***
Колени болят от долгого стояния на твёрдом холодном полу в полутёмной комнате, а руки затекли в своеобразном замке из пальцев за голой спиной. По телу пробегают мурашки и дрожь от холодного комнатного воздуха и предвкушения, словно скоро его ждёт самый желанный приз. Приз, который будет вместе с ним на ближайший месяц. Пальцы ног время от времени сжимаются и разжимаются в нетерпении поскорее закончить. Казалось, прошло уже около тридцати минут, но он не может знать наверняка из-за своего положения. Спина сгорблена, блондинистая голова опущена вниз, закрывая пепельной чёлкой алые глаза, потупленные в пол, на свои уже покрасневшие больные колени. Ожидание приносило дискомфорт на ровне с удовольствием. Удовольствие от осознания того, что скоро он получит освобождение от самого настоящего монстра. Монстра, который стал его проклятием, преследующим его всё время. Никогда бы он не подумал, что привыкнет к затёкшим конечностям от мучительной позы, больным коленям от холодного и такого твёрдого пола, к синякам на теле и следам рук на бёдрах, запястьях и вокруг шеи. Оказывается, привыкнуть можно ко всему. Особенно когда ты знаешь, что сам "воспитал" такого монстра, а теперь расплачиваешься за свои мерзкие грехи, которые никогда ты и не выплатишь. Этот виридиановый взгляд прожигает тебя насквозь, найдёт в огромной толпе из тысячи людей без замедления, заставит сердце остановиться, а ноги подкоситься, чтобы упасть прямо в жестокие, ломающие "объятья-тиски" бывшего друга. И шансов сбежать нет, поэтому со временем ты привыкаешь и не пытаешься изменить судьбу. Широкая ладонь ложится на колючие волосы с жёсткой хваткой, заставляя блондина шипеть, тело трястись от осознания, что разогрев закончен и сейчас зверь будет терзать его тело, пока не оставит и живого места. Рука скользит к подбородку, заставляя Кацуки поднять голову, чтобы они могли встретиться взглядами. Такой безразличный, жестокий зелёный и стеклянный красный. Рука ощущается на щеке слишком грубой, пальцы переломанные, изуродованные многочисленными шрамами, создавая резкий контраст с мягкой кожей на щеке блондина. Руки, которые когда-то были тонкими, чистыми, без шрамов и ожогов от потушенных о них сигарет, ровные, без единого перелома. — Ты будешь для меня послушным, Каччан? — Выдыхает мучитель в ухо спокойным баритоном, заставляя зубы стучать, а губы сжаться, подавляя всхлип. Сознание, наконец, мутнеет, прекращая обдумывать возможные на этот вечер пытки, позволяя Бакуго расслабиться, подчиниться этому грубому голосу, вибрирующему в груди. Тело плавится в ногах жестокого любовника, готовое к взятию и приказам. Такое податливое и горячее с подчёркнутыми грудными мышцами, рельефным прессом, крупной фигурой и послушным характером рядом с Мидорией. Блондин думает, что его мучителю доставляет удовольствие видеть, как крупный и некогда слишком жестокий Кацуки, стал такой мягкий, сломленный в его руках. Ему, кажется, нравится ломать Каччана, чтобы показать всё то, что чувствовал он на протяжении десяти лет, пока, наконец, не отомстил, заполучив его разум и тело. Где-то на затворках разума Кацуки всё ещё помнит о вопросе и тихо кивает головой, не доверяя своему голосу. Не сейчас, когда тело ослабло, а мозг растекается в блаженную лужицу. — Слова, Кацуки, — раздражённо произносит брюнет и тянет корни волос сильнее, заставляя их обладателя тихо застонать от неприятной боли. Мидория не любит, когда он молчит, когда считает, что имеет право просто поджать губы и тихо ждать, поскуливая от боли. Ему нужен чёткий ответ, задыхающаяся мольба и жирные слёзы, стекающие по бледным щекам, чтобы начать мучения, а после, чтобы остановиться. Он контролирует эту ситуацию, здесь он на самой вершине