Самый осознанный раз

Общая обстановка запустения в особняке, стоявшем в искусственно высаженной чаще, подкреплялась и маленьким штатом слуг, и безразличием хозяйки, и графским титулом у единственной метлы, которая из-за этого автоматически освобождалась от низменной обязанности ворошить своей густой шевелюрой по твёрдому древнему паркету, начищенному воском. Конюхи и поварихи боялись приближаться к скоту, погребённому в низинах сараев, которые вечно были покрыты туманом, упорные дожди размачивали тропинку в лес для сантехников и реставраторов, оставляя вечно заброшенную резиденцию госпожи Англии ей самой на попечение. Машина для езды в столицу ей была абсолютно не нужна, потому что метла в ведьмином доме содержится не просто так, пусть и впроголодь, бабка-гадалка следила на чердаке за звёздами, составляла натальные карты и успокаивала хозяйку своим присутствием, а за продуктами ходили на охоту и собирательство прирученные африканские дети, живущие на балконах, поближе к солнышку. Все эти жители вместе с естественным законом круговорота частиц обеспечивали необходимую готическо-отшельническую ауру, которую вне работы невыносимо, как вонищу пор смертельно больного, выпившего таблетку от давления, источала меланхоличная Англия, перебирая в дряхлых пальцах любимую белую, как кость мертвеца на полотнах картин о мрачных воскрешениях, папиросу. Однако сейчас, в глубине этого обиталища, можно было заметить несоответствие с вышеуказанным состоянием этой блохи. Оно, прежде чем заиграть, долго зрело, наливалось, как отжиравшийся кот, и наконец позволит нам оценить шок исследователя, клюнувшего на эту лживую наживку и победившего многочисленных стражей коридоров и лестниц скривившегося от горя британского замка, заставленных скелетами и обвитых тёмной паутиной, забывшего через минуту обеднелых призраков, уповающих принять скорбное уныние, вора, пользовавшего вместо вешалок по мере игривого продвижения вглубь страшными для бережливых до одежды модниц длинные когти лоз, пущенных по стенам и теперь держащих предметы одежды от шерстяной до хлопковой. Двойная дверь из чёрного дерева сейчас была заперта на два засова, не пропуская вон чётких звуков слов и жестов, но общий характер торгашевских стенаний, доносящихся оттуда, можно было уловить. - Angleterre! Как мне повезло, что ты ещё не до конца конченная наркоманка, как повезло! Наконец-то и в тебе по велению богини Венеры, которой поклонялись ещё мои предки, просыпается женственность, и природа-судья в моём лице может оценить это и изничтожить несправедливость о том, что траты времени на твою тошнотную башку никогда не бывают и лично, тем более жирно вознаграждены! - распевала оду разгулявшаяся Франция, одурев от лени и распирающего грудь потока красноречия в окутавшем её мраке под чёрным балдахином из плотной ткани, кажется, парусины. Рядом, немного сутулясь, притаилась на подушке корявая белая Англия, светящая всё-таки под ночнушкой тонкими, но с недавних месяцев ослабления зависимости и её побочных эффектов круглыми изгибами, за которые, ловя момент, изо всех сил хваталась глазами с умом Франция, желая во что бы то ни стало выбить из этого похожего на норму явления хоть какую-нибудь выгоду в противовес вечному отвращению лицезрения и выслушивания полумёртвой леди Кумарного Альбиона. Франция знала, на что надо давить. Фурия радом с ней тихо вслушивалась в слова, настороженно, но, кажется, довольно следя за каждым комплиментом, сдвигая брови только на ругательствах, неохотно принимая эти грубости за необходимые тени и полутени похвалам. Находясь подсознательно всё в том же депрессивном расколе, что и обычно, Англия всё же ненадолго отвлеклась когнитивной памятью на эту речь, которая, как было у них с Францией молча заведено, была уламывающей попыткой-прелюдией к сведению некоторого напряжения, к расслабону. То мягкие, то гласные, то тихие звуки индоевропейских слов рвали, ластили, дрожали в ушах Англии, но о своих комплексах она все же не забывала. - Твой убогий и устаревший интерьер дома может даже связаться в художественном дуэте с твоим новым экстерьером... Медленно отстранившись от Франции, которая с закрытыми глазами ничего не заметила, продолжая че-то нести, Англия отвернула лицо от подсвечника, который приделали к центру спинки кровати. Ей уже поднадоела эта вода. Захотелось спать. - Подай-ка мне вина, а? И конфету. Франция, закончив