Дождь

      Чон Чонгук давно никуда не ездил в отпуск, да и отпуск не брал, утверждая, что ему неженатому незачем и не с кем, а чтобы стать женатым и было с кем, нужно работать ещё усерднее. Коллеги важно кивали, но тайно крутили у виска и пожимали плечами: да, странно, да, жалко, но пусть, раз сам хочет; и удобно же дела на него перекладывать, а с совестью договориться можно. Начальство и вовсе одобряло, хотя забывало хвалить и поощрять, да и зарплату увеличивало неохотно.       Впрочем, Чонгук так давно «жил» на работе, что с трудом вспомнил бы, чего ему хочется. Может быть, когда-то давно и у него были мечты, планы и стремления. Всё развеялось холодным воздухом из постоянно работающего над головой кондиционера.       Потому когда Чон Чонгук вдруг объявил, что уедет на две недели на Чеджудо, ему не поверили. Даже когда он попрощался в последний рабочий день, закончив его вовремя и без задержки, — не поверили. И когда на следующий день по привычке звонили ему на рабочий и мобильный, а он не отвечал — не сразу вспомнили, что Чон Чонгук взял отпуск. Не просто взял, а действительно уехал из Сеула. На невероятно долгие две недели.       На Чеджудо Чонгук снял комнату в одном из мелких посёлков. Помогал по хозяйству, смотрел вечерами на звёзды, просыпался с рассветом, чтобы прогуляться до моря и снова улечься спать, ездил на стареньком велосипеде в магазин. И слушал тишину, которая воцарилась в его голове и на сердце.       Он видел сообщения от коллег и письма по работе, которые продолжали приходить, видел пропущенные звонки. Ежедневно заходил в сеть с ноута и регулярно заряжал телефон — но не читал и не отвечал никому. Фиксировал краем сознания и равнодушно отворачивался.       Бабуля Ким, приютившая его, не мешала созерцательному существованию, лишь изредка подкидывала мелкие дела. Их Чонгук делал с удовольствием, отмечая, что ничто в его душе не волновалось, как будет правильнее и справится ли он, подкрашивая забор и чистя кальмаров.       Когда до конца отпуска осталось дня три, Чонгук попал под дождь.              О том, что дождь будет, бабуля Ким предупредила за завтраком.       Чон Чонгук понятливо кивнул и продолжил жевать омлет. В четверг в местный магазин привозили продукты «с большой земли», как однажды пошутила бабуля Ким. Для Чонгука продуктов в магазине хватало, не край света же. А к сладостям, которые неизменно доставлялись по четвергам в ограниченном количестве, он был равнодушен.       Бабуля Ким редко ходила в магазин по четвергам, потому что далеко. Сладостей же ей хотелось, как случайно прознал Чонгук. Потому он съездил в магазин в свой первый четверг и собирался поехать во второй раз. Потому и на грядущий дождь не обратил внимания — дождей ли ему бояться?       Бабуля Ким тем более не спорила. Она от своего случайного постояльца мало отличалась в плане общительности, хотя у Чонгука мелькала мысль, что причины у них различались. Ему было комфортно с бабулей Ким, он бы остался и подольше, но бросать работу не планировал.       Дождь начался, когда Чонгук расплачивался на кассе. По четвергам магазинчик пользовался определённой популярностью, хотя наплыва покупателей никогда не было.       — Смотри, не уехала. — Кассир, немолодой Ким Чунхо — владелец магазина и местный мастер на все руки, кивнул в сторону полузавешенного рекламками окна, явно привлекая внимание Чонгука.       Чонгук машинально развернулся посмотреть.       Сначала увидел отклеившийся угол плаката, лениво обдумал, на какой клей стоило его приклеить, чтобы на стекле следов не оставалось, и лишь потом рассмотрел женский силуэт. Но в нём интересного было не больше, чем в отклеившейся рекламке, и Чонгук вернулся к оплате продуктов.       — Никогда не оставалась, — с каким-то удовольствием продолжил Ким Чунхо, неторопливо сканируя покупки и укладывая их в пакет. — Лет десять, как скандал случился. А так и не простили друг друга. — Чонгук слушал голос Чунхо и пиканье сканера, отмечал шуршание пакета и тихие переговоры за спиной, следил за узловатыми пальцами, один из которых точно ломали пару раз (Чонгук откуда-то помнил, что в юности Ким Чунхо увлекался борьбой, это после стал вместо отца хозяйничать в магазине), за блестящим циферблатом крупных часов на запястье, за старым пятном на прилавке. — Может, и к лучшему, чего ей здесь ловить, такой молодой? Красиво здесь, это да. Но точно лучше в отпуск приезжать, чем в море нырять, как её мать. — Ким Чунхо подмигнул Чонгуку. Или у него просто глаз дёрнулся. Чонгук кивнул, соглашаясь. И да, он бы и сам не остался тут навсегда, если пришлось бы действительно выбирать, Сеул это город возможностей, там у Чонгука всё ещё впереди. Наверное.       Он протянул карточку, зная, что сегодня терминал оплаты работает без сбоев. Ким Чунхо протянул ему пакет с покупками.       И тут ливануло.       