иерархии, заставляя более слабого мужчину подчиняться, терпеть унижения и калечить его тело, покрывая каждый сантиметр кожи синяками. Здесь он силён и влиятелен над Кацуки, который не имеет права сказать нет, он даже не может представить, что будет, скажи он нет. Это его горько-сладкое наказание на веки вечные, которого не избежать. — Да, сэр, — одними дрожащими губами он произносит. Теперь он полностью подчинён воле человека возвышающегося над ним. Мидория- нет, Деку – умелый и жестокий игрок, а Бакуго безвольный инструмент в его руках, с которым он может делать всё что угодно, даже убить. Сначала поломать, а после собрать воедино, оставив на память небольшие увечья, ноющие на теле в течение следующей недели. В нём нет больше былой нежности и доброты, которую подросток-Бакуго навсегда уничтожил. Сейчас он жаждет такого же насилия, только в другом его направлении. Хочет использовать всё, что есть у блондина, оставив после себя тлеющий, согревающий осадок в виде следов удушья на бледной шее и синяков от пальцев на бёдрах. Красные глаза внимательно следят за свободной рукой, тянущейся к поясу чёрных брюк, стягивающей сначала кожаный ремень и откладывая его в сторону на кровать, после расстёгивая пуговицу и ширинку. Она обхватывает наполовину твёрдый член, вытаскивая его из белья и представляя, как угощение, для Кацуки. Головка покраснела, на самом кончике образовался капля предэякулята, блестящая в свете тусклой лампы, стекая по стволу. Бакуго не двигается, подрагивая, когда мужчина водит головкой по его пухлым от покусываний губам, заставляя облизываться в попытках охватить её губами, чтобы показать – он послушный. Мужчина над ним дразнит. Он хрипло смеётся, когда Кацуки скулит из-за того, что у него ничего не получается, и без предупреждения довольно быстро проталкивает орган в тёплый рот. Блондин давится, кашель застрял в гортани, когда полностью твёрдый член ударился о заднюю часть его горла, слёзы собираются в уголках глаз от небольшого рвотного рефлекса, который уже подавлен от столь частного пользования его ртом. Когда-то он бы подумал, что это самый верх унижения – увы, но Деку может сделать намного хуже. Он пытается глубоко дышать, чтобы привыкнуть к давящему на язык подёргивающемуся члену, его нос касается лобка, а мокрые глаза поднимаются на лицо мужчины, который заметив на себе чужой взгляд мрачно усмехнулся. И Кацуки знает, что последует за этим жестоким взглядом и совершенно не тёплой улыбкой, которую и холодной нельзя назвать – ледяной. Мидория за волосы оттягивает Кацуки назад, пока во рту не останется одна головка и резко толкается вперёд с грубой силой, заглушая облегчённым вздохом звук скольжения. Ноздри Кацуки раздуваются, ему не хватает воздуха, он не хочет задохнуться, поэтому отчаянно вдыхает кислород, пока Деку насаживает его на свой член с непристойным чавканьем и хлюпаньем слюны. Он с лёгкостью скользит мимо пухлых губ, прижимаясь к языку, попадает в горло, вырывая глотающие звуки из блондина, метающегося между тем, чтобы сосредоточиться на ровном дыхании или сглатывании вокруг органа. Чужая рука слишком сильно держит волосы, от чего Бакуго морщится, но не подаёт признаков дискомфорта, и Изуку на это только коротко усмехается. Кацуки кажется, что он вот так и умрёт, потому что воздуха категорически не хватает, он по-настоящему задыхается, а из алых глаз текут слёзы. Но Деку последним движением стягивает его со своего члена с не громким причмокиванием, когда головка выскальзывает из рта. Крепкая схватка на его волос мешает ему опустить голову, поэтому Мидория наблюдает, как по раскрасневшимся щекам стекают дорожки слёз, как жадно и в то же время непристойно Бакуго дышит ртом, облизывая свои блестящие от слюны и