говорить, налила полный бокал, сама выпила половину и отдала остаток собутыльнице. И не забыла вкусняшку. - Англия, ты что, уже устала? Мы только начали. Мне не терпится отыграться на тебе за всю твою душность, благо условия позволяют. Ты обещала! - обеспокоенно высказала Франция своё начавшее подбираться нервозное недовольство. Они добрались, как ей казалось, в лучших традициях историй о драматичной любви, не понять как до этого особняка, Англия вроде была не против, хотя ничего конкретного не говорила, они открыли вино, лежат, только хозяйка в одежде. Всё это пройдено было уже не раз, пусть через большие промежутки, сценарий всем был знаком, но в этот век Англия вела себя уже совсем как овощ, подтверждая свою неутешительную статистику, ведомую Францией с начала серьёзных проблем с наркотой. Та высасывала из Англии соки с годами всё более глубинные, не давая ей даже в промежутки лечения полностью проснуться от разлагающей пелены, отдаляющей её тело, а за ним и дух от жизненного движения. Темпераменты Франции и Англии все более начинали отставать друг от друга, потому что первая, искушённая в близости, полюбила с моральным взрослением оттягивать удовольствие, где-то подольше поговорить, предвкушая сладость, в другом месте затянуть вступление, что, как мы увидим далее, играло с ней сейчас злую шутку, а вторая сдувалась с течением времени все быстрей и быстрей, первый запал её становился слабее и недолговечнее. - Я не устала. Может, тебе уйти? У меня пропало настроение. - Давай хотя бы поговорим. Что тебя тревожит, mon amie? Расскажи мне. Англия, развернув фантик, сощурила глаза, приглядевшись к подруге. Жуя конфету, она решила выдать ей причину своего дискомфорта: - Вот знаешь, когда мы сегодня только встретились, у меня было хорошее, свободное настроение, я даже ждала тебя, лягушка. Но сейчас с меня это окрыление, проклятье, чёрт знает, совершенно пропало. Мне противны твои ужимки и то, к чему ты меня склоняешь. Меня это раздражает. Не навязывайся! Я ничего не обещала. Франция поникла. Обидно. Скудная, но уже достаточная для юркого взора любовницы мира красота английских "пейзажей" влекла её, дразнила, возбуждение от штыков давило чем-то тёмным, как этот особняк, на не обременённое подкачанное тело. Франция за этот день и вечер уже успела мысленно приготовиться, направив свою готовность и на достижения ощущений расплаты, справедливости, упивания собственной удачей. Удовольствие должно было быть двойное: от самого плотоядного процесса и его редкости. Но облом, причём какой-то глупый, заставил Францию напрячь свою аналитику ещё сильнее, пряча пока другие разделы в закрома. Хорошо ей с её характером было родиться женщиной, имеющей уже в крови томную соблазнительную жеманность и конституцию связи нервной системы и половых органов, обещающих продуктивность в рядах искушений. Но иногда такой дар обращался неудовлетворённым тараном, обещавшим ненароком разгромить и своего обладателя. Понимая, что надо делать, Франция решила выбрать тактику, направленную немного на другое. Улегшись на подушку рядом с Англией, она спросила: - Раз мы свободны, хочешь послушать, как живётся нам, здоровым людям, а не сухарям? - Ну, я представляю, примерно так, как в моём детстве. - А как тогда было? Ты была, занимаясь физической нагрузкой или вынужденная проверять жизнью работу твоего тела, вечно довольна его устоями, что услаждало и успокаивало твои умные, но беспокойные мысли и позволяло им уйти в более личную стезю самовыражения? Я чувствую это всегда, и это так похоже на моменты счастья! Если бы у меня было больное тело, я не знаю, как бы я жила. В наше время мне всё время нужно движение, которым можно наслаждаться, питаясь, а отдыхая, продумывать новые планы. Человек создан для удовольствий, а если он перестаёт их испытывать, нарушается вся система, например, перестаёт работать поощрение, которое необходимо, например, для самоподбора витаминов, когда какая-то еда тебе вкуснее или, при травме, инстинкт самосохранения, обещающий продлить родную земную жизнь, побудит тебя к бережливости. Без этого, подвергнувшись неудаче или стрессовому впахиванию, ты не можешь ничего загладить как следует, оставляя эмоциональную мозоль или шрам, загоняя себя и частью близких всё глубже и глубже в ловушку из просто своим существованием наставленных капканов из лезвий, несправедливо вырванных из