Я осенью зацвел

— Что это такое, Блумхаген? Фридрих, не донеся ложку с полусырой крупой до рта, неосознанно съежился. Он знать не знал, чем на этот раз заслужил внимание обер-лейтенанта. — Выпрямиться и встать. Живо! — произнес Нойманн еще более недовольным тоном. Фридрих повиновался. — Вы решили соответствовать своей фамилии, поэтому в ваших волосах цветок? Про цветок пришедший с прогулки Фридрих забыл совершенно, как и провожаемая им до места своего временного размещения Дора. Он вскинул смиренный, печальный взгляд на Нойманна, к жесткости слов и действий которого за две недели уже привык, но говорить ничего не стал. Заикание, усилившееся с момента знакомства с мужчиной троекратно, могло только усилить его злость. — Почему, черт возьми, вы здесь в таком виде?! — рявкнул Нойманн. Фридрих сглотнул и все же заговорил, опустив глаза в пол: — Пр-прошу пр-пр-прощения… Альберт чертыхнулся и махнул рукой куда-то в сторону окна. — Молчите. Вы позорите германскую армию, германскую нацию, так еще и говорите по слогам, хотя вас даже не контузило. Снимите с себя этот мусор, пока никто не вошел. Надеюсь, вы хотя бы вернулись с ночного свидания незаметно! — Я… — попробовал возразить Фридрих. — Молчать. Выполняйте приказ. Фридрих снял с себя странно не вовремя зацветший цветок грушевого дерева и опустил на ладонь. — Вас видел кто-нибудь? Кроме фройляйн? — Ни-никто. — Значит, только я, — Альберт задумался, сложив руки за спиной. — Вам повезло. Наказание подождет до вечера. Сохраните цветок у себя, он пригодится в образовательных целях. Страх брал власть над старавшимся оставаться спокойным Фридрихом, но он выполнил приказ не дрогнув. — Вольно. Завтракаем и выходим, Блумхаген.