предэякулята губы. Он тянет волосы вверх, заставляя другого вскрикнуть, а после отпускает, позволяя упасть на пол и отдышаться. Руки Кацуки трясутся, как и всё тело, сердце в груди бешено стучит, вот-вот готовое вырваться из грудной клетки. Слюна и слёзы капают на чистый пол, и Мидория тихо цыкает. От звука блондин бледнеет, пытаясь осознать, что он сделал не так, туманные глаза уставились в пол. — Тц, какой проблемный, только разводишь грязь, — дыхание Кацуки прерывается и он умоляюще поднимает взгляд на Изуку. Он не сможет сделать такой омерзительно-унизительный поступок. Однажды Деку уже заставил его слизывать пролитую воду с пола, снимая это на камеру. От одного воспоминания об этом Бакуго затошнило, а желудок упал, когда он наблюдал за бесстрастным выражением на лице Мидории. Смутное воспоминание пронеслось в голове: он с толпой мальчишек заставляли Изуку глотать его бенто, выброшенные ими на землю и растоптанное ногами. Плечи подрагивают, а тело отказывается двигаться, он не знает, что Мидория сделает в следующую секунду. Было время, когда в больших зелёных глазах можно было увидеть эмоции ботаника, его самого можно было прочитать, как открытую книгу. Но с тех пор прошло много времени и теперь они оба изменились. Теперь власть на стороне некогда нелюбимого всеми паренька, что сейчас держит свои руки в разуме Кацуки. — У меня сегодня нет настроения для серьёзного наказания, — Мидория задумался, а после хищно улыбнулся. — Поэтому поднимайся на кровать и подготовь себя сам. Кацуки тяжело сглатывает. Он знает, что скоро будет больно.***
— Прошло два года, а я всё ещё не верю, что ты оказался таким сопляком, Каччан, — брюнет быстрым толчком вошёл внутрь и остановился совсем ненадолго, давая Кацуки привыкнуть. — Неужели, чтобы успокоить тебя раньше, нужен был лишь хороший член? Блондин лежал на груди с приподнятой задницей, вцепившись руками в подушку под ним так сильно, что на руках вздулись вены. Тело била мелкая дрожь от удушающей боли в заднице при встрече с бёдрами Деку. Нежная кожа там покраснела, виднелись следы недавней порки тем самым кожаным ремешком, что сейчас лежал на тумбочке. Следы, которые всегда слишком быстро воспаляются. Мидория только что закончил его растягивать, делая это около десяти минут, но Кацуки всё ещё был слишком узким, чтобы с лёгкостью вместить всего Изуку. Это приносило жгучую боль, но терпимую. Блондин прикусил ткань подушки, когда любовник стал набирать нещадный темп, заставляя его скользить вверх-вниз по простыням, ударяя по больной коже и заставляя слезинки скатываться и тут же впитываться в ткань. Грубые руки железной хваткой впивались в кожу бёдер, оставляя после себя отчётливые синяки от пальцев, которые на следующий день обязательно дадут о себе знать, не давая пошевелиться. Казалось, что член достаёт до самого горла, когда с очередным грубым толчком Кацуки вскрикивал, пытаясь отпрянуть, но сильные руки не пускали. В Деку не было ни капли нежности, ни любви, ни заботы, от чего сердце ныло. Он всегда брал грубо, впиваясь руками, сгибая его бледное тело пополам и врезаясь, пока ты не начнёшь умолять остановиться. Он был не из тех, кто занимается любовью, он был из тех, кто контролирует и унижает, доводя тебя до изнемождения, так сказать, побеждая. В нём не было никакой ласки, он не знал, что есть разные виды заботы после интенсивного секса. Одно дело, когда он обрабатывал нанесённые им увечья, и другое, когда блондин хотел, чтобы он просто прижал его к своей груди, поцеловал медленно, словно любя, и продолжал лежать в одной кровати, обниматься, водить кончиком носа по коже. Чтобы он был таким, каким был раньше. Так слащаво, но так желанно. Но Бакуго не думал, что достоин этого, точнее он знал, что