимает плечами и не обращает внимания на её кислый взгляд. — Последнее, что хочу сказать, — говорит он, ненадолго сжимая руку Сатору. Расправляет плечи, успокаивает голос и улыбается. Потому что это важно. — Не оставляйте Сатору надолго без компании, хорошо? Он часто страдает от одиночества, даже если никогда в этом не признается. Сатору издаёт возмущённый звук. Годжо сначала напрягается всем телом, выпрямляется, но затем поза становится расслабленной. На лице появляется недовольное выражение. — Не смейте. Сугуру не обращает на него внимания. Итадори ухмыляется. — Не волнуйся. Сделаем всё как надо! — Мы бы всё равно так сделали, тебе не обязательно об этом говорить, — раздражённо пыхтит Маки. — Спасибо, — говорит Сугуру, — просто… спасибо. Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на Сатору, и даже сейчас у него перехватывает дыхание. В то, что Сатору теперь принадлежит ему, до сих пор нереально поверить. — Сатору, мы можем возвращаться. Сатору фыркает, но сжимает руку Сугуру сильнее. Сугуру чувствует, как собирается проклятая энергия, как она окутывает его, словно одеяло. — Пока, неудачники! Кто-то начинает что-то говорить, но слова теряются в искривляющейся пустоте между измерениями. Мир поворачивается вокруг своей оси, исчезает и появляется внезапно вновь, и это вызывает головокружение. Сугуру спотыкается, пытаясь удержать равновесие, но рука Сатору не даёт ему упасть. Вдох. Выдох. Запах ранней осени. Свежий воздух. Чистое небо. Другие люди. На них широко открытыми глазами смотрит Сёко, у её ног лежит выроненная сигарета. У этой Сёко короткие волосы, и одета она в студенческую форму. Эта Сёко — их Сёко. — Привет, — говорит Сугуру, бережно опуская коробки с бумагами на землю. Сёко выглядит очень довольной. — Весь мир шаманов с ног сбился в поисках вас двоих. — Ха! — смеётся Сатору, — как уморительно! Блядь, подруга, ты не поверишь, где мы с моим парнем — кстати, я говорю о Сугуру, потому что он мой парень — были! Выражение лица Сёко меняется с довольного на убитое, и это так забавно, что Сугуру хихикает. — Ага. — Не беспокойся, — говорит Сугуру, — мы объясним всё нормально немного позже. Как же хорошо вернуться. И это действительно так, думает он. Так и есть. Будущее простирается перед ним, яркое, тёплое и полное возможностей. Вскоре они с Сатору расскажут о своём путешествии в будущее-которое-могло-случиться, устроятся поудобнее, будут смеяться и грустить, будут думать, как изменить этот мир. А в августе следующего года они будут разговаривать друг с другом, держась за руки, проведут вместе все три дня празднования Обона, будут носить красивые юката, есть приторно сладкую уличную еду и целоваться под фейерверками. А потом зажгут три фонаря и спустят их вниз по реке. И они будут счастливы. Но это только в будущем. А пока Сугуру крепко сжимает руку Сатору в своей и делает первый шаг домой.