Ma belle

Руку бы в волосы твои запустил, а второй – по щеке, по губам, по коже гладил, скользил бы, и, как Августин, я повторял: не сейчас, о, Боже. Ближе и ближе до краешков губ, грани ломая всех норм и приличий, я, как крадущийся в поле мангуст, страстно бы впился в свою добычу. Руки скользнули бы вниз по спине, крепко сомкнувшись на уровне бёдер. Поднял тебя и прижал бы к стене, книга моя в роковом переплёте. Я бы тебя с упоеньем читал и смаковал от страницы к странице. Слабость минутная – феличита – если воздастся, то только сторицей. © Дмитрий Кравченко …давным-давно, в начале времён, существовали Свет и Тьма. Свет нравился всем. Его любили, ему поклонялись. Тьма пугала, потому как таила в себе много неизвестного. Её страшились и не замечали, сколько спокойствия и умиротворения она приносила с собой. Никто не задумывался, что именно она дарила долгожданный отдых и покой после тяжёлого, утомляющего трудового дня, полного переживаний и впечатлений. Ей приписывали все ужасы, будто случались они только под покровом ночи. И Тьма постепенно свыклась со своей незавидной участью. Но однажды к ней пришёл творец. Стояла глубокая беспроглядная ночь, и Тьма спряталась от него, ведь никто никогда не являлся к ней по собственной воле. И тогда он подарил ей звёзды, чтобы иметь возможность всегда находить её в поздней ночи. Когда же Тьма вышла к нему, сверкая далёкими переливающимися огнями, творец понял свою судьбу. Он нашёл её в бездонных глазах ослепительной Тьмы. И вручил ей то, ради чего и начал свой путь. Он вверил ей сновидения. Прекрасные и кошмарные, близкие и невиданные, сладкие и мучительные, мимолётные и вечные… И с тех пор Тьма делилась невероятными снами и грёзами со всеми, кто хотел с ними повстречаться. И присматривала за теми из сновидений, которые не могли усидеть в отведённой им шкатулке в силу своей беспокойной и изменчивой природы… Негромкий глубокий голос рассказчика затих, и молодой человек убедился в своей догадке, услышав ровное дыхание темноволосой девушки – Канае наконец-то уснула. Скорее всего, она уже не слышала окончания сказки, но Глеба такое положение дел устраивало более чем: значит, его трюк удался, и выдуманная история про ночь и сны смогла усыпить и его девушку. Её собственный не шёл к ней ни в какую, будто она хорошенько припугнула его, пока мужчина не схитрил: Канае задремала, только слушая равномерное звучание его голоса, убеждающего её, что он не исчезнет. Ленсон не отводил взгляда от Котонами, лежавшей так близко, в его объятиях. Слишком бледной, очень худой и… поразительно хрупкой сейчас, но сумевшей своими едва слышными словами и тонкими запястьями разрушить каждую ледяную стену, старательно возведённую его холодной душой. Ужас окрашивался всеми оттенками боли. Он всё ещё чувствовал её. Боль, будто его грудную клетку вскрывали заживо. От одной только мысли, что мог лишиться взгляда прекрасных синих глаз, звуков её голоса, дорогой его сердцу улыбки… Чувство такой близкой, дышащей в затылок потери, словно лёд в океане вздыбился, разломался и своими неровными краями протыкал его изнутри, вспарывая. Это её боль породила его собственную. Ему понадобилось обнять девушку крепче и прижать её к себе, уткнуться носом в тёмные локоны, вдохнуть ненавязчивый, лёгкий аромат жасмина, такой тонкий и изящный. Аромат июньской ночи. Глеб вдыхал глубоко, его ладони скользили по талии и спине Канае. Её запах приносил ему успокоение, объятия – облегчение. Она была здесь, с ним. Сосредоточение всего, что он искал в этом мире. Молодой человек коснулся губами острого бледного плеча, двинулся в сторону, целуя край ключицы, мысленно шепча ей множество откровенных признаний. В заднем кармане завибрировал мобильник, и Ленсон с садистским удовольствием проигнорировал бы уведомление, но уже догадался, кто был отправителем. И не ошибся. Морен прислал лишь одно сообщение. В нём не было ни слóва, только фотография. Его входной двери. Заставив себя выпустить Канае из объятий, Глеб встал с постели и надел свитер, который стащил, отдавшись порыву, угождая Котонами, когда той захотелось касаться его кожи, потакая себе, жаждущему её прикосновений. Режиссёр вернул взгляд на спящую девушку, тут же свернувшуюся в комочек, едва он отстранился. Как ему нужно было держаться сейчас? Когда её