Дикий ангел

      Цзян Чэн понимал, что за этот побег с собственных смотрин, родители не погладят его по головке. Но продолжать оставаться в душном зале, среди таких же юных, как он, омег, ожидающих оценки свах, он больше не мог. Ему, как воздух, было необходимо сбежать, скрыться. Невыносимо тяжелое дорогое одеяние и множество украшений в волосах вызывало головную боль и тошноту. А перешептывания и переглядывания будущих женихов лишь усугубляло и без того сильную панику.       Улучив момент, Цзян Чэн выскользнул из-под зоркого ястребиного взгляда папы в боковой проход и сейчас мчался по дороге императорского сада прочь из дворца, куда доставили омег из благородных кланов, чтобы представить на суд свахам. Он петлял по тропинкам, как дикий кролик, подвернув под пояс подолы длинного ханьфу и на бегу вытаскивая шпильки, удерживающие на его голове маленькие бледно-розовые цветы сливы, оставлял за собой следы из лепестков.       Он злился на глупую затею амбициозного папы — никто в здравом уме не надеялся бы, что Цзян Чэн сможет стать достойной императора омегой. И потому, на ярмарку тел ехал с каменным сердцем и дурными мыслями в голове. До того, как паника начала душить Цзян Чэна, он успел рассмотреть других претендентов и нашел, на свой вкус, несколько более подходящих кандидатур. Все они были невысокого роста, мягкие, округлые, нежные с лица бутоны, только и знающие как трепетно хлопать своими пушистыми ресницами и доверчиво охать каждому слову альфы.       Цзян Чэн никогда не был таким. От других омег его отличало многое. Его рост был выше среднего. Атлетичное сложение тела больше походило на тело беты. За острые, резкие черты лица никто и никогда не видел в нем омегу. Вдобавок, Цзян Чэн плевав на правила приличия, принуждающие юных немеченых омег покрывать девственно-чистую шею, собирал волосы и повязывал их лентой высоко на затылке, чтобы они не мешались, не лезли на лицо и ему не было от них жарко при беге.       Характер у Цзян Чэна тоже был далеко не омежий. За него он часто получал от отца хмурый, недовольный взгляд, а от папы ему перепадали регулярные нагоняи. И, может, Цзян Чэн был бы рад родится бетой (а еще лучше альфой) или стать таким же образцовой омегой, как его старший брат — Яньли, но судьба уже сложилась и заново её переписать еще никому не удавалось. Цзян Чэн принял свою сущность без обиняков, но это вовсе не означало, что он покорился правилам и был готов следовать традициям. Росший, как сорняк, в тени прекрасного и послушного Яньли, Цзян Чэн ценил свою свободу, возможность делать, что ему заблагорассудится. И потому-то новость о смотринах больно ударила по лбу угрозой ограничить его в действиях. Его, вдруг, резко вздернули, напомнив о том, кто он такой, в чем по-настоящему его польза для семьи.       Напоминание вызвало в нем волну протеста и негодования. Он упирался до последнего, принижая себя и свою значимость, стараясь отвести от себя родительский огонь в сторону взрослого и более подходящего по возрасту для замужества Яньли. Тем более, тот уже два года как прошел созревание, а у Цзян Чэна созревание состоится, по предположительной оценке лекаря, только через лунный цикл.       Подводя итоги всего, можно было смело сказать: Цзян Чэн не был готов к появлению в его жизни альфы. И поэтому убегал, словно, жизнь от скорости удаления зависела.       Дорога все не кончалась уходя в даль, и Цзян Чэн, начав заметно нервничать, оглянулся вокруг. В саду не было дворцовой стражи, а значит, если он полезет на стену, никто не примет его за преступника, собравшегося тайком пробраться на территорию дворца.       Он уверенно перемахнул через клумбы ярких цветов и подошел к высокой каменной стене. Потрогав щербатую кладку, примерился и подпрыгнул, ловко уцепившись за стену, уперся носами сапог и подтянулся выше.       — Может вам будет проще выйти через ворота? — Раздался за его спиной спокойный голос.       Цзян Чэн, до этого убедившись в отсутствии посторонних в саду, от неожиданности развернулся и тут же потерял концентрацию: рука соскользнула, не найдя под собой опору, и омега негромко вскрикнув, упал на спину, прямо на клумбу, растянувшись ровнехонько у чужих ног. Он крепко зажмурился, восстанавливая сбитое дыхание и досадливо морщась от неприятного столкновения с землей.       — Вы в порядке? — Испуганно прозвучал голос над Цзян Чэном.       Омега раздраженно выдохнул и открыл глаза, одаривая напугавшего своим неожиданным появлением незнакомца колючим взглядом.       Незнакомец склонившийся над ним выглядел молодо, может на несколько весен старше самого Цзян Чэна. Он был высок, строен и красив: светлая кожа, водопад черных волос и мягко карие, почти чайного оттенка, глаза. Лоб незнакомца пересекала белая лента — отличительный знак императорского клана. Одежда на вид простовата и без лишних убранств, но материал (а Цзян Чэн, чью одежду шили на заказ, это легко понял) был дорогим, плотным на вид. Значит, незнакомец мог быть одним из дворцовых стражей. Цзян Чэн чуть сместил взгляд и заметил свисающий с пояса меч в голубых ножнах, подтверждающий его догадку.       — Был, пока вы не появились, — проворчал Цзян Чэн.       Незнакомец добродушно улыбнулся и протянул руку, помогая Цзян Чэну подняться с земли. Омега, оперся на чужую руку, поднялся на ноги, оглядывая себя — ханьфу было безвозвратно перепачкано землей и травой. Еще одна причина, по которой сегодня вечером он получит воспитательную лекцию и неодобрительно поджатые губы от родителей.       — Позвольте полюбопытствовать: что вы делали на этой стене? — Незнакомец с интересом разглядывая хмурого Цзян Чэна, наклонил голову.       Цзян Чэн, попытавшийся смахнуть большую часть грязи, фыркнул и закатил глаза.       — Ясно что: сбегал со смотрин.       — Так вы омега? — Изумился незнакомец.       Очередное напоминание о том, что никто не видит в нем его настоящую сущность больно садануло по самолюбию. Цзян Чэн нахмурился, сводя брови к переносице, исподлобья глядя на приставучего солдата.       — И что с того? — От холода в голосе Цзян Чэна все живое в радиусе несколько ли могло бы подернуться ледяной корочкой.       — Вам дали отрицательную характеристику? Вы поэтому сбегаете?       — Нет, — слишком резко осек Цзян Чэн. — Я сбежал до того, как меня увидели.       — Но почему? — Упорствовал незнакомец.       Цзян Чэну захотелось раздраженно топнуть ногой на солдата, чтобы он скрылся с глаз долой. Но, пришлось самому себе напомнить: он только что лез через стену императорского дворца, а его за этим занятием застал дворцовый страж. Простым поджатием губ тут не обойтись. Придется объясняться.       — Не считаю себя достойным конкурентом. Там и без меня тьма омег, более подходящих для императорского ложа. — Строго проговорил Цзян Чэн. Распущенные волосы, падающие прядями на лицо, ужасно раздражали. Он мотнул головой, отбрасывая их назад. Как только страж скроется, он тут же их повяжет лентой. — И вообще, это такая глупость, вслепую выбирать себе спутника опираясь на общепринятые стандарты. — Выпалил Цзян Чэн прибывая в полном не духе.       К его удивлению незнакомец рассмеялся чистым, приятным смехом.       — Вы называете традиции императорского дворца глупостью?       Услышав собственные слова со стороны, Цзян Чэн замер, поняв, что высказался слишком грубо и необдуманно. Его слова могли истолковать не верно. Более того, страж имел полное право принять его слова, как за неуважение к Его Императорскому Величеству.       — Нет, — омега неловко мотнул головой. Волосы рассыпанные по плечам и спине вторили его движению. — Я не это имел ввиду. В смысле, — он нервно облизал пересохшие губы. — Альфы выбирают спутников по стандартам, но потом оказывается, что этих стандартов не достаточно. Они скучают в семейной жизни и берут себе наложников, в погоне за разнообразием. Такое себе семейное счастье.       — А как тогда надо выбирать? — Казалось, что незнакомец искренне интересуется мнением Цзян Чэна, и он, не чувствуя за чужими словами ловушку, отвечает честно.       — Мои родители познакомились на ночной охоте. Они боевые друзья. Это здорово, когда ты знаешь, что тебе прикроют спину, а не только правильно подадут руку в обществе. Думаю, что естественнее всего начинать с дружбы. — Обличив свои далеко не праведные мысли, Цзян Чэн подумал, что страж уже все равно видел его лезущим на стену и слышал его мало уважительные слова. — Прошу прощение, но сил уже нет терпеть, — совсем не извинительным тоном произносит омега. Под немного удивленный взгляд, Цзян Чэн вытаскивает, заранее припрятанную, из нарукавника ленту и ловко повязывает ее вокруг волос, подбирая длину и скручивая ее в тугой пучок.       Закончив с волосами, Цзян Чэн впервые за день улыбнулся, чувствуя, как стало чуточку легче.       — Так-то лучше! — Вздохнул Цзян Чэн, заслуживая скромную улыбку от стражника.       — Как вас зовут?       Только посветлевшее лицо омеги в миг посерело, словно тучи набежали на чистое небо.       — Вы собираетесь на меня нажаловаться? — Стараясь не показывать своего страха, уточнил Цзян Чэн.       — Ни в коем случае, — страж улыбнулся шире, становясь еще более привлекательным. — Мне всего лишь любопытно из какого вы клана.       Цзян Чэн с сомнением осмотрел стражника.       — Вы тоже не назвали своего имени, — заметил он, как бы между прочим.       Страж свел руки вместе и сделал вежливый поклон.       — Цзэу Цзюнь к вашим услугам.       — Вы дворцовый страж? — На всякий случай уточняет Цзян Чэн. Короткий кивок головы подтверждает его слова. — Я так и подумал. На вас одежда, как у тех кто возле ворот. — Рассудил омега вслух. Еще раз бегло взглянув на лицо Цзэу Цзюня, Цзян Чэн рискнул представиться. — Цзян Чэн, орден Юньмэн.       — Приятно познакомиться, Цзян Чэн!       Цзян Чэн хотел фыркнуть, но вовремя остановил себя. Он и так достаточно привлек внимание своим неординарным поведением. Не хватало только добавить еще презрение, высказанное стражнику за его показательную вежливость, в список достижений сегодняшнего дня.       — Так, в какой стороне выход? — Перевел омега тему, воспользовавшись паузой.       Цзэу Цзюнь с готовностью взмахнул рукой в сторону верного направления.       — Вам немного не хватило терпения, — мягко улыбаясь проговорил он. — Все-таки жаль, что вы не стали участвовать в обряде. Вас могли бы высоко оценить и представить Императору.       Не удержавшись Цзян Чэн закатил глаза.       — Мои шансы равны нулю, — умолчав о том, что он в целом хотел бы избежать замужества, ответил омега. — А вот мой старший брат больше бы подошёл на эту роль. Он был бы самым лучшим среди представленных.       — Он подходит под стандарты? — Уточнил стражник.       — Именно! — Воскликнул Цзян Чэн и сошел с клумбы, оказываясь к Цзэу Цзюну неприлично для юной омеги близко.       Страж ничуть не смущенный такой близостью поднял голову, взглянув в лицо Цзян Чэну. Его глубокий, пронизывающий взгляд, окутал сознание омеги. Сердце Цзян Чэна забилось быстро, как крылья колибри. Он шумно сглотнул слюну, слыша шум собственной крови в ушах. Щеки обожгло румянцем. Взгляд омеги упал на чужой рот, губы на вид казались мягкими и притягательным, хотелось прикоснуться к ним, попробовать.       — Вы… альфа! — Пораженно выдохнул Цзян Чэн.       Цзэу Цзюнь приподнял брови в изумлении.       — Как вы это поняли?       Омега резко выдохнул, отводя взгляд от лица стражника. Для верности он отошел на несколько шагов в сторону, чтобы не ощущать на себе силу чужого призыва.       — И не стыдно вам? — Нахмурился Цзян Чэн.       Слова омеги смутили стражника. Он качнул головой, словно не понимая, в чем его обвиняют.       — Вы же применили призыв, чтобы меня притянуть, — скривил губы в злой усмешке Цзян Чэн. — Будь я уже созревшим омегой, я бы купился. А так, — он многозначительно умолк, оставляя недосказанность на откуп. Гордый собой, потому что смог не поддаться на хитрость альфы, Цзян Чэн развернулся, вздернув подбородок и спешно зашагал прочь, держа спину ровно, а плечи расправленными.       До его слуха призрачным эхом долетел тонкий переливчатый, как звучание колокольчиков, смех. Цзян Чэн, упорно сцепляя зубы, удержался от соблазна, оглянуться и проверить, продолжает ли Цзэу Цзюнь смотреть ему вслед. Хватит с этого альфы его внимания. И с него хватит этого дня.       Благо, несколько десятков шагов спустя, показался аркообразный проем, охраняемый стражниками. Цзян Чэн облегченно выдохнул: Цзэу Цзюнь все же не обманул. Омега ускорил шаг — на бег, к сожалению, нельзя было перейти, он все еще находился на территории облачных глубин императора, тут бег, согласно правилам, был запрещен, — стремительно пересекая расстояние.       Оставив позади дворцовые правила и магическую охранную стену, Цзян Чэн резво запрыгивает на саньду — меч и взмывает ввысь. Неприятный осадок от странной встречи в саду еще мерзко скоблит в уголке сознания. Но Цзян Чэн уже знает, что совсем скоро его это перестанет волновать. Займут совсем другие заботы. Гнев папы, презрение отца, жалость брата. Потому он без сожаления выкидывает образ красивого Цзэу Цзюня из головы, наслаждаясь полетом, набирая высоту все выше.       Саньду — отражение характера своего хозяина — летит прямо и быстро, точно стрела запущенная твердой рукой ввысь. Цзян Чэн вдыхает чистый горный воздух глубин всей грудью — волшебный запах свободы. Он ни за что бы не променял его на замужество, даже на самое удачное. Брак с альфой сгубил бы его: Цзян Чэн слишком непокорен. Ему претила мысль о том, что его запрут в доме альфы, пока он сам будет жить полноценной и ничем не обремененной жизнью.       Нет. Такая жизнь определенно было не по душе Цзян Чэну. Да и сам Цзян Чэн не пришёлся бы ни одному альфе по душе. Какая обычная омега стала бы рано утром седлать коня, чтобы проехаться с ветерком? Какая бы омега уютной постели предпочла ночную охоту, где непременно извозилась бы в грязи и где её могли бы ранить? Да и кто бы из омег полез на дворцовую стену, чтобы избежать смотрин, когда ей мог в супруги перепасть император? Правильно, только он — неправильный во всех отношениях омега.       Цзян Чэн мотнул головой, отгоняя прочь непрощенные мысли, навевающие на него тоску и скуку. В ушах снова зазвенел переливчатый смех, а перед глазами встала кривоватая улыбка. Омега раздраженно фыркнул, злясь на себя и нахального альфу, посмевшего выпустить свой призыв. Дворцовые стражи, благородные воины, самые сдержанные альфы во всей Поднебесной, — противным писклявым голоском мысленно передразнил Цзян Чэн народные звания, щедрой рукой отсыпанные для солдат императора. Единственное народом данное звание, что оправдывал альфа, встреченный Цзян Чэном, так это нефритовый красавец. За красотой, как и водится у альф, оказалась одна пустота.       Глухое разочарование змеей скрутилось в груди Цзян Чэна. Не то, чтобы он не думал о притягательной красоте альф. Безусловно, как все омеги, он вёлся на их облик, как ведётся жертва на хищника. Это заложено в их природе. Но тщательно охраняемый своей незрелостью, заложенной той же природой, Цзян Чэн предпочитал смотреть сквозь внешность. За эту своеобразную романтичность он ни раз платил неловкими ситуациями, где он оказывался не в лучшем свете, защищая себя проявлял агрессивную и кусачую сторону своей натуры. И неизменно был отвергнут за крутой нрав своими визави.       Сам Цзян Чэн со своим одиночеством смирился. Ему даже, на самом деле, было спокойно. Он не рвался нравится людям, а люди, чувствуя его настроение не спешили составить компанию. Только упрямство папы, не в пример сильнее, чем у самого Цзян Чэна, не давало ему окончательно замкнутся и отдалиться от общества.

***

      Как гром среди ясного неба, раздался голос папы. Цзян Чэн, привычный к вспышкам родителя, даже не вздрогнул. Лишь воровато оглянулся и продолжил расчесывать гриву коня. Испачканную в земле ханьфу он уже успел скинуть у себя в комнате, облачившись в привычную бледно-пурпурную из легкого льна. Хотя бы за испорченную одежду его не отругают.       Он обреченно вздохнул, похлопав лошадь по морде. Приближающий тяжелый папин шаг, известил его о том, что буря по его душу вот-вот грянет, и он выдвинулся ей на встречу. Папа — яркая молния в чернеющем небе — шел впереди. Отец, стараясь следовать нога в ногу, отставал на несколько шагов. Оба мрачные, с напряжением в глазах, смотрящие на сына — в этот раз, он все же перегнул палку.       Цзян Чэн вонзил ногти себе в ладонь, чтобы не позволить лишнего в споре с папой. Он понимал: родители безмерно любят его — и он отвечал им тем же. Но эта новая затея выдать его замуж, требовало от Цзян Чэна большей любви, чем он был способен дать. Он не тешил себя иллюзией, что это будет обязательно по большой любви, даже просто по симпатии, и уж тем более не по настоящей дружбе. И его это необходимость угнетала.       — А-Чен! — Громыхнул папа.       Цзян Чэн покорно склонил голову, сочтя благоразумным пропустить мимо ушей грозный тон. Он внутренне подобрался, приготовившись к сильной волне, которая снесет его с ног и утопит.       — Папа, отец, — поприветствовал он их, не поднимая головы.       — Что, позволь, узнать, ты вытворил во дворце Его Величества? — Взвыл папа, вынуждая Цзян Чэна еще сильнее склонить голову. Будто бы если он согнется в три погибели, то станет невидимым для его глаза.       Цзян Чэн сгорбился, опустив плечи. На языке крутился язвительный ответ — на что рассчитывали родители, отправляя его во дворец? Если они наивно полагали изменить его характер воткнув в волосы пару цветков, то на этом поприще их ждало горькое разочарование. С этим он-то справится не мог, куда остальным?       Не дождавшись ответа, папа витиевато выругался, огрев сына по склоненной голове не тяжелым свитком. Цзян Чэн прикусил губу, но взгляд так и не поднял. Ногти в ладони впились сильнее прежнего.       — Ты наказан, не смей больше никуда выходить без сопровождения, — холодным тоном указал папа.       — Да у меня шансов понравится дворцовому конюху и то больше, — протестующе вспыхнул Цзян Чэн.       — Что ж, молись, чтобы хотя бы это было так, — одернув замявшийся рукав, папа сузил глаза, пристально глядя на закипающего сына. — Эти смотрины были очень важны для нас. Цель не в том, чтобы тебя одобрили для императора, а в том, чтобы ты получил рекомендации свах. Видишь ли, твоими трудами очередь из достойных женихов не строится, — омега показательно крутанулся на месте, словно пытаясь обнаружить спрятавшихся неподалеку поклонников.       Цзян Чэн не мог не согласиться с папой, но сделал это молча: его азарт иссяк, когда снова нажали на давно гноящуюся рану.       — А теперь нам придется очень сильно постараться, чтобы из-за твоего побега скандал не вылился за пределы дворца, — фыркнул родитель. — Ох, эти кумушки любят посудачить. — Презрение капля по капле просочилось в голос папы.       — Я же еще не созрел, можно спокойно переждать год до выхода в свет. — Мягко заметил Цзян Чэн. — Яньли выйдет замуж и это отвлечет внимание.       Внезапно папа дернулся и посмотрел потемневшими глазами на сына. Отец предупреждающе положил ладонь на плечо супруга, но своенравный омега, повел плечом, скидывая руку мужа.       — А это теперь под вопросом, — со злой усмешкой произнес папа.       Цзян Чэн непонимающе посмотрел на родителей. Что это значит? Яньли и Цзысюань без ума друг от друга! Добро на брак получено с обеих сторон. Что могло помешать их свадьбе? Неужели его побег смог расстроить свадьбу брата?       — А-Цзыюань, — с мольбой в голосе обратился отец к мужу.       Но папа остался глух к мольбе.       — Клан Вэнь, которому твой отец обязан жизнью, потребовал Яньли в качестве супруга для своего отпрыска. — Процедил омега.       Цзян Чэн невольно скривился. Видел он сына Вэней. Отвратительный альфа. Более мерзкого спутника для Яньли не сыскать. И он ни за что в жизни не поверил бы, что папа допустит свадьбу с таким моральным уродом, как Вэнь Чао.       — Неужели ничего нельзя предложить взамен? — Напуганный страшной перспективой, воскликнул Цзян Чэн.       Папа усмехнулся.       — Отдать Пристань во владение Вэней.       От возмутительности просьбы, Цзян Чэн едва не задохнулся. При любом раскладе, Вэни заполучают Яньли. Но во втором все омеги пристани будут под угрозой. Псы Вэней никогда не церемонились с такими, как Цзян Чэн, высказывая, как им казалось заслуженное неуважение.       — Неужели орден Цзинь не может гарантировать безопасность Яньли? — Лелея слабую надежду, спросил слабеющим голосом Цзян Чэн.       — Пока у власти этот развратный и трусливый идиот Гуаншань — нет, — отрезал папа.       Цзян Чэн сокрушенно покачал головой.       — Как мои смотрины помогли бы в этой ситуации, — все еще не до конца понимая, спросил омега.       — Тебя могли сосватать к созревшему альфе из клана Гусу Лань, — милостиво пояснил отец. — Так, как наш род уважаем — ты был бы выгодной партией.       Цзян Чэн устало прикрыл глаза. Надо же так опростоволоситься! Он собственными руками толкнул брата и Пристань в руки Вэней. Ведь Лани, принадлежащие императорском роду — как защитная печать для любого омеги.       — Почему вы не сказали мне об этом раньше?       — Потому что надо вести себя соответствующе в любой ситуации, а не только, когда от этого зависит твоя жизнь.       — Я бы вел себя сдержаннее, знай, что от этого зависит судьба Яньли, — Цзян Чэн мелко задрожал, чувствуя, как горлу комком подступает гнев. Страх накинул на шею лассо и уверенно затянулся вокруг.       — Мне не нравится твой тон, — сухо ответил отец.       Сыну пришлось прикусить язык, чтобы не дать сорваться непростительным словам. Поздно что-то кричать и доказывать. Случившееся уже не изменить. Теперь только думать всем, как из этого выкрутиться. Но одно Цзян Чэн знал точно, он не допустит, чтобы любимый брат попался в лапы Вэней.       Непрошено всплыл образ дворцового стража. Цзян Чэн мысленно чертыхнулся — невовремя ему совесть решила всыпать по первое число. Он упрямо сжал губы, готовый ринуться в бой на свах, хоть сейчас. Проклятье, да он кого угодно готов очаровать, лишь бы его семью оставили в покое. Лишь бы предоставилась возможность.       — Выдохни, — заметил папа его настрой, как всегда тонко улавливающий малейшее изменение в поведении сына.       — Но мы не можем допустить того, чтобы брата забрали Вэни! — Зарычал, оскалившись Цзян Чэн.       — Поэтому-то ты и наказан, — беззлобно усмехнулся родитель, протягивая свиток сыну.       Цзян Чэн окончательно растерявшись в мотивах родителей, дернул протянутый свиток с удивлением обнаружив на нем печать Гусу Лань.       — Император остановил выбор на тебе, — торжественным тоном изрек отец, явно гордясь из-за выбора Его Величества.       — Что? — Шокировано выпалил Цзян Чэн.       Это ошибка! — Думает омега. Его ведь не представили ко двору. Свахи не успели до него дойти. Во дворце напутали что-то!       Омега дрожащими пальцами расправил свиток и вчитался в текст. Слова ускользали от него, играясь, путая. Он нахмурился, пытаясь сосредоточится, найти закравшуюся в письме ошибку. Но нет! Вот его имя, вот ссылка на его орден.       — Что это? — Недоумевая, спросил Цзян Чэн.       — Письмо от императора, в котором говорится, что ты будущий супруг Его Императорского Величества. — Терпеливо проговорил отец.       — Этого не может быть, — заикаясь произнес омега. — Я… меня же не видели.       — Оно и к лучшему, — холодно сцедил папа. — Я сам тебя представил. Кто знает, как бы на тебя отреагировали свахи, увидь они тебя воочию. — Неодобрительный взгляд скользнул к волосам, которые Цзян Чэн опять на свой нрав собрал, наплевав на указ для всех немеченых омег. — С этого дня и до дня свадьбы веди себя достойно своего будущего предполагаемого мужа. В противном случае ты навлечешь на семью несмываемый позор. Когда захочешь поутру устроить себе прогулку, вспомни, что теперь на дно с тобой пойдет вся Пристань. — Безжалостно припечатал родитель горькой правдой, накладывая на голову Цзян Чэна самый тяжелый терновый венец — ответственность.       Закончив отчитывать сына, Цзыюань взмахнул подолами ханьфу, стремительным шагом направился прочь. Цзян Чэн потерянно оглянулся на отца и шепотом повторил.       — Эта ошибка!       Отец покачал головой.       — Я тоже сначала так подумал, — от честности отца, в который ни сколько не верил в сына, противно заныли зубы. — Но ты же знаешь своего папу. Если он чего-то хочет, он это получает.       На прощание он пожал плечо сына и удалился, оставив Цзян Чэна с разрозненными мыслями и императорским письмом.

