Краденый успех

В 1985 году Ядвига Львовна Заставская - полная немолодая женщина, очень ухоженная , с причёской, с драгоценными камнями в ушах и на пальцах, возглавляла отдел в солидном публистическом журнале, была критиком и рецензентом молодежного творчества. Уже не первый раз к ней в кабинет заходил неприметный худенький паренёк в очках, представившийся Ильёй Соколовым - всегда в простой клетчатой сорочке и шевьотовых брючках. И без связей. Без всяких. Она проверяла, звонила. Ничей. То есть абсолютно ничей. Никто за ним не стоял, ничья волосатая рука не поддерживала. Ну как, честное слово, такого можно публиковать? Как? Ведь у нее очередь на публикации из "своих". Ящики стола ломятся от подношений, сплошные дефициты - красная и черная икра в банках, дальневосточные крабы, французские духи, театральные контрамарки, билеты на концерты зарубежных певцов и прочее-прочее. А что мог предложить он, этот жалкий очкарик? Ядвига Львовна даже брезгливо поморщилась. И туда же, печататься желает! Но... было в этом всем одно "но". Стихи были талантливые. Очень. Лирические. С безупречной рифмой и ритмом. С красивыми необычными метафорами. Такие стихи да на музыку положить, песни бы вышли - заслушаешься! Всесоюзными шлягерами могли бы стать. И эта мысль натолкнула Ядвигу на преступление. В последний визит молодого поэта она отказала в публикации резко и бесповоротно, выдала разгромную рецензию, самородок ушел поникший, зажав подмышкой драгоценные рукописи. А она откопировала себе все его стихи и, довольная своей затеей, принесла их вечером своему сыну- бездарному поэту-песеннику со звучным именем Альберт. Вырос он избалованным разгильдяем.С горем пополам закончил литературный институт. Много раз его грозили выгнать за прогулы и неуспеваемость, но мать старалась изо всех сил, задабривала декана и завкафедрой. И они закрывали на все глаза, ставили оценки, переводили с курса на курс. Жил в кооперативной квартире, регулярно устраивал для друзей-литераторов застолья и попойки. Раз в месяц являлся за зарплатой в редакцию, (мать пристроила его на хорошую "непыльную" работу). На лестнице Ядвига Львовна заметила куривших развязных девиц в джинсах, услышала громкую музыку зарубежных рок-групп. В квартире был дым коромыслом. - Что на этот раз отмечаем?! - недовольно спросила мать у пьяненького сына, присев на единственный чистый стул в кухне. - Мать, не будь занудой! Я люблю веселье! Нам не надо повода, вся жизнь - сплошной праздник! - Да? А с милицией мне опять разговаривать? Соседи снова жалобы на тебя пишут. - Да ну их! Махни рукой! - Хорошо тебе говорить! Ты не умеешь сам решать свои проблемы! - Ты только за этим пришла? Чтобы читать мораль? - скривился он. - Нет, не за этим. Но сейчас не могу с тобой говорить. Надо чтобы ты был трезвым. Знаешь что, - она решительно встала и открыла окно, впустив холодный осенний вечер в комнату, - завтра придёшь ко мне сам. Разговор будет серьезным. Не придёшь - пеняй на себя. Я тебя уволю из отдела за систематические прогулы, разгоню всех собутыльников и собутыльниц, и кончится твоя веселая жизнь! Будешь вкалывать как все. В школу пойдешь литературу преподавать. Я все сказала. - И мать ушла. На утро он явился к ней в кабинет - несвежий, небритый, помятый. Ядвига взглянула на его вид с сожалением и горечью - на новой кожаной куртке, которую она ему привезла из Чехословакии, какие-то пятна, пуговицы болтаются, карман прожжен сигаретой. Женить его надо срочно! Да кто ж за такого пойдет? Вкратце посвятив его в свой план, она вручила ему перепечатанные на машинке стихи. - Это твой шанс, Алик! Воспользуйся им! - Послушай, мать, это же подсудное дело, - он постучал пальцами по листам, - а что если о н заявит свои авторские