бытового контекста. Это преследовало тебя всегда в глубине души? - Не знаю, - сказала Англия, не отстраняясь от Франции за интересное мнение, - минуту назад всё было похоже на сплошную кашу, как ты говоришь, из мозолей, а сейчас, когда я поела сладкого, что-то начинает просыпаться. Надо покурить. Франция, ободрившись слабой хотя бы отдачей, яро продолжила своё, как она была уверена, правое, хоть и субьективное дело. - Вообще-то курят после секса, а не до, Angleterre. Я не навязываюсь, видишь, я ничего не делаю. Но наши руки так близко... Англия, опустив взгляд, не стала убирать свою кисть, методично потянувшуюся было к предплечью Франции. Та молчала, невзначай по миллиметру почти отодвигаясь от Англии. Худая ладонь легла внахлёстку на лёгкую французскую, неопытно переплетя их пальцы. Это было похоже на то, как воспитанница, привязавшаяся запертой в религиозной скупости дружбой к старшей, немо, не желая приступить нормы здорового эгоизма, поддерживает её или останавливает. Прокатило! Для Франции всё это не было таинством, но было ценностью. Её обдало триумфальным льдом, сильнее всего в месте стыка, волной в глубине чуткого туловища и по плечам. За такие миги, пожалуй, не грех бороться, даже если с Англией. Она ведь тоже живая, чувствительная душа, пусть и не нараспашку. Когтистая лапа постукивала расслоившимися пластинами ногтей по чужим пухлым костяшкам, тёрла и гладила впалыми треснутыми подушечками наливные фаланги, теребила тонкие жилы на тыльной стороне изящной ладошки, повергая Францию, опасающуюся и дёрнуться, в тихий экстаз от каждой физиологической остроты или особенно нежного трения. Обмазывая визуальными фантазиями со всех сторон вариант зажечь трубку, Англия сравнивала это наркотическое, болезненное лобзание с перспективой помучить ещё Францию, только поближе, потеплее, поглубже... Увлёкшись собой, Англия повернулась хиловатым пошедшим морщинами боком и позволила Франции себя поцеловать. Подавляя спешку удирающего цыгана, обчистившего чужой огород, розовый проворный язык как следует лазил по чужому вонючему рту между отсохших губ, раскачивая нетвёрдо сидящие жёлтые или почерневшие зубы, прижимался вкусовыми сосочками к раздутым дёснам, выдавливая из них густой зелёный гной, купался в отдающей проголклым вином слюне под пузырчатым бледным языком. Кайфуя, Франция обхватила ожившую Англию за руку в ответ, потом приобняла её. Та, окружённая вниманием, начала чувствовать неуверенность в себе. Глянув на ресницы Франции прямо перед ней, Англия смутилась своих куцых, злорадное предвкушение опять сменилось чувством конфуза, всё плавно сошло на нет. - Убери от меня свою похотливую харю. Я всё еще хочу подымить. По-вежливому ненастойчивая Франция была немедленно оторвана и оставлена. Край темноты одного из углов шатра на мгновение чуть отошёл, прогоняемый светом массивной зажигалки. - А, стёртая глотка, - отмахнулась Франция от пущенного в неё плотного снопа дыма, - опять за своё? Англия хмуро уткнулась к сигарете. А что делать, если тяму нет? Тоскливо. Слушая свои снова ушедшие в бездну концы, она пыталась под взглядом Франции воскресить их хоть чуть-чуть, но попытки были тщетны, а руки и ноги обернулись в свой многовековой опыт как в грубую брезентовую одежду, отрубая любую возможность почувствовать ими что-то обнадёживающее. - Я устала. Франция вздохнула. - На ещё конфету. - Да не поможет. Я сказала про её положительное действие в наплыве эмоции, сейчас здраво могу оценить, что преувеличила. - Ты выглядишь угрюмо. Может, ты сейчас слишком пессимистично думаешь, а тогда всё было правдиво? Забравшись на тёмную подушку, Англия укуталась одеялом в сгруппированной позе. Её мучило непонимание. "Я ошибалась весь день, готовя нам обстановку из-за каких-то наивных заблуждений о своём настроении, и на меня сейчас накатило прозрение? Или я сейчас ошибаюсь?". Муки только усугублялись астенией равнодушного тела, которое не могло Англии ничего подсказать. Франция, наблюдая, как её подруга, забившись, продолжая пыхтеть, пожелала приняться ещё и за вино, почуяла потерю контроля над ситуацией. - А почему так мало? - возмутилась Англия налитому ей. - Кончится, дорогуша, - Франция вынуждала себя быть спокойной. "Надо что-то делать, пока она не в хламину. Тут уже не до веселухи, а то мне на выходе половая тряпка достанется. Это ещё хуже, чем если бы она просто всю ночь ломалась". - Разве