Небо, до того лишь намекавшее на дождь серо-синими тучками, затянулось сплошной хмарью и опрокинулось. Сквозь окно с рекламками Чонгук видел лишь стену дождя, за которой всё прочее, включая его велосипед, расплывалось и смазывалось. Была ли там та девушка? Он не знал. Он про неё забыл сразу, как подхватил тяжёленький пакет с покупками.       — Кончится скоро, — сказал кто-то за спиной Чонгука. Ему тут же возразили. Потом ещё кто-то высказался.       Чонгук положил ладонь на ручку двери и, помедлив, толкнул. Влажная свежесть ударила в лицо, обдав случайными каплями, залетавшими под широкий козырёк. Ногам досталось сильнее, струи дождя разбивались о низкий порог магазина, отскакивали, разлетаясь веером брызг.       — Куда ты… Подожди…       Чонгук шагнул наружу, очарованный стихией, но больше — не желающий менять планы. У него с собой должен быть дождевик, это пригодится укрыть покупки. А дождь… не сможет сбить Чонгука с намеченного плана.       Хотя хватило ума не садиться на велосипед, а покатить его по мокрой дороге под бьющим по голове, плечам и спине дождём.       — Сумасшедший… Все они оттуда… Такие… — отметилось подсознанием услышанное и забылось. Потому что не имело значения.              Обратная дорога заняла больше времени. Во-первых, пришлось идти. А во-вторых, Чонгук предпочёл безопасный, но более длинный путь, не рискуя поскользнуться под действительно сильным дождём. Возможно, это было глупо и дождь долго не продлился бы, стоило переждать его в магазине. Совершенно точно Чонгук не получил выигрыша во времени и в добавок промок. «План дня», по которому он «должен» был возвращаться сразу после завершения покупок, логикой не отличался. Но Чонгук чувствовал именно так: он решил и потому надо.       На неё он наткнулся случайно. Не заметил среди струй дождя, что уже не один на дороге. А она стояла словно нарочно именно на его пути — не у края, обложенного валунами и отграничивавшего дорогу от крутого спуска к морю, не у другого края, за которым простирались поля. Она стояла посередине. Как призрак.       Чонгук почти наехал на неё. Каким-то чудом остановился, не накатив колесо прямо ей на ноги. И сразу понял, что это она, та, про которую рассказывали в магазине. Он не видел её здесь раньше и выглядела она неуловимо иначе. Неподходяще.       — Здесь нельзя стоять, собьют, — с неудовольствием заявил он, не делая попытки объехать.       — Здесь никто не ездит. — Она ответила в тон и осталась стоять. Будто это не она перегородила путь и помешала, а он, Чонгук, расстроил её планы.       — Я здесь еду.       — У тебя велосипед.       Чонгук обиделся. Велосипед тоже важное средство передвижения, и в аварию на нём можно попасть вполне серьёзную. Но она отошла с пути раньше, чем он возмутился вслух.       Он покатил велосипед дальше, подталкиваемый дождём. Но смог пройти шагов пять — что-то дёрнуло его обернуться.       Она как раз дошла до камней, отделявших дорогу от моря. Дальше её ждал довольно крутой спуск, как помнил Чонгук, в дождь он опасен.       Он покатил велосипед обратно. Кем бы она ни была, море это не выход. И ради такого точно не стоило оставаться на Чеджу впервые за долгое время и вызывать дождь.       Оставив велосипед, Чонгук подхватил девушку за запястье, безжизненно-вялое и скользкое, потянул на себя.       — Не надо, — шепнул он. Слова потонули в шорохе ливня. Зато она, девушка, упала на Чонгука, и он поймал холодное ломкое тело в объятья.       — Кто бы это ни был, не надо. Он того не стоит. Можно плакать и проклинать, можно отомстить или забыть. Не стоит дарить ему свободу вот так, вычёркивая себя из жизни.       Тело, там, где соприкасалось с другим, горело, согревая обоих.       — Не надо. Как бы несправедливо ни обошлись, как бы отвратительно ни поступили, растоптав чувства и предав. Даже измена не стоит твоей жизни. Пройдёт время, и станет проще. Легче. Со временем всё тускнеет, так что и не вспомнишь, что было. Ты ничего не должна больше тем, кто тебя бросил. Ничего не должна всем вокруг, кто сплетничает за спиной и осуждает в глаза. Что они могут знать? Кто они, чтобы судить и решать твою судьбу? Ты должна только себе. Только себе.       Чонгук дрожал. Слова лились потоком и уносились с дождём, ему они казались наполненными смыслом, важными. Он ощущал каждое сказанное слово болью в сердце, в горле, в руках и ногах. Он не сразу заметил, что девушка пытается оттолкнуть, выбраться из его объятий.       Он отпустил. С удивлением уставился на ту, которую пытался спасти, только сейчас разглядев и разобрав, как она выглядит.       Платье, открывающее колени, и длинные распущенные волосы. Огромные глаза и посиневшие губы. Вся она мокрая, текучая и оттого подчёркнуто хрупко-красивая. Как тончайший до прозрачности фарфор. Как акварельный рисунок на рисовой бумаге. Как только что слетевший лепесток сакуры.       Она отвесила пощёчину. Совсем не больно.       — Ты же понимаешь, что я должна была это сделать?       Её тоже трясло. От дождя ли, от холода. Или от возмущения.       Чонгук кивнул. Да, со стороны, возможно, он выглядел странно. Он и сам не ожидал от себя. Он уже не мог объяснить, что им двигало, что он, собственно, сделал.       — Я могла бы расценить как сексуальное домогательство, понимаешь?       Он снова кивнул. Пожалуй, так и выглядело. Он накинулся с объятиями на незнакомую девушку. И что с того, что ему что-то там показалось?       Чонгук молча поднял велосипед, проверил сохранность покупок. Следовало извиниться и уйти. Незнакомка явно его отпускала.       Он сжал велосипедный руль и остался стоять.       Не шли такие привычные, миллионы раз повторённые слова извинений. Вот их Чонгук не ощущал правильными. Он не чувствовал, что виноват. Знал — но не чувствовал.       И тогда она шагнула к нему.       Ухватилась за рукав, умудрившись не коснуться руки.       — Никогда не видела тебя. Ты не местный. На туриста тоже не похож.       Чонгук кивнул. Она угадала. Или распознала. Хотя сама, по слухам, давно покинула это место.       — Ты испугался за меня? Да?       Она заглядывала пытливо в лицо, что-то искала в нём. Чонгук не понимал. Он уже выплеснул то, что ныло под застаревшей коркой, и больше не чувствовал ничего. Будто кто-то приложил к ранке анестетик и заглушил боль, скрыв и ранку под пластырем.       — Я тоже уже не местная. И наверняка зря сюда возвращаюсь. На эту дорогу. Всё думают, что я не могу видеть Намчоля, но это не так. За него я замуж не собиралась.       Чонгук кивнул. Он не знал её историю и уже сообразил, что ошибся. То, что ему показалось, относилось к нему, не к ней. Но она удерживала его рядом с собой — и не тем, что тянула за рукав.       — Нас считали парой. Пожалуй, в этом всё дело. Посёлок маленький, тут любая мелочь становится событием. Намчоль, может, и не особо нравился моему отцу, но он был местным, а это означало, что и я останусь — если останется Намчоль. Я сбежала не из-за его измены, как считают. И возвращаюсь не из-за Намчоля.       Она развернулась к морю, почти скрытому пеленой дождя.       — Что ты видишь, когда смотришь отсюда? — Чонгук посмотрел в замутнённую даль. Море. Только море и полосовавший его дождь. — Отсюда не видно полуостров, но мне всегда хотелось туда.       Чонгук сморгнул воду и прищурился. В словах незнакомки угадывалась определённая логика, но, видимо, не такая очевидная для того, кто всю жизнь прожил в Сеуле.       — Мне удалось сдать экзамены в Ёнсе, представляешь? Я ждала письма о результатах.       Она отпустила рукав Чонгука и обхватила себя руками. Мокрая ткань натянулась на острых лопатках, проступавших сквозь прилипшие длинные пряди.       — Я очень ждала письма. Знала, что отец не обрадуется, если меня правда примут, но это ведь Ёнсе! Разве отец не должен был бы гордиться?       Чонгук молчал. Ёнсе — один из лучших университетов, да. Но… ему это безразлично.       — Отец получил письмо и ничего мне не сказал.       Её голос звучал глухо. Дождь глушил.       — Он его даже не открыл.       Пожалуй, не колошмать так дождь по голове и плечам, заливая уши и глаза, Чонгук посочувствовал бы.       — Он его выкинул прямо здесь. Мы поссорились, и тогда я случайно узнала, что письмо давно пришло. А он его просто выкинул в море.       Чонгук поморгал, прикидывая, была ли возможность найти письмо раньше, чем оно и правда канет в водах. За валунами к морю можно спуститься по скалам — неудобно, опасно, но не настолько близко, чтобы легко докинуть до моря лёгкий конверт. Может, дальше ветром снесло?       — Я не знаю, приняли меня или нет. Сроки в любом случае прошли. Зато Намчоль очень вовремя изменил с какой-то студенткой-туристкой, это дало мне повод уехать.       Она шагнула к Чонгуку и заглянула ему в лицо:       — Я возвращаюсь, потому что не попрощалась с отцом. Он умер раньше, чем смогла приехать. Это единственное, что не даёт покоя и приводит меня сюда, на остров и на эту дорогу. Был ли он прав? Имел ли право так поступить? Была ли права я? — Она передёрнула плечами. — Глупо, но у меня так и не появилось места, которое смогу назвать настоящим домом. Что-то осталось здесь.       Чонгук молчал. Он правда ошибся, посчитав, что незнакомка, которую обсуждали в магазине, решила спрыгнуть в море. Теперь не казалось, что у него были основания так подумать. И теперь, когда история незнакомки окончательно прояснилась, он мог уходить.       — Прыгать я не буду и завтра уеду. Вот только, как думаешь, могу я продолжать обижаться на Намчоля? Он же мне изменил, а меня считали его невестой. Понимаешь, я остановилась в доме его родителей, дом моего отца разрушен, а они ближайшие соседи.       Этого Чонгук тоже не знал. И с трудом представлял, что бы он делал и думал на месте незнакомки.       Он оглядел море, которого толком не было видно. Выровнял велосипед.       — Хочешь, встретимся позже? Когда дождь утихнет?       Она смотрела прямо, спокойно и открыто. Будто ей не мешал дождь, до сих пор заливавший их обоих, промочивший до нитки.       Чонгук скользил взглядом по лицу незнакомки, по слипшимся ресницам, по тёмным кругам под глазами, по обкусанным губам, по каплям, зависшим на кончике носа, возле губ, у бровей.       «Ей некуда пойти», — ударило его озарением.       — Мне надо отнести покупки госпоже Ким, а потом я свободен, — предложил Чонгук.       — Мне можно с тобой? — уточнила она, шагнув к нему.       — Буду рад. — Ответил и вдруг почувствовал мягкое тепло в груди. Знал, что радости он не испытывает, но почему-то хотелось, чтобы незнакомка отправилась с ним к бабуле Ким.       — Я Союль.       — Чонгук.       Она встала рядом. Он покатил велосипед по дороге. А в ушах тяжело перекатывалось собственное имя: «Чон-гук, Чонгук, Чон Гук», — будто бы Чонгук произнёс его как-то не так, будто впервые расслышал его полностью, отдельно от себя.              Бабуля Ким не удивилась, когда на пороге возникли промокшие Чонгук и Союль. Она улыбнулась, забирая пакеты, Чонгуку и кивнула приветственно Союль. Да и Союль, как оказалось, знала бабулю Ким.       Чонгук ушёл в свою комнату, когда бабуля Ким вынесла полотенца и сменную одежду для Союль. Если они и говорили о чём-то при этом, он не слышал.       На улице продолжался дождь. Это успокаивало и одновременно намекало, что прогулку придётся отложить. Сухая одежда нежила теплом, возвращаться под дождь хотелось всё меньше и меньше.       После ужина как-то само собой получилось, что Союль останется ночевать. Возможно, из-за дождя. Может, из-за каких-то обстоятельств, известных бабуле Ким про Союль и недоступных Чонгуку. Он не стал спрашивать, уточнять и возражать, когда Союль зашла в его комнату и села рядом на одеяло. Он привычно проверил, сколько новых писем и сообщений по работе пришло, и захлопнул ноутбук. Обычно после этого Чонгук выходил во двор или садился с бабулей Ким смотреть телевизор.       — Ты такой спокойный, — проговорила Союль, когда никто из них не пошевелился, чтобы включить свет или как-то обозначить, что будет дальше. — Это так непривычно.       Чонгук посмотрел на неё. Дождь сократил день, превратил его в нескончаемый вечер, напустив теней и тумана. Союль сидела сухая и тёплая, и её рука, которой Чонгук коснулся, чтобы это проверить, именно такой и оказалась.       — Если тебе надо поговорить… — предложила она неопределённо, не настаивая.       Чонгук понял, о чём она. Но рассказывать, как стоял на мосту и смотрел на реку далеко внизу, не хотел. Он не прыгнул, он вместо этого с головой ушёл в работу — бесцельно, просто спасаясь — и теперь гордиться было нечем. Он упустил несколько лет своей жизни, а причина постепенно затиралась, пока не остались смутные образы и общее впечатление. Что он чувствовал на мосту? Почему решился туда прийти? Чонгук не помнил. Было больно, страшно, хотелось справедливости и покоя — но и эти ощущения больше не связывались с Ча Хаён, обманувшей и обокравшей.       Может, Чон Чонгук наконец повзрослел? Раз предательство Ча Хаён, из-за которого он чуть не обанкротил компанию, в которой тогда работал, не казалось концом света. И от чего он тогда страдал больше: от того, что оказался обманут, что его не полюбили в ответ или из-за потери чести? И на этот вопрос не получалось ответить. Ча Хаён оставила глубокий след в его судьбе, но не убила, определённо.       Чонгук медленно лёг на одеяло. По потолку бегали тени стекающих по стеклу ручейков. И шумело в комнате соответствующе. За стеной бабуля Ким включила телевизор, и голоса ведущих вечернего шоу сплетались с шорохом дождя. Совсем рядом с рукой Чонгука оставалась рука Союль, она так и не отдёрнула её, не отодвинула. Пожалуй, Чонгук различал дыхание Союль, оно не столько звучало, сколько отдавалось в его грудной клетке, идеально совпадая с движением воздуха в лёгких.       Возможно ли, что Чонгук перерос застарелую обиду и готов к новому в жизни? Что он должен ощутить? Он же как-то почувствует?       Союль не шевелилась. Чонгук видел её силуэт, разглядывал его, мысленно разделяя на элементы и каждый проверяя на собственную реакцию. Красивая ли Союль на самом деле, он даже этого не мог понять, на дороге она ему показалась симпатичной, в духе трагических актрис из кино. Но сейчас Союль высушили, переодели и накормили, она больше не часть драмы.       И она — молодая женщина, которая пришла в его комнату и останется на ночь. Это же должно вызывать какую-то реакцию?       Чонгук прислушивался к себе и почти расстраивался. Ничего. Что-то вяло отзывалось в душе и теле, но по большому счёту — ничего.       Когда она склонилась над ним, он ждал этого. Не закрывал глаза, чтобы не пропустить важного. А она медлила, наверняка неуверенная из-за него. Он хотел и боялся продолжения.       — Ты против?..       Тёплый шёпот скользнул по щеке. Союль нависала над Чонгуком, но не касалась — если не считать той крохотной точки, где соединялись их руки.       — Скажи, если против.       Чонгук промолчал. С удивлением отметил, что его дыхание участилось и по мышцам пробежалась волна напряжения.       «Не-про-тив. Не-про-тив», — стучало сердце. А Чонгук уже ждал, что Союль сделает дальше.       Она положила руку ему на грудь. Теперь они оба ощущали, как бьётся его сердце: чаще, чем Чонгук привык, недостаточно быстро, чтобы походило на волнение.       — Продолжай, — просипел Чонгук, искренне желая, чтобы всё получилось. — И прости заранее. У меня… Я…       — Я тоже, — подхватила она. — Может, не так, но тоже…       Она не стала договаривать, позволив додумывать это «тоже» по-своему. Чонгук был уверен, что общего у них в этом «тоже» ничтожно мало.       Под её ладонью начинало жечь. Сквозь ткань футболки Чонгук едва ли различал её ладонь — скорее тёплое давление. Но тело отзывалось!       — Я тоже, — повторила она задумчиво. И уткнулась лбом в плечо Чонгука.       Её волосы мягкой волной накрыли Чонгуку подбородок и нос. Запах мыла, которое он на той неделе купил для бабули Ким, окутал Чонгука. Мыло, тепло и шорох дождя в темноте комнаты — словно в кокон поймали Чонгука, растворив остальной мир в небытии. Чонгук накрыл ладонь Союль рукой, второй рукой обнял за плечи, поддерживая и утешая, ни к чему не побуждая, ни о чём не прося.       — Ты уютный, — сказала она ему в шею. — С тобой так спокойно, что…       Она замолчала. Приникла плотнее, не прижимаясь, просто доверив тяжесть собственного тела, нежно-округлого, подвижного, живого. Её тело идеально вписалось в Чонгука, давя лишь там, где это приятно.       — Продолжай, — отозвался Чонгук. — Я не понимаю, но очень хочу разобраться.       Она ответила сразу, словно только его слов и ждала:       — С тобой спокойно, ты ничего не делаешь и не сделаешь, чтобы обидеть даже случайно, по незнанию. Мне хочется… То есть, если мне чего-то хочется, то надо самой. А я тоже не знаю, не помню. — Она помолчала. — Сложно было.       — Да, — выдохнул Чонгук. Он не собирался отвечать, он не знал, что можно ответить Союль. Но «да» — вырвалось. Потому что и правда «сложно было» все эти годы, которые он загонял себя в работу, чтобы не чувствовать. Не невыносимо тяжко или невозможно больно — а просто «сложно было».       — Знаешь, а ведь измена это всё равно как удар в спину, даже когда партнёр тебе не нужен. Намчоль не плохой и не хороший, но я считала его своим, все так считали. Мы бы скорее всего и так расстались, но он переспал с той девчонкой раньше. Понимаешь? Мне бы радоваться, а я… обиделась.       Чонгук вздохнул. Погладил Союль по плечу.       Он любил Ча Хаён, потому узнать, что она обманщица, мошенница, притворщица, было не просто обидно. Это оглушало, парализовывало, вымораживало мысли. Перечёркивало все дни, проведённые вместе, вымарывало их, растаптывало — не было ничего, он дурак, раз обманулся.       — Он не любил тебя? — Чонгук спросил, проверяя свои ощущения. Ча Хаён его точно не любила.       — Говорил, что любил. Даже после, когда я потребовала расстаться. Говорил, что ошибся, повёлся на лесть и что-то там ещё. Что в сердце у него только я.       — Ты поверила?       — Хм. Может быть. Где-то в глубине души, может, что-то и поверило. Это же лучше, чем услышать подтверждение, что ты никому не нужна?       «Определённо», — улыбнулся Чонгук. Теперь он мог этому улыбнуться. Впервые за долгое время.       — Но я хотела уехать, — продолжала Союль, — потому не стала слушать. Настаивала, что всё кончено, что где одна измена, там и другие. Ха! Так подумать, останься мы вместе тут, в посёлке, ему и изменять бы не с кем было. Тут все либо моложе, либо старше. Мы потому и стали парой, что… Ну… Вот так смешно.       Чонгук зарылся пальцами в волосы Союль, в мягкую и ароматную нежность. Бабуля Ким обычно другое мыло покупала, это Чонгук выбрал для неё с цветочным ароматом. Почему-то. Он не помнил, почему решил, что бабуле Ким подходит цветочное мыло. А теперь им пахла Союль.       Казалось, ему не надо было ничего говорить, объяснять, Союль угадывала его смутные мысли и рассказывала о себе. А её прижавшаяся женственность, тонкая до хрупкости даже в одежде бабули Ким, что-то пробуждала в теле Чонгука, возрождала, заново уча его чувствовать.       Банально, но Чонгук действительно искал в себе отзвуки давно забытых ощущений. Ча Хаён не могла выжечь в нём мужское начало, он это сделал сам, когда вместо прыжка с моста выбрал медленное угасание, обманывая себя, что выбрал жизнь. На самом деле он подарил себе возможность выбрать жизнь позже, а «позже» наступило только сейчас, внезапно.       — Хочу поцеловать. Можно? — Союль приподняла голову. Её дыхание коснулось шеи Чонгука, и он замер. Лёгкие мурашки пробежались по коже в том месте, где могли бы оказаться губы Союль, и растворились без следа.       — Да. — Чонгук сглотнул, волнуясь, не передумает ли Союль. Как у неё получится, не разочарует ли он. Воздух замер в лёгких в ожидании, оттого сердце только слышнее застучало в грудной клетке.       Союль привстала, нависнув над Чонгуком тенью. Ему показалось, что глаза её блеснули в темноте, но она, вероятно, прикрыла их, спрятав. А он смотрел — туда, где ожидал лицо Союль. Тёмные волосы облаком отсекали его и Союль от комнаты.       — Я поцелую, — предупредила Союль.       — Да, — отозвался он немедленно и не успел закончить выдох, его губами завладела Союль, сразу же нырнув языком глубже, поймав его губы раскрытыми.       Незнакомый вкус, отдававший зубной пастой, шершавые касания и тянущая нежность напополам с деликатностью. Союль и правда поцеловала, осознал Чонгук, а ему — понравилось.       Он чуть повернул голову, подставляясь под губы Союль. Приоткрыл сильнее рот, приглашая. Встретил её язык своим, робко подтолкнув его и отступив, — и тут же вернулся, очарованный открывшейся сладостью.       Союль мелко задрожала. Чонгук обхватил её за плечи, провёл ладонями по спине до талии и вернулся, сминая блузу. Втянул пойманный язык, распробовав наконец завязавшуюся игру. Впутался руками в волосы, притягивая и разворачивая голову Союль.       А она застонала. Почти беззвучно. Выгнулась на нём, скользя свободной рукой по груди, боку, бедру и снова груди, хватаясь за футболку. Бесхитростная случайная ласка, восхитившая Чонгука собственным откликом на неё. Он реагировал. Он помнил! Тело помнило — и радовалось, пробуждённое.       Когда Союль оторвалась от его губ, Чонгук почти задыхался от волнения и восторга.       — Не больно? — спросила она. И тут же пояснила: — Я слишком худая. Костлявая.       — Нет, — удивлённо опроверг Чонгук. И не соврал, ему проступающие под кожей Союль косточки совсем не мешали. Они не давили ни на какие нежные места. Он бы и не заметил излишней худобы, не заговори об этом Союль. Ему, в конце концов, даже нравилось, что в открывающейся ему палитре ощущений могло быть на одно больше.       Союль приложила ладонь к щеке Чонгука, обрисовала пальцами скулу и висок, спустилась к подбородку.       — Не врёшь? И всё нравится?       — Нравится, — признался Чонгук, не вдумываясь в скрытые смыслы её слов. Возможно, у Союль были причины считать себя неудобно-костлявой, он мог лишь показать, что для него это не так.       Но она сползла с него, прижавшись к боку.       — Тяжело нависать, — призналась она, помолчав. И тихонько хихикнула: — Кто бы мог подумать, что собственная слабость помешает домогаться красивого парня, который вроде и не против.       — Красивого? — отозвался Чонгук. И поправился: — Твоя слабость это… Или мне не спрашивать?       Она пожала плечами. Чонгук не увидел, но уловил движение.       — Если ты хочешь продолжить, то я могу… — и осёкся. Не был уверен, что исполнит обещанное, доведёт до конца и не разочарует.       Союль опрокинулась на спину.       — Попробуй, — донеслось из темноты. — Пожалуйста.       Чонгук заворочался, поднимаясь. Мышцы слушались неуклюже, словно тоже не верили в успех затеянного. Но ему удалось перекатиться на бок и зависнуть над Союль, опираясь на выставленную руку.       Телевизор бабули Ким вдруг загомонил громче. Вечернее шоу закончилось, после рекламы начнётся дорама, понял Чонгук. И улыбнулся — со слухом у бабули Ким всё было отлично, чего же она тогда не хотела услышать? И почему для него это выглядело как одобрение?       — Продолжай, — шепнула Союль. — Мне понравилось с тобой целоваться.       И Чонгук упал в поцелуй. Потерялся в нём, наслаждаясь даже дрожью напряжения в руке, удерживающей его вес. Бедром ощущал выступающую косточку Союль — и это восхищало: он защищал Союль и её хрупкость от своей тяжести, от невозможности отказать, прекратить поцелуй и всё, что последует за ним. А что-то последует, понял он, когда Союль развернулась к нему всем телом, прислонила ногу к его бедру внутренней стороной, позволив и ему опустить колено между её ног. Союль в ответ лишь рвано вздохнула, на мгновение разорвав поцелуй.       Губы сладко ныли, касаясь Союль. По краю сознания вертелось ощущение, что можно — нужно! — чего-то ещё, не ограничиваться поцелуями в губы, а… Но Союль ведь тоже целовала, и неясное ощущение терялось под лаской.       Её рука пробралась под футболку, а с ней прохладный воздух лизнул разогревшуюся кожу спины. Чонгук вздрогнул и замер, распахнув глаза.       — Рано? — испугано спросила Союль. — Я слишком спешу?       — Нет, — мотнул головой Чонгук, прислушиваясь. — Мне… нравится. Мне тоже… — не шли слова. — Надо?..       