Возвращение государя

Если бы за все эти годы Шэнь Цинцю не научился охуевать молча, он бы сейчас орал, матерился и размахивал Сюя, но теперь его с трудом, но хватает на то, чтобы стоять спокойно и держать лицо. Даже веер не трескается в руке. Даже кровь Тяньлан-цзюня и Чжучжи-лана больше не щекочет вены, напоминая, что здесь он — только зритель. И, мать его так, пострадавшая сторона. На нефритовых плитах Священного мавзолея черно-алым светятся руны древнего демонического языка. Наверное, забавно, что у Шэнь Цинцю, опознавшего в них бурзгаш*, даже нет сил яриться на Самолета. Он просто старается не смотреть. Но происходящее настолько дико и завораживающе, что нет сил отвести взгляд. Чжучжи-лан свился внутри печати огромной змеиной тушей, до странности аккуратно вписав кольца во внутреннюю границу печати. Одно из этих колец грубой угольно-черной полосой охватывает Бинхэ под мышками, пока его руки перекинуты через рогатую треугольную голову, точно между двумя гребнями. Бинхэ повернут к ним лицом, колени развернуты, как у лягушки, ступни тоже соединены где-то позади, на спине Чжучжи-лана, и Шэнь Цинцю отлично видно, как движется внутри монструозный член — исчезая между ягодиц и проходя волной по нижней части живота. Шэнь Цинцю не может не спрашивать себя, так ли выглядел сам, когда Бинхэ стукнуло в голову сделать это перед зеркалом. Он старался не смотреть в стекло, и в тот раз было больнее, чем обычно — сосредоточиться было не на чем, кроме члена внутри. А у Бинхэ стоит, сильно и твердо, у него закатываются глаза от каждого толчка — и загораются неистовой злобой, когда змеиный член чуть выходит, когда в глаза Бинхэ возвращается сознание. Широкая, чуть расклешенная головка — алая от прилившей крови, а сам ствол, перевитый венами, уже в первых потеках семени. Бинхэ смотрит на них всех с одинаковой яростью. — Хуже всего не сдержать слово, данное лично избранному супругу, — Тяньлан-цзюнь почти мурлычет, но стоит чуть поодаль, не стремясь сократить дистанцию между собой и Шэнь Цинцю, — а ты, негодное семя, изрядно провинился перед мастером Шэнем, раз за разом обещая любить и заботиться — и только используя. Это была очередная смутная идея, смятая и похеренная Самолетом ради порно. Аналог Небесной кары, только для демонов. И именно порно сейчас и происходит. Демонический император — судия и палач своих подданных, и этих прав нельзя лишиться даже вместе с телом. А вот найти с их помощью лазейку можно даже в храме Чжаохуа. Кто бы мог подумать, что между полнокровным Небесным демоном в качестве носителя и полукровкой Мэнмо не только сделает очевидный выбор, но и бережно донесет до казалось бы поверженного императора известные ему преступления? То есть, скорее всего, Мэнмо сначала донес — видимо, вконец замучился смотреть на их семейную жизнь прямо из головы Бинхэ. А потом Тяньлан-цзюнь увидел в этом шанс перевернуть доску — и призвал трех Безымянных владык ради воздаяния. Инвокация трех древних демонов сразу. Псих, но умный. Разумеется, растительное тело разлетелось на ошметки. Разумеется, Безымянные сотворили новое — то, которое только и могло бы их выдержать. Разумеется, на это они потратили львиную долю сил из тех, с которыми явились, так что Тяньлан-цзюнь договорился с ослабленными далекими предками без особого труда и вышел из храма Чжаохуа, насвистывая что-то легкомысленное. Больше его не связывало ничего кроме того «восстановления справедливости», ради которого он и побеспокоил древних владык. Ну а остальное оказалось делом техники: заранее подготовить все необходимое, включая требуемую печать, и бросить молодому императору вызов, призвав того в Священный Мавзолей. Система напрочь зависла, стоило только Бинхэ оказаться в этой печати, и на попытку вызвать ее отзывается только резким сигналом об ошибке, больше похожим на болезненный стон. Словно слыша ее, Бинхэ отзывается криком, выплескиваясь, извиваясь на члене, таранящем его внутренности, и Шэнь Цинцю старается не морщиться от неприятного воспоминания. Да, он знает, что тоже способен кончить от массирования простаты, но также отлично помнит, как неприятно ощущается прикосновение к сверхчувствительным внутренностям потом. Член Бинхэ в этот раз покрыт семенем практически полностью, и Шэнь Цинцю непонимающе моргает. Ему показалось?.. — О, я вижу, мастер Шэнь действительно