отнюдь нет. Всё, что сейчас у них есть – самый верх того, что у них может быть. Деку давно стал совсем другим человеком, человеком, которого он сломал и в корне изменил своими собственными руками, сделав жестоким, недоверчивым и закрытым. От прежнего солнечного и улыбающегося мальчика не осталось и следа, на его место пришёл жестокий, не умеющий любить и доверять человек. Этого человека он боялся, потому что не узнавал в нём своего когда-то давно лучшего друга. Член с чавканьем скользит внутрь пухлой дырочки, до хлопка веснушчатых бёдер об оскорблённую плоть задницы и выходит до конца, оставив внутри только головку, чтобы снова повторить движение. Бакуго внутри горячий, его дырочка сжимается вокруг пульсирующего члена, будто бы пытаясь удержать его внутри, но Деку всё равно вырывается и выходит полностью, проводя рукой по спадающим на лицо кудрям. Кацуки скулит, его местами искалеченное тело трясётся от усилий, когда он приподнимается на руках, чтобы развернуться и спросить что-то. Но он не успевает даже повернуть головой, как мужчина хватает его за лодыжку, крепко сжимая и принося боль, и переворачивает блондина на спину, раздвигает ноги шире. Два пальца обхватившие лодыжку стискиваются, как тиски, пока терпеть станет невозможно и он не прошепчет «больно» – только тогда Деку остановится. Руки подхватывают его под колени, сгибая пополам, заставляя задохнуться от удивления. Никогда он не был так рад своей хорошей растяжке, иначе Мидория просто сломал бы его. Мышцы поясницы всё равно протестуют столь резком движению, но мучителю плевать, он давит сильнее, пока колени почти не касаются простыней рядом с головой. Бакуго чувствует себя в этой слишком интимной позе слишком открытым, уязвимым, но ничего сделать не может –это его участь лежать и терпеть. Его глаза застилает пелена слёз, румянец расползся от лица до шеи и груди, сейчас этот сердитый блондин, его обидчик, выглядеть так жалко и глупо. Изуку одной рукой направляет член в скользкий от смазки анус и резко входит, заставляя Бакуго трястись от странного ощущения боли. Которая с каких-то пор стала даже приятной. Таз двигается слишком быстро, набирая быстрый темп, Мидория наваливается своим весом на Кацуки, а тот в свою очередь хочет охватить чужую жилистую шею руками, притянуть к себе, словно ища утешение. Но его отталкивают, намекая, что это – лишнее, он не имеет права прикоснуться к другому, будто бы между ними есть какая-то нежность. От этого, в, на данный момент, состоянии растерянности от жестокой сцены, из красных глаз стекают привлекательные дорожки горячих слёз. — Чёрт, Каччан, какая же ты потаскуха, раз так плачешь на чужом члене, — Деку, не похожий на его прежнего Деку, дразнит, шепчет на ухо, посылая электричество по позвоночнику. — Вот так пускаешь слюни, когда я вколачиваю тебя в матрас... Теперь я сильнее, ты ничего не можешь сделать, кроме как лежать и принимать всё, что я даю. Ты ведь послушный мальчик? В горле булькает, стон вырывается из горла с отчаянным «да!», боясь, что другой не услышит. Но Изуку всё и так знает, но молчит. Одна из грубых рук смыкается у него на шее, а вторая тянется за телефоном. И Бакуго понимает, что будет дальше, сейчас будет то, чем больше всего они травили Деку. Фотографии и видео. Мидория направляет камеру своего телефона на бледное мускулистое тело, блестящее от пота, на лицо покрытое слезами и слюной, на то, как они соединены вместе. Член задевает простату глубоко внутри заставляя спину выгибаться дугой, собственный член сочиться на живот. — Готов поспорить, что такая шлюха, как ты, хотел бы, чтобы эти фотографии разлетелись по всему твоему офису... — и, о чёрт, если этот кошмар не заставляет плюшевые стенки сжиматься, дырочка трепещет