права? - Да что ты, - та пренебрежительно махнула рукой, - такие серые мыши не заявляют свои права. Да и кто его слушать станет? Кто он вообще такой? А мы с тобой вот что сделаем, сегодня же позвоним Н. (Она назвала фамилию известного композитора) скажем, что есть интересные тексты, "родились" так сказать. И все закрутится, как нам надо. - А может всё-таки не надо, а? Ведь это ж грех, мать, обман. Все же знают, что я - бездарь. - Смотрите, какой правильный нашелся! - вскипела Ядвига, - Да что ты понимаешь в жизни?! Ты привык во всем надеяться на меня, а я не вечная! Надо цепляться за любую возможность и пробиваться к славе. Или ты хочешь всю жизнь быть ничтожеством, как твой папаша?! - Альберт побледнел, уязвленный. - Это "ничтожество", как ты выразилась, живёт теперь в Израиле и в ус не дует. И мы между прочим, вопреки твоим запретам общаемся. Они действительно сделали так, как задумали. Через некоторое время песни на стихи якобы Альберта Заставского зазвучали по всесоюзному радио и должны были прозвучать в исполнении молодежных музыкальных групп в телепрограмме "Шире круг" и даже в "Новогоднем огоньке". Это был успех. А успех принято отмечать в ресторане. За банкетом ещё банкет. Милиция едва ли не каждый раз составляла протокол, пьяные драки, дебоши, штрафы за порчу мебели, бой посуды и зеркал. Мать умоляла его остановиться. - Вот тебе! - Альберт выкрутил фигу, - Раньше ты держала меня на копеечном жалованье, а теперь я - знаменитость, величина! Разве ты не этого добивалась? - Алик, ты гибнешь, - сильная женщина Ядвига Львовна расплакалась перед ним, - тебе нужно срочно жениться. Семейная жизнь тебя остепенит. Обязанности, заботы - вот что тебе нужно! - Ладно, мать, - он смягчился, - сегодня мы с друзьями обмываем мою машину, гульнем в последний раз, а потом - все, шабаш, завязываю. Можешь меня женить. Наутро ей позвонили из милиции, пригласили на опознание тела. Ночью Алик разбился насмерть на своих новеньких красных Жигулях. Это был удар. Ядвига Львовна была сломлена. Единственный сын погиб молодым, всего двадцати восьми лет от роду. Она осунулась, перестала молодиться в свои пятьдесят три и следить за собой так, как раньше. Вскоре дома с ней случился инсульт, частично парализовало - отнялись ноги. Соседка дала телеграмму ее родной сестре, просила приехать срочно, ухаживать за Язей некому. Эмма приехала на следующий же день из провинции, где жила всю жизнь, где недавно досмотрела и похоронила мать. Девичья фамилия сестер была Брага. Эмма была старше сестры всего на два года, но уже вышла на пенсию "по вредности" - работала врачом-рентгенологом в местной больнице. Язя регулярно присылала им с матерью денежные переводы из столицы, но сама очень редко бывала на своей малой родине, все недосуг было. Семьи у Эммы не было, муж умер ещё молодым, больше замуж она не выходила, детей не было. Немногословная и угрюмая, она приняла на себя заботы о младшей сестре и ухаживала за ней терпеливо несколько лет. Той дали инвалидность. С работой в редакции пришлось попрощаться, другой человек теперь руководил отделом. Знакомые звонили все реже и реже. Никто не проведывал. О ней забыли, ее заменили. Как говорится, незаменимых людей нет. Это был ещё один удар для Ядвиги. Но она выдержала его легче, чем смерть сына и осознание своей беспомощности. Былая гордыня поугасла. Инвалидное кресло и строгая сестра смирили ее. Эмма заставляла много тренироваться по какой-то там системе, и через два года после инсульта Язя стала ходить, опираясь на палочку. Их часто можно было видеть вместе, совершающих прогулки вокруг дома - двух похожих друг на друга некрасивых пожилых женщины. 