человек не должен принимать решения и считать нормальным себя в состоянии счастья и подъёма? Если мы будем делать всё только с кислой миной, принимая её за объективность, не будем ли мы также заблуждаться, поддаваясь другой крайности? Если строить свою жизнь и транслировать свой образ другим всегда отрицательно, то положительное настроение во время своего проявления будет считаться девиацией, а девиацию обычно стараются устранить, правда? Грустный настрой должен быть девиацией, а действовать мы должны в хорошем. "Не верь плохому!" - гласят все цитаты красноречивых классиков, а если и верь, то только через призму получаемой от этого пользы, приближения к объективности за счёт противовеса. Позитива всё равно должно быть больше, чтобы бороться с беспричинными напастями. Пессимизм может иногда уберечь от глупостей, но брать его за аксиому - поддаваться и так шатающему нас разрушению. На нас всех ответственность и мы хранимся судьбой как талисманы, поэтому нам разрушаться по собственной воле нельзя ни в коем случае. Сложный язык, которым изъяснялась Франция, не мог загладить факта, что, обе поддаваясь одному разврату, они с Англией становились одинаковыми под его колпаком. Теряя индивидуальность, мы деградируем. И поддавки любым своим желаниям, у разных по духу людей похожим в биологии –открытая демонстрация уподобления стаду. Франция не решалась сбить чужой настрой ещё сильнее, но понимала, что Англия может клюнуть на отсутствие внимания. Потирая локти в нетерпении, либертинка вдумалась: «Как искренне лишить её его?». На время могут отвлечь атрибуты типа одежды. Очень кстати вспомнился японский фетиш на нижнее бельё девочек-подростков. Надо будет как-нибудь реализовать эту идею. - Франсуаза, жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на пустяки. Я знаю, что оптимизмом ты оправдываешь свой первобытный нрав. - Наша жизнь настолько длинна, Элис, что любое занятие покажется пустяком. Не кори себя зря! Давай просто займемся любовью? Англия поняла, что современная жизнь заставляет её теряться, путая желания, тогда как раньше было не важно, плохо, хорошо, главное, после упахивания классно. Желательно, физического. - Я не знаю, чего я хочу. Занимаясь самокопанием, Англия, забитая жизнью, никак не раскачивала трудом себя, следовательно, не уставала физически и могла до выгорания продолжать мусолить что-то интеллектуально. Франции же это надоедало, она чувствовала ярче потребность в движении, поэтому, представив себя на миг Англией, содрогнулась. Необходим баланс. Но как его достичь прямо сейчас? Когда устают люди? Например, поработав. Заставляет ли это их что-то переосмыслить, понять, например, что ничего в жизни не имеет веса? Франя поняла, что простое отвлечение не подойдет многозадачному мозгу Элис. Нужно что-то, что сплетет воедино чувствительность к болезням и здоровое расслабление, позволяя работать над отрицательными ощущениями в хороших эмоциональных условиях. Отражая блики свечей от предметов интерьера, глаза Франции вдруг сладострастно заблестели. - Давай побежим в лес. - Ночью? - Да. И в одежде друг друга. Представив, что на ней юбка или плащ Франции, Англия отвлеклась от неуверенностью перед реальным её воздействием. У девушек был разный размер и одежды – Англии оказалось бы пропорционально широковато в плечах, как будто на вырост, вроде образа будущего. Инстинктивно думается, раз на человека примеряют какую-то одежду, то рассчитывают, что она ему подходит, иначе, если заведомо мала, то можно порвать, а если большая, то зря потратить время, нацепляя мешок. Пользуясь такой логикой, Англия могла в платье на культуристку как бы представить, что либо она сейчас чем-то похожа на хозяйку, заманчиво не тренируясь, либо будет когда-нибудь. Англия приняла вызов. Раздевшись, она развеяла ещё сильнее свою вечную жёсткую ауру, которую придавала ей строгая одежда. Показав себя без прикрывающих общественных меток и даже полотен для них, она стала выглядеть простой убогой, неполноценной, больной женщиной. Не только свою слабую совесть она скрывала под пижамой. Франция оглядела уязвимое вместилище для серьёзной души. На нем не было ни одного лишнего волоска. «Готовилась», - приободрила она себя заманчивым замечанием. Поймав брошенную ей тонкую длинную рубашку, Франция довольно прижала её к груди и тут же получила в лицо грязными носками. - Бельё не дам, - отрезала