тело посылало такие бессознательные знаки – ей моментально стало холодно без него. Осмотревшись, Ленсон обнаружил чёрную худи, от которой избавил брюнетку, едва добравшись до её губ. Аккуратно, чтобы не потревожить, молодой человек надел на неё безразмерную кофту, скрывшую от него исхудавшую фигурку актрисы, и укрыл девушку пледом. А после направился в прихожую. С каждым шагом всё отчётливее слыша потрескивание своих вновь замерзающих внутренностей. Глеб решительно открыл дверь и вышел в коридор. Темноволосый парень, в одиночестве ожидавший его за дверью, встретился с морозным взглядом зелёных глаз. Молодые люди были приблизительно одного роста, и некоторое время просто молча созерцали друг друга. Оценивая, прикидывая. И Морен прекрасно понял, с кем имел дело, когда даже спустя несколько минут Ленсон терпеливо и невозмутимо остался в коридоре. Глава службы безопасности догадался, что с ним будут говорить только потому, что он пришёл один. - Отпустите девушку. – Безэмоционально произнёс Морен. – Позвольте ей уйти. - Утром. – Ровным тоном ответил режиссёр. – Как договаривались. Да, на деле договорённость с президентом была немного другой: что Канае приедет вместе с Киарой утром, заберёт свои вещи и уедет. На моменте с вещами Ленсон сжимал челюсть с такой силой, что, кажется, слышал хруст собственных костей. Теперь он не собирался признавать этих условий. Он не знал, что найдёт Котонами в таком состоянии. Увидит, что ей без него было настолько же плохо – невыносимоотчаяннобольно, – насколько ему – без неё. Ни минуты своей жизни молодой человек не желал становиться причиной её страданий. Лишись он её, и его гибель пришла бы за ним в то же мгновение. Гибель во всех смыслах. Он перестал бы быть человеком, лишь существом, позволившим потусторонним тварям издеваться над его телом и разумом, пустой – опустошённой – оболочкой. С ней ушла бы не какая-то его часть, у неё было всё. Морен взвешивал своё последующее решение и, наконец, принял его: - Утром. – Повторил сероглазый брюнет, осознавая, что другого ответа этот режиссёр от него не принял бы. Как и не позволил бы забрать Канае Котонами. Глеб без слов закрыл дверь, усмиряя нечто безобразное внутри себя, недовольное тем фактом, что мужчина не позволил случиться насилию. Ленсон бесстрастно фыркнул. Просто глава безопасности Лори был умён. И по свирепствующей стихии за обманчивым льдом зелёных глаз догадался, что от него требуется только одно слово. Крису он позволил и того меньше: ни.единого.грёбаного.звука. Пока сжимал у горла воротник рубашки заигравшегося и зарвавшегося мальчишки, недалёкого и даже не задумавшегося о том, что его откровенно идиотский поступок причинил столько несчастья. Нет, он не собирался сворачивать ему шею. Ленсон прикрыл глаза, признавая: собирался. Чтобы после от души полюбоваться на пластиковый каркас, который тому поставят в неотложке. Где-то на фоне визжала Лекса. Он обернулся на тот визг так стремительно, что невеста его кузена отшатнулась в ужасе, увидев маску слепой ярости на красивом лице светловолосого режиссёра, сейчас выглядевшим особенно жестоким. Жутким. Он запер её за первой подвернувшейся дверью, может, это был даже туалет, велев заткнуться. О, справедливости ради, он дал ей выбор. Либо она сидит тише крысы, либо мычит под дверью. А после вернулся к Крису, за шиворот втолкнув его в комнату и дав минуту на сборы. Ленсон был готов посадить кузена на самолёт без багажа – с ручной кладью в виде надоедливой невесты. Может, когда-нибудь он простил бы парню его подлость, но не слёзы Канае. Никогда. Нет. Глеб остановился в дверях, прислонившись плечом к косяку, вновь глядя на девушку в кровати. Перед внутренним взором всё ещё стоял её затухающий взгляд и свирепым рыком раздирал ему горло. То была точка невозврата. Понимание: это его решения привели её к границе. Держаться на расстоянии – невыносимо, и, видит Бог, он старался, как мог. Он верил – хотел верить! – что время своё дело знает. Ей должно было стать легче. Пусть чуточку, но легче. Пусть не сразу, но… Но Канае… Его невероятная девушка была исключительна во всём. Он никогда не получал пулевого ранения, но теперь точно знал, каково чувствовать разрывающий кожную и мышечную ткани свинец. Кажется, его тело было нашпиговано этим металлом, когда он встретил