Лисьи чувства

Лисы кое-чем отличались от людей. Их выдавали не столько проблески животной ипостаси, сколько странное, необъяснимое простыми словами поведение. Кицунэ были, несомненно, разумны, и даже поболее столетних монахов. Но в их жестах, в их словах, в их поведении всегда проскальзывало что-то рычащее — не по-человечески звериное. Их выдавали остро наблюдающие яркие глаза, тонкое обоняние и острый слух. Кицунэ, ради игры принявшие облик людей, чаще всего опрометчиво выдавали себя звериной природой. Пугали путников желтизной глаз и блуждающими лазурными огнями, пляшущими из-под веера хвостов. Каждый хвост — столетие. С каждым столетием у кицунэ будто бы стиралась алмазная грань между миром духов и людей. Тысячелетние лисы и в самом деле не боятся выйти навстречу людям. Может быть, даже чуточку поиграться с ними, побаловаться. Тысяча лет — это долго. Тысяча лет среди своих — это невероятно скучно. За тысячу лет лисы и вовсе не могут найти себе пару или что-то вроде, что у людей зовётся «партнёр» или может быть «друг». Лисьи чувства — другие. Чувства, завязанные на острой, животной привязанности, — прямо как у сторожевых добрых псин — пугали людей. У людей это называлось скорее _одержимостью_. Люди это зовут болезненной зависимостью — острой, всепоглощающей, отравляющей и смертоносной. Томоэ не был человеком, но был остро зависим. Он тянулся к маленькому божеству с янтарными глазами. Среди тысячи ярких огней фонарей и фейерверков взгляд Томоэ был самым болезненным и острым — Нанами чувствовала его буквально каждой частичкой тела. Темнота пожирает нечеловеческий зрачок напротив, затапливает и обжигает аметистовую радужку — лижет между ключиц долгим взглядом, мажет по напряжённым плечам, обнимает опаляющими тисками. Острое желание лиса было практически осязаемым. У Нанами наверняка были бы силы сопротивляться когтистым лапам, деликатно поглаживающим её по бедру. Она могла бы оттолкнуть, могла бы зашипеть растревоженной кошкой на лиса, но в голове было удивительно пусто и даже хорошо. Мягкое персиковое вино пилось почти как вода, а потом оно незаметно всколыхнуло и опьянило сознание сладким и ароматным туманом. На губах у Нанами оседала приятная хмельная сладость, пока её гипнотизировали чувственно чужие глаза. Неправильные, нечеловеческие, будто бы заглядывающие глубоко в подкорку. Будто бы знающие на самом деле, что она чувствует. Нанами не могла верить таким глазам. Но почему-то подпускает лиса поближе к себе, почти бедром к бедру. В висках звенела оглушающая пустота, когда девичьи пальцы постоянно находили когтистые лиса. У неё и вправду не было шансов сопротивляться, да? Томоэ — будто бы ядовитое приворотное зелье, насытившееся ароматом полыни и зверобоя, которое Нанами пьёт как чистую и талую воду посреди жаркой пустыни. Мираж обещает приятное спасение и забвение, но на деле дарит одуревшему от пожара сознанию хлёсткий удар удушающим солнцем. От этих тисков не было спасения. Нанами действительно стоило оттолкнуть от себя настойчивые руки, жаркие губы, терзающие её рот кусающими поцелуями — Томоэ ведь и в самом деле не знает меры. Томоэ — непролазный и острый тёрн, который прячет в своих колючках налившиеся соком и редким солнцем сливы. Но тёрн облепляет, душит, вьёт паутину вокруг Нанами и дразнит кисловато-терпкими плодами. Нежная мякоть слив кажется слаще взрывной карамели, но травит-травит-травит, как и всё, что было создано руками этого лиса. Нанами думает, что она отравлена, когда Томоэ отнимает возможность дышать своими дикими и животными поцелуями. Нанами всегда болезненно упирается в плечи лиса, больно кусает и цепляется слабеющими пальцами за пряди у затылка, но с каждым разом противостоять чужой страсти всё сложнее. С каждым разом винный вкус их поцелуев сильнее бьёт в голову, лишая рассудка, стирая опасные мысли «Надо остановиться, прекратить.» Не получается. И, наверное, Нанами тоже виновата в этом. Она разрешает когтистым пальцам опускать ласково и томительно на матрас, податливо проминающийся под тяжестью их тел. Она разрешает горячим рукам бесконечно скользить под тонкой кофтой — ей даже на самое мгновение кажется, что ткань вот-вот затрещит под этим напором и страстью. «Томоэ.» Нанами и вправду пытается звать, пытается кусать и рассеивать чернильную тьму в глазах напротив. Лисьи глаза загораются в глубине своей багровыми огнями, когда они встречаются взглядами. Что-то подсказывало, что это и было началом конца. Что-то грохотало обеспокоено внутри Нанами, предсказывая