***

Но происшествие с цветком не стало за этот день единственной провинностью Фридриха. Он не выполнил приказ, не убил женщину с ребенком, чем-то столь сильно не угодившую Нойманну. И был абсолютно чист совестью… и бел лицом, кроме красноватой отметины на щеке. После унизительной пощечины Нойманн высадил Теодору с доктором Робертсом и заставил его ехать обратно. Обер-лейтенант молчал, не смотрел в его сторону, не говорил насмешек и угроз, но колени дрожали. Они с Нойманном остановились в том же доме, отчего Фридрих выстроил догадку, что это постоянное жилье обер-лейтенанта. Постоянное на время пока линия фронта не сдвинется дальше. Нойманн расспросил стоящего на дежурстве рядового о происшествиях и, не получив важных новостей, запер дверь, когда они вошли внутрь. Фридрих сказать ничего не успел, как был схвачен за плечо и потащен куда-то вглубь. Не так далеко, конечно — в доме было две комнаты. Нойманн разжал руку в центре маленького, бедно обставленного кабинета, дверь в который при первом осмотре помещений Фридрих не заметил, и остановился напротив. — Не забыли еще последствия вашего свидания, солдат? — усмехнулся он, прищурив глаза. Фридрих покачал головой и поспешил разъяснить то, что, может быть, могло спасти его. — М-мы с Дор-дор-дорой то-только др-друзья. Альберт поднял брови. — Неужели вас не заинтересовала красивая фройляйн, Блумхаген? Впрочем, вы можете мне соврать. — Она уже за-занята, — быстрее пули выпалил Фридрих (как будто разговор шел о школьной парте), все еще торопясь оправдаться. Он в этот же момент почувствовал, как к щекам прилила кровь. Было странно говорить с Нойманном об отношениях. Никак не помогала мысль, что он — друг отца, ведь и с отцом на такую тему разговоров никогда не было. Да и ни с кем вообще. — Да? Как быстро американки находят себе развлечение. Кто бы он ни был, он сделал dieser Schlampe одолжение. Вы, Блумхаген, не годитесь для отношений с девушками. Даже с такими легкомысленными. Фридрих глядел на Нойманна ненавидяще. Сердце все еще пыталось нагнать ритм какого-то чрезвычайно активного пошлого танго. Нойманн мало того что оскорбил первую и, наверно, единственную в его жизни подругу, так еще и ударил штыком в самое слабое место. Фридриха не так уязвляло заикание, как собственное «я». Он действительно не годился для отношений с девушками. Он их просто не любил. Не мог. — Как не годитесь и для службы в армии. Но это не мне решать. — В-вы. В-вы ни-ничего, — Фридрих вдохнул в себя побольше воздуха, чтобы дальнейшие слова прозвучали значительнее, — ничего. Об-обо мне. Н-н-не зн-знаете. И о Т-теодоре! Он прикусил язык, стараясь не наговорить достаточно слов для казни. Могло статься, что этих уже хватало, но Фридрих не собирался пропускать издевательства в свою сторону дальше, и был готов говорить все, чтобы защитить не себя, но свою честь и честь Теодоры. — Я знаю вашего отца — этого достаточно, чтобы судить о вас. Фридрих задумался о том, что, возможно, Нойманн — удивительно — не видит в его отце хорошего человека. И в этот же миг пропустил удар в грудь. Он сдавленно зашипел, сильно желая выругаться. — А теперь вспомните, что я говорил утром. Цветок у вас? Достаньте его и засуньте… Да, это научит вас, что портя репутацию армии, вы портите ее себе. Засуньте его себе в задницу, а я с удовольствием понаблюдаю. Фридрих вскинул на Нойманна взгляд, в котором — он уверен, читался и очевидный отказ, и все, что он думал об обер-лейтенанте. Наверняка, от напряжения и недосыпания в глазах полопались сосуды, и теперь кровавые пятна расплывались по белому, как злая дрожь волнами проходила по телу. — Ну? — издевательски выплюнул Нойманн и в ожидании постучал по полу носком сапога. — Я н-не ст-стану эт-этого де-дел-л-лать, — упрямо покачал головой Фридрих. — Жалеете сорванный цветок? Как этих бельгийцев, жизни которых — еще немного — и тоже будут сорваны? — Нойманн недобро ухмыльнулся. — Хорошо. Тогда это сделаю я. Глаза Фридриха расширились. Он знал, что Нойманн пойдет на все, чтобы удовлетворить свои желания — наслушался из восхищенных рассказов отца. Обер-лейтенант с быстротой удара опустился на колени Фридриха, сдавливая ему руки и ища в кармане кителя бутон. — Н-нет! П-п-п-пожалуйста… Нойманн схватил найденное и с некоторым удовлетворением посмотрел на с ужасом взирающего на него Фридриха. — Хорошо. Я не стану этого делать, если вы в следующий раз будете говорить это любым девушкам и мужчинам, которые позовут вас на прогулку в неположенное время! Фридрих закивал, стремительно остывая. Нойманн повертел между пальцами обрывок растения и засунул его в приоткрытый рот опешившего солдата. — Наказание я не отменял, — он пожал плечами. Фридрих, конечно же, понял, что Нойманн имеет в виду издевательство. Случайно или нет, он надавил зубами на смоченные слюной пальцы. Альберт цыкнул языком и, убрав руку, приблизил лицо и проснул язык в рот Фридриха, издавшего похожий на короткое мычание звук. От давления на корень языка и своей попытки отпрянуть, Фридрих сглотнул, зажмуривая глаза. Было до ужаса противно терпеть поражение и стыдно от самой ситуации. Альберт отстранился, отпустил его затекшие руки и встал. Фридрих отчаянно вжался ногтями в деревянные доски, смотря на прилипшую к сапогам обер-лейтенанта грязь. — Выпейте воды и можете идти, — скомандовал он. Фридрих поднял на Альберта взгляд с искренним удивлением, забыв на миг про злость. Как можно оставаться холодным сейчас? Нойманн не просто заставил его проглотить бедный потрепанный бутон. Он… Фридрих не имел опыта поцелуев, но мог поклясться, что это был он. — Деревья не должны цвести осенью. И вы не должны, Блумхаген. В голосе обер-лейтенанта чувстовалась насмешка, не такая холодная, как все те, что были прежде. У Фридриха пространство шло кругом перед глазами, и он не мог сосредоточиться на Альберте, но взгляд хватался за тонкие губы, которые касались его губ какие-то секунды назад. — Но это уже случилось, — робко ответил он, рискуя жизнью. Впрочем, на войне все рискуют ей. И даже жестокий обер-лейтенант Нойманн. Альберт кивнул, уголки его губ приподнялись. — Кажется, вы съели свое заикание, солдат.