Англия, вытягивая из-за кровати что-то пыльное и мятое. Это оказался халат. Он тоже предназначался Франции, но как верхняя одежда. Сорочка вряд ли бы налезла на неё, а вот халат ещё имел некоторую надежду подойти рослой роскошной женщине, олицетворению целой страны. - Я надену эту безвкусную половую тряпку только при условии, что мы будем бегать без белья. - Это ещё почему? - У нас же эротическая игра. Так интересней. Элис презрительно фыркнула. Но потом её строгая гримаса чуть смягчилась. Она неохотно пробормотала: - Ладно. Ноги, не касающиеся друг друга из-за худобы и свободный наряд делали из Англии девочку, а поступки детства всё считают несерьёзными. Если даже она сейчас и будет без белья, то это ничего не значит. Кто может обвинить её этой заброшенной ночью в некоторой слабости? Сама Франция завязала посвободнее пояс (она вообще любила свободу), отчего маленький ей халат немного распахнулся, наполовину обнажая широкую грудь и показывая из-под ткани ноги, плоский живот с нечеткими кубиками и пах, укрытый островком волос как шубой. Англия же облачилась в белую тонкую шелковую майку и колючую синюю шерстяную юбку Франции. Их та сняла последними, заходя в мрачную спальню, как смелый богатырь оставляет ради боя родной, но уже не милый дом. Представ друг перед другом оппозиционно, в выменянной одежде, женщины признали, что силы их всё-таки не равны. Франция по-мужски доминировала, по крайней мере по впечатлению, потому что давала фору. Если человека не трогает его вид и внешняя уязвимость, не значит ли это, что внутри он силён духом? С одной стороны, Англия уважала у Франции блок от стрессов, но с другой ей самой он был далёк и непонятен. «Как можно вариться в этой грязи? Что может быть в этом хорошего, быть одновременно между мужчиной и женщиной, уподобляясь в момент и тому, и другой?! Р-р-разврат!». Тянуло плеваться от такой коровьей порции солянки несовместимых вещей: преступления, которое никак фактически не возвышает тебя и ощущения при этом такого возвышения, которое, по идее, и даёт успокоение? «Но ведь это блажь! Физическая замена интеллектуальной радости!». Разлагающая грязь в виде слепой, бесцельной, компульсивной близости и гипотетическое удовольствие Франции от этого обжорства роднило её изъяны с изъянами Америки. Последние Англия ещё понимала, особенно, когда ела после курильного марафона что-то сладкое или пила ром. Но примерку на себя прелестей секса, действительно возбуждающего, от которого плывёт голова и искры из глаз летят, она никогда и не пыталась представить. Да? Были, конечно, и небольшие «но» в отрицательном впечатлении от чужой уютной лазейки в цикле естественности бесконечной жизни страны. Последнее, как известно, залог вечной ответственности, которая твоя до гроба, даже если не всегда справляешься. Сознаться в иногда проскальзывающей неуверенности в том, будет ли способна она тянуть это вечно, Англия боялась. Сама мысль о неизбежности исполнения роли может любую крепчайшую психику подтрунить. Иногда человека в трудной ситуации, например, при всеобщем отчаянии, может успокоить чей-то положительный пример. Если бушует толпа, то это подобно ненаправленной энергии. Лидер должен быть достаточно умён и гибок, и, конечно, везуч, тогда станет воплощением общих стремлений, заражая массы по второму кругу их же напором. Это будет уже не просто концентрат, созданный из отвергаемых или подавляемых привередливой системой функционирования общества нереализованных идей и неудовлетворённых потребностей некоторых людей, а значительный оппонент, вершащий возвращение природной естественности! Долгосрочная власть зачастую несправедлива, потому что вынуждена толкать подчинённых на уступки. Их иногда времена требуют слишком жёстких и не все готовы с этим мириться. Как субкультуры и философия распространяются по населению одного возраста, так и привычки, безграмотность и ослабление ханжеских традиций предлагают каждому рано или поздно свои услуги. Те, кто скрывают в себе что-то личное, могут откликнуться на резонирующие идеи, а после их затухания или просто пережить первопричину, но если она подавлялась слишком долго или имеет свойство копиться заново, то первого раза может не хватить, барьер снова сломается и человек уйдёт в новое веяние. Чтобы не копить обиду потом, разосраться надо искренне. А какое противостояние может быть более искренним, чем детская игра в