***

      Строить из себя примерного омегу оказалось невероятно сложно. Цзян Чэн правда старался, прилагая неимоверное количество усилий. Поглядывая в сторону брата, стараясь перенять его действия и привычки. Но то ли в нем не было ни капли актерского мастерства, то ли все-таки быть милой и покорной омегой по-настоящему сложно.       Он кривится, оттягивая крепко стянутый ворот рубашки, боясь сделать вдох глубже из-за слишком туго затянутого пояса на ханьфу, который к концу вечера мог стать настоящей угрозой для его позвоночника. Когда папа повязывал его, Цзян Чэн постарался выпятить живот, чтобы дать себе больше пространства, но родитель это быстро заметил и ударил тыльной стороной ладони, заставляя втянуть живот. Из-за дурацких украшений в распущенных волосах, жутко чесалась голова. Цзян Чэну то и дело приходилось останавливать свои руки на полпути, когда те в очередной раз тянулись снять заколки.       Не Хуайсан — каноничный омега (как и его старший брат — примерный альфа), занявший место рядом с хмурым Цзян Чэном, вовсю наслаждался вечером, обмахивая свое нежное прелестно-округлое лицо веером. Он весь был сахарным, эфемерным, напоминая собой теплый баоцзы. Мягкие руки, пухлые щечки, задорный блеск в больших доверчивых глазах, кокетливая улыбка — все, что так нравится и ценится альфами. Его искрящийся смех невероятно раздражал Цзян Чэна, но тот, кому он был адресован, одарил Не Хуайсана широкой улыбкой — вот уж кто, действительно, подошел бы к императорскому дворцу.       Думая об этом, Цзян Чэн раздражался все сильнее. С неудавшихся смотрин прошла неделя. Он просыпался в страхе и весь день ждал гонца, который принес бы извинения от лица Его Величества и дал бы исправленное письмо, где прямым текстом говорится, что Цзян Чэн ни в жизни не найдет себе альфу. Но гонец с правильными словами так и не появлялся, а неуверенность в себе только росла и крепла.       Вдобавок ко всему, папа исправно держал свою угрозу, направляя вслед за сыном наблюдателей. Без утренних поездок на Ангусе, без ночных вылазок, без праздных прогулок в одиночестве по пристани Цзян Чэн готов был лезть на стену (хоть на стену в императорском саду). Он как никогда остро ощущал потребность в уединении, испытывая сильное давление со стороны семьи. Понимая всю силу ответственности, Цзян Чэн начинал нервно топтать полы в своей комнате. Не смея нарушать родительский наказ, держал свое свободолюбие в узде, в очередной раз напоминая себе, чем грозит малая выходка его старшему брату.       Но этот вечер-прием, устроенный Его Величеством для юных омег, успешно одобренных свахами, выжал из Цзян Чэна последние соки: он задыхался, словно бы ему на грудь положили каменную плиту; ему было тошно от липких взглядов оценивающих его альф; мысли путались от щебетания других омег, сплетничающих о каком-то Вэй Усяне, который, казалось бы, один лучших претендентов на роль императорского супруга, но вот беда, внезапная беременность спутала все планы.       — А-Чен, ты бледен, — мягко заметил обеспокоенный Не Хуайсан. Он заглянул в лицо друга, сложив свой веер.       — Я… — Цзян Чэн застыл, пытаясь протолкнуть слова сквозь сжавшаяся горло. — Мне, — омега снова попытался ослабить тугой ворот. Тщетно. — Прикрой меня! — Просипел Цзян Чэн и рванул с места, протискиваясь сквозь толпу.       Цзян Чэну все равно если за ним следом поплетутся папины наблюдатели, лишь бы не удумали остановить. В противном случае, он за себя не отвечает. Он выйдет на воздух и неважно кому за это придётся разбить носы.       Почти грубо, Цзян Чэн отталкивает локтями стоящих на пути у выхода омег, те возмущенно шипят ему в след. Цзян Чэну все равно, он уже видит темнеющую полоску неба, а значит спасение близко. Надо только поднажать.       Последний рубеж из стражников он пересекает без препятствий. Оглядывается, проверить, не пошел ли кто за ним, и убедившись в отсутствии наблюдателей, дал стрекача. Конечно, он не вернется домой прямо сейчас, лишь отодвинет себя от этой толпы на некоторое расстояние. А когда будет готов, переведя дух, вернется обратно.       Жадно и шумно невоспитанно, Цзян Чэн глотает свежий вечерний воздух, наполненный прохладой и ароматами цветов растущих в саду. Хорошо, но недостаточно. Поскальзываясь и спотыкаясь, он петляет по дорожкам, пытаясь выйти туда, где его не будет видно. Ему до одури хотелось снять ханьфу, ослабить ворот и вытащить украшения из волос. Только строгий папин голос, звучавший в голове железным набатом, трезвил Цзян Чэна.       Он сворачивает с тропинки еще несколько раз, и тут на свою удачу, омега замечает небольшой искусственный водоем. Не приглушая радостного возгласа, Цзян Чэн в несколько прыжков оказывается подле воды и падает на колени. Пояс он все же отвязывает, бросив его рядом с собой на землю. Подворачивает рукава выше кистей и опускает ладони «лодочкой» в водоем, чтобы зачерпнуть воды и ополоснуть пылающее лицо. Прохладная влага действует успокаивающе, приводя мысли в порядок, и Цзян Чэну, наконец-то, становится легче дышать. Ворот уже не душит, а страх быть обнаруженным удаляется на задворки сознания. Он снова зачерпывает воду и подносит ладони к лицу. Передние прядки, смоченные влагой, безвольно повисают, как озерная тина, противно липнут ко лбу и щекам. Цзян Чэн отфыркивается, рукой отбрасывая волосы.       — Почему бы вам не подвязать их лентой? — Раздается голос с насмешливыми искорками.       Цзян Чэн едва не теряет баланс, стоя опасно на краю берега возле водоема. Он напряженно оборачивается, скованный внезапной охватившей его робостью. Но увидев того, кому принадлежал голос, возмущенно фыркнул.       — Опять вы! — Омега мгновенно поднялся на ноги, подхватив сброшенный на землю пояс, обтер рукавом влажное лицо, не обращая внимание, что на темно-фиолетовой ткани появились разводы, и сделал несколько стремительных шагов прочь.       — Вы так спешили, убегая с вечера, что не заметили меня, — скромно улыбаясь, произнес Цзэу Цзюнь. — А теперь спешите сбежать, завидев меня. Я вам настолько неприятен, что вы предпочтете вернуться в душный павильон, чем остаться на свежем воздухе со мной?       Цзян Чэн внутренним чутьем догадался: стражник его дразнит. Только вот в чем смысл поддразнивания? Подтвердить его догадку, что вечер Цзян Чэну пришелся не по душе или что юный омега смущен присутствием альфы. Терпеливая улыбка, сверкающая в сумраке глубокого вечера, подсказала, что второй вариант.       Цзян Чэн одарил Цзэу Цзюня пристальным взглядом. Лицо стражника выглядело еще красивее, чем при первой встрече. Ввиду торжественного вечера, на альфе вместо скромных белых одеяний было бледно-голубое ханьфу, богато расшитое серебряными нитями. За плотный кушак был залихватски воткнут короткий кинжал. Длинные волосы, перехваченные серебряным обручем на затылке, струились по плечам и спине. Цзэу Цзюнь вполне мог бы сойти за гостя на приеме, а не за обычного дворцового стража.       Возвращаться в зал, набитый битком телами и премерзкими разговорами, омеге не хотелось. Рассудив, что он сюда пришел первый, а значит не ему уступать место, Цзян Чэн небрежно сбросил с руки, так и не повязанный пояс, и неаккуратно опустился на землю, притягивая колени к себе. Страж, проследивший его действия, едва слышно усмехнулся.       — В прошлый раз вы удирали от свах. Что на этот раз вас напугало? — Альфа подошел чуть ближе, чтобы лучше видеть нахмурившегося Цзян Чэна.       — Я ничего не боюсь, — огрызнулся Цзян Чэн, упрямо вскидывая подбородок. Из-за того, что он сидел на земле, а Цзэу Цзюнь продолжал стоять, он ощутил некомфортное давление от этой разницы в росте.       Стражник, как будто услышал его мысли.       — Вы не будете возражать, если я присоединюсь к вам?       Омега наморщил лоб, недоверчивый к чужой ложной скромности.       — Делайте, что хотите, — безразлично пожал он плечами. — Но опять попытаетесь применить призыв, и я не посмотрю на то, что вы состоите в гвардии Его Величества. — Предупредил он, показательно сжимая кулаки.       Цзэу Цзюна, кажется, такой расклад вполне устраивал. Получив отмашку на свободу действий, он приблизился к Цзян Чэну, сохраняя между ними дистанцию в несколько шагов, и церемониально опустился рядом, поджав под себя ноги.       — Я бы хотел прояснить недоразумение, — тщательно подбирая слова заговорил альфа. — Тогда в саду, я не использовал на вас призыв. Нас учат его держать под контролем с младенчества. — Цзян Чэн одарил его подозрительным взглядом, но стражник, ничуть не смущенный, продолжил. — Законами нашего клана запрещено влиять на омег, без их согласия.       — Исходя из ваших слов: я сам потянулся к вам? — Взвился Цзян Чэн.       — Вовсе нет, — мягко улыбаясь и заглядывая в лицо омеги, ответил Цзэу Цзюнь. — Может, вам все же собрать волосы? — Ловко перевел он тему.       Влага с намоченных волос тонкими ручьями стекала по вискам Цзян Чэна, огибая скулы и скатывалась вниз по шее, прячась в отвороте рубашки. Вечер был прохладный и Цзян Чэну точно не нравилось сидеть в мокрой одежде.       — Вы такой странный, — досадливо произнес омега. — Другие бы альфы в обморок упали, услышав ваши слова.       Тихий смешок сорвался с алых губ и упал Цзян Чэну под ноги.       — Да, меня часто так называют, — согласился Цзэу Цзюнь, заставив омегу своим признанием почувствовать себя виноватым.       В конце концов, Цзян Чэн сам далеко не оплот нормальности. Не ему кидаться обвинениями в странном поведении.       Он несколько мгновений помолчал, перебирая пальцами травинки под собой, а потом гораздо спокойнее ответил на вопрос.       — Я не могу собрать волосы, по некоторым причинам.       — У вас сегодня нет с собой ленты? — Уточнил стражник.       Цзян Чэн мотнул головой, раздражаясь чужой недогадливости.       — Сегодня слишком много глаз направлено на меня. Любой мой необдуманный шаг может повлечь за собой последствия.       — Вам нашли жениха, — внезапно прозрел Цзэу Цзюнь.       Цзян Чэн тихо простонал, округлив плечи.       — Давайте не будем об этом. Я уже начинаю с ума сходить от всех этих разговоров про свадьбы. — Он нервно дернул траву и отбросил сорванные стебельки от себя. — Как будто единственная ценность в жизни омеги, это удачно вступить в брак.       — Удачный брак дает омеге возможности, — подсказал Цзэу Цзюнь.       Цзян Чэн закатил глаза, цокнув языком. — Кто вам эту чушь сказал? — Он повернул голову, чтобы посмотреть на стражника. — Какие такие возможности? Окопаться в золотой клетке и покорно ждать супруга?       — Альфы защищают омег. Под их покровительством, омеги могут действовать без оглядки. — Рассудительным тоном изрек Цзэу Цзюнь. — Если омеге выбирают кого-то из вышестоящего по рангу, он вполне может лоббировать свои интересы.       Грубый смех Цзян Чэна оборвал рассуждения альфы.       — Вам стоит почаще покидать стены дворца. Не вся Поднебесная, не смотря на труды Его Величества, живет по законам клана Гусу Лань. — Ядовито улыбнувшись, Цзян Чэн отвернул лицо, прячась от направленного на него взгляда. — Древние традиции о долге и чести, все еще легко могут сыграть с юной омегой злую шутку. Ее жизнь все еще могут сделать разменной монетой. А вы мне тут говорите про какую-то защиту.       Насупившись, Цзян Чэн смолк, опустив голову на скрещенные на коленях руки. Цзэу Цзюнь неловко замолчал, разглядывая сгорбившегося омегу. Он что-то перебирал в своей голове, а потом задал вопрос.       — Вы видели своего будущего жениха, поэтому боитесь, что вас не будут уважать в браке?       Цзян Чэн хмыкнул, продолжая прятать лицо в изгибе локтя. Голос из-за того, что голова было опущена, звучал приглушенно.       — Нет, мы не были представлены друг другу. — Он неуверенно выглянул, поймав на себе заинтересованный взгляд. — Меня даже… ммм… не видели свахи с его стороны. И то, что для моих родителей выглядит, как надежда на спасение, для меня выглядит как ошибка. — Он небрежно пожал плечами. — Я все жду, когда та сторона опомнится и расторгнет договор.       — Почему? — Недоумевая, нахмурил тонкие черные брови альфа.       — Ну, — Цзян Чэн неловко улыбнулся. — Я тоже в некотором роде странный. — Он махнул рукой, указывая на свое лицо.       — Если вы так принижаете свою индивидуальность, пространственно намекая, что это отпугивает, то спешу вас заверить, нет ничего плохого в том, что вы отличаетесь от других. В этом саду много цветов не похожих друг на друга, но все они красивы и заслуживают своего внимания.       Удивленный внезапной тираде, Цзян Чэн распрямился, чтобы внимательно осмотреть Цзэу Цзюна.       — Вы решили словами действовать, раз призыв не сработал? — Бровь омеги выразительно дернулось. Цзян Чэн как будто бросал вызов. Руки его угрожающе сжались в кулак.       Стражник, не понимая, чем вызвал такую реакцию, поспешно замотал головой из стороны в сторону.       — Я не желал вас оскорбить. Всего лишь сделал комплимент. — Он изобразил виноватую улыбку.       Цзян Чэн не привыкший слышать в свой адрес похвалу, сдулся, никак не комментирует слова собеседника.       — Все-таки вы очень странный, — пробурчал омега под нос. И от чего-то рассмеялся.       Взглянувший на него Цзэу Цзюнь не сдержал улыбки, присоединяясь к внезапному веселью.       В установившей между ними тишине не оказалось напряжения. Наоборот, молчание было комфортным. Цзян Чэн, склонивший голову набок, подумал, что может он смог бы, однажды, доверится странному альфе — доселе неизведанное чувство. Пусть первое знакомство прошло не гладко и при спешных обстоятельствах, разговор этим вечером, смог исправить ситуацию в пользу Цзэу Цзюна.       А доверие (пусть и предполагаемое), как известно, заставляло людей делать странные вещи.       Цзян Чэн распрямил плечи и серьезным взглядом уперся в Цзэу Цзюня.       — Как у юных омег появляются дети?       Изумление, мелькнувшее в округлившихся от внезапности вопроса глазах, повеселило омегу. Ему даже показалось, что щеки альфы трогательно порозовели, но в сумраке вечера, Цзян Чэн не мог утверждать об этом в полной уверенности, если только не податься ближе к стражнику, чтобы разглядеть и убедиться.       Цзэу Цзюнь сдавленно хмыкнул, быстро облизав губы и смущенно отвел глаза. Скованность его движений взволновала омегу.       — Не уверен, что я тот, кто должен вам об этом рассказывать, — стараясь говорить ровнее, Цзэу Цзюнь понизил голос.       — Почему? — Не отставал Цзян Чэн, вводя своей настойчивостью Цзэу Цзюня в глупый ступор еще сильнее.       Непонятное выражение замешательство отразилось на лице альфы. Он откашлялся и поднял голову.       — Почему вас это интересует?       — Сплетни.       — Сплетни?       — Ну да, сплетни. — Цзян Чэн пожал плечами, словно это все объясняло. — Весь вечер только и слышу об этом. Поэтому и хочу знать, как появляются дети.       Все еще не понимая цель вопроса, Цзэу Цзюнь мотнул головой, нахмурив брови.       — Для чего вам это знать сейчас?       Тяжело вздохнув, Цзян Чэн скорчил лицо.       — Из-за ребенка омега может потерять репутацию. А мне сейчас её никак нельзя терять, — разъяснил он. — Поэтому я и хочу узнать, как мне избежать появления детей.       Тело стражника мелко задрожало. Он опустил голову и прикрыл лицо рукой. Однако, очевидный звук — короткий смешок, прорвался наружу, заставляя Цзян Чэна мгновенно вспыхнуть. Омега тут же выпятил подбородок, нахмурился, и взгляд его сделался до неприятного колючий.       — Что вас так рассмешило? — Резким тоном проговорил Цзян Чэн.       Отсмеявшийся Цзэу Цзюнь прикусил нижнюю губу, чтобы скрыть улыбку.       — Я прошу прощения, господин Цзян, — альфа сопроводил свои слова поклоном. — Я смеялся не над вами и не над вашими словами.       — Тогда что вас так позабавило? — Все еще хмурился омега.       — Сама ситуация, — Цзэу Цзюнь как-то странно посмотрел на Цзян Чэна. И Цзян Чэн, к своему сожалению, не смог расшифровать этот взгляд. Это его разозлило. Он поднялся с земли и грозно взглянул на сидящего возле его ног альфу.       — Вам, по-моему, к работе пора возвращаться, — он нагнулся, чтобы поднять пояс, но за свободный конец ухватился альфа, удерживая Цзян Чэна.       — Не уходите, — с мольбой в голосе поспешил успокоить Цзэу Цзюнь. — Я не желал вас обидеть!       Цзян Чэн фыркнул и дернул пояс на себя, желая избавиться от присутствия альфы. Стражник, тем временем, поднялся с земли, не разжимая руки вокруг куска плотной ткани.       — Прошу прощения, если мои слова или действия вас задели.       — Я это уже слышал, — раздраженно прорычал омега. — Но что-то вы не очень стараетесь, чтобы вести себя достойно. Вам нравится выставлять меня идиотом? Что ж, будь покойны: я всегда выгляжу идиотом. С вами и без вас! — Цзян Чэн замахнулся и ударил ребром ладони по руке Цзэу Цзюня, вынуждая того, разжать пальцы. Заполучив пояс в единоличное владение, Цзян Чэн крутанулся на месте, подолы его ханьфу взлетели и хлестко ударили по щиколоткам.       Стражник, не желая отпускать Цзян Чэна, перегородил дорогу.       — Да что с вами не так? — Вскричал Цзян Чэн.       — Я хотел бы встретиться с вами еще раз, — Цзэу Цзюнь сложил перед собой руки, покорно склонив голову.       Цзян Чэн иронично усмехнулся, отворачивая голову: еще неделю назад он и помыслить не мог о том, чтобы связать свою жизнь с альфой — те от него шарахались, как от огня. А сейчас он пытался отвязаться от навязчивого Цзэу Цзюна, да и в жениха ему пророчили самого императора, которого он в глаза не видел.       — Недостаточно посмеялись? — Съязвил омега.       — Нет. То есть, да. То есть, — окончательно запутавшись, альфа неловко замялся и это придало ему глупое очарование, от которого у Цзян Чэна сладко скрутило в груди. Еще никто не терял самообладание из-за него. — Назначьте время и место, я приду куда скажете.       — Да зачем вам это?! — Теперь уже Цзян Чэн не понимал чужих мотивов.       — Хочу еще раз с вами встретится. Готов делать что угодно, пойти куда скажете, буду вести себя самым приличным образом. Готов даже рта не открывать, пока не потребуете обратного! — С горячностью в голосе признался стражник.       Цзян Чэн растерянно моргнул. Вся ситуация, все обстоятельства, вся ответственность перед семьей — все было против этой встречи.       — Вы мне ни капли не интересны! С чего бы мне желать этой встречи?       Цзэу Цзюнь улыбнулся. И в этой улыбке было все. Что он прекрасно знал — он взволновал ум Цзян Чэна. Знал, что омегу притянуло к нему без зова. Догадывался, что приложив усилия, омега сам бы открылся и доверился.       Цзян Чэн, пытаясь скрыть свою неловкость от того, что его так беспардонно обличили, фыркнул, дернув носом.       — Вы же знаете, где я живу. — Он подал плечом вперед. — Люблю прокатиться на лошади по утрам. — И ухмыльнулся, довольный собой. — Раз вам так везет — постоянно на меня натыкаться, может повезет и в следующий раз.       Не пытаясь скрыть своего злорадства, Цзян Чэн обогнул настырного стражника и неспешным шагом направился обратно к павильону. Как дежавю, ему в сопровождение полетел тонкий смех Цзэу Цзюня. Но если в прошлый раз, Цзян Чэну нужно было обернуться, чтобы убедиться — смотрят ли ему вслед. В этот раз, он знал: Цзэу Цзюнь провожает его взглядом. И от этого взгляда, все тело омеги покрылось приятными мурашками.       На вечере, к счастью, его никто не хватился. Он успел вернуться, до того, как папа или его наблюдатели заметили пропажу. Цзян Чэн поравнялся с Не Хуайсаном, мягко толкнув его плечом. Друг развернулся к нему с неизменной улыбкой.       — А-Чен! — Поприветствовал Не Хуайсан его. — Ты пропустил столько интересных альф.       Цзян Чэн презрительно фыркнул, сомневаясь, что тут есть хоть кто-то достойный его внимания.       — Значит, быть мне до конца своих дней одиноким, — совсем без сожаления предрек омега.       Не Хуайсан звонко рассмеялся. В своем зелено-коричневом ханьфу — клановых оттенков Цинха Не он выглядел утонченно и изящно. Мягкие ткани шелка струились по его телу и вторили каждому движению.       — Ах, А-Чен, — Не Хуайсан с видом праведного мудреца повернулся к другу. — Придет время, ты взглянешь на одного из них и больше никогда так не скажешь. — Сложенным веером друг игриво стукнул по предплечью Цзян Чэна. — Я слышал, что тебя отметил сам император. Будь мягче в своих высказываниях.       Предупреждение Не Хуайсана вновь петлей стиснуло горло Цзян Чэна. Он досадливо поморщился. Пожалуй, хорошо, что он удержался от соблазна и лишь подразнил Цзэу Цзюня лживым обещанием встречи.       Эта странно-волнительная игра не приведет ни к чему хорошему. Ни Пристань. Ни семью. Ни самого Цзян Чэна.