1988 год. Тысячелетие Крещения Руси. По телевизору транслировали праздничные богослужения. Впервые в безбожном государстве! Сестры смотрели, не отрываясь. Эмма - молча и серьезно. Ядвига плакала, не переставая. Но старшая не спрашивала почему, понимала - на то могут быть свои тайные причины. Вечером, когда она вязала под лампой очередную кофту или шаль на заказ, младшая вдруг спросила: - А ты помнишь, как нас бабушка крестила в войну, когда временно открыли все храмы? Это в тот год, когда папа погиб под Сталинградом. - Конечно помню. А почему ты спрашиваешь? - Потому, что мне очень горько. Я-то своего сына не крестила. Мы ведь партийные. Но ты знаешь, Эмма, - она приподнялась на кровати, глаза ее возбуждённо блестели, - когда меня вызвали в морг на опознание, я увидела на его разбитом теле крестик. Откуда он мог взяться? Кто надел его на Альберта и почему? Говорили, что он скончался в карете скорой помощи по дороге в больницу. Может, это какая-нибудь сердобольная медсестра? Хотелось бы верить, что ему от этого легче! - Знаешь что, - Эмма на минуту отложила вязание, - нам надо с тобой идти в церковь! - Как я пойду? У меня множество грехов. Я и порога не переступлю, меня не впустят мои грехи. - Глупости! Я слышала где-то такие слова: "Не здоровые нуждаются во враче, а больные". По-моему это из Евангелия. Так вот, мы с тобой обе - больные. Нам надо идти лечиться. Неподалеку от их дома вновь открылась, превращенная некогда в мебельный склад, старая церковь. Сестры пришли на конец службы в праздник Воздвижения. Людей было немного, будний день. Служил молодой светловолосый священник с бородкой и в очках. Когда он вышел говорить проповедь с амвона, Ядвига, чувствуя, что теряет сознание, ухватилась за руку сестры. Та отвела ее на скамейку в углу и спросила тихо: - Что с тобой? Тебе плохо? Воды? Валидол? - Это он, - шептала женщина побелевшими губами, - я его узнала, это... это ... - Кто он? - Пошли домой, я не выдержу этого. - Подожди, мы только пришли, - Эмма была недовольна, - дай хоть свечи поставлю. Посиди тут. Пока она не спеша подходила к каждой иконе, Язя сидела и плакала, тряся головой. Дома она рассказала сестре, что три года назад, незадолго до трагических событий, очень плохо поступила с молодым поэтом-самородком без связей, украла его стихи, чтобы сделать известным своего сына. - Это все конечно очень скверно, - хмуро перебила ее Эмма, - но какое это имеет отношение к сегодняшнему дню? - Постой, ты не дослушала меня, - она перевела дыхание, - этот священник в храме - он! Обманутый Илья Соколов. - Ты уверена? - Абсолютно. Уходя, я слышала, как к нему обращались прихожане: батюшка Илья! - Ужас! Но ты должна идти к нему на исповедь и просить прощения! - Как? У меня не получится, я помру на месте! И я не знаю, как исповедоваться. - Ничего, мы будем ходить в храм и все узнаем, - Эмма была тверда. В следующее воскресенье сестры отстояли всю Литургию, а потом старшая расспросила подробно об исповеди какую-то женщину. И в субботу на вечерней они первый раз ступили в исповедальню. Эмма была первой, она исповедовалась не долго, дома по-медицински коротко записала свои грехи на листок. Ядвига зашла последней, от волнения у нее дрожали руки и ноги, она чуть не упала, вовремя ухватилась за дверь. Выражение лица священника при виде нее не изменилось, оставалось таким же спокойным. - В чем каетесь? - спросил он. - Батюшка, Вы меня не узнаете? Он всмотрелся в нее внимательно: - Нет, не узнаю. - Значит, я так изменилась. А я Вас узнала сразу. Вы - тот самый паренёк, что приходил в мой кабинет со стихами, Илья Соколов. Глаза его округлились: - Ядвига Львовна? - Ну вот, - она кивнула, - я должна кое-что рассказать Богу и Вам... С этими словами началась ее исповедь. В конце у нее платок был мокрым от слез, а священник