разобранные

Нового заключенного привели глубоко ночью. Точнее, судя по звукам, притащили. Глазастик, и без того не спавший, оторвался от чтения книги с виртуального экрана и настороженно прислушался. Дождался, пока стихнут удаляющиеся шаги дозорных, и только тогда отключил затемняющий щит между соседними камерами. Два бокса с прозрачными стенами, из мебели всего лишь кровать и невысокая тумба с двумя ящиками. Активировав слабую подсветку, Глазастик подошел к смежной стене, приглядываясь. Заключенного, как мешок с мусором, брезгливо бросили прямо на пол, не потрудившись даже закинуть на койку. Он в отключке валялся на боку, повернув голову так, что лица не было видно. Голый, обритый налысо, как все новопоступившие в тюремный блок, и тощий до такой степени, что выпирали кости. Острые локти, колени и выступающий позвоночник. Глазастик мысленно хмыкнул - похоже и этот долго не протянет. Последних двоих соседей тоже доставили в камеру уже не в лучшем состоянии, и оба сгорели буквально за неделю, замученные первыми днями опытов в лабораторном корпусе настолько, что не хватало сил даже съесть скудный тюремный паек. Нужно было пережить всего один месяц, Глазастик знал это по себе. Всего один месяц пыток и издевательств, постоянного голодания и побоев. Потом становилось легче. Если не сломаешься, то привыкнешь, если сломаешься - подохнешь. И лучше была даже смерть физическая, а не смерть сознания. Сколько таких вот "овощей", вывернутых наизнанку, выхолощенных сыворотками и препаратами, перевели спустя какое-то время в обычные тюрьмы. На тот момент это были просто пустые оболочки, лишенные и капли разума и способностей. Безобидные и разобранные по кусочкам. На следующее утро Глазастик проснулся по сигналу сирены, умылся в общей ванной и съел в столовой двойную порцию холодной каши, безвкусной до такой степени, что непонятно было, из каких опилок ее приготовили. Народа на завтраке почти не наблюдалось - всего несколько человек, уныло ковыряющихся в одноразовых тарелках. Свободное перемещение по территории в их корпусе разрешалось только тем, кого пережевала и выплюнула система бесконечных лабораторных исследований. Обезвредила и поставила ярлык "неопасен" в личное дело в добавок к какому-нибудь устройству, блокирующему силы. Хорошо если блокирующему, потому что большей части заключенных способности просто выжигали начисто, не разобравшись толком, как они работают, или испугавшись их масштабов. Когда Глазастик расправился с порцией и болтал остатками порошкового молока в стаканчике, к нему подсел Тут-и-Там. Улыбнулся так широко и искренне, что обозначились черточками морщины у глаз. - Привет! Прекрасный сегодня денек! - громко выдал он одни из тех немногих фраз, которые умел произносить. Глазастик кисло улыбнулся в ответ. Тут-и-Там раздражал, но раздражал уже так привычно и по-свойски, что не воспринимался бесящим фактором. В конце концов кроме них старожилов в корпусе можно было пересчитать по пальцам. Тут-и-Там был местной легендой, его знали все и о нем не знали практически ничего. Дозорные к нему не докапывались, видимых увечий и блокираторов у него не было видно. И похоже он единственный в этой дыре не потерял способность смеяться и улыбаться так, будто действительно испытывает положительные эмоции, а не выдавливает из себя их подобие. - Чего надо, кусок идиотизма? Вместо ответа Тут-и-Там просто обнял Глазастика, прислонившись головой к плечу и по-кошачьи потеревшись щетинистой щекой о рукав форменной рубашки. - Болит... - пробормотал Тут-и-Там и сочувственно ткнулся лбом к шее, пытаясь прижаться еще тесней. Глазастик аккуратно, но настойчиво отпихнул его от себя и даже пальцем погрозил, словно отчитывая проказничающего ребенка. Тут-и-Там с капризным упрямством поджал губы и потянул руку к его лицу, мягко дотронулся до щеки тыльной стороной ладони, покрытой бледными веснушками. - Болит, - повторил он уже утвердительно и даже слегка обвиняюще. Осторожные пальцы нащупали у виска крохотную металлическую пластинку, практически не видную под ежиком немного отросших черных волос, и погладили по контуру. - Ага, - вздохнул Глазастик, сдаваясь и позволяя Тут-и-Таму прикасаться к себе. Чего толку отрицать, боль действительно постоянно ощущалась, как назойливый гул сломанного радио, а в последние несколько дней стала еще сильней. Наверное не стоило снова пытаться пробить способностями барьер излучателя, кое-как вживленного ему в голову. Все прошлые усилия заканчивались так же безуспешно - весь день сознание казалось тяжелым и мутным с яркими вспышками боли, а к ночи накатывал приступ жесткой мигрени. Только сплошные неудачи. Собственные силы, столько раз до этого послушно откликавшиеся, теперь угасли до еле теплящейся искры. Бесполезной и не способной разжечь их снова. Под легкими поглаживаниями пальцев с в кровь изгрызенными заусенцами и слишком коротко остриженными ногтями боль постепенно начала утихать, превратившись в слабые отголоски. Глазастик нахмурился и отвел руку побледневшего и резко погрустневшего