***

      Окончательно заскучав от безвольного сидения в Пристани, Цзян Чэн не оставлял попыток стребовать с отца дозволения хотя бы на конную прогулку. Отец, оставаясь верным своим принципам, упорно отвечал отказами на нескончаемый поток просьб сына. Видимо, гнев папы, держащий в страхе всю Пристань, пугал и, казалось, бы, ничего не страшащегося альфу.       В очередной раз не добившись желаемого, Цзян Чэн уходил и прятался ото всех на конюшне. В полностью расстроенных чувствах, он начесывал гриву Ангуса, ухаживал за ним и подкармливал яблоками, а конь взамен слушал грустное словоизлияние хозяина.       Как-то в сердцах, Цзян Чэн признался старшему брату, что если его не выпустят из-под стражи, он сиганет в окно своей комнаты и под покровом ночи сбежит. Яньли на это лишь рассмеялся и ласково потрепал надувшегося брата по макушке, прекрасно понимая, что угрозы Цзян Чэна заслуга исключительно дурного настроения. Слишком дорожающий семьей, Цзян Чэн не смел бы так подвести родителей.       Помощь прибывает оттуда, откуда Цзян Чэн ждал её меньше всего. Белый, как первый снег, конь с густой гривой, мощной грудиной, лоснящейся блеском шерстью и длинными ногами — подарок императора, доставленный в Пристань рано утром. Цзян Чэн недоумевая, разглядывает подарок. Яньли радостно обнимает замершего в ступоре брата.       — Ты хорошо показал себя на вечере! — Поясняет брат. — А раз император прислал тебе подарок, то это означает, что его выбор окончательно закреплен. Ты прошел две ступени: свахи, подарок. Осталось обоюдное знакомство и свадьба!       Протест Цзян Чэна застревает в горле. Папа, прочитавший императорское послание, доставленное вместе с подарком, поворачивается к сыну. Цзян Чэн пораженный еще больше, вздрагивает в руках Яньли. На его памяти папа улыбался ему всего два раза: первый раз, когда Цзян Чэн получил саньду, второй раз, когда этим же саньду Цзян Чэн убил своего первого лютого мертвеца. Третий раз улыбка ознаменовала победу Цзян Чэна на свадебном поприще.       — Ошибка, — мямлит омега. — Это все ошибка.       Но его никто не слушает. Все внимание направлено на белоснежного коня, мерно перебирающего копытами. Цзян Чэн пытается спросить у папы: зачем ему конь, если у него уже есть Ангус. Папа от него отмахивается. Улыбка уже исчезла. Испарилась, словно бы и не было её. Зато появились новые указания, которые хозяин Пристани тут же начал раздавать подоспевшим вовремя слугам.       Забытый всеми Цзян Чэн, был предоставлен сам себе. Он с удивлением обнаружил, что исчезли две его немые тени, приставленные папой, чтобы следить за ним. И это развязывает Цзян Чэну руки.       Как воришка, он крадется с Ангусом по Пристани, скрываясь за невысокими домами. Конь пофыркивая и отстукивая копытами, послушно шагает, ведомой Цзян Чэном. Животное, как и хозяин, засиделось и требовало размять ноги.       Отдалившись от центрального павильона Цзянов, омега лихо вскочил на коня, натянув поводья до упора. Ангус, кажется, только и ждал этого сигнала. Почувствовав над собой всадника, конь ударил передними копытами, мгновенно срываясь в галоп. Счастливый смех Цзян Чэна придал ему ускорения. И вот они уже вдвоем оставили Пристань далеко позади, мчась во всю опору к лесу.       Цзян Чэн обожал быструю езду по лесным и полевым дорогам вблизи Пристани. Часто он возвращался с забрызганным дорожной грязью до колен, с растрепанными волосами с застрявшими в них веточками и листьями, с раскрасневшимся, порой исцарапанным лицом из-за низко висящих веток приводя своим видом благовоспитанного папу в тихий ужас. Но Цзян Чэн не мог ничего с собой поделать, он любил этот риск быстрой езды, наслаждался скоростью, пришпоривая коня и обгоняя сам ветер. Ангуса он останавливал только тогда, когда вокруг не было ни души, где никто не мог бы прочитать, что у него на лице, а следовательно и на душе.       Цзян Чэн замедлил бег лошади, въехав в заросли кустарника и деревьев. Затем вовсе остановился, глубоко вдохнув запахи весны и закрыл глаза, прислушиваясь к щебету птиц, к шелесту листвы.       Но вот в стройную песнь леса вмешались посторонние звуки. Цзян Чэн нахмурился, поворачивая голову. Какой-то всадник показался в дали. Он неизбежно приближался и Цзян Чэн не потрудившись подавить свое раздражение, шумно вздохнул. Ангус, чувствуя его настроение, неодобрительно заржал, точно предлагая сбежать еще дальше, но Цзян Чэн, ослабив поводья, подтянулся в седле и перебросив ногу, спрыгнул на землю, мягко спружинил об траву. Лес ему не принадлежал, он при всем желании не мог запретить другим здесь появляться. Потому он спешился, чтобы переждать, пока другой всадник пройдет своей дорогой, оставив эту опушку во владение Цзян Чэна.       Он моргнул, напрягая зрения, вгляделся в цвет ханьфу мелькающее между просветами листвы и изумленно ойкнул. На поляну выехал Цзэу Цзюнь, встречая удивленный взгляд Цзян Чэна улыбкой. Его белая лошадь ни в чем не уступала мощности вороному Ангусу, в ней чувствовался жар мышц и величественная стать. Лошадь достойная самого императора.       — Вы что, преследуете меня? — Вместо приветствия, спрашивает Цзян Чэн. Его взгляд мечется по Цзэу Цзюну, а в голове рассерженным роем носятся вопросы: Как он сюда попал? Что он тут делает? Почему глупое сердце так радостно забилось?       Цзэю Цзюнь неторопливо спешился с коня и, придерживая его за узды, подвел ближе к коню Цзян Чэна.       — Я прибыл в Пристань по делам Его Величества несколько дней назад. И я лелеял надежду на новую встречу с вами, — без утайки признался стражник.       Как первый лучик солнца, улыбка скользнула на губы Цзян Чэна, скромно, неуверенно. Он робко отвернулся, поглаживая морду Ангуса, надеясь за этим жестом скрыть свою улыбку.       — Что ж, удача вам благоволит, — изрек он. — Вы снова со мной встретились.       — Да, — улыбаясь согласился Цзэу Цзюнь. — Я рад этому. Даже несмотря на то, что мне несколько дней приходилось вставать раньше всей вашей Пристани и кататься на лошади, чтобы разыграть случайное столкновение.       Цзян Чэн, ощутив небывалую лёгкость, рассмеялся, покачав головой. Если бы он не держался за поводья Ангуса, то точно бы уже воспарил к небесам, до того ему кружил голову глупый флирт со стороны стражника.       — Вы все-таки чудак! — Сквозь смех проговорил Цзян Чэн.       — Как зовут вашего коня? — Альфа протянул руку к загривку лошади и потрепал по мягкой холке, любуясь игрой света в смоляной гриве.       — Ангус, — ответил Цзян Чэн и густо покраснел. Цзэу Цзюнь тактично промолчал, не опускаясь до шуток про имя коня. Цзян Чэн, на самом деле, уже не помнил, почему выбрал это имя. Может где-то вычитал, и ему понравилось звучание. Только позднее, уже когда узнал значение — бог любви, менять ничего не стал: конь отзывался на кличку, а сам Цзян Чэн любил своего вороного питомца и считал, что, в принципе, имя отображает его трогательную привязанность к коню.       — Красивый конь! — Похвалил Цзэу Цзюнь.       — Благодарю, — скромно ответил Цзян Чэн, и, наконец, разжал поводья. Он несильно хлопнул по крупу лошади, разрешая ей спокойно гулять по поляне. — Вы тоже — отпустите коня. Дальше пешком пойдем.       Рот стражника приоткрылся, выдавая его удивление. Цзян Чэн насмешливо фыркнул.       — Вы же обещали, что будете делать все, что я вам скажу. Соответствуйте своим словам. — Омега вскинул бровь, тонко изогнув губы в подобии улыбки.       Цзэу Цзюнь опустил голову, довольно улыбаясь, проследовал за идущим впереди Цзян Чэном.       — А вопросы я могу задавать? — Уточнил он.       Цзян Чэн, пользуясь тем, что его не видят, улыбнулся. Ему льстил интерес к собственной персоне от красивого и статного альфы, подобные Цзэу Цзюну обычно избегали уделять ему внимание.       — Попробуйте, — осторожно разрешил омега. — Если я сочту их не обременительными, то, так и быть, отвечу.       Знающий дорогу наизусть, Цзян Чэн шел быстро и уверенно, ведя за собой спотыкающегося Цзэу Цзюня. Он нарочно не сбавлял шаг и не придерживал ветки кустов и деревьев, с тихой улыбкой слушая, как те ударяются о тело позади идущего альфы. Он бы мог взять в расчет неопытность путника, мог бы предупредить о «грозящей опасности» кустарников, но не стал этого делать, желая отыграться за вечер в саду, когда Цзэу Цзюнь рассмеялся над ним.       Сам стражник ничем не выдал своего недовольства. Не просил Цзян Чэна притормозить. Безропотно сносил хлесткие удары веток. Только старался не отставать и на ходу задавал вопросы.       — Вы часто тут гуляете?       — Да, с детства. Люблю побыть вдали ото всех, помогает собраться с мыслями.       Цзэу Цзюнь прикусил язык, чтобы не дать сорваться словам — я заметил. Кто знает, что могло задеть вспыльчивого омегу? Вместо этого он полюбопытствовал:       — А почему вы отвергли подарок императора?       Цзян Чэн замер, точно вкопанный, и альфа едва не врезался в него.       Омега в полной растерянности оглянулся на Цзэу Цзюня.       — Кто такое говорит? — Голос Цзян Чэн понизился на несколько октав от беспокойства. — Я не отказывался от подарка. Он на Пристани, в стойле! — Ужас волной схлынул от затылка до пят, обдав Цзян Чэна неприятным липким холодком. Если по Пристани курсируют такие слухи, то они легко могли долететь до Гусу прямо в уши императора. И тогда прости-прощай свадьба, Пристань и успешное замужество Яньли. — Где вы это услышали? — Накинулся Цзян Чэн на стражника. Руки его гневно сжались, точно он уже представил, как будет душить горе-сплетника. — Я не отказывался от подарка, — в запале повторил омега. — Просто не могу же я сразу на двух лошадях ездить. У меня уже есть Ангус.       — Я так и подумал, — спешно заверил Цзэу Цзюнь.       — Не важно, что вы подумали. Если император это услышит…       — Он услышал, что подарок доставлен и принят! — Альфа мягко улыбнулся, наблюдая за зажавшимся омегой. — Его Величество не сторонник сплетен. Поверьте, Цзян Чэн.       Не сильно убежденный словами стража, Цзян Чэн отвернулся, кусая губы.       Решив, что вопрос исчерпан, Цзэу Цзюнь вновь завел разговор.       — А чтобы вы хотели получить в подарок от императора?       Цзян Чэн, чья спина оставалось напряженной (заметно было, как он свел лопатки), помолчал с некоторое время. А потом ответил. И в голосе явственно слышалась мальчишеская улыбка проказника.       — Собаку!       — Собаку? — Удивился страж. Он-то думал, что Цзян Чэн выдаст стандартные ответы омег: землю во владению, наряды говорящие о статусе жениха, может быть, украшения. Но собаку!       — Да, собаку, — подтвердил Цзян Чэн. — Вот с ней я бы мог ходить везде. В том числе брать на прогулки с Ангусом. Я бы уделял им равное количество времени. — Он усмехнулся, оборачиваясь через плечо к Цзэу Цзюну. — Отец не смог бы выставить собаку из Пристани, потому что это подарок императора.       Их взгляды встретились. Цзэу Цзюнь озорно подмигнул.       — Не знал, что вам свойственно коварство.       — Да, вы многое во мне ошибочно принимаете за действительность, — съязвил Цзян Чэн.       — Например?       — Ну, вы утверждаете, что все омеги нуждаются в защите. Я не нуждаюсь. — Цзян Чэн похлопал по бедру, где свисал меч. — Я могу постоять за себя в любой ситуации. Будь то призрак или надоедливый стражник, — омега снова обернулся, одаривая Цзэу Цзюня кривой усмешкой.       — Я не утверждал, что считаю вас слабым! — Защитился альфа. Цзян Чэн недоверчиво цокнул. — Я говорил о репутации, о весомости голоса альф.       — Репутация, — тихо взвыл Цзян Чэн. — Будь она неладна.       — А что не так с репутацией?       — Все с ней не так. Лишь искорка недовольства со стороны альфы и достоинство юной омеги обрушивается до немыслимых пределов. — Цзян Чэн остановился, замолчал. Всплеснул руками и развернулся к Цзэу Цзюну. — Я много не понимаю в мотивах Его Величества. Он устраивает смотрины для омег, отбирает лучших, возносит их. А потом осечка, маленький отступ и омега оказывается выброшен за борт. А эти пустоголовые альфы, блюдущие традиции, отворачиваются, боясь за себя, за свое имя. Но мы же не в мире из стекла живем, все прекрасно знаем, кому из нас легче восстановить свою честь, вернуть былое величие.       Омега умолк, переводя дыхание.       — И, вдруг, он делает ставку на меня, — Цзян Чэн рукой указывает на себя. Цзэу Цзюнь вежливо молчит, подозревая, что эти слова долго копились в омеге, а сейчас прорвались наружу. — Незрелого, без каких-то видимых достойных признаков, без веской причины. Что брак ему со мной даст? Это еще понять надо. Но вот что брак с ним отнимет у меня, известно хорошо.       — Вы из благородного ордена, — осторожно заметил Цзэу Цзюнь. — Чаще всего мотивы высших чинов исходят из этого.       — Не настолько уж благороден. Орден Цинхэ Не ничем нам не уступает. И Не Хуайсан гораздо более подходящая кандидатура. Он красив, в меру умен, смирен, его репутация юного омеги кристально безупречна. Император, подбирающий себе спутника, был бы доволен Не Хуайсаном от и до. Потому что именно такие и нужны — омеги, как идеальное украшение: перед гостями достал показал, а после забыл.       — Но вы достаточно умны. Умнее некоторых альф уж точно. А ваш облик очень притягателен, — оспорил слова омеги Цзэу Цзюнь. — Это преступление, что вам так мало говорили о вашей красоте.       Цзян Чэн грустно улыбнулся, качнув головой.       — Для того кто не увидел во мне омегу при первой встрече, вы слишком словоохотливы. Лучше помолчите, Цзэу Цзюнь, мы почти пришли!       Деревья редеют, пропуская Цзян Чэна и Цзэу Цзюня на свет. Место, куда привел их омега, оказывается возвышением отвесной скалы. Альфа изумленно обводит открывшийся пейзаж взглядом. На несколько сотен ли вокруг них простираются зеленые леса с мелкими озерами и речушками, прозрачными линиями пересекающие зелень. Рассветное солнце только-только начало зиждиться, поднимаясь на востоке. Его нежно персиковые лучи подсвечивали природу, ласково пробуждая ото сна.       Цзян Чэн остается доволен реакцией стражника — это место для него особенное. Он локтем подталкивает Цзэу Цзюня присоединиться к нему, и сам идет к краю скалы, бесстрашно садясь так, что ноги свободно болтаются в воздухе. Альфа покорно присоединяется, оставляя между ними неприлично мизерное расстояние, которое Цзян Чэн, как будто бы не замечает.       — Спасибо, — улыбнулся ему Цзэу Цзюнь.       Цзян Чэн, не поворачивая головы, добродушно фыркнул.       — Вы бы все равно за мной поплелись, — пояснил он свое приглашение. — Безопасное было держать вас всю дорогу под наблюдением, а то еще чего доброго заблудились бы. И тогда мне точно не поздоровилось бы перед Его Величеством.       Альфа сдержанно рассмеялся, переводя взгляд с пейзажа на профиль Цзян Чэна. В теплом рассвете острые черты омеги смягчились, стали нежнее, притягательнее. А может все дело было в безмятежной улыбке, которой Цзэу Цзюнь залюбовался, как драгоценным камнем, сверкающем в свете солнца.       — Я прихожу сюда, когда мне надо почувствовать себя незначительным, — вдруг заговорил Цзян Чэн, нарушая тишину утра. — Ведь солнце такое большое, освещает все, что видно глазу. И в том числе меня, — омега умолк, облизнув губы. — На фоне этого огромного светила, чьи лучи простираются повсюду, мои проблемы кажутся такими мизерными. Незначительными. Что мне становится легче от этой мысли. Они, как будто и вправду скукоживаются, и поддаются решению. — Цзян Чэн повернулся, ища понимания во взгляде напротив. Цзэу Цзюнь не улыбался, однако лицо его выражало спокойное сосредоточение, альфа слушал внимательно, вникая в каждое слово.       — Что беспокоит вас сейчас?       Цзян Чэн сдавлено усмехнулся. Заинтересованность Цзэу Цзюня располагала. Его вкрадчивый голос. Проникновенный взгляд. Мирная поза. Все эта гармония идущая от альфы обволакивала спокойствием, расслабляла. Цзян Чэна без колебаний потянуло на откровение.       — Свадьба. Я, — он опустил взгляд. — Я все время думаю об этом. Все слишком странно. Выбор императора странен. Меня это пугает. Но и отказаться я не могу. Моя семья в неловком положении. Свадьба может вытянуть Пристань из проблем и дать Яньли возможность выйти за любимого. Но, — Цзян Чэн осекся и неловко обтер лоб ладонью. — А как же я? Я вынужден держаться традиций. Следовать правилам хорошего поведения. Улыбаться и говорить «да, да, да». Покорно склонить голову перед неизвестностью. — Он, вдруг, задохнулся. — А что если он окажется страшным? Или будет небрежен в отношении меня? — Словно только что осознав весь ужас, Цзян Чэн взглянул на Цзэу Цзюня до смешного выпучив глаза.       Стражнику пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы сдержать улыбку. Он, действуя максимально осторожно, положил ладонь на руку Цзян Чэна и мягко обхватил пальцами.       — Давайте обсудим это по порядку. — Будничным тоном предложил альфа. Цзян Чэн, не обратив внимания на чужое прикосновения, затравленно взглянул исподлобья на стражника. — Его Императорское Величество точно не страшный. Симпатичный настолько, что вам не составит труда полюбить его за внешность. — Уверенно проговорил Цзэу Цзюнь. — Что касается мотивов помолвки, повторю ранее сказанное: ваш клан достаточно именит. А пары образуются и с гораздо меньшими условиями. — Заметив, что его слова мало убедили Цзян Чэна, стражник добавил. — Ваш папа держал слово перед свахами и дал вам очень хорошие рекомендации — ваша фигура для императора не пустой звук, пускай он даже вас не видел. И я уверяю вас, при ближайшем знакомстве, он будет вами очарован.       — Правда? — С надеждой во взгляде спросил Цзян Чэн.       — Правда, господин Цзян! — С готовностью подтвердил Цзэу Цзюнь. — И он будет относиться к вам, как к равному. Он никогда вас не обидит и всегда будет готов прийти на помощь. Вашу семью он защитит от всего. Вам не стоит опасаться за свою репутацию. Никто не посмеет усомнится в искренности намерений императора.       — Я хочу вам верить…       — Так верьте!       — Но как? Откуда вам-то это знать, простому стражу? — Воскликнул Цзян Чэн.       Цзэу Цзюнь неловко прикрыл рот, но практически сразу же нашелся с ответом.       — Мы с Его Величеством тесно знакомы. Росли вместе. И я его знаю достаточно, чтобы составить о нем компетентное мнение.       — Вот как? — Обрадовался Цзян Чэн. Не отнимая руки, он повернулся корпусом к Цзэу Цзюну, глаза его загорелись живым интересом. — А расскажите мне о нем еще что-нибудь! Что он любит? Ему нравятся животные? А на ночную охоту он ходит? Мне часто придется его сопровождать на выход в свет?       Альфа похороненный под лавиной новых вопросов, рассмеялся.       — Ну же, — Цзян Чэн развернул ладонь и обхватил руку Цзэу Цзюня в ответ. — Будьте моим генералом, помогите мне выиграть этот бой! Дайте мне информацию!       — О, ваше коварство не знает меры! — Со смехом проговорил Цзэу Цзюнь. Цзян Чэн не тая веселья, рассмеялся в ответ. — Право, я даже волнуюсь за Его Величество.       — Вы дразните меня! — Воскликнул Цзян Чэн, но вопреки всему, улыбнулся. — Возмутительно!       — Ладно-ладно, беру свои слова назад! Вы почтенный, целомудренный и невинный!       Цзян Чэн деланно задохнулся от возмущения. Но прорывающийся наружу смех не дал ему долго сдерживаться. Он забыл, когда в последний раз так долго и так легко смеялся, смотря в глаза собеседника и находя в них ответное понимание.       — Я передумал, мне не нужна ваша помощь, а то еще чего доброго помру от смеха, — тело все еще подрагивало от остатков гулящего в нем веселья.       Пока они говорили, солнце успело подняться достаточно высоко, и уже начинало греть мир своим теплом. Цзян Чэн с сожалением прикусил губу.       — Пора возвращаться, так как мне все еще нельзя надолго покидать Пристань. — Рука, что держалась за руку Цзэу Цзюня разжалась неохотно. Омега поднял ноги на скалу и поднялся. Стражник встал следом. Цзян Чэн кожей ощутил его разочарование, но постарался не поддаваться этим эмоциям, вымученно улыбнувшись.       По дороге назад, Цзэу Цзюнь вновь заговорил об императоре.       — Вы могли бы воспользоваться вашей связью с императором, — слишком откровенно предложил стражник. — Переломить некоторые ситуации в пользу омег. Поменять традиции, которые вам не по душе.       — Звучит волшебно, — усмехнулся Цзян Чэн. На обратном пути он придерживал ветки для Цзэу Цзюня. — Но рано еще мечтать о революции.       Альфа хитро взглянул на Цзян Чэна.       — Вы все время себя недооцениваете.       — Я бы выразился иначе, — неопределенно пожав плечами, Цзян Чэн поглядел себе под ноги, носком сапога пнул валявшийся на пути камень. — Смотрю на вещи трезво, учитывая свои возможности.       — Вы несомненно правы: витиеватые предложения звучат лучше, — ухмыльнулся Цзэу Цзюнь.       Отмахнувшись от очередного поддразнивания, Цзян Чэн спросил:       — Не хотите пить? Тут неподалеку есть горный родник, — он приглашающе кивнул головой в направлении, и Цзэу Цзюнь, не смея отказать, свернул с тропы.       Спустя несколько десятков шагов, до ушей донесся тихий звук журчания. А еще с несколько шагов, они вышли к неглубокой речушке. Вода в ней была прозрачной и ледяной. Цзян Чэн с наслаждением опустил руки и зачерпнул воду. Цзэу Цзюнь, прикрыв рот кулаком, засмеялся.       — Что смешного? — Обернулся на него Цзян Чэн.       — Извините, — тут же поспешил оправдаться стражник. — Я вспомнил тот вечер в саду. И я тогда, к слову и сейчас, смеялся не над вами, а над тем, как родители тщательно охраняют информацию.       Цзян Чэн заинтересованно подступил ближе.       — Так расскажите же мне! — Требовательно воскликнул омега.       — Я не могу, — альфа посмотрел в сторону, но Цзян Чэн, желавший добиться ответа, сдвинулся следом за его взглядом. — Я не имею права рассказывать вам такое.       — Если не вы, то кто мне скажет?       — Придет время и вы разберетесь, — пообещал Цзэу Цзюнь.       — Когда это время придет? — Не отступался омега. — Расскажите, вы же ведь не потенциальный ухажер. Ничего страшного!       Стражник тяжко вздохнул, прикрыв глаза. Цзян Чэн мучимый томительным ожиданием наблюдал, как альфа взвешивает «за» и «против» принимая какое-то решение. Когда же он открывает глаза, привычно светло-карие радужки глаза темны.       — У вас было физическое удовольствие? — Поинтересовался Цзэу Цзюнь низко-рычащим голосом, от которого у Цзян Чэна возникло необъяснимое желание склонить голову и прижаться к телу альфы.       — Я не совсем понимаю, что вы имеете ввиду, — едва ворочая языком, промямлил Цзян Чэн. — Я же не созрел еще…       — Это не обязательно, — альфа уверенно шагнул ближе к Цзян Чэну. Между их тел проскользнула невидимая молния, прошившая обоих насквозь, наэлектризовав кожу мелкими колючими разрядами. — Когда вы остаетесь наедине с самим собой — вы касаетесь себя?       — Касаюсь себя? — Сознание Цзян Чэна пылало. Грудная клетка от частого дыхания ходила ходуном. Щеки горели, как от удара. Он чувствовал что-то темное, глубинное, отдаленно похожее на желание. Ему хотелось за этим потянуться. Уступить проснувшимся инстинктам.       — Да, — Цзэу Цзюнь медленно — хищник, знающий, что жертве не выскользнуть — обогнул Цзян Чэна, становясь позади него. Его губы шевелились в опасной близости от шеи омеги. — Оставшись в одиночестве, ночью, вы можете касаться себя. Ласкать свое тело, как вам нравится. — Слова, произносимые альфой, опаляют нежную мочку уха омеги. — И между ног тоже. Ласкайте себя, исследуйте, находите место, где вам приятнее всего и продолжайте гладить там, пока не достигните блаженства. Пока не настанет апогей. Попробуйте.       Горячее дыхание Цзэу Цзюня исчезло с кожи Цзян Чэна. Он, ни в чем не бывало, выступил из-за его спины, подошел к ручью и опустил руки в воду. Цзян Чэн, прибывающий в замешательстве от такого нового волнительного Цзэу Цзюня, моргнул несколько раз, пытаясь прийти в себя. Лицо нестерпимо жгло, хотелось окунутся в холодный ручей и ждать, пока кожа, воспламененная словами Цзэу Цзюня, остынет.       — Идемте! — С улыбкой обратился стражник.       Цзян Чэн неуверенно кивнул головой и сдвинулся с места на негнущихся ногах.       На поляне, обмахиваясь хвостами, их ждали кони. Цзян Чэн коротким свистом подманил Ангуса к себе. Конь спешно подошел и послушно ткнулся мордой в подставленную ладонь. Этот жест вызвал у Цзян Чэна улыбку. Он ласково погладил коня, ухватившись за шлейку на морде.       Цзэу Цзюнь, не теряя времени, вскочил в седло. Из сумки, переброшенной через лошадь, он извлек цветок и бросил его наблюдающему за ним Цзян Чэну.       — Увидел по дороге сюда — подумал о вас, — произнес стражник на прощание. И натянув поводья, развернул коня, пустив его «рысцой».       Цзян Чэн, успевший поймать цветок за стебель, посмотрел на бутон. Одиночный чашелистовый пион нежно-розового цвета. Цзян Чэн поднес цветок к лицу, ощущая кончиком носа мягкость лепестков. Нежный аромат невесомо пощекотал обоняние омеги и он спешно отодвинул цветок от лица, в который раз, за это утро, отчаянно краснея.