брюнетку в своей квартире. Его собственная реальность уже давно обращалась обезображенным крошевом дней, где не было её, перемешанных с кошмарами, в которых она спала рядом. Он уже не понимал, что било и выматывало его сильнее. Вот настолько было херово. И сегодня, будто той агонии было недостаточно, его взору предстала обнажённая безжалостная истина: время ничем не могло помочь. Им не могло. Канае было больно. Слишком больно. Так долго и мучительно больно, что легче стать уже просто не могло. Разлука не терзала девушку – убивала. За неё он сражался бы даже с Богами. А пришлось с последствиями своих поступков. Он знал, что будет тяжело, будет адски плохо. Не могло не быть – это больше не про них. Потому и обрывал так резко, одним движением, не растягивая боль. Но тем самым оставлял раны гораздо глубже. В нём преобладало лишь одно абсолютное желание: Канае должна жить. Просыпаться по утрам, смотреть на окружающий мир своими синими-синими глазами, гордо расправлять плечи на любые неурядицы. Примерять разнообразные маски, при этом оставаясь самой собой – пленительной тьмой, восхитительным пламенем. Ласкать его слух своим приятным смехом, отстаивать свою точку зрения в спорах с ним, даже шутливых. Ему хотелось любоваться тем, как увеличиваются её зрачки, когда она дразнит его. Или когда дерзит и тянется своими жемчужными зубками, чтобы игриво укусить его за шею. И как дрожит, когда он ловит её губы своими. Как меняется её дыхание, следуя за его движениями и прикосновениями. Это её тихое «когда-нибудь я смогу пройти мимо машины, похожей на твою» насыпало ему в желудок ледяных камней вперемешку с раскалёнными углями. Рёв той бури в груди прогнал каждую тварь, что бесновались вокруг, ведь до него дошла… страшная, чудовищная правда. Канае, его отважная девочка, следовала за его решением. Пыталась следовать. Пыталась принять его решение. Старалась. Старалась держаться. Старалась подстроиться под новую реальность, созданную, твою мать, ЕГО поступком. И это вынужденное отчуждение едва не погубило ту, что была ему дороже всего. Вообще всего. Её застывший, безжизненный взгляд, едва слышный шёпот, нездоровая бледность ещё долго будут являться к нему в кошмарах – горько-насмешливых подарках Кромешника. Его мысли вились неугомонным и отвратительным роем диких пчёл, но одна постоянно опережала остальные. Мысль или скорее чувство; ощущение надвигающейся катастрофы. Будто ему позволили заглянуть в Книгу судеб и показали абзацы страшного сценария. Альтернативную версию будущего. Того, в котором Канае Котонами больше не было. Случившееся уничтожило девушку – её не стало. Ни в индустрии, ни в другом мире – нигде. Её. Просто. Не стало. Глеб взревел. Зарычал. Захрипел. Тогда и его там не будет. Он найдёт её даже за гранью. Но Котонами, его Котонами, сама подсказала ему, что делать: «…если я однажды погасну…» Кажется, это спасло их обоих. Подобно искусственному дыханию. Только в обе стороны. А после… после поцелуй перестал быть на вкус как отчаяние. Как горе. Канае отвечала слишком чувственно, уже пламенно. Убеждая: без ожогов не обойдётся. Но он стал больным до этого пламени. Он едва устоял, когда глаза Котонами зажглись теми самыми мерцающими огнями, что он так любил. Ну, а если откровенно, мысленно не устоял. Впервые пожалев, что обладал воображением ничуть не менее бурным, чем у его девушки, как она сама ему когда-то призналась. Вечернее платье Канае не стало бы помехой. Он сделал бы так, чтобы ей было хорошо. Даже этот невозможный пышный фатин её юбки не пострадал бы. Но Ленсон был честен с брюнеткой, да и с собой: она не продержалась бы сейчас. Её тонкую талию он и до этого без проблем обхватывал двумя руками, но теперь мог сломать, кажется, не прилагая к этому особых усилий. Его в равной степени беспокоили оба её состояния, что физическое, что ментальное. Канае нахмурилась во сне, и Ленсон внутренне подобрался, услышав едва различимое: - Глеб… Она так тихо и несчастно произнесла его имя, будто не надеялась на отзыв, но продолжала звать. Будто привыкла к тишине в ответ, но не сдавалась. Молодой человек стиснул зубы. Сколько ночей она вот так звала его? Звала, а он не приходил. - Глеб. Просто его имя, но её голос. Смотри – вот твой конец. Он в завтрашнем дне. В твоём бесконечном завтра без: …Глеб…