догонялки? Скрытая ранее запасливым в штатных условиях организмом энергия давала Англии дорогу. Это таинственное место, определённо, более приближенное к эпицентру сил, провоцирующих мистику, чем почва под особняком, сквозило энергетикой, близкой по духу ей самой. Подкрепляемая уверенностью, которую давали ей знания знакомых мест, она затягивала жертву глубже в лес. Трясущийся фонарик в заносчивых руках у красивой женщины за спиной освещал готичный сам по себе сутулый силуэт Англии, рождая в ней всё больше оборонительной гордыни. Мельтешащие тени декораций вокруг со временем всё более устаканивались. Элис догоняли. Пришло время применить одну из уловок партизанов. Только бы дотянуть до условного знака, средних лет вяза, одного из немногих растений, находящихся здесь по конкретной причине. Франсуаза, разогнавшаяся по-детски быстро и бездумно, не сразу смогла затормозить, когда Англия вдруг начала петлять. Отпрыгнув в сторону, Элис резко бросилась вбок, за кусты. С непривычки чуть не проехавшись там по земле, она прихватила камень и метнула его в Франю, только приноровившуюся быстро менять направление. Та с обидой закрылась руками, но осколок породы всё равно больно ударил. По дороге Франсуаза не смогла вскользь не обратить внимание на изящное, но очень больное и запущенное дерево, обособившееся среди остальных. Оно могло бы представлять садоводческую ценность, если бы кто-нибудь за ним ухаживал или хотя бы обрезал ветки, когда оно было моложе. С волнением от чувства упускаемой возможности, естественной в её игровой роли охотницы, Франция успела обрадоваться открывшемуся наконец прямому участку, длинной поляне почти без препятствий, за которые можно было прятаться, как вдруг затвердевшая от старости подошва кроссовка разбилась об первый острый камень, торчащий из земли. - Ай! - Угодив коленками в траву, Франя чуть не расквасила фонарик и ладони об ещё один тёмный булыжник, которых, как при ближнем рассмотрении стало видно, тут группировалось немало. Англия, прекрасно знавшая об их наличии и рассчитывающая ранее на них, оторвалась далеко вперёд, ликуя удавшейся злой уловке. - Ты куда?! Это уже становится гру… - тут Франсуаза заткнулась. Хочешь победить – надо закатать буржуйскую губу и молча подставляться. Проглотив осознанный ранее факт, что она по-идиотски продула, позволив вывести себя на вражескую территорию, о которой ничего неизвестно, Франя решительно отряхнулась и, согнув на весу одну ногу, быстро глянула сломанную подошву, оценивая ущерб. Элис, видя замешательство, сбавила ход, оставшись на безопасном расстоянии. Под массивными очками глаза её сияли… от передышки. Тяжело дыша, она благодарила Бога, что оторвалась, а то бы загнанной дыхалке непременно пришёл конец. Недолго светя себе под ноги, Франсуаза опять сорвалась на трусцу, посматривая иногда в темноту на предмет особо больших камней, а то не хватало под ноль раздолбить потрёпанную обувь, без которой в лесу будет совсем невозможно бежать, не утыкаясь носом в землю. А к испытаниям надо быть готовой. Выключив фонарик, Франя незаметно ушла с края поляны. Отдышавшись, Англия огляделась. Яркий свет фонарика, раньше постоянно слепивший её из-за многократного усиления прибором ночного видения, отсутствовал. Никаких француженок в поле зрения обнаружено тоже не было. Вдруг единственный более-менее крупный кустарник, располагавшийся в середине поляны, слабо зашевелился от ветра. Напрягая зрение, Кёркленд уставилась на узкие листья, такие же зелёные, как и всё остальное изображение. Как будто бы за ними что-то было. - Элис, а я тут! – Франция обняла Англию за талию, сдерживая мурашки от произнесённого знакомого имени. Ванильная херня. - ААААА! – Схватив Франсуазу за лохмы, испугавшаяся Англия впечатала её лицом в шершавую каменную пластину на траве, не глядя. Мягкие ладошки всё-таки оказались разбиты. Франя, которой каблуком ещё потом укололи спину, подвыла: - Только не опя-я-я-ять! Не в лицо! - Маньячка! Вывернувшись вдруг под Англией, как кошка, Франция дёрнула её за хвостик и, подпрыгивая, отскочила на пару метров. - Теперь ты водишь! Англия гневно сжала кулаки и бросилась вдогонку. - Не смей смеяться надо мной! Франсуаза, не очень быстро и похоже, с желанием не убежать, а просто подразнить, улепетывала. - Не догонишь, не догонишь! Она остановилась и показала язык. - Бе-е! - Признаю, французы хороши в искусстве