Так будет лучше

Когда волшебное зеркальце показало, как Морис сидит связанный и обессиленный, а Гастон собирается отправить его в приют для умалишённых, Чудовище сжалилось. Отпустило Белль, даже зеркальце дало с собой, в дорогу. В этом монстре всё-таки было что-то человеческое. Может быть, и побольше, чем в иных людях. Белль обняла его на прощанье, уткнулась лицом в покрытую мягким курчавым волосом широкую звериную шею, и отправилась в путь — отца выручать. Его вечно приходилось спасать, от хандры, от голода — порой Морис забывал о необходимости поесть, да и готовить за время своего вдовства так и не научился, — от его собственных изобретений, от лесного чудовища, а теперь вот от односельчан. Зеркальце Белль спрятала, как добралась. Не хотела доводить до греха. Теперь, когда она увидела в нём, на что способны её добрые соседи, ей больше не хотелось им ничего доказывать. Тем более, увидев в руках Белль волшебный предмет, они могли бы её саму объявить ведьмой. Отец поначалу упрямился. Всё требовал, чтобы она «рассказала всем правду». Белль уговаривала его, не жалея слёз и слов, и наконец он согласился признать, что ни Чудовища лесного, ни чудесного замка не было. Просто надышался изобретатель ядовитыми парами во время очередного эксперимента, вот и почудилось. За Гастона Белль всё-таки вышла. Если смогла она ради отца остаться у страшного Чудовища в темнице, то отчего бы не согласиться и на жизнь с Гастоном по той же причине? Пусть как муж Гастон был не слишком-то хорош, зато и как враг очень опасен. Заступиться за них с отцом некому — замуж Белль больше никто не звал, Гастона в посёлке боялись, — ну не лесного же зверя просить о защите? Да и чем бы помог им монстр? У Чудовища, конечно, были клыки, лапы, устрашающий вид и острая рапира, только против ружей охотников ничто из этого не помогло бы. Поначалу она плакала, когда муж не видит — Гастон не переносил слёз, а потом привыкла. Она и раньше вела хозяйство отца, и необходимость штопать носки ещё и Гастону её не так уж тяготила. Куда сложнее было выносить его заносчивость и ревность ко всему, что занимало её внимание. Читать ей тоже теперь приходилось тайком, а потом когда родился малютка Арман стало не до того. Вскоре она забеременела снова и у них родился Клод, а потом и Франсуа. Гастон любил сыновей, и Белль наконец почувствовала над ним свою власть. Теперь она позволяла себе покрикивать на него, и он сносил это смиренно. В год, когда родился Франсуа, Белль схоронила отца. Стоя над могилой Мориса, Белль поняла, что бояться ей больше нечего. Не за кого. Старый наивный Морис под конец жизни поверил, что его дочь нашла своё счастье в браке со знаменитым на всю округу охотником. И Белль не хотела его разочаровывать. Но теперь, когда её отец ушёл туда, откуда не возвращаются, притворяться у неё больше не было причин. Она могла наконец уйти, но зачем: дети любили её, соседи уважали, в доме царил достаток… Муж был заносчив? Ну так где лучше найдёшь? К тому же Белль снова обнаружила себя в тягости. На этот раз у неё родилась дочь. Они назвали её Мари, и девочка стала для Белль утешением. Пока сыновья пропадали с отцом на охоте, Белль учила свою малютку дочь стирать и штопать, готовить и мести, прясть и шить. И покуда они обе сидели под лампой с работой, рассказывала девочке все те чудесные истории, которые прочла когда-то в книгах. Читать дочь она не учила, она знала, что это умение женщине может принести только одни несчастья. Ей казалось, что так она убережёт Мари от той боли, что самой ей довелось испытать в юности. И Мари росла другой, пусть она тоже была подвижной и любопытной, но всё же предпочитала новые наряды историям, и так же как её отец обожала свою внешность. Как-то Белль вернулась с базара с полной корзиной снеди, и Мари встретила её в горнице с непривычным нетерпением. — Мама, —- проговорила она возбуждённо. — Я нашла сундук с твоим приданным. — Белль недовольно поджала губы, и Мари затараторила быстрее, пока мать не прервала её. — Ты только не ругайся! Там всё равно ничего интересного. Одни книги, да платья старомодные. Только я вот зеркало, — в руках девочки блестнуло круглое, в драгоценной оправе стекло, — зеркало отражает совсем не меня. Я думала сначала это картинка, но движется, смотри… Мама… — Мари сунула в руки матери волшебный предмет. — Мама? Почему ты плачешь, мама? Козинка вывалилась у Белль из рук, яйца просыпались и разбились, но она не кинулась их собирать. Она безотрывно смотрела туда, вместо её постаревшего лица отражалась косматая фигура чудовища, угрюмо смотревшего на пыльный витраж окна, и не замечала ни криков дочери, ни собственных слёз.