***

      Незнакомое нервное возбуждение охватило тело Цзян Чэна. Он еле дождался наступления вечера, изнывая от желания сбежать во время ужина. Даже Яньли, старавшийся не замечать происходящего, не сдержался и вопросительно взглянул на брата. И только под этим взглядом, Цзян Чэн прекратил отбивать мерную дробь пальцами по поверхности стола.       Пион, подаренный Цзэу Цзюном, он спрятал в комнате за свитками на полке. Мысль об этом маленьком секрете сильно волновала омегу. Он думал о разнице собственной реакции на чужие дары. Подарок императора вызвал у него лишь недоумения и растерянность. Подарок Цзэу Цзюня — приятную тяжесть на сердце.       Он думал и о красивой улыбке стражника. И о том, какой у него заразительный смех. Улыбался, вспоминая глупый флирт и доброе поддразнивания альфы. Касался своей руки, как касался его Цзэу Цзюнь. И мелко дрожал, млея от воспоминания о низком голосе над его ухом.       — А-Чен, с едой что-то не так? — Уточнил Яньли.       Вынырнув из мыслей, Цзян Чэн встрепенулся и поспешил ответить.       — Нет, еда вкусная, — он улыбнулся брату, растягивая неподатливые губы. — Я уже наелся. Прости меня.       Брат добродушно пожал плечами.       — Ничего страшного! Главное, что не голодный.       Цзян Чэн виновато опустил глаза в пол, чувствуя неприятный осадок от откровенной лжи. Он не ел весь день, но странным образом не ощущал голода.       — Я пойду к себе, — Цзян Чэн поднялся на ноги и, поклонившись, под удивленно вытянувшиеся лица родителей поспешил убраться из зала.       Запершись в своей комнате, Цзян Чэн привалился спиной к двери и прислушался к звукам дома. В ушах барабанами стучала только собственная кровь. Это придало ему уверенности. Он подошел к чаше с водой, умылся, обтер лицо. Аккуратно вытянул ленту из волос, давая густым черным прядям рассыпаться по плечам. Ханьфу, небрежно сброшенное с плеч, неаккуратно падает на пол. Туда же летит рубашка.       Цзян Чэн перешагивает через одежду и подходит к столику, где стоят несколько свечей, гасит все, кроме одной, и забирается под покрывало на кровать. Он прикрывает глаза, стараясь дышать глубоко, чтобы выровнять дыхание, как делает это при медитациях.       Взывая к памяти, Цзян Чэн неуверенно подносит руку к шее и мягко массирует ее пальцами.       — Не торопись, прочувствуй, — раздается шепот над краем уха. Цзян Чэн кусает губу, втягивая носом воздух. В комнате плывет тонкий аромат горящей свечи и пиона, скрытого от посторонних глаз. — Попробуй спустится ниже, — направляет шепот.       Направляемая голосом, рука скользнула ниже ведя самыми кончиками пальцев вдоль острой ключицы. Ладонь легла на шею, пальцы впились в кожу, оставляя бледные розовые следы.       — Нежнее, — подсказал шепот. Цзян Чэн послушно расслабил руку и лишь слега придавил, слыша как потяжелело собственное дыхание. — А теперь спуститесь ниже, — скомандовал голос.       Цзян Чэн охотно подчинился и коснулся груди поглаживающими движениями. Свободная от касаний рука сжалась на простыни, стиснутая в кулак. Пальцы другой руки очертили темно-бордовый сосок и не крепко сжали, вызвав судорожный вздох. Тут же ладонь накрыла чувствительный к такому небрежному касанию сосок и успокоила саднящую кожу.       — Продолжай, — мягко подтолкнул голос к действию.       Цзян Чэн облизнул пересохшие губы и спустил руку ниже, касаясь упругого и подтянутого живота. Пальцы, натолкнувшись на препятствие — пояс штанов, замерли, ожидая приказа.       — Развяжи, — позволил шепот. И омега спешно потянул узел, ослабляя стягивающий пояс. — Можешь снять, — звучит подсказка, которой Цзян Чэн неукоснительно следует, полностью себя обнажая. — Попробуй прикоснуться, — продолжает направлять голос. Рука Цзян Чэна испуганно коснулась ствола. Тело отозвалось на прикосновение голодной жаждой.       Омега разжал пальцы, стискивающие простынь и опустил руку на бедро, второй обхватил ставший твердым член и наугад провел рукой. Это оказалось приятно — он задрожал от возбуждения.       — Не спеши, исследуй. Найди верный ритм.       Рука погладила горячий ствол спустившись верх-вниз от основания до головки. Большой палец скользнул вверх, перекрывая сочащуюся предсеменем щель.       — Задействуй вторую руку, — вновь подсказал голос.       Всхлипнув, Цзян Чэн прогнулся в пояснице, разводя и подгибая ноги. Пальцы второй руки нащупали тугой и влажный вход, неуверенно его огладив. Теплый прилив волной накатил к нижней половине тела. Цзян Чэн шумно выдохнул, ощущая всепоглощающий жар между ног. Действуя наугад (голос выжидательно смолк), омега толкнул палец внутрь себя. От того насколько он горячий внутри, его подбросило на кровати, как в лихорадке. Скорость руки на члене он замедлил и постарался действовать в унисон с движением пальца. Влага собирающаяся вокруг его дырочки капала на простынь, стекая по ягодицам — это распаляло омегу еще сильнее.       Он приставил ко входу второй палец, прикусил губу, чтобы не взывать от удовольствия, постигшего его от ощущения распираемости внутри. Жар, влага, мягкость, прикосновение к себе чувствительному — все завязалось тугим узлом в точке ци. Цзян Чэн запрокинул голову, упираясь затылком в подушку. Тело следовало за блаженством, извиваясь на шелковой простыни, вскидывая бедра, поддаваясь навстречу рукам.       Цзян Чэн полностью закрыл глаза, отдаваясь во власть ощущениям. Внизу пекло и тяжелело. Тихие стоны проскальзывали сквозь крепко стиснутые зубы. Голос обрел зрительную форму — высокий, статный, с молочной кожей, черными, как ночь волосами, с хищной улыбкой и пылающим огнем в светло-карих глазах.       — Цзэу Цзюнь, — позвал омега, толкнувшись на пальцы особенно глубоко и плотно сжав член. Чужое имя на собственных устах взорвало разум — теплые искры обожгли кожу жалящими укусами. Цзян Чэн прогнулся в пояснице, отрывая ягодицы от кровати и пальцы вошли еще глубже. Он вскрикнул и упал обратно. Вход сжался вокруг пальцев, а с члена стекло семя.       Прекрасная нега охватила омегу, оставляя разум пустым.