молчал, не спешил дать разрешительную молитву. Он крепко о чем-то задумался, может быть внутренне молился. Женщина со страхом ждала его слов. Вдруг выгонит из храма и скажет больше никогда не приходить? Но он сказал вдруг: - Это Промысел Божий. Сейчас я расскажу Вам, а Вы послушайте. Я - сирота, родителей своих не помню, меня вырастила бабушка в деревне. Сколько себя помню, всегда что-то сочинял. На школьных вечерах читал свои стихи, учителя восхищались и прочили мне большую славу. Уехал в столицу, поступил учиться в строительный техникум, но мечтал стать известным поэтом. Везде был отказ. И от Вас конечно тоже. Друзья говорили: понеси ей взятку. А я не мог. Что я мог принести Вам со своими сверхскромными возможностями? Конфеты? Цветы? Смешно! Я это понимал и мне было очень горько. Но ещё горше было в тот день, когда на стройке по радио услыхал песню на мои стихи. Я сразу же их узнал и понял, что их украли. Что было делать? Работать не мог, пошел, сказал прорабу, что плохо себя чувствую, в поликлинику нужно. Лег в общежитии на кровать и лежал до вечера. По радио - снова эти песни. Душили обида и злоба. Тогда я выпросил отпуск и уехал в один известный мужской монастырь. Знакомые решили, что я свихнулся на почве своего неудачного сочинительства , но это не так. Там я потрудился и вразумился. Понял, что все мое творчество никуда не годится, оно - страстное, душевное, в гордыне сочиненное. Искра Божья была, да, но направлял я энергию не туда. Настоящее это то, что я познал - вечное Евангелие, жития святых, книги отцов Церкви. Получил благословение стать священником. Приехал к бабушке, женился на бывшей однокласснице Тане, она почтальоном в деревне работала. У нее мать и бабка верующие, помню с них тогда раньше в школе смеялись. Больше года женаты, ждём пополнения, - батюшка улыбнулся, - Рукоположили меня вскоре после женитьбы, священников не хватает. Заочно учусь в семинарии. Ни о чем не жалею. Слава Богу за все! - Батюшка, как же мне искупить свою вину перед Вами? - спрашивала, всхлипывая, Ядвига Львовна, - У меня дома столько хороших, но ненужных мне вещей! Заберите гарнитур, лампы, книги, ковры, посуду. - Нам ничего не нужно, - ответил он, - но если хотите, пожертвуйте ковры в храм, они нужны. Видите, у нас пока ещё здесь все обустраивается. - Батюшка, не только ковры, я чашечки красивые фарфоровые пожертвую для запивки, - воодушевилась женщина, - и настенный светильник, и драгоценные камни для украшения иконы, и столовое серебро на переплавку для церковной утвари! - Как угодно, - сухо ответил священник, не желая вдаваться в область материальных вещей. - Вы уже все сказали? Каетесь в своих грехах? - Все, что вспомнила. Каюсь. - Тогда приклоните голову, - он накрыл ее епитрахилью, прочитал молитву, перекрестил. Уходя, она спросила: - Так Вы больше ничего уже не пишете, батюшка? - Почему же, пишу, - он улыбнулся смущённо, - пишу песни на духовные темы, песни-притчи, и исполняю под гитару для своих. Будет благословение - дам концерт, приходите. - Обязательно прийду! - обрадовалась Ядвига Львовна. - И последний вопрос: как мне молиться за сына? - Вы сами воцерковляйтесь и молитесь за него дома по Молитвослову, а также милостыню подавайте. - Благодарю! - она вышла из исповедальни счастливая. В полутемном храме не было уже никого, кроме Эммы и старушки-уборщицы. - Ну ты и долго, - прошептала сестра, - скажи главное, он тебя простил? - Простил, - Ядвига улыбалась блаженной улыбкой. - Вот и слава Богу, пойдем теперь домой. Хорошо, что я взяла фонарик. Совсем темно. Будешь крепко держаться за меня. - Та не слышала бормотание сестры, она продолжала улыбаться и идти в осеннюю сырую темноту следом за ней. Впервые на душе было так хорошо и спокойно.