вокруг члена, а ноги трясутся. — Что скажут твои подчинённые? Они узнают, какой их босс сопляк рядом с другим мужчиной, это же настоящий позор, да, Каччан? Быть моей потаскухой? Отчаянный стон вырывается между вздохами, от чего становится так стыдно и противно от самого себя. Как такое может вообще нравиться? Что кто-то увидит эти снимки Бакуго в таком беззащитным, уязвлённом состоянии, словно он умрёт без члена в своей заднице. И почему же он тогда так реагирует на эти слова из уст Деку? Голова кружится, член подёргивается, и блондин сжимает орган внутри при звуке щелчков камеры. Это всё так опьяняет, он определённо выглядит слишком развратно. В глубине души он надеется, что Деку оставит себе эти фотографии. Тело уже болит, узел скручивается в низу живота, напрягая мышцы, предупреждая о скорой разрядке. Но этого не наступает, член внутри Кацуки подёргивается, вот-вот и Деку кончит, но блондин не может, руки трясутся, а в груди нарастает паника. Из груди вырывается хриплое рыдание, в паху всё так сладко тянет, член настолько твёрдый, что Бакуго готов взорваться, пуская капли предэякулята себе не пресс. Любовник, кажется, замечает это и наклоняется к самому уху, опаляя его горячим дыханием и заставляя хныкать. — Ну же, Каччан, я знаю, ты можешь кончить, — Кацуки сотрясается в рыданиях, мотает головой, он не сможет, он слишком напряжён. И именно поэтому Изуку шепчет ему хриплым голосом. — Ты же такой хороший мальчик. Тело горит, молния пронзает его с головы до пят, пальцы на ногах сжимаются, сами ноги бешено трясутся в оргазме, и блондин со стоном кончает себе на грудь и живот. Где-то на периферии сознания Кацуки чувствует, как Деку выходит, и вязкая жидкость стекает по бёдрам. Усталость наваливается на него сокрушимым весом, а тело болит так сильно, словно его только что сбил грузовик, не говоря уже об остальных ушибах, нанесённых Мидорией. Уже засыпая блондин ощущает чужие руки на себе, вытирающие его от собственного семени, но веки тяжелеют, поэтому Бакуго позволяет себе расслабиться и заснуть.***
Первое, что Кацуки видит, когда просыпается укутанный в одеяло – спина Деку, курящего на кровати: тёмные волосы растрёпаны после сна, вокруг талии обёрнуто белое полотенце, а в воздух поднимаются клубы дыма. Спина мужчины усыпана веснушками, многочисленным количеством тёмных и светлых шрамов, простирающихся на каждом сантиметр кожи. Из открытого окна уже тянет прохладный воздух и доносится шум машин где-то далеко внизу. Уже утро. Блондин резко встаёт с кровати и собирает свои вещи, аккуратно сложенные на тумбочке ещё вчера вечером, и спешно натягивает штаны. Лучше бы было принять ванну, но времени уже нет, нужно ехать сразу в офис. — Вчера ты заснул и я вымыл нас, — скучающе протянул брюнет, туша курево в пепельнице. — Спасибо. — Ммм. В рекордные сроки блондин натянул на себя брюки, рубашку и тёмный пиджак. Всё тело ломило и болело, сковывая движения, заставляя Кацуки хромать, когда он ковылял к выходу из комнаты. Синяки на бёдрах ныли при напряжении мышц, кожа задницы даже с последующим уходом и кремом саднила и жгла, ткань белья натирала при ходьбе, а тем более в сидячем положении. Поясница не разгибалась, нещадно напоминая, что это всё результат вчерашней акробатики без растяжки и так напряжённых мышц. Бакуго чувствовал себя настоящим мертвецов, а Деку бессовестно молчал, хотя всё это его рук работа. Сильная рука схватилась за ручку двери в спальню, открывая её. — Не звони так внезапно, из-за тебя мне пришлось прервать совещание, Кацуки, — холодок пробежал по спине при упоминании его собственного имени. — Как бы то ни было, мне плевать. Если ты так хочешь получить наказание, то просто предупреди в этот день, а не пиши, что ты стоишь под