…Глеб…

…я так хотела к тебе всё это время…

…ты так уверен, что я тебя не достану?..

…это что, сцена ревности? …какая ещё ревность? Нет! То есть, да! Это именно она!..

…невероятный…

…певец?..

…и певец тоже…

…хочу засмеяться, чтобы ты спросил, отчего. Но причин для смеха нет. Хочу заплакать, чтобы ты успокоил, но это уже слишком – плакать по пустякам. Хочу сказать тебе, что ты замечательный. Но, кажется, что говорила это миллион раз. А, может, я говорила это только в своей голове? Ты не против послушать в миллион первый?.. …надумала, что хочешь на Рождество? …тебя?

…песня звучала, а я с ума сходила, потому что ты не приезжал…

…ты просто поцелуешь меня, и мы поедем…

…я хотела попросить футболку…

...ты долго…

…скажи мне что-нибудь интересное…

…как твои рёбра сегодня?.. …хреново, мистер Ленсон…

...я не смогу уехать, если мы проведём ночь вместе…

...так давай проведём, чтобы ты остался…

...побудь со мной. Расскажи, что собираешься со мной делать… Он собирался смотреть на её улыбку по утрам. Или целовать хмурые бровки, если спросонья её настроение было хуже некуда. Он собирался чувствовать её в каждом из своих дней. Поэтому собирался оставить ей ключи… …своей жизни, своего Мира. Мира, чьи реалии были подвластны лишь ей, наделённой безграничными полномочиями. Только она знала, как смотреть на него. Понимала, что делать со всеми его снегами и льдами, холодом и морозом. Пусть это пока что ключи от квартиры, но он знал, что глядя на них, Котонами задастся нужными вопросами и, в конце концов, разгадает посыл. Он поможет ей. Они сделают это вместе. Ленсон понимал, что его отъезд сейчас клятая необходимость. Грёбаное расстояние между ними по-прежнему было залогом её спасения. Сохранения её работы, карьеры, актёрства. Но какой же пустотой, каким же удивительным ничем обращались его установки, когда это самое расстояние стиралось между ними. Когда они сами сокращали его. Канае пока что могла не подозревать, что была нужна ему... навсегда. Ради этого он пошёл бы на сделку с дьяволом, но пришлось идти с самим собой, что оказалось практически равносильным. Таким его вырастили. Научился давать обещания – будь добр их держать. Режиссёр взялся рукой за дверной косяк, приказывая себе стоять. Ему уезжать, он должен уйти от неё утром. Будет легче, если оставит сейчас между ними хоть какое-то расстояние. Чёртово. Поэтому приказывая. Себе. Стоять. Котонами будто слышала его внутренние распоряжения, но не хотела, чтобы он им подчинялся: - Глеб. - Не зови меня. – Просипел он, не в силах оторвать от девушки глаз. Тогда она протянула руку, словно пыталась дотянуться до него даже во сне. И, не сумев, вздохнула так горестно, что сердце в груди мужчины готово было остановиться в ту же секунду. Он уедет без него, оставит здесь этот невозможный, умеющий биться только рядом с ней орган. А в следующее мгновение Ленсон оказался у кровати и опустился на неё. Притянул девушку в объятия. Слыша, как чудесным образом выравнивается её дыхание, а его собственное подстраивается под неё. Как это работало? Он только что едва не задыхался. Спящая Канае прильнула щекой к широкому плечу, когда Глеб поднял руку ей на затылок и прижал девушку к себе крепче, уткнувшись носом в темноволосую макушку. - Я здесь, моя Тьма, полная звёзд. И я клянусь, что шкатулка сновидений скоро снова будет у тебя. // ты – моя темная сторона. та страна, в которой нет никого кроме нас. я расскажу о твоём омуте, ты моя всем сумасшествием грустных и диких глаз. от момента встречи и отсутствия лишних слов, наш с тобой первый вечер и та поездка в машине. я смотрю на тебя как зверь на свою добычу и свой улов, а ты всецело доверяешь себя этому мужчине. а потом рука опускается на твоё колено и сжимает немного выше, я держу тебя крепко и совсем не хочу отпускать, тебе страшно, но как мы знаем о нашей «крыше» – её совсем не остановить, когда она начинает съезжать. <…> то, как было сильно, больно и жадно, как беспощадно и вкусно тебя целовать, как мы рвались в бой разнузданно, безоглядно, погибали в ближнем, не в силах больше дышать. <…> ты принадлежишь мне, всецело, не отвечай. ты умная девочка, всё понятно и всё так ясно, а пока наберись сил и очень прошу, засыпай.