отступления! – крикнула ей Англия, поправляя очки, которые могли бы выглядеть строго, если бы были не ночного видения, - а вот английская армия великолепна в наступлении! Погоня началась. Франция бежала медленно, но как только Элис приближалась, тут же набирала нехилую скорость. Казалось, догнать её действительно было невозможно. Прямо как Италию. Быстро задолбавшись от этих свистоплясок, Англия упала спиной к дереву, потеряв бдительность. Шаловливые руки Франции, находящейся совсем недалеко, не требовали другого случая и погасили фонарик. Скривив мину похлеще всех прошлых, она, нарушив правила игры, лихо подкатила к Англии, сталкивая её бедро со своими в этом тёмном, страшном и безлюдном лесу. - Скучаешь, красавица? Англия отмахнулась, не видя чужие вперившиеся в темноту глаза, пытающиеся пялиться на её грудь. Пальчики с дамским маникюром впились в грязную маечку, прижимая Англию к дереву. В чужой одежде, уставшую, всю в поту и брызгах грязи. Не признавая всё ещё свою усталость, она притворно воротила нос, сталкиваясь с Францией губами. Обыкновенный пищевой голод, давно мучивший Англию, из подавляемого стал эйфорическим. Начали расходоваться внутренние жировые запасы. Ещё полгода назад эта процедура была бы экзекуцией для истощённого организма с вечно пустым желудком, то сейчас процесс был не критичным, и Англия очень ярко видела разницу в собственной физической мобильности. Это придало ей смелости. - Зачекала! – ехидно ускользнула Элис из-под рук Франсуазы, ударив ту по плечу, - попробуй, догони! Погоня продолжилась. Скромность давно развеялась в историческом контексте. Ими двигала лишь похоть. Франсуаза догоняла, потому что хотела Элис, а та убегала, потому что стеснялась собственных мыслей. «Конечно же, эта погоня извращённая. Это же абсурд! Я одета не понять как, убегаю ни от кого-то, а от почти голой Франции… Она уже догоняет меня… Бр-р!». Но нервная дрожь оступающихся ног хрупкого женского существа только усиливалась. Пресловутый интеллект сейчас не портил, а наоборот, добавлял стыдную малину к осознанию неизбежного. Но скоро должна была быть поляна из чертополоха. Наконец-то Элис даст волю своему инстинкту самосохранения, который подавляли провокациями! Как только поляна показалась, Англия начала усиленно вспоминать, где здесь была тропинка. Махинация грозила обернуться травмами от колючих стеблей. «Ну и что? Ну и плевать! Зато Франция меня не достанет!» - совсем завелась Элис, решительно бросаясь в чертополох. Франция перед самой поляной остановилась, с открытым ртом наблюдая, как её партнерша по игре бесстрашно бежит по чертополоху, вскрикивая на особо острых колючках, но не останавливаясь ни на секунду. «Как говорится, беспокойство покидает организм только с изрядным количеством пота» - подумала Франция, - «до чего только людей не доводит коитофобия..». Решив, что отступать уже некуда, Франсуаза тоже бросилась в чертополох. Бежать было больно. Но вскоре финиш был достигнут. Англия пробежала всю дистанцию, но стоило ей обернуться, как сладость облегчения испарилась. Франция её догоняла! Ноги страшно ныли, сил никаких уже не было, Элис начала в отчаянии пятиться назад. «Будь уже что будет», - подумала она, прислоняясь спиной к дереву. Франция замедлялась, продляя удовольствие. У неё вспотели ладони и загорелись щёки, несмотря на прохладу. Хищно сощурившись, она крикнула: - Признаю, Элис, я не ожидала от тебя такой прыти… Позволь мне отблагодарить тебя за доставленное удовольствие? - А ч-что ты хочешь сделать? – Элис не отдавала себе отчет в том, как она себя подает. - Упасть перед тобой ниц. - В каком смысле? - В прямом. В словах чуялся подвох. Но Франция уже встала на четвереньки и неумолимо подползала к Англии. Это заставило Элис вернуть свою знаменитую гордость обратно за руль. - И на кого ты похожа, скажи? - На проигравшую. Как ты и хотела. - Чего же ты хочешь? - Тебя. Даже если мы психологически воспринимаем секс как что-то прекрасное, на деле это выглядит как ковыряние в гениталиях друг друга. Франция, стоя на коленках, определённо уподоблялась рабыне, фанатичке, мазохистке, отсасывая пахнущий кремом от атрофического вагинита нежный клитор противной, осыпающейся наркоманке, но с совокупностью примечательных черт характера, которые проявлялись даже сейчас. Движения, даже инстинктивные, являлись продолжением той харизмы, которая была присуща этой