***

      О новом открытии в своем теле, Цзян Чэну нестерпимо хотелось поделиться хоть с кем-нибудь. И в тоже время, он понимал, что это не то, о чем говорят с каждым. Хотя бы потому, что залитые семенем и влагой простыни, он спрятал от слуг, а свои фантазии о Цзэу Цзюне надежно запечатал в мысленном сундуке и постарался не обращать внимание на этот вопиющий случай.       Он понимал, что ему уготована иная роль. Немаловажная и очень значимая для их семьи. Но своевольное сердце упрямо билось, отказываясь принимать столь суровую реальность.       За его рассеянностью, несвойственной неуклюжестью, некой мечтательностью с интересом наблюдали родители и старший брат, списывая это на нервозность из-за предстоящего события. Все-таки не каждый день выходишь замуж за императора.       — Уверен, эта будет чудесная свадьба. Императоры никогда не скупятся и проводят торжества с присущей их кошельку роскошью, — повторял Яньли, думающий о своей свадьбе, совершенно игнорируя ужас в глазах брата. — Ох, я слышал, что ко дворцу доставили красные тюльпаны, а дворцовые садовники во всю высаживают пионы. Ты сможешь гулять среди этого буйства цветов! Я так тебе завидую!       Яньли счастливо рассмеялся перспективам брата. Цзян Чэн сдавленно угукнул, опуская голову. В груди ядовито расползалась паника. Больше ничто из старых привычек не успокаивало расшалившиеся нервы. Ни прогулка, ни охота, ни уход за Ангусом. Ко всему прочему, Цзян Чэн, наблюдая, как брат проходит через собственные этапы помолвки, понимал, что дни до его созревания истаивают на глазах безвозвратно. Для омеги это означало, что обоюдные смотрины неумолимо нагрянут в ближайшее время.       На торжественном вечере, приуроченном открытию галереи изящных искусств каллиграфии, в башни Кои, куда семья Цзянов были приглашены, как будущие родственники, Цзян Чэн едва не сходит с ума от поздравлений летящих в его адрес и адрес его брата. Еще бы, родители детей сработали превосходно выдав за сезон сразу обоих отпрысков, подобрав им столь удачные партии. К счастью, Яньли отвечает за них двоих, благодаря каждого своей нежной улыбкой и искрящимся от любви взглядом, пока Цзян Чэн мучительно изнывает от желания скрыться в отведенных ему покоях.       — Постарайся больше улыбаться, а то как будто не свадьбы ждешь, а исполнения приговора, — подсказал Не Хуайсан, прикрывая лицо веером. Он вежливо кивнул проходящим рядом с ними альфам, оценивающе стрельнув взглядом в их сторону.       — Я не могу тут больше находиться, — низко прорычал Цзян Чэн.       — Знаю, А-Чен, знаю, — веер в руке друга быстро-быстро заметался. — Все эти приемы утомительны.       — Но ты-то наслаждаешься, — парировал Цзян Чэн.       — Разумеется, где еще увидишь столько красавцев в одном месте? — Кокетливо хихикнул Не Хуайсан. — Да и если честно, это прекрасная возможность ускользнуть от бдительного ока моего братца, постоянно напоминающего мне, что за один скандальный жест юный омега может быть выслан из общества.       — О, тут я тебя понимаю, — губы Цзян Чэна скривились в злой усмешке.       Не Хуайсан хлопком по ладони сложил свой веер.       — Если так тяжело, не стой на месте, — подсказал друг. — Иди, гуляй по залам, сделай вид, что выставка тебе интересна. Я так и поступаю, когда меня утомляет слушать пустые разглагольствования сильных мира сего.       — Не знал, что тебя утомляют разговоры с альфами, — удивился Цзян Чэн.       Не Хуайсан загадочно хмыкнул и расправил свой веер, чтобы вновь замахать им возле своего лица.       — Иди, я прикрою, — смилостивился друг.       Цзян Чэн поблагодарил его короткой улыбкой и, отделившись от друга, вышел из угла, в котором они стояли. Следящие за его перемещением, гости башни невежливо поворачивали головы, оценивая. Кто-то неодобрительно щурил глаза, кто-то улыбался, а кто-то откровенно показывал пальцем в сторону Цзян Чэна. Омега, не терпящий столько пристального внимания, желал вытащить саньду заткнуть всех и заставить наблюдателей отвернуться от него.       Минув главный зал, Цзян Чэн двинулся вдоль коридора, продолжая водить скучающим взглядом по экспозиции. На встречу ему шли такие же скучающие омеги — они здесь, в отличии от Цзян Чэна, сами являлись живыми экспонатами, старающиеся привлечь к себе правильное и необходимое внимание для успешного замужества. Цзян Чэн, чья участь уже была решена, в душе завидовал свободе этих омег, ему хотелось схватить их за плечи и хорошенько тряхнуть, напомнить, чтобы они ценили эту возможность распоряжаться своей жизнью, как им заблагорассудится.       Разумеется, он себе не мог позволить такого. И скрываясь от соблазна, омега нырнул в аркообразный проем, скрытый тяжелой золотистой шторой. За шторой оказался небольшой зал — продолжение выставки. Тушевые росчерки на натянутых свитках занимали собой все то малое пространство помещение. Но не они они приковали к себе взгляд Цзян Чэна. А стражник в белом облачении.       — Цзэу Цзюнь, — позвал севшим от волнения голосом Цзян Чэн.       Альфа вздрогнул от неожиданности и резко обернулся, немало удивленный чужим присутствием.       — Цзян Чэн, что вы здесь делаете? — Напряжение просквозило в голосе альфы, обдав Цзян Чэна неприятным холодком вгрызшимся в позвоночник.       — Я, — смущенно опустив взгляд, омега замялся, но шагнул ближе. — Мою семью пригласили. Яньли будущий супруг Цзинь Цзысюаня. — Пояснил Цзян Чэн. — Вы не рады меня видеть?       Улыбка стражника озарила мрачность в голове Цзян Чэн. Тепло во взгляде согревало не хуже восходящего солнца.       — Я счастлив, что моя удача все еще при мне, — тихо проговорил Цзэу Цзюнь. — Я всего лишь удивился, не принимайте это близко к сердцу.       Скромно улыбнувшись, когда хотелось радостно рассмеяться, Цзян Чэн поравнялся с альфой, становясь боком от него и принялся разглядывать рисунки на свитках.       — Как вам работы? — Спросил стражник.       Цзян Чэн пожал плечами.       — На мой вкус слишком безжизненные. Им не хватает сюжета. А постоянный мотив горных пейзажей холодный, мрачный и одинокий.       — Я передам императору ваши слова.       Цзян Чэн испуганно вспыхнул, оборачиваясь к улыбающемуся Цзэу Цзюну.       — Работы в этом зале — это подарок императора для господина Мэн Яо, организовавшего выставку. — Альфа, посмеиваясь над реакцией Цзян Чэн, махнул рукой в сторону заранее заготовленной таблички с указанием авторства работ.       Цзян Чэн смущенно прикрыл пылающее от стыда лицо и хрипло протянул.       — Вы — дьявол, Цзэу Цзюнь, — он отнял руки от лица и возмущенно взглянул на стражника. Тот повернул голову в сторону омеги, не переставая улыбаться. Цзян Чэн, глядя в лицо альфы, почувствовал как дрогнули губы в ответной улыбке. Наконец, он не сдержался, и смех вырвался наружу. — Почему вы не предупредили меня сразу?       — Мне было интересно узнать правдивую оценку. Видите ли, я не люблю лизоблюдство.       — Но это же работы императора, — смущенный до безобразия своей резкостью, прошептал Цзян Чэн. Ох, сколько же раз ему отец повторял, чтобы сын был сдержаннее в своих речах.       — Уверяю, ваши красноречивые укусы критики придутся ему по душе, — заверил Цзэу Цзюнь. — Он любит совершенствоваться.       — Чтобы еще раз я попался на вашу уловку, — Цзян Чэн умолк не договорив, и развернулся, становясь в одном направлении с Цзэу Цзюном. Его взгляд упал на другую картину. — О, а эта отличается. — С удивлением отметил Цзян Чэн. — В ней есть сюжет.       — Расскажите, что вы видите, — мягко подтолкнул Цзэу Цзюнь.       — Рассвет. Только-только первые лучи. Весь мир еще спит. И художник один, но не одинок, видит пробуждение природы. Линии мягче, чем на других картинах. Как будто, — Цзян Чэн споткнулся, стараясь подобрать слова.       — Как будто что-то случилось, — подсказал Цзэу Цзюнь. — Перемена настроения.       — Да, — согласился Цзян Чэн.       Они замолчали, вглядываясь в прозрачно красные цвета рисунка. Отчаянное касание рук, направленных друг к другу, сбивает дыхание, как удар об землю. Цзян Чэн шумно втягивает воздух сквозь приоткрытый рот. Он будто бы находится под водой, легкие немилосердно горят. Вместо крови по телу циркулирует жидкий огонь. Ему хочется крепче ухватиться за руку Цзэу Цзюна, но все, что он позволяет своему парализованному телу, легкое касание ребром ладони и сцепленные мизинцы.       Шум приближающихся шагов и звонкий смех больно остужает голову омеги. Он спохватывается, одергивая руку и отводя взгляд. В альков ныряет Не Хуайсан.       — Вот ты где, — с улыбкой проговаривает омега. Завидев альфу, он делает изящный и неглубокий реверанс, подхватывает Цзян Чэна за локоть, тянет на себя. — Там твои родители рвут и мечут, лучше вернуться в главный зал, — быстро шепчет друг.       — Хорошо, — слабеющим голосом соглашается Цзян Чэн.       На выходе он оборачивается, бросая короткий взгляд на Цзэу Цзюня и видит, что альфа смотрит на него с голодным блеском в глазах. Они оба повели себя слишком неосмотрительно. И оба были спасены лишь появлением Не Хуайсана. К счастью, друг был понимающим и умеющим держать язык за зубами.       Случайная тайная встреча осталась секретом небольшой комнаты.

***

      Вечер в башне Кои заканчивается без видимых происшествий. Только Цзян Чэн, пристально вглядывается в лица гостей, надеясь среди них отыскать Цзэу Цзюня, как и все последующие дни, завидев белые одеяния, едва не сворачивает себе шею, чтобы разочарованно выдохнуть, осознав, что это не тот стражник, которого он искал.       Трудами и заботами Яньли, Цзян Чэн отвлекается днем, но вечером, оставаясь в одиночестве своей комнаты, он открывает книгу с засушенным в ней пионом и думает о Цзэу Цзюне, позволяя бездне отчаяния разверзнуться и поглотить его. Он все время представляет реакцию альфы на собственные мысли. Жаждет услышать его ответ. Получить улыбку и взгляд чуть насмешливый, ставящий прозорливого Цзэу Цзюня на ступень выше. И Цзян Чэн, не принимающий превосходства альф над собой, сам бы охотно воздвиг стражника на пьедестал, прижимаясь к его ногам в немой молитве, в слепой надежде быть обласканным.       Лекарь, осмотревший Цзян Чэна, подтвердил свой срок — созревания произойдет со дня на день — и это прозвучало для эмоционально умирающего Цзян Чэна окончательным приговором.       — Вам надо больше отдыхать, вы очень бледны, — советует напоследок лекарь.       Цзян Чэн захлопывает рот, чтобы не раскричаться: он и так ничего не делает, сидит весь день в своей комнате и смиренно ожидает экзекуции.       Папа, получивший подтверждение о сроках, высылает письмо в императорский дворец. Вместо ответного письма в Пристань прибывают свахи. Те самые дородные и требовательные беты, от которых Цзян Чэн сбежал в первый раз.       — Выражение лица суховато.       — Да и бедра узковаты, как он выносит дитя Его Величества?       — Небольшая питательная диета укрепит его тело.       Цзян Чэн с несчастным видом, занимающий место подле отца, чувствует себя ездовой лошадью на ярмарке. Ему кажется, что сейчас свахи протянут свои руки, ощупают его, заглянут в рот, пересчитывать зубы. Не делая над собой усилий смягчить свои слова, они указывают Цзян Чэну его место, называют вещи своими именами — он всего лишь собственность, которую приобретает император.       — Я, — срывается голос омеги. Он хватается за руку отца до боли стискивая ее. Отец встревоженно поворачивается к сыну. — Я не могу. Прекратите это. Умоляю. — Дрожа от подступающих слез горячо шепчет Цзян Чэн. Отец в успокаивающем жесте накрывает его руку ладонью.       — Надо соблюсти традиции, А-Чен. Нам делают великое одолжение, — пытается воззвать Цзян Фэнмянь к благоразумию сына.       Беты, придирчиво оглядывающие дрожащего, как лист на ветру, Цзян Чэна, остаются недовольны и поджимают свои губы, выказывая мгновенное презрение.       — Вы столь дурно воспитаны? Для Его Величества подобное поведения при гостях недопустимо. Мы доложим об этом Императору. Ваша кандидатура может оказаться под вопросом, если вы нам не угодите, — главная сваха со скользкой змеиной улыбкой угрожающе выгнула бровь. Она явно наслаждалась процессом, запуская свои клыки, смазанные ядом, в юных омег. С садистским удовольствием точила когти об родителей. В этой комнате власть была в её руках и она ей козыряла вовсю.       — Значит, вы можете расторгнуть помолвку без согласия Императора? — Уточнил Цзян Чэн, обращаясь к гостьям.       — Ну, — уже менее уверенно протянула сваха, нервно поправляя край ханьфу. — Мы можем повлиять на исход решения.       — Отлично, тогда скажите Его Величеству, что я ужасен. Не воспитан. И все то, что потребуется для отмены.       — А-Чен! — Шокировано вскрикивает папа.       — Нет нужды договариваться об обоюдных смотринах, — Цзян Чэн, с ловкостью юркого зверька, отпрыгивает от руки отца и вприпрыжку покидает залу, чтобы спрятаться в комнате.       Собственное сумасбродство напугало омегу до чертиков. Что он творит?! Так безрассудно бросается словами, высказывая неуважение к чужой протянутой руке помощи. Он только что отверг предложение самого императора?       Тело, напуганное такой стремительностью, тоже восстало. Каждая клеточка горела. Кости ломило и выворачивало, натягивая тугие, как канат, нервы. Живот сводило, к горлу волнами подкатывала тошнота. На лбу, спине и в подмышках проступила испарина. Мышцы бедер болезненно потянуло.       Да что со мной такое? Что происходит? — болезненно морщась, простонал Цзян Чэн.       Но найти ответы на вопросы Цзян Чэн не успевает. Как гром, наполненный сталью раздается крик папы, зовущий его по имени. Омега в ужасе оглядывает комнату и, приняв решение, выскальзывает в окно, оставляя нерешенную проблему за спиной.       Ангус приветствует его диким ржанием. Цзян Чэн торопливо отвязывает коня, под удила выводя из стойла. Запрыгивает на коня без седла и натягивает поводья до упора, заставляя Ангуса рвануть с места, подняв облако из пыли и сена. В след омеге летят ругательства, но Цзян Чэн корпусом припавший к шее коня, думал только об одном: скорее убраться туда, где его никто не найдет.       Почувствовав влагу на щеках, Цзян Чэн понял, что все это время плакал. От несправедливости, от отвращения перед будущим супругом, от предстоящих личных потерь. Он, опасно балансируя, поднял руку и рукавом провел по лицу. Натянутые поводья, Цзян Чэн приспустил и лошадь бежала свободной «рысцой», когда омега заполучил удар.       Сначала Цзян Чэну показалось, что весь воздух вышел из его тела, как если бы кто-то хладной рукой сдавил его горло, усевшись ему на грудь. А потом пришел еще один удар, после которого мир крутанулся и предстал перед глазами чистым и безоблачным небом.       Сильная боль прострелила все тело, лишая возможности дышать. Цзян Чэн просипел, не в силах двинуться. Как бы он не старался, в сжавшееся тугим кольцом горло не поступал спасительный кислород. Он моргнул — глаза слезились. Скрюченные пальцы впивались в землю, сгребали листья и траву под ладонь. Он задыхался.       — А-Чен! — Голос, как сигнал, вернул Цзян Чэну способность дышать.       Омега жадно распахнул рот, ненасытно глотая воздух. Обеспокоенный голос, звучавший напряженно, как гудящая тетива, все приближался, и вот уже чьи-то руки, уверенно подхватили его, поднимая и подтягивая к себе. Цзян Чэн оказался в плотном кольце рук, прижатый к чужой груди.       — А-Чен! — Вновь позвал его голос.       — Цзэу Цзюнь, — едва шевеля губами, позвал омега, цепляясь и пачкая белоснежное ханьфу       — А-Чен, где болит? Ответь мне! — Потребовал стражник.       Болело везде. А главная боль была в груди. И Цзян Чэн хотел вспороть себе живот, раздвинуть ребра и вытащить это упрямое сердце, предложить его Цзэу Цзюну, потому что больше у него ничего не осталось.       — Помогите, — хрипя от временной потери воздуха просит Цзян Чэн. — Помогите подняться.       Цзэу Цзюнь с сомнением поглядел на бледное, покрытое испаренной лицо Цзян Чэна. Но просьбу все же выполнил. Поставив омегу на ноги, он еще какое-то время держал его в своих руках, словно ожидал, что Цзян Чэн вот-вот и рассыпется на части — удар об ветку дерева и падение на землю со стороны выглядели нешуточно.       — Как вы себя чувствуете? — Спрашивает стражник.       — Как будто меня повалили на землю и хорошенько потоптали, — морщась и держась за ребра ответил Цзян Чэн.       — Куда вы так спешили?       Цзян Чэн не отвечает, стараясь вернуть спокойное дыхание. Выходит из рук вон плохо. Он глядит на Цзэу Цзюна: у того вся кровь от лица отхлынула, губы побелели от напряжения, а глаза потемнели от испуга.       — Как вы здесь оказались? — Вернув себе твердость в голос, спросил Цзян Чэн. Но тут же отмел свой вопрос, продолжив говорить. — А, впрочем, не важно. Я рад, что мы встретились.       Цзэу Цзюнь, сохраняя молчание, посмотрел на дрожащего Цзян Чэна.       — Вам плохо…       — Да, — согласился омега. — И мне страшно. Я никогда не думал, что скажу такое, но… я все время думаю о вас. — Он упрямо поднял голову и с вызовом взглянул в лицо альфы. — Вы занимаете все мы мысли. Вы снитесь мне. Я просыпаюсь и засыпаю с воспоминаниями о вас. — Он всхлипнул, но стойко сдержал слезы. — У меня все время такое ощущение, что я прыгнул с обрыва и разбился оземь. Потому что я не хочу замуж за Императора. Я хочу замуж за вас. Хочу быть только вашим, быть с вами и чтобы вы принадлежали мне!       — Но ваша свадьба…       — Я отверг предложение об обоюдных смотринах. Повел себя возмутительным образом, теперь свахи повлияют на то, чтобы помолвка была расторгнута.       — Но почему? Это же важно для вас и вашей семьи, — ужаснулся Цзэу Цзюнь.       Цзян Чэн всплеснул руками, раздраженный чужой слепотой.       — Я влюблен в вас, неужели вы не видите? Не слышите, что я вам говорю? — Горькие слезы скатились по щекам, Цзян Чэн не обратил на них внимание, вглядываясь в лицо Цзэу Цзюна. — И не говорите, что не чувствуйте по отношению ко мне того же, — он сглотнул вставший в горле комок, и шепотом добавил. — Это убьет меня.       Растерявший все свое былое красноречие, стражник онемел, пораженный вываленным на него признанием. Тишина альфы занесла над Цзян Чэном меч и, со свистом рассекая воздух, обрушила сокрушительный удар.       — Вам надо принять предложение, вы не пожалеете, — запоздало ответил Цзэу Цзюнь.       Но Цзян Чэн разочарованно покачал головой и отвернулся.       — Не вздумайте идти за мной, — предупредил он альфу. — Я услышал достаточно.       Внутри Цзян Чэна что-то поломалось. Что-то, что удерживало его спину прямой, а голову высоко поднятой. Он сгорбился, скорбно обхватив себя руками, и, наверное, со стороны выглядел жалко, как настоящая омега нуждающаяся в защите. Но Цзян Чэну было откровенно наплевать. Он был полностью уничтожен. И желала одного — убраться от своего разрушителя.       Ангус, пасшийся неподалеку, отозвался на свист. Цзян Чэн обнял коня за шею, прижавшись всем телом, и с жаром разрыдался, пуская горючие слезы в гриву коня. Животное, не понимая, что так встревожило хозяина, стояло смирно, давая возможность пережить бурю. А когда настало затишье, Ангус отвез Цзян Чэна домой.

***

      Единственное, что спасает от гнева папы, по возвращению домой — это внезапный обморок. Цзян Чэн кулем спадает с коня. Ноги дрожат, делая шаг нетвердым. Он ухватывается за стойло, пытаясь удержать уплывающее сознание. Перед глазами вьются черные мошки. Последнее, что он услышит, перед тем как отправится во мрак, крик папы, но не гневный, а напуганный.       Позже, придя в себя, Цзян Чэн узнает, что в день прибытия свах, у него началось созревание. Организм ослаб и все те симптомы, мучавшие его на протяжении утра, всего лишь вина окончательного превращения в омегу.       А пока он то мечется по кровати, то скручивается от боли, сворачиваясь в «калачик», потягивает к себе ноги, пытаясь унять адский жар внизу живота. Он ужасно потеет, простыни под ним намокают в первую же ночь. Остывая, неприятно липнут к телу.       Цзян Чэн стонет, кусая губы, край подушки, собственную ладонь. В бреду он чувствует чье-то прикосновение к разгоряченному лбу. Чужое касание прохладное и приносит временное облегчение. Он старается открыть глаза, чтобы разглядеть своего посетителя. Кажется, он видит белое ханьфу и невольно тянется к гостю. Он умоляет облегчит боль (но, как позднее расскажет Яньли, Цзян Чэн не вымолвил ни слова, только вскрикивал, ощущая особо острую боль от перестройки организма), протягивая руки и обессиленно их роняя, не найдя опору.       В комнате все созревания стоит стойкий запах сандала. Он облепляет пылающее тело омеги с ног до головы, впитывается в кожу, въедается кости, плавит разум. Цзян Чэн задыхается, испытывая первобытный, необузданный голод. Как нечто темное, противной змеёй поселившееся внутри живота, больно жалящая на каждую попытку пережить мучительное мгновение.       Придя в себя несколько дней спустя, Цзян Чэн не может поверить, что пережил и выжил. Брат ласково гладит его по сальным волосам, пока Цзян Чэн пьет воду, а саднящие от укусов губы неприятно ноют.       Слуги помогают ему помыться, так как ослабленное омежьей пыткой тело все еще плохо поддается контролю. Цзян Чэн чувствует слабую дрожь, одеваясь и собирая волосы. В бронзовом зеркале он не узнает собственное отражение. Вместо лица череп, обтянутый пергаментной кожей.       — Не переживай, это нормально. К свадьбе поправишься, — произносит появившийся за спиной папа.       Цзян Чэн вздрагивает, оборачиваясь к родителю.       — Что? — Удивленно вопрошает сын. — Какая свадьба? О чем ты?       Папа неспешно прошел в комнату, ноздри его раздулись, втягивая запах сына.       — Сандал, интересно, — совсем незаинтересованным тоном прокомментировал родитель. Он неодобрительно посмотрел на разобранную постель, но говорить ничего не стал, делая поблажку на то, что сын провел несколько дней в беспамятстве. — Твоя свадьба с Его Величеством.       Цзян Чэн растерянно моргнул и полностью развернулся к папе, ожидая дальнейших разъяснений.       — Мы послали письмо, объясняющее твое поведение, сказали, что у тебя началось созревание и Император был столь великодушен, что уступил тебе и принял отказ от обоюдных смотрин ввиду твоего плачевного состояния. — Папа замер в опасной близости от полки со свитками и книгами, где хранился страшный секрет Цзэу Цзюня. — От свадьбы он не отказался, и я от твоего лица принял предложение. Дату назначили. Тебе остается только прийти в себя и завершить начатое. — Родитель отвернулся от полки, и Цзян Чэн с тайным облегчение выдохнул. — Больше никаких эксцессов, я надеюсь? Не вынуждай меня идти на крайние меры. Мое терпение не так велико, как у Его Светлости.       — Да, папа, — понуро ответил сын.       Он даже не успел пережить свое разочарование из-за отказа Цзэу Цзюня. Не успел прийти в себя, восстановить силы, потерянные при созревании. Как родитель беспощадно обрушил на его голову оглушительную новость, окончательно скрепляя кандалы на его руках и ногах.       Заручившись бесхребетной покорностью сына Юй Цзыюань не стал разбираться в мотивах такого поведения, которое всем только на руку. Папа холодно кивнул и покинул комнату, у входа которой замерли стражи, готовые предупредить любой побег юного омеги. Цзян Чэну нестерпимо захотелось разрушить все, что было в комнате. Но понимая, что такая вспышка лишь укрепит и без того сильные подозрения папы, он сжал руки в кулак до крови впивая ногти в ладонь.       Свой выбор Цзэу Цзюнь уже сделал. Теперь остался шаг за Цзян Чэном.