хорошо знаком с телом своего мужа, — подтверждает его догадку Тяньлан-цзюнь. — И нет, он не ошибается. Чжучжи выдоит из этого тела столько семени, чтобы оно больше никогда не могло назвать себя Небесным демоном. Право же, это не то имя, которое стоит так поганить. Ритуал отъема сути. От осознания у Шэнь Цинцю чуть кружится голова, но он стискивает пальцы, возвращая себе контроль. — А то, что вашему племяннику половина Небесной крови очень пригодится, разумеется, случайность, — сухо отмечает он. Собственный голос странно похож на то, как говорил настоящий Шэнь Цинцю — там, в воспоминаниях. — Очень полезная случайность. Тяньлан-цзюнь с шутливой виной разводит руками, но взгляд его непоколебим. Гребаный космос с искрами звезд. Такой же холодный. — Мы демоны, мастер Шэнь, — напоминает он, — тут ничего не должно пропасть впустую. Член Бинхэ действительно уменьшается с каждым оргазмом, его семя течет по бедрам и голеням, капает на пол, заставляя печать вспыхивать сильнее. Последний раз это просто жидкость, почти прозрачная, и член и яички выглядят почти детскими между развитых бедер. А потом они просто исчезают, как раз тогда, когда Шэнь Цинцю на мгновение закрыл глаза. Система, разумеется, выбрала именно этот момент, чтобы распасться ворохом бледно-серых, выцветших до предела символов. Руки Бинхэ освободили, и теперь он лежит животом на паре услужливо поднятых колец. Хуадянь во лбу у Чжучжи-лана горит нестерпимой зеленью, никакого сравнения с тусклой болотной водой прошлого раза. — Свернуть тебе шею, раз ты даже умереть от позора не способен? — Чжучжи-лан хвостом поднимает голову Бинхэ за волосы, свистяще шепчет на ухо. — Или ты, падаль, выберешь жить? Это подвох, Шэнь Цинцю уверен в этом. Он даже делает шаг, не зная как, но собираясь остановить, предостеречь, и замирает у самой границы, когда Бинхэ окатывает их всех ненавидящим взглядом. Тяньлан-цзюнь чуть загораживает Шэнь Цинцю плечом, губы его презрительно кривятся, словно он уже знает ответ. — Жить, — выплевывает Бинхэ и снова кричит, когда Чжучжи-лан распахивает пасть, вонзая в его шею тонкие, сахарно-белые клыки. Когда они покидают раны, оттуда сочится черно-синяя демоническая ци. Шэнь Цинцю видно, как в глазах Бинхэ гаснут сначала ненависть и злоба, а потом — даже узнавание, прежде чем он снова вскинется, приветствуя движение члена внутри. — Цзюньшан… — тихо, совсем другим тоном зовет дядю Чжучжи-лан. — Этому нужна… — Линька и кладка, — Тяньлан-цзюнь небрежно машет рукой. Каменный лик его снова становится подвижным, демонический судия уходит вглубь. — Ты слышал, падаль хочет жить. Не убивай его, мы сдержим слово. Шэнь Цинцю пробирает дрожью, и вряд ли в последний раз. Он отлично помнит, как… Демонические наказания полностью буквальны, особенно в рамках происходящего. Знать, кто именно рассказал неизвестной авторше «Сожалений» про кинк на кладку, Шэнь Цинцю уже даже не хочет. Слишком велик риск, что он и без того знает ответ. Темнота заволакивает печать, словно занавес, повинуясь изящному движению руки императора. — Мастер Шэнь может не беспокоиться, — Тяньлан-цзюнь жестом предлагает Шэнь Цинцю направиться на выход. Высоченные двери, изукрашенные оскаленными мордами и лицами, открываются почти без звука, только с тихим движением воздуха. — Народ Чжучжи-лана ценит свои сосуды для кладки, пусть не плодородное лоно, но теплое чрево для начала вполне достаточно. Но больше вас не побеспокоят, этот император платит свои долги. Бинхэ не умрет? Или останется жить его телесная оболочка? Человеческая оболочка, без следа разума в глазах. — И что теперь? — устало спрашивает Шэнь Цинцю. — Собирается ли цзюньшан наследовать вместе с государством супругу свергнутого владыки? Тяньлан-цзюнь оборачивается, и Шэнь Цинцю прикусывает язык под этим спокойным взглядом. — У этого императора была только одна жена, и так оно и будет продолжаться впредь, — сухо отмечает он. — Я далек от того, кого мастер Шэнь когда-то называл моим сыном, и никогда не приневолю к себе живую душу, ложью или силой, уговорами или слезами. Даже будь эта душа величайшей ценностью обоих миров. Шэнь Цинцю чуть вздрагивает и опускает взгляд. А потом шагает вперед, когда Тяньлан-цзюнь открывает перед ним очередные двери. Прочь из Священного мавзолея. Свежий воздух за его стенами удивительно похож на свободу.