самую страшную из бурь: страсть, не похожая на человеческую, захлёстывала её с головой, до самых краёв. Чернильно-лазурная тьма забивала до отказа лёгкие и оседала странным вкусом на исцелованных губах. От когтей, мягко впивающихся в бедро, было страшно, а от звериных клыков, опасно клацнувших рядом с бьющейся жилкой на шее, ледяная дрожь пробивала поясницу. Зверь, принявший человеческий облик, смотрел на неё немигающе, долго и пристально. Томоэ прячет между роскошным хвостом лазурные искры, ласкающие обнажённые ступни Нанами. Он улыбается мягко и покровительственно, с подсказкой тонкого звериного обоняния замечая, как прекрасно сочетается естественный, чуточку мускусный запах Нанами с выпитым персиковым вином. Целуя своего человека, он чувствует это намного острее. Опьяняющая сладость действовала на нетерпеливого лиса практически как катализатор. Это вполне объясняет, отчего он так бесстыже разводит женские острые колени, стягивает с неё льняные брюки, чтобы ещё раз со вкусом закогтить мягкое человеческое бедро и притереться как можно ближе своими бёдрами. Тесно, сильно и настойчиво. Без шансов отодвинуться, спрятаться. Человек под ним тяжело вздыхает и закрывает глаза, будто бы пытаясь совладать с жаром чужого тела. Похвальная выдержка. Как жаль, что она очень быстро даёт широкую трещину. В игре с выдержкой Томоэ не было равных. И Нанами проигрывала каждый раз, когда ощущала на своей ладони тёплый лазурный огонёк, а через мгновение — наглый и горячий поцелуй на своих губах. По поверьям лисы обкрадывают курятники беспечных фермеров без зубастой охотничьей собаки, топчут посевы и перегрызают глотки горланящим петухам. Этот же лис, с любопытством вскидывая белоснежные звериные уши, тянулся украсть человека. Ведь Нанами — самый доступный и сладкий персиковый плод. Под лисьими руками бархатная светлая кожа, охотно покрывающаяся множественными мурашками при соприкосновении когтей и мягких подушечек пальцев. Томоэ щурится и гладит раскрытой ладонью изнанку чужих бёдер, пуша ворох белоснежных хвостов. Он был готов объять своего человека каждым из них, прижать к себе, согреть и окутать с ног до головы. И это желание Томоэ воплощает в своей чуткой и томительной ласке, заставляющей Нанами хрипло вздыхать и судорожно хвататься руками за его одеяния в поисках опоры. Когда лисья макушка опускается к низу живота, у Нанами мучительно пересыхает во рту, а внизу собирается тягучими каплями мёда тяжёлое возбуждение. Это было почти что неправильно. Настолько неправильно, что Нанами поддалась соблазну: запустила подрагивающую ладонь в мягкие волосы, погладила тёплые бархатные лисьи уши. В награду за принятие и покорность она чувствует, как горячие губы щекотно мажут поцелуями по животу, а скользкий язык выводит на изнанке бедра какой-то непонятный узор-заклинание. Может быть, это и вправду магия… Иначе как объяснить это странное состояние, когда между лопатками искрит электрическое напряжение, заставляющее жарко выгибаться и вскидываться, хватать распахнутым в стоне ртом свежий воздух? Но с каждой секундной не хватает даже этих жалких крупиц кислорода. Потому что ласкающий рот Томоэ был везде, горячий, ненасытный и жадный. И человеку действительно сложно справиться с наплывом лисьего желания. Бёдра сводит судорогой, когда острые звериные клыки сминают чувствительное место у самого стыка бёдер, оставляя кроваво-красную метку на нежной и тонкой коже. Прокусить глубже — вскрыть артерию с горячей человеческой кровью. Но даже такая смерть покажется Нанами настоящим облегчением по сравнению с тем, какую игру ведёт Томоэ. Всё было под его абсолютным контролем. Каждый вздох Нанами, каждый её хриплый стон, тонкое мычание, когда та зажимала себе рот ладонью, будто опасаясь, что их действительно может кто-то услышать. Но никто более не проберётся в это место, сокрытое лисьей магией. Никто не смел тревожить сытый покой звериного духа, который наконец закогтил своего человека, жарко пометил, заклеймил, сжал в своих руках-лапах и навеки обрёл на ожившее проклятье своей любви. Такова плата за человеческое внимание и любопытство ко всему потустороннему, которое по итогу тянется к ласковой руке страшным и мощным зверем. Багровые огни в чернильных глазах лиса обещали Нанами жаркие пучины ада и вознесение до самых небес. До тех пор она сгорает лазурным пламенем в белоснежной шерсти и забывает в момент самого острого удовольствия своё собственное имя. Любопытство сгубило кошку. 　　　　　　　　　　　　　　　　　　…но удовлетворив его, она воскресла.