***

      Отныне Цзян Чэна по дому сопровождают два наблюдателя, а на улице к ним обязательно присоединяется папа или отец. Омега безразличный к чужому присутствию, относится к ним, как к своей удлинившейся и разросшейся тени. Большую часть дел, Цзян Чэн делает неосознанно, на чисто рефлекторной памяти, сознанием все время пребывая в ином месте.       Из всей семьи, только Яньли не оставляет своих попыток, вернуть прежнего характерного Цзян Чэна, всерьез обеспокоенный тем, что брат стал походить на пустой сосуд, а не на человека. Он выводит его на долгие прогулки, приглашает на конюшню, предлагает спарринги и даже поход на ночную охоту. Цзян Чэн все это отвергает, не забыв поблагодарить брата за старания, день за днем впадая в беспросветное уныние.       Рана в его груди гноится и расползается неровными краями, грозя в один момент уничтожить Цзян Чэна без следа.       Непрекращающееся влечение к стражнику, изматывает Цзян Чэна похлеще, чем бой с полчищем лютых мертвецов. С мертвецами, он хотя бы мог разобраться. Со своими чувствами к Цзэу Цзюну — нет.       На встрече у портного, Цзян Чэн также тих и послушен. Позволяет себя обмерить и сделать наметки красной, как кровь, тканью. Но с коротким удивлением отмечает фиолетовый шелк, который портной прикладывает к его спине.       — А это зачем? — Спрашивает омега.       — Дополнительный комплект рубашек и халатов, — отвечает папа, разглядывая мотки лент.       — Зачем? — Все еще не понимает Цзян Чэн.       — Это не для вас, а для вашего супруга, — подмигивает портной делая намек скабрезного содержания.       Гной, копившийся все эти дни, прорывается наружу. Цзян Чэн не сбегает, не бунтует, не высказывается против. Нет. Он неслышно плачет, внутренне истлевая.       Полученное накануне свадьбы письмо от Цзэу Цзюня незаметно тушит фитиль омеги. Ему достаточно первых строчек вежливых, возвышенно-отстраненных, чтобы без сожаления смять бумагу и бросить её в огонь.       Очередная просьба стражника ставит точку в принятии решении. Цзян Чэн смиренно соглашается на предложение императора в собственном сознании.

***

      Во дворец императора Цзян Чэна доставляют в паланкине. Слуги, встречающие его, успевают обмолвится между собой, что будущий супруг выглядит как призрак или мертвец, которого забыли положить в гроб.       Цзян Чэн с восковым лицом, безжизненная кукла, следует всем указаниям. Покойно стоит, пережидая когда слуги его оденут, покойно склоняет голову, чтобы заплели волосы и накрыли голову легким газовым платком. Яньли, поспевший в комнату, предлагает Цзян Чэну нарумянить щеки, чтобы придать лицу живой вид. Цзян Чэн отказывается от идеи брата.       — Его Величеству придется глядеть на меня всю жизнь, пусть привыкает к моему настоящему лицу.       Яньли грустно улыбается, сожалея всем сердцем, что не может прекратить страдания брата. Он обхватывает руку Цзян Чэна и подносит к лицу, касаясь губами тыльной стороны ладони.       — Прости меня! — Голосом полных слез произносит Яньли. — Ты не заслуживаешь такого. Ты тоже должен выйти за любимого.       Цзян Чэн качает головой осторожно, чтобы платок не слетел.       — Это не важно. Для нас… для меня — это лучший расклад. Другие омеги убили бы за эту возможность. Мой брак с императором даст Пристани защиту. И возможность тебе обрести счастье с любимым, — он стискивает руку брата. — Это все чего я желаю: оберегать вас и видеть, как вы счастливы.       — Слишком высокая цена!       — Я в состоянии заплатить, — успокаивает Цзян Чэн брата.       Время гнева, злости и отрицания прошло. Осталось только тупое смирение.       — Все хорошо, — Цзян Чэн пожимает руку брата и отпускает его. — Лучше будь рядом, мне так спокойнее.       Брат согласно закивал головой, отступая в сторону.       Сопровождаемый слугами и ведомый своим отцом за локоть, Цзян Чэн преодолел расстояние дворцового коридора до зала, которое показалось ему очень коротким. Наверное, приговоренным к казни дорога до эшафота тоже кажется небольшим отрезком, — думает омега. Отец погладил его по предплечью, в попытке придать успокоения, потому что Цзян Чэн вздрогнул, стоило слугам открыть двери.       — Сын Цзян Фэнмяня главы ордена Юньмэн — Цзян Чэн! — Представил его слуга.       В зале стояла гробовая тишина, Цзян Чэн мог поклясться, что слышит как ветер шевелит цветы в саду. Он сглотнул вставшую комом слюну и звук этот был до того громкий, неприличный, что ему захотелось развернутся тотчас, лишь твердая рука отца на его локте не дала этого сделать.       Не видя, но слыша, Цзян Чэн понимал, что все взгляды прикованы к нему, контролирующие каждый его шаг. Не смотря на труды портного, знающего свое дело и пошившего свадебный наряд из шелка, сделав его максимального легким, Цзян Чэн вспотел от пристального внимания в своих одеяниях, внезапно потяжелевших на несколько дань; он пожалел, что не сможет провести всю церемонию, спрятавшись под платком — газовая стена отделяющая его от присутствующих в зале — это сильно бы упростило задачу.       Омега мысленно считает свои шаги, сосредотачивая на них все свои мысли и на короткий миг, ему удается совладать со своими эмоциями. А потом отец отпускает его руку и снимает платок, являя миру бледного, осунувшегося и несчастного жениха.       — Племянник Лань Цижэня и прямой наследник Гусу Лань — Его Величество Лань Сичень!       Цзян Чэн не поднимает головы, продолжая смотреть себе под ноги. Ему все равно, как это воспримут, может даже подумают, что он настолько покорен, настолько запуган, что боится смотреть альфе в глаза.       В поле его зрения попадают носы красных сапог и подол длинного халата. Он полуопускает веки, упорствуя. Надо будет, подаст руку, — говорит сам себе омега. Но тут знакомый голос, как молния среди ясного неба, поражает Цзян Чэна. Он хмурится, сводя брови к переносице и поднимает взгляд выше, на лицо обратившегося к нему.       — Цзэу Цзюнь? — Рот Цзян Чэна смешно округляется, когда он видит стражника в свадебном наряде. Привычно белая лобная лента красного оттенка. В волосах серебряный гребень украшенный гроздьями рубинов.       — Лань Сичень, — поправляет его стражник.       Омега растерянно хлопает глазами, всматриваясь в лицо напротив.       — Я не понимаю…       Цзэу Цзюнь коротко кивнул, нервно облизал губы.       — При первой встрече я назвал вам другое имя. Мое настоящее имя — Лань Сичень.       — Но зачем? — Шепотом вымолвил Цзян Чэн.       — Да, я задолжал объяснение, — виновато улыбнулся стражник. Но стражник ли? — Я, как и вы, страшился неизвестности: связать свою судьбу, в лучшем случае, с вежливым незнакомцем. — Он замялся, неловко подняв руку, словно бы хотел прикоснуться к Цзян Чэну, но не решившись, опустил. — Увидев вас тогда в саду, я влюбился с первого взгляда и еще не знал, что вы один из омег, которые должны были быть представлены ко двору. Вы не узнали меня — оно немудрено, вы не из тех, кто жаждет удачного замужества — это я понял позднее. И я решил воспользоваться этим, встретиться с вами еще раз, чтобы узнать вас получше. А узнав, полюбил еще сильнее. Поэтому так настаивал на свадьбе, пока вы шли в отказ.       — Почему вы сразу мне все не сказали?       — Сначала я воспользовался тем, что вы мне предложили — роль стражника. Так вы могли вести себя свободно, не пытаясь мне понравится. И я был свободен от своего титула, мог быть открытым с вами. В третью нашу встречу, я хотел признаться, открыть свое настоящее имя, но мне было так хорошо, что я эгоистично умолчал. Решил отложить момент с признанием на обоюдные смотрины.       Цзян Чэн пораженно выдохнул, уставившись во все глаза на альфу.       — А потом вы были так напуганы, не хотели ничего слышать. Я заволновался, что в таком состоянии вы отринете меня, сочтя мою ложь предательством. Прошу прощения за то, что так поступил с вами, — Лань Сичень — император, склонил голову, как обыкновенный босяк, перед Цзян Чэном.       — Я думал, что не нравлюсь вам, — прошептал Цзян Чэн, ловя настороженный взгляд альфы. — Вы заставили меня думать, что мои чувства безответны! Я едва вынес ваш отказ от меня…       — Цзян Чэн, я ни в коем случае не отказывался от вас, — спешно перебил Лань Сичень.       — Вы молчали, когда нужно было говорить, — воскликнул омега, получив за это рой шепотков. — Я был так напуган! Вам это было хорошо известно. Посмеялись?       Лань Сичень виновато наклонил голову вперед.       — Моим действиям нет оправдания. Я лишь прошу у вас прощения и надеюсь, что когда-нибудь его заслужу.       — Зачем вы так поступили со мной?       Альфа распрямился, взглянув Цзян Чэну в глаза прямым и твердым взглядом. Лицо императора было спокойным, как водная гладь. Он заговорил уверенным тоном, убежденный в своих словах.       — Получить в мужья красивого и воспитанного омегу — это одно. Обрести в лице мужа друга, понимающего и разделяющего твои взгляды — вот настоящее счастье. С первой встречи не было ни дня, когда я не думал о вас и не представлял наши будущие разговоры. Я стольким хотел с вами поделиться. Я мечтал вызвать у вас улыбку, потому что она так по-особенному красива. Хотел наслаждаться звуком вашего смеха. Меня тянуло к вам, как будто цепями обвязали. Я врал лишь потому что это позволяло мне находиться рядом с вами. И если бы у меня появился шанс прожить эти мгновения еще раз, я бы не поступил иначе, так как не сожалею о том, что случилось — все это меня в конечном итоге привело к осознанию: мне нужны только вы, Цзян Чэн.       Омега, выслушав признание Лань Сиченя, задрожал, прикусив губу. Глаза заслезились и он несколько раз моргнул, не давая слезам пролиться.       — Вы хоть осознаете, как трудно будет заслужить прощение после такого?       — Я это понимаю и принимаю, — покорно произнес император. — Готов делать, что угодно, чтобы растопить ваш лед и вернуть доверие.       — Даже если я попрошу отменить свадьбу и возвратить меня в Пристань?       Лань Сичень вздрогнул, словно Цзян Чэн не вопрос задал, а огрел его кнутом по спине. Лицо альфы посерело, глаза потускнели. Но он сжал руки в кулак, точно с решимостью собрался, и ответил с присущим ему спокойствием.       — Если вам так будет угодно.       Цзян Чэн умолк. Вот он! Шанс, которого он ждал. Возможность вернуть все как было, воспользоваться императорским указом и остаться верным себе. Своей раздольной жизни. Лань Сичень был весь в его руках и Цзян Чэн мог воспользоваться им, как заблагорассудиться. Получить защиту для Пристани, дать свободу Яньли. Самому при этом никак не расплачиваясь. Ни чем не рискуя, наслаждаться.       Омега вздохнул, отвернувшись. Лань Сичень терпеливо молчал, давая Цзян Чэну время обдумать свои следующие слова. По залу вновь прошелся ропот недовольства. Но никто не смел их торопить. Разве подчиненные указ императору? Все ожидали, что же будет дальше.       — Вам будет невероятно трудно, Ваше Величество, — обещает Цзян Чэн, наблюдая, как альфа покорно наклоняется вперед. — Я не облегчу вашу участь, потому что я не так глуп, чтобы отказываться от свадьбы с любимым.       Оставаясь в поклоне, Лань Сичень поднял голову и посмотрел на улыбнувшегося Цзян Чэна. Тот усмехнулся, покачав головой, а затем и вовсе рассмеялся, глядя на глупое выражение лица императора. Отсмеявшись, он протягивает руку Лань Сиченю и подходит ближе, чтобы слышно было только им двоим.       — Просто невероятно: в один миг я думал, что для меня будет лучше умереть, а в другой, я смеюсь от счастья. Как такое возможно?       Мягко сжав протянутую ладонь, Лань Сичень скромно улыбнулся Цзян Чэну.       — Давай узнаем это вместе.