девушке, некрасивой, но привлекающей, живой всё-таки. Франция не отставала: действуя больше как исполнительница, а не как идейная муза, она напрягала весь свой опыт, который мог ей как-то помочь в исполнении партий этого сложного, норовящего в любой момент из-за кое-чьей скованности и упёртой моральной девственности, многозадачного кунилингуса. Радость, которую дарила ей любовница, постанывая и иногда попинывая, окрыляла Францию. Жалко, только, конечно, что руки у них обеих были далеко от эрогенных зон друг друга. «Да как она умудряется?» - думала Элис, у которой пальцы на ногах и руках от статики уже подмерзали, а в паху было жарко от языка и, чёрт возьми, носа. «Да я ей в лицо потом смотреть не смогу, в эту похотливую, ужасную морду», - давя собственное похожее выражение, Англия слышала буквально, как беспробудно дрыхнет после беготни её здоровая совесть. Внутренние стороны малых половых губ у неё были очень чувствительны, и Франя занималась ими так старательно, что казалось, что она сама на вершине экстаза, как от блюда лакшери-кухни. Впрочем, Англия со страхом подозревала, что так оно и было. С кем она связалась? Это же скоро закончится?.. Франция не могла проникнуть языком слишком глубоко в вагину, но знала, что дальше будут похожие мягкие эластичные стенки, только естественно более влажные, чем то место, которая она сейчас основательно смачивала слюной. Совсем необязательно превращать партнёршу в дырку для собственных причиндалов, чтобы доставить ей удовольствие. Тем более, если она латентная лесбиянка. Перейдя на лижущие движения вверх-вниз мягким языком по клитору, Франция прислушивалась, как ей отвечают. Но плотная юбка скрывала всё самое интересное. Правда, она была Элис широковата, и Франя подцепила её сначала головой, приподняв. Кёркленд, которая в это время за своей «ширмочкой» чуть ли не кончала, хватаясь руками за ветку и думая уже прекращать всё это дело к чёртовой бабушке, приоткрыла рот, прервали-то на самом интересном. Опередили. - А ты жирная, - неуверенно сказала она мордашке, показавшейся в щель между животом и юбкой, - Размерчик-то у тебя ого-го! С меня пару раз чуть не слетела эта твоя шлюховская роба. Не обращая внимания, Франция вернулась к распалённым половым органам своей подружки, притронувшись к ним тёплым лицом, но совсем слегка. - Отпусти ветку, - промямлила Франция, дыша в чужую вагину, - я тебя удержу. Сил у неё и правда хватало, поэтому она толкнула Элис за бёдра повыше, та выпрямила спину и встала на цыпочки. Если она бы отпустила ветку, это грозило бы ей чётким проникновением языка между складок, она это чувствовала, прямо по эрогенной зоне и глубокой стимуляции носом. В низу живота кровь в ритме сердечных сокращений маршировала и одновременно пела, до боли ударяясь о самую глубину тела, предвещая сладостный и долгий оргазм, который может испытать только женщина… Наконец пытка закончилась. - Тебе понравилось быть любимой, дорогая Angleterre? – ворковала удовлетворенная Франсуаза, держа измотанную подругу под локоть. Они вдвоём шли по лесу вплотную друг к другу, будто были сейчас не на просторах природы, а в одной коробке, где места категорически не хватало. - Скорее да, чем нет, - ответила Элис, краснея и гордо в противовес своему смущению задирая нос, - признаю, в искусстве пошлости ты весьма неплоха. - Вернёшь должок? Ну, как обычно. Я готова стерпеть пару войн. Англия возмущённо, к удивлению Франции, выпалила: - Скажу честно, мне надоело драться. Глупая, ты натолкнула меня на мысль, а теперь сама же не понимаешь, что я хочу сказать. Я всегда думала, что ты высокодуховный человек, а оказывается, для тебя любовь – разменная монета! Но мы равны. Мне надоело спорить. Я так долго скрывала свои настоящие чувства, что теперь мне даже не стыдно сказать: На самом деле я люблю тебя, лягушка. Мне не нравится, что инициативу из нас проявляет все время кто-то один, и мы не можем прийти к согласию. Торжественно предлагаю тебе обоюдный поцелуй. Франсуаза восхищенно кивнула. Тихо торопясь не попасть под подкол судьбы, который мог бы быть едким высказыванием, выпущенным из уст одной из них, Франя с лаской взяла своей чумазой, но очень нежной ладонью щёку Элис, а та запустила обломанные когти в шелковые волосы своей любовницы. Смотря друг другу в глаза, женщины, или молодые девушки, в темноте было не видно, поцеловались. Это был их самый осознанный раз.