Союль распластала пальцы по спине, прижав ладонь. И та часть спины вдруг стала сверхчувствительной, малейшее движение пальцев Союль отзывалось в мышцах волной неконтролируемого тепла. Чонгук и не знал, что такое возможно — что он настолько чувствителен.       Он уткнулся в плечо Союль, не сдерживая тяжёлого дыхания, зажмурил глаза. Пусть она только продолжает касаться, пусть проведёт вверх или вниз, пусть сдавит разгорячённую кожу.       — Снимешь? — пробился к сознанию голос Союль.       Она и правда задрала ему футболку и остановилась.       Чонгук с трудом сел. Непослушными пальцами стянул футболку. Союль тоже села — перед ним. Едва Чонгук опустил руки со снятой футболкой, она обняла его за плечи, прижимаясь всем телом. Он не мог поддержать её, руки сковывала футболка, зато он чувствовал сквозь все немыслимые слои ткани, насколько распалена Союль. Его руки невольно трогали её за самое сокровенное место, куда он и не думал так быстро лезть. Это смущало и дразнило одновременно.       Как и собственное возбуждение, которое также оказалось под пойманными футболкой руками.       А Союль уже целовала его, отвлекая от беспокойных мыслей. Заражала своим желанием быть с ним.       Она отстранилась, чтобы скинуть блузу, позволив и Чонгуку выпутаться из футболки. То, что сквозь блузу прижималось намекающе-приятной округлостью, предстало во всей первозданной красоте, различимой в дождливых тенях весьма условно.       Союль помедлила, давая взгляду Чонгука высмотреть хоть что-нибудь, и снова приникла к его груди, спрятав лицо на плече.       Чонгук запустил руку в волосы Союль, проникая к коже головы. Если ей приятнее сидеть так, то он не против, он растянет этот миг на множество минут и часов, если потребуется. В нём не кипела страсть, как, возможно, хотела бы Союль (а мог ли он судить о её настоящих желаниях?). Его заполняла благодарная нежность — за собственное пробуждение, за краски, вернувшиеся в его жизнь, за эмоции, испытываемые так пронзительно-ярко. За предвкушение чего-то волнующе-волшебного.       Она положила ладони на пояс брюк Чонгука, задевая кожу и порождая волны тепла. Большим пальцем гладила впадину возле позвонков. Это простое движение умиротворяло. Тлеющее плотское желание жило в теле, не управляя, не довлея. Восхищало, что это желание было, но больше радовала безмятежная гармония, случайно найденная в соединении двух полураздетых тел. Будто отсутствие части одежды делало их молчаливое общение благороднее, честнее.       — Я не смогу, наверное, — шепнула Союль.       Чонгук в ответ прижал ладонь между её лопаток, деликатно обнимая, прислонился щекой к макушке:       — И не надо.       Союль, кажется, всхлипнула. Звук работающего телевизора в соседней комнате и шорох дождя за окном заглушили всхлип.       — Будем спать? — предложил Чонгук. Он не хотел выпускать Союль из объятий, но точно знал, что вряд сможет предложить ей больше, к такому он не был готов — слишком долго не испытывал ничего подобного, слишком упорно гасил в себе эмоции, лишь бы не болело из-за Ча Хаён.       — В обнимку? — уточнила Союль. Она по-прежнему поглаживала впадину вдоль позвоночника, у самого края штанов, что для Чонгука означало признание его как партнёра.        — В обнимку, — согласился Чонгук, не представляя, каково это. Ча Хаён его таким не баловала.       Союль потянула его на одеяло, и он повалился рядом с ней. Нащупал второе, укрыл их обоих. И тут же его обняли, укладывая и пристраиваясь рядом. Жаркая нежность разморила мгновенно. Шум дождя с отголосками работающего телевизора (но уже тише, видимо, бабуля Ким посчитала, что Чонгук с Союль всё успели) убаюкивали.       — Приятных снов, — пожелала Союль. И зевнула.       — Приятных, — следом зевнул Чонгук.       Прислонил голову к макушке Союль.       Вздохнул расслабленно, откладывая обдумывание всего случившегося на потом.       Прикрыл глаза…       …И провалился в сон.              Когда Чонгук проснулся, проспав, никого рядом не было. Его футболка лежала рядом с одеялом, аккуратно свёрнутая. И одеяло было расправлено вокруг и на Чонгуке.       Будто и не было ночью Союль.       Но она была, улыбнулся Чонгук. Руки помнили, как обнимали. Да и без футболки он бы спать не стал. И запах цветочного мыла, неуловимо приставший к плечу, на котором спала Союль, подтверждал, что Союль не приснилась.       Даже если она от него сбежала, она подарила ему чудо. С Чеджудо Чонгук уедет нормальным человеком, живым и исцелённым. Так что Чонгук был благодарен случайной знакомой.       Он вышел из комнаты, чтобы поприветствовать бабулю Ким, извиниться за вчерашние (и ночные) неудобства, спросить, не нужна ли помощь, ведь он скоро уедет.       На кухне за столом, рядом с бабулей Ким сидела Союль. Свежая, одетая в своё платье. Тёмные волосы волнами падали за спину, удерживаемые какой-то повязкой.       «Красивая», — неожиданно решил Чонгук.       — Садись и позавтракай, — строго позвала бабуля Ким. На столе и правда стояла тарелка для Чонгука. Бабуля Ким дождалась, пока он сядет, и неожиданно продолжила: — Тебе ещё вещи собирать, придётся поторопиться, чтобы успеть на паром.       — Паром? — переспросил Чонгук, не понимая, к чему клонит бабуля Ким.       — Паром, — припечатала она. — Так будет лучше.       Чонгук перевёл взгляд на Союль, но уточнять не стал. Значит, он уедет вместе с Союль. Он не против, только разве это не странно?       Едва бабуля Ким вышла, сказав, что соберёт кое-что в дорогу, Союль склонилась над столом:       — Мне неловко, что из-за меня твой отпуск омрачат местные сплетни. Бабушка Ким никому не сказала бы, но ей уже звонили узнать, правда ли, что сбежавшая дочка мастера Сон подцепила туриста из Сеула. Не знала, что ты из Сеула, — как-то растеряно закончила она.       — Не успел рассказать, — машинально ответил Чонгук. — Я и правда из Сеула. Так значит, нам стоит уехать вместе? Разве это не испортит окончательно твою репутацию?       Он волновался. Вчера не казалось важным, что люди вокруг говорили про Союль. Он бездумно согласился на прогулку, а когда Союль осталась на ночь, не спросил ничего, не вспомнил о правилах приличия и прочем.       Союль хихикнула.       — Я не вернусь сюда больше. Никогда. Вчера окончательно разобралась с наследством, продала то, что осталось от дома. Опоздала на паром. И не жалею. А люди, и особенно Намчоль, пусть думают, что хотят. Что я отомстила Намчолю, подцепив парня из Сеула, и счастливо уехала с ним. Разумеется, — посерьёзнела она, — это тебя ни к чему не обязывает. Как только сойдём с парома, можем никогда больше не видеться.       Чонгук кивнул. Союль говорила разумные вещи. Обдумать их у него будет время — на пароме. Надо только успеть на него. Или задержать Союль здесь, возле себя, раз уж они почти пара.       «Сон Союль», — неожиданно сложилось её имя полностью. Он понял, что запомнит его и ту, которой оно принадлежало.       — А ты не из Сеула? — неожиданно спросил он.       Союль мотнула головой и открыла рот, чтобы ответить, но вошла бабуля Ким.       — Поторопились бы. Кибом вас подвезёт, я договорилась. И за вещами Союль заедет. Но засиживаться не стоит. Чонгук, мальчик мой, ты был хорошим гостем, — она смахнула невидимую соринку со щеки. — Если надумаешь ещё на остров…       С улицы просигналили.       — Ну вот, явился уже. Просила же дать полчаса.       Бабуля Ким махнула в сторону комнаты, в которой жил Чонгук, и он кинулся за вещами. Их немного было, но за две недели он успел их разложить по комнате, обживаясь.       Чонгук не ожидал, что бабуля Ким обнимет его на прощание. Он не подозревал, насколько тепло она к нему относилась — не мог этого почувствовать раньше, до Союль. Его это согрело.       — Поезжайте, — отступила бабуля Ким.       Чонгук сел рядом с Союль. Улыбнулся через окно бабуле Ким. Машина тронулась. Кибом, молоденький паренёк, живший по соседству, только зыркнул любопытно в сторону Союль, почти проигнорировав Чонгука, и уставился на дорогу. Но водил он хорошо, отметил Чонгук.       Похоже, всё вокруг него налаживалось.              Паром доставил Чонгука и Союль в Мокпо чуть с опозданием — море волновалось. Из Мокпо Чонгуку предстояло отправиться в Сеул, хотя он мог бы проводить Союль до Пусана, где она жила.       Но Союль не предлагала. Она вообще коротко отвечала на расспросы Чонгука, выглядела задумчивой и обеспокоенной. Зато Чонгуку как никогда было интересно всё связанное с Союль. Останавливало только большое количество людей вокруг.       Понадобилось почти четыре часа в море, чтобы осознать: для него настало время двигаться вперёд. Он был готов даже влюбиться. Правда, Союль, хотя и оставалась рядом с ним всё время плаванья, ничем не выдала, что думала о том же. Это не расстроило Чонгука, в конце концов он сам виноват, что забыл, как ухаживать за девушками, как им понравиться.       И Чонгук признавал, что не влюбился внезапно в Союль, этого точно не могло произойти так быстро. Конечно, и она его не полюбила вот так вот вдруг, из-за встречи на дороге под дождём. Он даже не знал, не ждал ли её кто-нибудь в Пусане — не догадался спросить, а Союль о таком незачем было ему рассказывать.       К моменту, когда они сошли с парома, Чонгук хмурился. Им обоим надо было на автовокзал, но вот после пути разойдутся. Блаженное безделье отпуска скоро сменится привычной рутиной, и придётся постараться, чтобы не провалиться в неё, растеряв себя.       — Поспешим, — тронула его за запястье Союль. Он удивлённо вскинул голову, поймал тёплую улыбку. — Будет дождь.       Короткого взгляда на небо хватило, что да, вероятно… А Союль уже тянула его под крышу станции. За собой.        Чонгук поддался. Улыбнулся в ответ благодарно. И когда первые капли ударили по ним раньше, чем они шагнули вместе с остальными в укрытие, беззвучно засмеялся.       Дождь. Будет дождь. Много дождей — если он захочет.