***

      Благодаря тому, что Лань Сичень не отступает ни на шаг, все время держа Цзян Чэна за руку, омега переносит всю церемонию и сиянь без страха оступиться или сделать что-то не правильно. Он купается во внимании альфы, тесно прижавшись к его боку, укрытый ото всех за его рукой. И даже неодобрительно поджатые губы дяди Лань Сиченя не останавливают этих двоих от нарушения норм поведения.       — Что бы ты делал, если я сбежал? — Дразнясь спрашивает Цзян Чэн, когда их, проводив в отдельно отстроенный за дворцом дунфан, оставляют в уединении. Омега идет по невероятно больших размеров комнате, осматриваясь. Лань Сичень следует за ним взглядом.       — Искал бы тебя, — просто отвечает альфа.       — А если я умею хорошо прятаться? — Цзян Чэн провел рукой по полке из красного дерева, пробегаясь глазами по её содержимому.       Лань Сичень усмехнулся.       — Я бы не сдавался, пока не отыскал тебя. В конце концов, не каждый день со стены падает предназначенный тебе небесами омега.       Цзян Чэн отнял руку от поверхности полки и развернулся к альфе.       — Что? — Ему показалось, что он ослышался или неправильно истолковал слова мужа. — О чем ты говоришь?       Не спеша объясниться, Лань Сичень подобрался к супругу, положил руки на талию и притянул к себе ближе.       — Помнишь нашу первую встречу? — Спросил он, и дождавшись утвердительного кивка, продолжил говорить. — Ты тогда решил, что я применил на тебе зов, но он бы не сработал, так тебя охраняла твоя незрелость, как омеги. Однако, что-то тебя притянуло, — альфа выгнул бровь, предлагая Цзян Чэну над этим подумать. — Я все ломал над этим голову, пытаясь разобраться, почему тебя потянуло ко мне, даже сквозь защиту природы.       — Потому что я головой ударился, — пошутил Цзян Чэн, вызвав у мужа короткий смешок.       — Не совсем, — улыбаясь проговорил Лань Сичень.       — А что же тогда? — Заинтересованно посмотрел омега.       Альфа отнял руку от талии и положил её на плечо, потерев большим пальцем место изгиба на шее.       — Все дело в этом. В твоем запахе, — подсказал Лань Сичень.       Цзян Чэн недоуменно сгримасничал.       — Запах?       Альфа кивнул.       — Мой запах — сандал.       Цзян Чэн изгибает бровь, не до конца понимая слова Лань Сиченя. Как, вдруг, до него докатывается смысл. Замечание папы по поводу сандала при созревании. То, что его потянуло к Лань Сиченю в первую встречу. Запах самого альфы.       Он ошарашенно отступает из-под руки супруга, потрясенный новой информацией.       — И как давно ты это понял?       — Твой папа написал мне о запахе. Конечно, придется подождать твоего зова, чтобы убедиться, но, если честно, мне и так все прозрачно ясно. Мы предназначены друг другу.       Взгляд альфы необычайно глубокий, пронзил Цзян Чэна до самого сердца. Он никогда не испытывал такой уверенности в себе, сколько ее испытывает Лань Сичень. За них обоих.       — Что-то больно много счастья для одного меня, — как всегда омега скрыл свои истинные эмоции за сарказмом. Но Лань Сичень умело прочитал его между строк, улыбнулся.       Дунфан погружается в умиротворяющую тишину. Цзян Чэн, обхватив себя руками, переваривает новость, с ужасом понимая, что чуть не дал ускользнуть своему предназначенному. А ведь такие случаи нередки. Только твердость веры и непоколебимость Лань Сиченя не дало этому случится.       — Устал? — Нарушает тишину Лань Сичень.       — Удивительно, но нет. — Ответил Цзян Чэн. Он смущенно посмотрел на альфу и метнул быстрый взгляд в сторону кровати. Лань Сичень заметил это.       — Ты можешь не спешить, я подожду сколько потребуется и когда будешь готов…       — Цзэу Цзюнь, — оборвал Цзян Чэн императора на полуслове, нахмурился и с вызовом поднял голову. — Нет, Лань Сичень! Я желаю вас… тебя всем телом. И меня злит, что вам для этого нужны слова.       Разозленный своей смущенностью Цзян Чэн невольно вызвал улыбку.       — Тогда покажи мне, что ты этого хочешь, — не удержался Лань Сичень от желания подразнить неопытного в любовных делах омегу.       Щеки Цзян Чэна обагрил румянец, но глаза сверкнули сталью. Он шагнул к альфе, схватил его за отвороты халата и потянул на себя. Сомкнутые губы прижал к улыбающимся губам Лань Сиченя. Он вздрогнув, ощутив как крепко его обняли, прижав руки к пояснице.       — Расслабь рот, — шепотом опалил губы Лань Сичень и взяв омегу за локоть притянул к себе ближе.       Цзян Чэн послушно разомкнул губы и альфа тут же прижался к его рту с напором проталкивая язык. От необычайной близости, он был несколько дезориентирован. Голова Цзян Чэна закружилась от необычных ощущений, и чтобы остаться в вертикальном положении, он обхватил затылок Сиченя, путаясь пальцами в его волосах.       Неловкость и неопытность, омега с лихвой компенсировал страстью и готовностью обучаться. Он следовал за языком альфы, сталкиваясь с ним, кружа вокруг, проводя по нижней губе и вновь сталкиваясь. Он покорно следовал, позволяя себя вести по ранее неизведанному пути и то, что он встречал, нравилось ему. Цзян Чэн задыхался от поцелуя, но упорно прижимал губы, желая испить этот колодец до самого дна.       Лань Сичень оказался немногим выше его. Худой, но не тощий, под руками ощущалось сильное мускулистое тело. Его большие ладони были горячими, почти обжигающими. Их тепло и тяжесть приятно ощущались на теле. Цзян Чэн млел от того, как альфа грубо сдавливал его.       Он первый потянулся, чтобы снять с Лань Сиченя халат. А после развязать пояс. Альфа, не отставая, принялся раздевать Цзян Чэна. Он провел руками по груди, еще скрытой рубашкой, вызывая дрожь возбуждения. Цзян Чэн шумно вздохнул, ощутив горячие губы, как оказалось, на чувствительной шее в опасной близости от места, где омег метят. Но Лань Сичень отодвинулся, смотря на Цзян Чэна потемневшими глазами. Его руки скользнули к отвороту рубахи и рванули ткань в сторону. Обрывком сознания, Цзян Чэн подумал, что ему маловато пошили комплектов, если Лань Сичень так будет обходится с его одеждой, а в следующую секунду он уже был прижат к пышущему жаром белоснежному торсу альфы.       Губы Лань Сиченя вернулись на шею, продолжая исследовать каждый цунь его кожи. Он целовал и облизывал, слегка прикусывая и оттягивая бронзовую от загара кожу, делая Цзян Чэна еще более чувствительным. Омега едва держался на ногах и точно бы рухнул, подкошенный, если бы не руки Лань Сиченя, удерживающие его.       Тяжесть приятным узлом связалась в животе омеги. Он ощутил влагу между ягодиц и понял, что потек для альфы. Нет, потек для Лань Сиченя. Раскрылся, готовый принять. Запах сандала поплыл тонким призраком по комнате, давая знак альфе. Лань Сичень повел носом. Услышав запах, он взглянул на Цзян Чэна, чье лицо и тело пылало от его усердий. Голодный блеск на дне зрачков, убедил лучше любых слов, и не раздумывая долго, Лань Сичень подхватил омегу на руки, чтобы отнести в кровать.       Избавившись от остатков одежды, разделяющих их тела, Лань Сичень навис над Цзян Чэном и спросил низким, чарующим голосом:       — Ты касался себя, как я тебе советовал?       Цзян Чэн кротко кивнул, смотря в лицо альфе.       — Покажи мне! Покажи, где ты себя касался, — потребовал тот.       — Что? — Удивился Цзян Чэн. — Я не могу, это неловко…       — Я твой супруг, передо мной тебе нечего стесняться.       Прорывающийся грозной ноткой рык, послал вдоль позвоночника Цзян Чэна горячую волну. Он мог не глядя сказать, что под ягодицами уже бесстыдно накапало. Тело, гораздо более смелое, чем его хозяин, хотело подчиниться альфе.       Дрожащей рукой от смущения и возбуждения одновременно, Цзян Чэн робко прикоснулся к шее, где от поцелуев Лань Сиченя остались розоватые отметины. Взгляд супруга цепко следил за действиями руки.       Омега пальцами очертил тонкую выступающую линию ключиц, коснулся груди, сжав чувствительный сосок. Огладил линию пресса. И замер.       — Дальше! — Мягко приказал Лань Сичень.       Рука скользнула, обхватив стоящий член и погладила несколько раз. Ноздри Лань Сиченя, наблюдающим это, раздулись, а когда рука коснулась бедер и спустилась ниже, касаясь влажного входа, альфа втянул воздух сквозь зубы.       — Тебе было приятно? — Спросил Лань Сичень.       — Я думал о тебе, когда касался себя, — признался Цзян Чэн.       Лань Сичень опускается ближе, чтобы поцеловать омегу. Поцелуй быстрый, жесткий, напористый и яркий, закончившийся острым укусом губы. Смазанные выступившей кровью губы альфа опускает на уже истерзанную шею. Не отрывая, ведет ими ниже и проводит по ключице, вырывая из Цзян Чэна судорожный вздох. Язык скользит по выемке, и у омеги окончательно сбивается дыхание, потому что Лань Сичень губами повторяет путь его руки.       Тепло рта вокруг чувствительного соска. Язык, очерчивающий линии мышц пресса. Ласковый укус на бедре.       Цзян Чэн вскрикивает, ощущая, как Лань Сичень проталкивается языком в его влажное нутро. Ладонь альфы накрывает и сжимает член омеги. Сознание Цзян Чэна уплывает от совокупности действий. Он бесконтрольно выгибается на встречу, разводя ноги шире — блаженство несравнимое с тем, что он доставил себе сам.       Цзян Чэн полностью расслабляется под альфой: казалось каждая косточка в теле обмякла. Он мог только тихо постанывать, прикрыв глаза, пока Лань Сичень самым изуверским способом дарил наслаждение.       — А-Чен, — позвал альфа.       Цзян Чэн открыл глаза и посмотрел: Лань Сичень, — воплощение слова грех — с покрасневшими губами, с влажными следами его смазки вокруг подбородка и абсолютно голодными глазами, замер между его широко разведенных бедер.       — Я хочу тебя, — признался альфа.       Омега поднял руку, призывая к себе. Лань Сичень подтянулся выше, и Цзян Чэн обвил рукой его спину, надавливая, чтобы тот лег сверху. Другой рукой он потянулся к возбужденной плоти, с животным восторгом отметив насколько член альфы большой, и направил к текущему входу.       — Я тоже тебя хочу, — прошептал он в губы.       Первый толчок разрывает Цзян Чэна. Он прикусывает губу, крепко зажмурившись и мелко дышит, пытаясь перебороть вспыхнувшую костром боль. Лань Сичень утешающее ласкает его шею, плечи, щеки, лоб — отвлекая, уводя за собой. Как только Цзян Чэн перестает частить в дыхании, Лань Сичень вытаскивает член на половину длины и снова загоняет в мягкое нутро. Цзян Чэн запрокидывает голову, упираясь затылком, жмурясь из-за жара разлившимся лавой между ягодиц. Он чувствует, как кожа вокруг его входа мерно пульсирует, вторя колотящемуся в груди сердцу.       Альфа продолжает размеренно двигаться внутри омеги. Дыхание между их ртов путается, смешиваясь и становясь одним на двоих. Цзян Чэн уже не чувствует боли, лишь легкий дискомфорт, и перестает сжимать пальцы на широкой спине. Он расслабляет руки и начинает водить ими касаясь плеч, ребер, опускаясь на поясницу. В момент, когда отступает дискомфорт, он игриво хватает Лань Сиченя за ягодицу и натягивается на член сам, подсказывая, что можно действовать увереннее.       Движения становятся размашистей и быстрей. Цзян Чэн двигается на встречу, ловя ритм Лань Сиченя. Комната полнится звуками столкновения тел, рваного дыхания и сладких стонов. Удовольствие распаляет переплетенные между собой тела. Альфа и омега отчаянно хватаются друг за друга, целуясь, вжимаясь, двигаясь. Рот Цзян Чэна округляется от протяжного стона, а глаза закатываются, когда он чувствует взрыв, ураганом пронесшийся по его телу и оставивший влажный белый след на животе Лань Сиченя. Альфа сопровождает последние толчки рыком, рвущимся наружу из глотки, и выходит, орошая семенем простынь, а после падает рядом с пытающимся отдышаться омегой.       — Теперь я понимаю, почему разговоры об этом так тщательно охраняют от ушей юных омег, — произносит Цзян Чэн, глотая воздух. — Если бы омеги знали, что это так… приятно, то не вылезали бы из постели.       Лань Сичень смеется, прижимаясь лбом к плечу мужа.       — Теперь тебе доступен этот секрет, — он подтягивается, ложась выше и мажет губами по виску омеги.       Цзян Чэн улыбается, переворачиваясь со спины на бок, просовывая руку под щеку. Лань Сичень делает тоже самое. Их лица на расстоянии волоска друг от друга. Чуть сдвинься и коснешься носа.       — Ты открыл мне новый мир, — ухмыльнулся омега.       Лань Сичень улыбнулся и поднял руку, невесомо проводя кончиками пальцев по щеке Цзян Чэна.       — Тебе было хорошо?       — Замечательно, — подтвердил супруг и приподнял голову, чтобы прикоснуться губами к запястью альфы. — Так все-таки, почему стражник?       Лань Сичень коротко рассмеялся, отводя руку от лица Цзян Чэна.       — В нашей семье наследование наступает в день свадьбы, такая традиция — новая семья приходит в дом. А до тех пор будущие наследники должны нести службу на посту у действующего императора. Помогать ему. Изучать дела изнутри.       — Хм, и ты выбрал быть стражником?       — Да, так я мог беспрепятственно покидать дворец прикрываясь поручениями императора, — Лань Сичень улыбнулся, увидев, как засмеялся, прикрыв глаза Цзян Чэн. — На самом деле, меня привлекла возможность помогать людям. Отряд, в котором я состоял, всегда состоял в дежурстве на ночной охоте. А в дороге мы часто останавливались в небольших селениях, где оплату с нас отказывались брать, тогда мы платили другим — делом. Видеть, как простые люди радуются, когда их проблема решена будь то покосившийся колодец — который мы восстановили или сбежавшая лошадь — которую вернули, всегда отрадно.       Омега закатил глаза.       — Цзэу-цзюнь — моральный долг! Какая тонкая ирония. Я должен был догадаться, — он наморщил лоб опустив глаза.       — Прости меня, — снова повторил Лань Сичень и прикоснулся к выпавшей из плетения прядки, подцепив её пальцами, завел за ухо, вызывая этим нехитрым действием волну мурашек у омеги.       — Будешь использовать на мне запрещенные приемы и я продлю твой срок наказания, — хитро прищурился Цзян Чэн.       — О, и что же входит в список запрещенных приемов? — Лань Сичень сделал сосредоточенное выражение лица, заработав еще одну улыбку мужа.       — Ну, например, это, — Цзян Чэн потянулся и прикоснулся губами к губам альфы. Лань Сичень тут же приоткрыл рот, утягивая омегу в упоительный танец языков. И Цзян Чэну стоило больших трудов отодвинуть голову, чтобы разорвать этот поцелуй. — Слишком сладкий поцелуй. — Он прикусил губу, совсем не протестующе смотря на мужа.       — Тогда, попробуем по-другому? — Предложил Лань Сичень изобразив глубокую озабоченность.       Он коснулся лица мужа, ласково очертив линию скулы, провел пальцем ниже и огладил угол под подбородком, нежно опустил ладонь на шею, заводя пальцы на затылок, и медленно потянул Цзян Чэна на себя. Он мягко коснулся поцелуем прикрытых век, уверенно провел губами по носу и, наконец, прижался к губам. Поцелуй вышел тягучим, как переливающийся из чаши в чашу мёд.       — Определенно под запретом, — прошептал Цзян Чэн. Глаза его заблестели, а губы тронула улыбка.       — И как же нам быть? — Спросил Лань Сичень, выцеловывая выемку ключицы, накаливая омегу. — Если я хочу касаться тебя здесь, — поцелуй в плечо. — Или здесь, — поцелуй под ключицей. — Что если я хочу кружить тебе голову, касаясь здесь, — он подтянулся и провел языком за ухом. Раздразнивая, прикусил нежную мочку. — Неужели это все под запретом?       Он выдержано взглянул на омегу, отмечая, как потяжелело дыхание мужа.       — Тогда вам придется нести эту ношу всю жизнь, Ваше Величество! — Произнес Цзян Чэн.       — Я справлюсь, — заверил Лань Сичень, нависая над омегой.       — Докажи!       Потребовал омега и альфа подчинился, впиваясь в его рот, прижимая его тело к себе, притянул за талию. Цзян Чэн обвил его спину руками, не разрывая поцелуй, ладони Лань Сиченя скользнувшие по его бедрам и с жаром сжавшие их, выбили из него судорожный вздох. Омега заскулил — огненный шар внутри живота вновь вспыхнул с неистовой пульсацией — он взглянул на Лань Сиченя мутным взглядом, словно прося о помощи. Альфа хищно облизнулся и опустил руки на плечи, рванул Цзян Чэна на себя, ловко перевернул его на живот и принялся осыпать поцелуями его спину.       Цзян Чэн коротко вскрикнув, больше от неожиданности, чем от испуга. Губы Лань Сиченя, ласкающие его плечи, лопатки, спину, поясницу, вызывали в нем неконтролируемую дрожь, толкали его за грань трепетно и нежно. Омега почувствовал, как его перехватили поперек живота и потянули наверх. Цзян Чэн оттолкнулся от кровати, действуя скорее инстинктивно, нежели разумом, расставил руки, упершись ладонями и коленями. Так он был весь на ладони перед альфой, которому открывался прекрасный вид на его сочащийся зад.       Лань Сичень утробно зарычал, наслаждаясь покорностью омеги. В награду он прикоснулся поцелуем к тонкому стану Цзян Чэна, шевеля дыханием еле заметный выцветший под солнцем пушок. Его язык коснулся ягодицы — Цзян Чэн вздрогнул, но остался на месте, ожидая, что будет дальше. Альфа продолжил кружить вокруг его дырочки, вылизывая, собирая влагу.       — Ты такой вкусный, — низкий голос, чарующим шепотом долетел до ушей Цзян Чэна.       Он попытался вдохнуть, но дыхание как будто заблокировали, накинув на шею петлю.       — Говорить такое — под запретом, — севшим от смущения голосом произнес омега.       Лань Сичень хмыкнул.       — Сладкий, — язык толкнулся внутрь омеги. — Горячий! Мягкий! Влажный! Мой!       Цзян Чэн застонал, подаваясь назад, прося о большем. И Лань Сичень уступает, подхватывая омегу за бедра, входит глубоко и резко. Цзян Чэн кричит, окончательно срывая голос, пока альфа берет быстро, грязно и грубо. Новая поза приносит еще больше удовольствия, заставляя гореть все тело изнутри, выжимая все соки из омеги. Звук ударяющихся друг о друга тел оглушают его. Он всхлипывает, сгибая руки в локтях, припадая к кровати и сжимая простынь.       Спина Цзян Чэна покрывается патиной пота, красиво сверкая в отблеске света свечей. Лань Сиченя от этого вида ведет: он отпускает бедра Цзян Чэна, на которых уже налился багрянец будущих синяков, и склоняется над омегой, чтобы слизнуть эти маленькие драгоценности с тела.       Цзян Чэн утыкается лбом в изгиб локтя, сдаваясь на милость альфы. Сил у него почти не осталось. Ноги дрожали и разъезжались. В заду неприлично хлюпало каждый раз, когда альфа вынимал и обратно вгонял член. Волна за волной накатывало приятное ощущение, грозя утопить Цзян Чэна — невозможность сиюминутно излиться истощала его и, в тоже время, обволакивало тело плавленым золотом удовольствия, обжигая.       Стоило Лань Сиченю нагнуться над ним, Цзян Чэн вскрикнул, ощутив короткую и ослепляющую вспышку.       — Еще! — Приказал он.       Лань Сичень послушно толкнулся, вновь задевая что-то внутри него, и вновь ослепляющая вспышка, вынудившая омегу прогнутся в пояснице и запрокинуть голову. Альфа с рыком вцепился зубами в загривок омеги, продолжая таранить податливое нутро. Ощущение давления на одну и ту же точку, взрывало Цзян Чэна. Его сводила с ума сила, применяемая альфой. Он уже не разбирался, что есть реальность, а что выдумка его воспаленного от страсти мозга.       Он излился, сжав Лань Сиченя в себе. Альфа зарычал, посылая вибрации от затылка к пояснице омеги. Обхватив мужа поперек груди и живота, он потянул обессиленное тело на себя и усадил на колени. Голова Цзян Чэна безвольно запрокинулась, глаза закрылись, затылком он уперся в плечо Лань Сиченя. Теплое семя залило его изнутри. Цзян Чэн подумал, что ему не неприятно, скорее он испытывал гордость из-за того, что смог довести этого мужчину — своего мужа до конца.       Мягкий поцелуй в висок, как благодарность. Цзян Чэн устало тянет губы в улыбке, надеясь, что Лань Сичень его видит. Сейчас он был на пике блаженства и совершенно не хотел двигаться. Грудь мерно вздымалась и опадала. Омега спиной ощущал такое же сорванное длительным заходом дыхание альфы.       — Я после тренировок не так уставал, — сообщает он мужу, едва шевеля губами.       — Что ж, нет предела совершенству, — с улыбкой в голосе ответил Лань Сичень и снова прикоснулся к виску Цзян Чэна.       Омега в его руках тихо рассмеялся.       — Звучит многообещающе, — он заворочался, явно стремясь выбраться и растянуться в постели, но Лань Сичень крепко удерживал его, по какой-то неведомой омеге причине.       Цзян Чэн вздрогнул и открыл глаза, прислушиваясь к себе. Все еще чувствительная промежность пульсировала, но теперь это было из-за болезненных ощущений. Внутри омеги все заклокотало от испуга. Он вновь попытался дернутся, стремясь избавиться от тянущего внизу дискомфорта. Лань Сичень не дал ему это сделать, сильнее стискивая в объятиях.       — Тшш, — успокаивающе зашептал он возле уха мужа. — Это только первый раз может быть неприятно, но ты перестроишься и дальше тебе будет хорошо.       Член внутри Цзян Чэна раздулся, плотно напирая на тугие стенки. Он взвыл прикусив губу, упираясь в плечо Лань Сиченя, вцепился в его руки до крови царапая.       — Доверься мне, — альфа прикусил кожу на шее, провел языком по полумесяцам отметин. — Дыши носом, — рука на груди омеги чуть ослабляет хватку и начинает плавное движение, водя ладонью по груди, стараясь успокоить. — Вот так, молодец! — Приободрил Лань Сичень, слыша как под рукой колотится о ребра сердце. Он слегка сжимает зубами покатое плечо мужа и отпускает вторую руку, поглаживая подтянутый живот. — Я научу тебя извлекать удовольствия из всего, что связанно со мной. Ты будешь наверху блаженства от моей любви. Я вознесу тебя до самых небес.       Цзян Чэн хнычет, сжимая веки. Ласки мужа отвлекают, но не сильно. Нижняя часть была обжигающе горячей. Его как-будто рвало надвое.       — Расслабься, ты сильно сжимаешь меня, — все еще шепотом попросил Лань Сичень, не прекращая ласкать тело Цзян Чэна. Он прихватил зубами мочку. Провел носом по тонкой коже возле роста волос. Поцеловал острый край — начало подбородка. — Давай, А-Чэн, доверься мне! — Взмолился альфа.       Цзян Чэн едва не подавился воплем от возмутительности просьбы — это не Лань Сиченя сейчас насадили на невероятно больших размеров член. Он панически схватил ртом воздух, собираясь исторгнуть все ругательства, которые успел подцепить на базаре в Пристани, когда за ноздри ущипнул горьковатый аромат сандала. Он был более тяжелым, более плотным, чем у Цзян Чэна. Но от него шло спокойствие, позволившее омеге дышать ровнее. Он облизал искусанные губы и приоткрыл глаза.       Лань Сичень, тонко уловивший изменение в настроении мужа, принялся целовать все, до чего смог дотянутся: висок, скулу, шею, ухо, плечо. Наконец, он положил руку на голову Цзян Чэна и развернул к себе, чтобы слиться в поцелуе. Со слюной в рот омеги врывается вяжущая горечь — так отдается запах Лань Сиченя на кончике языка. Глаза Цзян Чэна на мгновение расширились, но он тут же вяло прикрыл веки, продолжая прижиматься ко рту мужа.       Альфа осторожно, поддерживая его, приподнял над собой и столь же бережно опустил, давая время привыкнуть. Затем вновь повторил, прислушиваясь к дыханию Цзян Чэна. Он двигался медленно, растягивая действие, натягивая омегу на себя, замечая, как постепенно тот перестает зажиматься, пуская его все глубже.       С губ омеги сорвался надломленный, хриплый стон, и вдруг, он сам поддал бедрами, насаживаясь на член, и задрожал, с трудом глотая отчаянно рвущийся наружу крик.       Разморенное тело выгибалось в истоме. Цзян Чэн растекался по покрытой испариной груди альфы. Он поднял руку, ухватываясь за шею Лань Сиченя, заставляя его сжать руки на ребрах, и развернул к нему лицо. Ему хотелось, чтобы альфа поцеловал его, потому что побоялся, что не выдержит этого запредельного восторга и скоро умрет. Но вместо просьбы о поцелуе, он попросил о другом. То, о чем грезил, признаваясь Лань Сиченю в чувствах.       — Подари мне свой укус! — Животная, необъяснимая, глубинная необходимость, больше, чем сама уверенность, мелькнула во взгляде омеги.       Лань Сичень выдохнул с облегчением. Просьба Цзян Чэна — это все, что ему надо было слышать. Он прижал к себе свою драгоценность, насыщаясь телом его запаха, и широко открыв рот, впился зубами в изгиб между шеей и плечом, впуская свой яд под кожу, навсегда запечатывая своим зовом омегу.       Зов запульсировал в месте укуса и потек по венам, растекаясь вместе с кровью, разносясь по организму. Цзян Чэн ощутил острую на грани боли эйфорию. Рот распахнулся сам собой, но он не смог проронить ни звука — ему тут же накрыло губы белоснежное запястье, и Цзян Чэн вгрыз в него свои клыки, отмечая собой Лань Сиченя.       Действие, отнявшее последние силы.       Цзян Чэн мертвым грузом навалился на альфу, уплывая сознанием. Когда Лань Сичень бережно опустил его на подушки, он уже спал и не заметил, как муж с нежностью во взгляде посмотрел на него, проводя рукой по своей отметине на запястье.

***

      Утро встретило Цзян Чэна с приятной болью в теле. Место укуса саднило, но не вызывало дискомфорта, как обычная рана. Он потянулся, чувствуя, как под кожей перекатываются мышцы и тихо зевнул. Рука супруга, прижимающая его к груди, накрывала его живот. Омега с улыбкой опустил взгляд на руку. Но тут глаза его испуганно расширились. Он резко сел в кровати, сбросив себя руку и затравленно вжал голову в плечи.       Лань Сичень на своей половине кровати заворочался и оторвался от подушки, сонно взглянул на супруга и ласково ему улыбаясь. Он протянул руку, желая коснутся Цзян Чэна, но омега боязливо подтянул к себе колени.       — Что такое, А-Чэн? — Недоуменно спросил Лань Сичень, чуть нахмурив брови.       Губы Цзян Чэна побелели. Он напряженно всматривался в руку альфы, все еще надеясь, что это лишь дурной сон. Сейчас он проснется и метка с руки Лань Сиченя исчезнет, оставив лишь девственное чистое запястье.       Лань Сичень удивленно моргнул, не понимая, чем вызвана такая резкая смена настроения у мужа. Он поднялся, опершись на руку и обеспокоенно заглянул в лицо омеги.       — А-Чэн, тебе больно? Позвать лекаря? — Он снова попытался протянуть руку, когда заметил, куда именно смотрит Цзян Чэн. Взгляд омеги был прикован к метке на руке, вызвавшая парализующий ужас.       Лань Сичень вздохнул и улыбнулся.       — А-Чен, — вкрадчиво произнес он. — Посмотри на меня!       Омега вздрогнул, но ослушаться не посмел.       — Вот так, хорошо! Теперь я буду знать, что ты слышишь каждое мое слово, — довольным тоном проговорил альфа. — Никто и никогда не посмеет тебя наказать за то, что ты подарил свой зов предназначенному тебе небесами. — Твердо чеканя каждый слог проговорил Лань Сичень. — Ты укусил своего мужа, потому что он этого желал.       — Но вы же император! — Пребывая в полнейшем ужасе прошептал Цзян Чэн, рисуя в своем сознании картины одну страшней другой.       — Цзян Чэн, я тебе сказал, что кроме тебя мне никто не нужен. Твой укус тому подтверждение. — Альфа поднял руку и продемонстрировал запястье. Укус за ночь подсох и покрылся тонкой корочкой. — Если бы мне это было не нужно, тело бы отторгло метку, и я ходил бы истекая кровью, потом гноем, а затем с уродливо выболевшем шрамом.       Он протянул руку, раскрывая ладонь к верху, дождался, пока омега неуверенно вложит свою дрожащую ладонь, а затем со смехом, потянув, уронил Цзян Чэна на себя и сжал в объятиях.       — Я выбрал тебя, понимаешь?       — Ваши подданные мне не простят такого, — с надрывом прошептал Цзян Чэн.       Лань Сичень деликатно коснулся укуса на шее Цзян Чэна. Рана, как и у него, была поддернутая тонкой пленкой запекшейся крови — омега принял его укус.       — Значит, время лезть на стены и менять традиции, — философски изрек Лань Сичень.       Цзян Чэн неодобрительно покачал головой, настроенный менее романтично, чем его супруг.       — Ты выбрал меня, — Лань Сичень мягко нажал на поясницу, чтобы Цзян Чэн полностью лег на него. Омега прильнул всем телом, опуская голову на грудь и вслушиваясь к вибрации голоса, раздающегося в грудной клетке. Рука альфы опустилась на его растрепанную от бурной ночи макушку и начала ласково перебирать выбившиеся пряди. — Я повторю тебе это столько раз, сколько потребуется: никто тебе не навредит. Я буду защищать тебя от всего и ото всех, не потому что я альфа и это мой долг, небеса упаси. А потому что я выбрал тебя, как человека, которого люблю и ради которого я готов изменить мир.       Губы Цзян Чэна тронула скромная улыбка. Он положил ладонь на грудь Лань Сиченя, туда, где бьется сердце, чтобы ощущать мерные толчки.       — Ты странный, — с нежностью в голосе ответил Цзян Чэн и прикрыл глаза, подставляясь под ласку.