Тут-и-Тама. - Эй, благодетель, мы так не договаривались. - Надо помогать, - отозвался он с вымученной улыбкой, но больше не делал попыток дотронуться. Глазастик выдохнул и снисходительно потрепал расстроенно опустившего голову Тут-и-Тама по ярко-рыжим спутанным кудрям на макушке. - Иди лучше своей психованной девке помогай, когда она мизинцем об тумбочку ударится или снова решит чей-то нос башкой разбить. - Нет. Тебе надо. - Мне и так отлично, - усмехнулся он и, хлопнув Тут-и-Тама по спине, поднялся с места и подхватил поднос. Смахивая пустую посуду в измельчитель мусора, Глазастик подумал, что если кому помощь и нужна была сейчас, то это той бессознательной груде костей в соседней камере. В делах день всегда проходил быстро. И эти дни бесконечной, доведенной до совершенства рутины были настолько похожи, что если бы не методично заполняемый на каждую дату ежедневник, Глазастик бы давно уже потерял им счет. Уборка в туалетах и душевых, работа в прачечной или техническом отсеке, час в комнате отдыха, ужин и раз в неделю каталогизация архива хозобеспечения и бухгалтерии (это дело полностью свалили на него, когда штатного специалиста перевели в местечко получше, ну и в качестве издевки за все его прошлые махинации). Привычная уже нагрузка, автоматически выполняемые действия, иногда механические до отупения. После ужина Глазастик под наблюдением дежурных дозоров и понатыканных на каждом шагу камер поплелся обратно в свой бокс. Один и тот же маршрут. Энергия уже была истощена до предела, а до раннего отбоя оставался еще час, который нужно было провести с пользой для себя. Разминочная тренировка, заполнение ежедневника и показное чтение какой-нибудь попсовой книги из базы на виртуальном экране. Подождав, пока сработает оповещение о задействованном на двери замке и загорится тревожно красная подсветка по контуру, Глазастик устало опустился на край койки. Снял рубашку и аккуратно сложил ее в верхний ящик, размял ноющие мышцы шеи и рук. И только потом бросил взгляд на камеру напротив. Затемняющий щит он так обратно не включил и теперь мог любоваться злобно пялящимся на него соседом, сидящим на полу у кровати. Тот по-прежнему пребывал в том же полутрупном состоянии, что и ночью, будто его поднял некромант-недоучка, а потом так и оставил. Скелет скелетом, каждое ребро можно пересчитать, бледная в нездоровую серость кожа, впалые щеки на узком лице, пересохшие губы. Он надел только нижнее белье, остальная одежда так и осталась лежать сложенной стопкой на тумбочке. Заметив, что Глазастик обратил на него внимание, он неприятно ухмыльнулся и что-то тихо просипел, слишком тихо, чтобы расслышать за перегородкой. Глазастик безразлично пожал плечами, показывая, что не понимает, чего от него хотят. Заключенный заторможено в несколько отрывистых движений поднялся на ноги и медленно, словно перебарывая каждый шаг, подошел к прозрачной стене. Тоже подойдя немного ближе, Глазастик заинтересованно приподнял бровь. - Говорю... че зыришь, коротышка? - хриплым севшим голосом, но достаточно громко повторил заключенный и ударил перегородку плотно сжатым кулаком. Его руки от запястья до локтя были закованы в наручи из тонкого металла все в заклепках, датчиках и странных геометрических узорах. Похожие узоры тянулись по поверхности ошейника, блестящей полосой обхватывающего шею чуть ниже выпирающего кадыка. Глаза у заключенного были пугающие - ни радужки, ни зрачка, сплошь дымка молочно-белого цвета. И только если приглядеться, можно было заметить в глубине тускло мерцающие зеленые точки. Еще несколько мгновений он не моргая смотрел на Глазастика и, не дождавшись ответа, опустился на пол, чуть ли не съехав по стенке на ослабших ногах. Обессиленно прислонился лбом к перегородке, тяжело дыша и прикрыв веки с дрожащими светлыми ресницами. Немного придя в себя, он открыл глаза и недовольно поинтересовался: - Тут жрать вообще дают? - Невыходным типа тебя? - фыркнул Глазастик, глядя, как его сосед упрямо поднимается на ноги. - Один раз приносят. Походу про тебя забыли. - Ниче, сейчас вспомнят, - мрачно пообещал тот и пошатываясь поплелся к двери камеры. Следующие минут десять Глазастик с восторгом наблюдал, как заключенный, с непонятно откуда взявшейся энергией и напором, мерзким голосом орал и колотил кулаками в дверь, вопя что-то бредовое о нарушении прав и через слово смешивая тюремщиков с грязью. Бесился он так громко и самозабвенно, что дверь наконец открылась, и в комнату протиснулся молоденький дозорный, бывший на дежурстве, и опасливо кинув на койку поднос с едой, тут же исчез за дверью. Мгновенно успокоившись, заключенный рухнул на колени и подтянул к себе тарелку все с той же кашей, которую раздавали на завтрак. Покопался без энтузиазма ложкой в комковатом месиве и через силу начал есть. Активируя темный щит между камерами, Глазастик одобрительно усмехнулся. Похоже чего-чего, а воли к жизни у новенького было хоть отбавляй, несмотря на жуткое состояние. И этот сосед, в отличие от всех прошлых, явно обещал задержаться.