дверью в квартиру. Входная дверь громко хлопнула, оставляя Деку позади в его холодной квартире. Он заходит в лифт, нажимая на первый этаж, железные дверцы закрываются. Спина прижимается к светлой стене, Кацуки проводит рукой по колючим волосам. Ему мерзко от самого себя, от того, что так глупо приходит сюда, словно надеется на что-то, будто бы с Деку ему можно надеется, кроме как мечтать. Времени прошло слишком много, и теперь их разделяет огромная пропасть. Нельзя начать разговор с простого «как дела?» или «что у тебя нового?». Потому что раньше Бакуго это было не нужно совсем, особенно такая фамильярность с Изуку. С Изуку, что до последнего считал его лучшим другом, но в конце концов разочаровался и ушёл. Он больше не следовал за ним попятам, ещё давно он остановился, развернулся и ушёл в другую сторону, оставив между ними гигантскую пропасть, о которой Кацуки всегда мечтал, но та, что оставила после себя дыру в груди. Бакуго начал ценить только тогда, когда потерял Мидорию из своего вида и думал, что навсегда распрощался с ним. Но через несколько лет случайно столкнулся с высоким мужчиной на одном из собраний, и зависимость началась. Словно преследователь, высматривал его силуэт в толпе, искал, боясь снова потерять, вил сети и строил мосты, пытаясь подобраться ближе, не зная с чего начать. Его тянуло к нему, мысли были только о зелёных глазах и весёлой улыбке, о вьющийся волосах и мускулистом теле. Было глупо думать, что Деку был точно таким же, как и прежде. Деку — это боль в коленях, следы на шее, обкусанные в кровь губы и выпоротые спина и задница. Самое страшное то, что Бакуго сам начал это. Изуку больше ничего не связывало с блондином, он больше не смотрел на Кацуки с восхищением, ему было плевать на него в обычной жизни, но единственное место, где Бакуго мог заставить его посмотреть на себя было в спальне. Они пришли к этому довольно быстро, когда за первой же встречей в кафе, которой поначалу Деку на вид не был доволен, Кацуки помнит, как попросил его о наказании. У него не было другого выхода, Мидория признался, что он всё ещё злиться, поэтому лучше бы им держаться подальше друг от друга, и Бакуго выпалил без раздумий. Как он стыдливо потупил взгляд в тарелку, как говорил тихо-тихо и как хотел было уйти с позором, взяв свои слова назад, но Деку согласился. Он помнит, как от небольшой порки не мог сидеть нормально около недели, как рассматривал следы пальцев на талии, пока они не прошли, и как не мог перестать думать о "таком" Деку. Мидория поселился под коркой его сознания, преследуя везде. Каждый силуэт казался им, он продал бы душу за любое объятие, лишь бы нежное, а не ломающее насквозь. Хотя со временем он был готов броситься в тиски этих жестоких рук без раздумий. Кацуки не был любителем жестокого секса или БДСМ-сцен, но вскоре стал зависим. Как только синяки проходили, а следы исчезли, начинался зуд. Кожа жгла, паника поднималась, Бакуго чувствовал себя незащищённым, непослушным, ему казалось, что отчего-то Мидория передумает и бросит его. Это доводило до горячки, заставляло самого идти за новой дозой, только оттягивая свой конец. Боль стала приносить удовольствие, только если это было от рук Деку. Он чувствовал себя виноватым, просил сильнее или больнее, а Изуку и не останавливал, потакая чужим желаниям. Он всё знал, но молчал, наблюдал и анализировал своим ледяным взглядом. Он никогда не просил встретиться, никогда не звонил – эти встречи не были его инициативой. Он был идеальным во всём, но не проявлял такого желанного участия в этом, как сам Кацуки, заставляя сердце болеть от безнадёжности и понимания, что ему никогда не ответят взаимностью. Это его горько-сладкое наказание на веки вечные, которого не избежать.