* Глеб проснулся до восхода солнца. Он спал всего ничего, однако чувствовал себя лучше. Подобно путнику, что после долгих скитаний наконец-то вернулся домой. Светловолосый мужчина инстинктивно нашёл сопевшую Котонами, притянул её ближе, привычно утыкаясь носом в густые тёмные локоны. Ленсон дал себе ещё несколько минут собственной идиллии: обнять девушку, убедиться, что она сейчас в порядке и крепко спит. Конечно, она не была в порядке. Никто из них не был. Но вот эти украденные у бездушной действительности несколько мгновений были подобны охлаждающему порошку на зудящий ожог. Пора. Ему было пора. Потому что с течением времени внутри него росло громкое и не самое положительное чувство. Он хотел забрать её. Увести туда, где не будет посторонних. Не будет условий. Условностей. Ограничений. Но дай он волю этому чувству – только глубже погрузился бы в пучину чудовищных собственнических желаний, кидающих его сознание из одной крайности в другую. Режиссёр осознавал, что уже был готов сносить головы всем, кто посмел просто взглянуть в сторону темноволосой девушки. Ленсон легко мог представить, как к подобному отнеслась бы Канае. Как коротко рассмеялась бы, сказав, что он невсерьёз. А не найдя ни тени шутки на его лице, пронзила бы его взглядом своих невероятных глаз. Нельзя. Ему было нельзя. Принимать подобные решения за неё. А она не стала бы. Но ему думалось, что он мог бы рискнуть переубедить её. Чёрт бы его побрал. Зачем он снова слушал этот потусторонний голос в своём подсознании, увещевающий его отобрать её у всех? Глеб открыл глаза и посмотрел на прильнувшую к нему и тихо сопевшую Котонами. Вздохнул. Он договорится с бесами, если она прекратит бессознательно звать его. Ленсон протянул руку и коснулся большим пальцем бледного виска. Нежная кожа брюнетки выглядела такой тонкой и прозрачной, что казалось, даже незначительные касания могли оставить синяки. Но не оставляли, в очередной раз поражая, какой стойкой была эта хрупкая, трогательная Тьма. Ему самому-то их встреча прошлым вечером виделась нереальной, он догадывался, какой раздрай будет твориться в душе Канае. И вспомнил кое о чём. Это кое-что могло послужить напоминанием или, скорее, подтверждением того, что этой короткой безумной ночью они были друг с другом. И слова, сказанные ими друг другу, стали их ориентиром. Уже перед выходом режиссёр подошёл к тумбочке у кровати и, открыв один из ящиков, достал небольшую коробочку. В ней пряталась тонкая цепочка браслета с небольшой изящной подвеской в виде полумесяца – под стать темноволосой актрисе. Он купил это серебряное украшение, после того вечера, когда они искали Лексу. Канае тогда, играясь, назвала его своим лордом. «…мы готовили ужин к вашему приходу, милорд…» Для него она была Его Тёмной Леди. Королевой. Императрицей. Повелительницей. Самым драгоценным синеглазым пламенем. Режиссёр извлёк серебристый браслет из упаковки и опустился на край кровати. Потянулся и осторожно достал из-под пледа руку брюнетки, застегнул украшение на тонком запястье. И, не устояв, невесомо поцеловал бледную кожу под звеньями цепочки. Этот браслет, вероятно, не был обещанием, но чем-то очень близким к нему. А, может, даже бóльшим. Но точно – его посланием ей:

D a r k Q u e e n

________ *Э. Фовер «Из чего сделаны женщины»