***

      Перестроится на новый режим Цзян Чэну не составило труда — Лань Сичень просыпающийся первым, будил супруга, осыпая обнаженное еще с ночи тело поцелуями. Иногда омега притворялся спящим подольше, желая продлить ласку, а иногда мгновенно раскрывал глаза, отвечая на действия альфы. Но и в том, и в другом случае все приводило к сексу.       Распробовав свои силы в этом новом деле, Цзян Чэн научился прислушиваться к собственному телу. Понял как именно ему нравится: нежно и неторопливо, на грани пытки — да; грубо и страстно — дважды да; эксперименты с длительностью, смена позиций, исследование поверхностей на прочность, поиск потаенных возбуждающих точек на теле друг друга — на все да! Он научился таким вещам, о которых приличным омегам и думать было бы страшно.       Не подозревая, что он мог быть таким ненасытным, Цзян Чэн выгибался, подставлялся, разводил ноги шире, просил еще, натягивался ртом на член и натягивался сам, ластился, кусался, царапался, стонал, умолял, кричал, прижимался, требовал, приказывал, соблазнял и блаженствовал.       Ни одна ночь не обходилось без любви, ни одно утро Цзян Чэн не встречал без ласки. И даже днем могли случится неконтролируемые приступы страсти. Их тянуло друг к другу с непреодолимой силой. Желание брало вверх и они ему уступали, совсем не переживая о проигрыше.       Во время экскурсии по дворцу, что устроил Лань Сичень, Цзян Чэн осознал, насколько далеко отстроили дунфан от основного здания и густо покраснел: они действительно были громкими.       — А где будет моя комната? — Спросил Цзян Чэн во время экскурсии.       — Полагаете, что у нас будут раздельные спальни? — Улыбнулся Лань Сичень, подхватывая омегу под руки. — Я так не думаю. — Он толкнул дверь ногой и перенес супруга через порог в их комнату.       Цзян Чэн на его руках обернулся. Комната была обставлена в цветах с уважением к обоим кланам. Окна комнаты выходили на юг, чтобы соблюсти правило — императору должно сидеть лицом на юг. Полупрозрачные шторы из газовой ткани делили комнату на секции-галереи: здесь можно было принимать гостей, выполнять работу с документами, читать, упражняться в каллиграфии. Между галереями был выход в миниатюрный сад, ведущий в основной дворцовый парк. Но не это привлекло внимание Цзян Чэна, а спрятанная за тяжелым балдахином кровать.       Лань Сичень проследил его взгляд и улыбнулся, оставшись довольным реакцией мужа. Он отнес его до кровати и бережно опустил сверху.       — Как тебе наша комната?       — Идеально, — прокомментировал Цзян Чэн и притянул Лань Сиченя за шею, чтобы поцеловать.       Мысль о том, что их услышат слуги отошла на задний план, в конце концов, комнату надо было обживать, пусть и начали они с кровати.       Ангуса так же доставили ко дворцу и Цзян Чэн мог не отказываться от своих излюбленных утренних променадов, но теперь он был не один и потому он предпочел прогуливаться пешком по необъятных размеров саду вместе с Лань Сиченем.       — Оказалось, что ему, однажды, омега сказала, что у него изо рта воняет, так он начал постоянно жевать мяту и это была абсолютно убийственная смесь запахов тухлятины и мяты, — пожаловался Цзян Чэн, пока муж протирал влагу собравшуюся в уголках глаз от смеха. — Он был глуп, груб и невоспитан. С тех пор я не могу смотреть на мяту не содрогаясь от ужаса.       — Хорошо, что тебе удалось сбежать от него, — прокомментировал Лань Сичень, посмеиваясь.       — Да, точно, — согласился Цзян Чэн со скромной улыбкой. Ту историю провального сводничества ему долго припоминал папа, но теперь он мог рассказывать её, как забавный эпизод из жизни, развлекая этим своего идеального мужа. — Давай, пожалуйста, присядем, я что-то неважно себя чувствую.       Утром Цзян Чэн проснулся с легким жаром в теле, но он отмахнулся от него в пользу Лань Сиченя. Альфа поставил его на колени, намотал его волосы на кулак и взял с особой животной страстью.       Во время прогулки у омеги закружилась голова, ему пришлось ухватится за локоть мужа, чтобы не потерять равновесие. Ткань нижней рубахи неприятно натирала, ставшей чувствительной после секса, кожу. Цзян Чэн то и дело оттягивал воротник, ощущая приливы жара, накатывающие на тело.       — Может стоит обратиться к лекарю? — С беспокойством в голосе произнес Лань Сичень, разглядывая лихорадочно заблестевшие глаза и раскрасневшиеся щеки омеги.       — Нет, не стоит беспокойства. Я просто устал, — он ухмыльнулся, толкнув коленом колено мужа. — Вы же совсем не даете мне спать, Ваша Светлость!       Лань Сичень, не чувствуя за собой вины, рассмеялся. Отсмеявшись, он прикоснулся ладонью к шее Цзян Чэна, ощущая под кожей тонкий след затянувшегося укуса. Теперь, когда они оба были запечатаны зовом друг друга, они стали еще ближе, ощущая чужие эмоции, как свои собственные. Цзян Чэн получал столько любви, что порой не выдерживал. Временами переживая, а не разорвет ли это его бедное сердце. Лань Сичень, в свою очередь, теперь понимал, что за острословием и крутым нравом скрывался настоящий и трепетный омега, несший свою характерность, как броню. Он не спешил отобрать эту маску или разрушить её. Лишь тепло сжал руки вокруг Цзян Чэна и терпеливо ждал, пока муж сочтем нужным, где показать себя настоящим.       — Каюсь, я виноват, — скорбно нахмурился Лань Сичень, насмешив Цзян Чэна. — В свое оправдание скажу, что я очень сильно люблю мужа и хочу его каждое мгновение.       — Тогда ваши поданные останутся без мудрого правителя, если вы все время будете проводит в покоях со своим мужем, — заметил Цзян Чэн, подразнивая, качнулся вперед и замер возле лица альфы.       — Так я не только красивого, но и умного, заботливого, благородного мужа получил! — Лань Сичень изогнул бровь, откликаясь на поддразнивания омеги. Мягкое соприкосновение губ, подействовало на него, как афродизиак.       Внезапно, Цзян Чэн отклонился, всхлипнув, обхватил себя руками и нагнулся над коленями, жадно хватая ртом воздух. Лань Сичень вздрогнул от неожиданности и обеспокоенно коснулся напряженной спины супруга.       — А-Чэн, родной, что случилось?       Цзян Чэн захрипел, пережидая пока приступ отпустит его, а после сдавленно произнес.       — Да что такое, с утра мутит, — он разогнулся, поморщившись от того как куснула боль в центр живота, и повернул голову к мужу.       Лицо Лань Сиченя вытянулось, он замер как громом пораженный.       — Твои глаза, — вместо привычного серо-стального взгляда, на него смотрели пурпурные глаза. — Цвет другой!       Он обхватил омегу, прижимая к себе, и заставил подняться со скамьи. Прижав к себе Цзян Чэна, Лань Сичень едва не зарычал, ощутив сбивающую с ног волну сандала — у омеги начался зов и тело звало альфу.       — Нужно вернуться во дворец. Сможешь дойти или мне тебя понести?       — Дойду, — упрямо сжал зубы Цзян Чэн.       Опираясь на Лань Сиченя, Цзян Чэн дошел до их комнаты на дрожащих от слабости ногах и удерживая тело в вертикальном положении одним своим упрямством. В комнате Лань Сичень помогает ему сесть на край кровати и начинает его раздевать.       — Что со мной происходит? — Тяжело дыша спросил Цзян Чэн. Место укуса горело адски. Он коснулся его рукой и тут же одернул — было больно даже от легкого прикосновения.       Альфа замер, сняв с Цзян Чэна ханьфу. Осторожно, словно бы боясь спугнуть, он коснулся метки на шеи супруга, и омега с внезапным облегчением выдохнул.       — У тебя рука такая холодная, так хорошо! — Произнес омега, щекой прижимаясь к руке мужа.       Сладкий дурман сандала облепил, обступил Лань Сиченя со всех сторон, не давая ему и шанса на сопротивление. Он голодно взглянул на омегу из-под опущенных ресниц и омега на кровати заскулил, сжимаясь под этим властным взглядом. Возбуждение стрелой пронзило Цзян Чэна, делая его влажным в мгновение ока. Комната поплыла перед взором и омега едва понял, что у него начался тот самый пресловутый зов, потому что Лань Сичень дернул его рубашку наверх, обнажая горящее тело, и навалился сверху, опрокидывая на кровать.       Вслепую они отыскали губы друг друга и впились ртами, ища спасения. Цзян Чэн извивался под телом мужа, желая всем своим естеством быть взятым Лань Сиченем. Ткань одежды неприятно раздражала пылающую кожу омеги, он захныкал, требовательно стягивая халат с альфы. Лань Сичень послушно исполнил немую просьбу, сдергивая с себя одежды и припадая обратно с поцелуями к губам страждущей омеги.       Холод кожи альфы, усмиряет жар Цзян Чэна, даря недолгое облегчение. Он чувствует, как из него течет, заливая ягодицы, простынь и бедра. Так даже не было при созревании, — несколько испуганно думает Цзян Чэн. Он стыдливо прикрывает глаза, когда Лань Сичень просовывает руку между их тел и касается пальцами его влажного нутра. Цзян Чэн со стоном подается вперед, изнывая от необходимости быть заполненным. Альфа толкает внутрь пальцы, а затем, дразня, отводит руку, демонстрируя залитую по кисть ладонь.       — Ты так сильно меня хочешь, — с благоговением произносит он. И глядя в пурпурные глаза, ведет языком по влажной от смазки ладони.       Цзян Чэн, привыкший и наслаждавшийся тем, что Лань Сичень мог его вылизывать, задрожал от смущение, увидев, как альфа, прикрыв глаза, слизывал его влагу с ладони. Одно дело ощущать его язык в себе, не подозревая, как это выглядит, а другое дело, увидеть развратную картину того, как муж с восторгом поглощал то, что выделяло его тело.       Не в силах справится с таким пошлым образом, Цзян Чэн опускает веки, прикусывая губу. Над ним раздается короткий смешок и голос Лань Сиченя.       — Я же говорил тебе, что ты вкусный, — прошептал он. От шепота альфы все тело покрылось мурашками и новая порция влаги собралась вокруг входа омеги. — Открой рот! — Мягко рыча, попросил Лань Сичень.       Омега не посмел ослушаться, отпустил прикушенную губу и чуть разжал рот. Играясь, Лань Сичень очертил подушечками пальцев линию губ и осторожно толкнул два пальца в рот омеги. Язык Цзян Чэна коснулся увлажненных смазкой пальцев. Он с изумлением распахнул глаза, тут же замечая усмехающегося Лань Сиченя.       — Сладкий, — озвучил Лань Сичень мысль Цзян Чэна.       Черт! Он и вправду был сладкий на вкус.       Позволяя языку Цзян Чэна кружит вокруг его пальцев, Лань Сичень прикоснулся поцелуем к груди омеги со всей своей пылкостью одаривая любовью мужа. Цзян Чэн раздвинул бедра шире, опуская ноги на поясницу Лань Сиченя. Первый вздох потонул в глотке, стоило альфе ворваться внутрь.       Сердце омеги сладко екнуло, пропустив удар, а затем забилось с немыслимой скоростью. Весь мир перестал существовать, не было стен, потолка, этой комнаты. Только настойчивые прикосновения Лань Сиченя, его губы, их запах, их переплетенные тела. Цзян Чэну понравилось чувство собственного бессилия в момент их единения, он был уверен, что о чем бы не попросил его муж, он будет на все согласен. Жаркий туман застилал ему глаза, отключая разум, давая телу действовать самостоятельно.       Лань Сичень с полыхнувшим огнем в глазах взглянул на вожделевшего его омегу. Тяжелое дыхание, перемежающееся на хриплые стоны заполняло собой комнату, заставляя двигаться альфу еще энергичнее. Это был их первый зов, и Лань Сичень пообещал себе, что сделает все для своего мужа, чтобы их случка была яркой, полной необузданной страсти и нескончаемого блаженства, чтобы Цзян Чэн в последствии жил в ожидании нового зова, предвкушая дни, когда они не в силах будут рассоединить свои тела хоть на мгновение.       Стоны сменили крики, Цзян Чэн выгнулся навстречу, надавливая пятками на поясницу Лань Сиченя — он был близок к кульминации. Альфа сцепил зубы, чтобы не прийти к завершению раньше, чем это сделает омега. Цзян Чэн выкрикнул его имя и обмяк. Лань Сичень обнял его и потянул наверх за собой, усаживая на колени. Горячее семя заполнило омегу изнутри, а увеличившийся в размерах член плотно запечатал собой вход.       Цзян Чэн, удерживая руки на плечах мужа, наклонил голову и посмотрел в лицо Лань Сиченя: светло чайную радужку затопило жидкое золото — альфа откликнулся на зов омеги. Цзян Чэн с трепетом коснулся щеки мужа и тихо улыбнулся.       — Мой император. Мой альфа.       Лань Сичень в ответ прикоснулся к шее Цзян Чэна, наблюдая, как под его ладонью разрастаются тонкие серебряные нити, ползя вверх по шее, набегая на скулу и спускаясь к плечу. Нити под кожей поблескивали, отзываясь на прикосновение руки — зов омеги набирал силу, узнавая своего альфу. Лань Сичень счастливо улыбнулся.       — Мой омега, мой муж!

***

      Несколько дней и ночей, Цзян Чэн то отключался, то приходил в себя, беспрерывно занимаясь любовью. Тело, как будто вовсе не знало предела, желало Лань Сиченя постоянно. В момент, когда они утихомирив пламя, засыпали, в комнату осторожно проскальзывали слуги, оставляя кувшин с водой и еду, чтобы зов не истощил Его Величество и его супруга окончательно.       Проснувшись, в который раз, ближе к вечеру, Цзян Чэн потянулся на кровати, не ощутив сопровождающего его несколько дней жара и перевел дыхание — зов прекратил иметь над ним власть. Он откинул одеяло в сторону, которым его заботливо накрыл Лань Сичень и взглянул на расцветие отметин разных размеров оставленных мужем по всему его телу. Омега усмехнулся себе под нос, покачав головой, и поднялся с кровати. На столе чуть поодаль от кровати он обнаружил кувшин с водой и потянулся, чтобы утолить жажду, но застыл на полпути, обнаружив на предплечье странные линии. Он провел по ним рукой, заметив, что они выходят на грудь и поднимаются выше, к шее. Чтобы отследить до куда они идут, Цзян Чэн метнулся к широкому бронзовому зеркалу. Линии заняли место от его скулы до локтя, диковинной сетью оплетая его кожу. Он испуганно вздрогнул и обернулся, заметив в отражении Лань Сиченя. Взгляд омеги упал на руку альфы: на ней также переплетаясь сетью расползлись линии от локтя до кончиков пальцев.       Не спеша, Лань Сичень приблизился к Цзян Чэну и мягко повернул его обратно к зеркалу. В отражении Цзян Чэн наблюдал, как муж прикладывает свою руку поверх его руки, демонстрируя — их метки естественное продолжение друг друга.       — Если тебе требовались доказательства того, что мы предназначены друг для друга, то смотри: вот они.       От прикосновения альфы, линии под кожей вспыхнули в свете свечей и забликовали на теплом свету. Цзян Чэн зачарованно уставился на метки, разглядывая их в зеркале. Он видел такое только однажды. У тех альфы и омеги метки были красными и украшали собой всю шею до подбородка, но они шли ни в какое сравнение с тем, что наблюдал Цзян Чэн на их с Лань Сиченем телах.       Поцеловав мужа в плечо, Лань Сичень обхватил пальцами запястье омеги и поднял его руку, прижимая ладонь к поверхности зеркала. Линии, как обезумели, сверкали от соприкосновений тел. Цзян Чэн ощутил возбуждение Лань Сиченя, когда тот прижался к нему. Его тело отреагировало мгновенно, даже пережив изнуряющий зов в течении нескольких дней — он все равно потек от желания.       Муж взял его прямо там у зеркала, глядя в глаза отражению омеги.       Цзян Чэн упирался обеими руками в поверхность зеркала, растеряв всякую робость, смотря на то, как их тела двигаются, как сверкают метки, как округляется его рот от стонов, оставляя на зеркале тяжёлое дыхание сворачивающееся белесым туманом, и, наконец, наблюдая сладкую развязку, стекающую белым пятном возле его ног.       Вместе с тем, как разрослась его метка, Цзян Чэн почувствовал все возрастающее спокойствие и умиротворения. Свадьба прошла не так давно, но вместе с тем, ему казалось, что он замужем уже целую вечность. Он подозревал, что муж думает о том же самом, потому что тот коснулся его метки губами, вкладывая в это прикосновения всю свою благодарность за доверие, за то, что выбрал его, за то, что он вообще есть.       Цзян Чэн отвел взгляд от отражения, отнял ладони и развернулся.       — Давай еще раз! — Произнес он и притянул к себе Лань Сиченя за плечо.

***

      Свадьбу Яньли и Цзысюаня решают играть в Пристани. Цзян Чэн, получивший приглашение, понимает, что выбор места сделал брат, исходя из того, что теперь ему — Цзян Чэну несколько сложнее передвигаться будучи в статусе супруга императора. Они вдвоем невольно забрали бы все внимание народа и не смогли отдохнуть на празднике, если бы свадьбу играли в Башни Кои (орден Цзинь не упустил бы возможность продемонстрировать всем, что им покровительствует сам император и его муж). Поэтому Яньли настаивает на свадьбе в Пристани, чтобы Цзян Чэн, в случае излишней назойливости гостей, смог беспрепятственно удалиться.       Они с Лань Сиченем наблюдают церемонию, заняв место чуть поодаль от гостей, спрятавшись под навесом. До самой церемонии он успел проскользнуть в комнату Яньли, чтобы обнять и лично поздравить. Свадебный наряд чудо как шел старшему брату. Омега и без того был хорош, но красного цвета одежды, как будто заставили его расцвести: нежный бутон, окруженный рубиновыми лепестками.       Лань Сичень, встав за спиной у Цзян Чэна, обнимал его и вместе с мужем наблюдал, как Яньли, в сопровождении отца подходит к будущему мужу. Тот, кажется, от волнения побледнел и что есть силы держал спину прямо, а плечи напряженно разводил, пытаясь выглядеть солиднее. Цзян Чэн усмехнулся, глядя на этого «павлина», распушившего свой хвост.       — Ты же не собираешься залезть на стену, чтобы избежать свадьбы, — прошептал над ухом Цзян Чэна Лань Сичень.       — Ну, в день нашей свадьбы ты позаботился, чтобы заборы твоего сада были вне зоны моего взгляда, — усмехнулся омега. — А сегодня свадьба Яньли. И если брат захочет сбежать, то я, разумеется, его пойму и помогу найти короткую стену, через которую он сможет перемахнуть, оставив этого ряженого альфу в дураках.       Лань Сичень едва слышно рассмеялся, его дыхание тепло защекотало затылок Цзян Чэна и он невольно повел плечами.       — Я рад, что Яньли в день нашей не показал тебе, где выход, — доверчиво шепнул он.       Цзян Чэн изумленно повернул голову, чтобы взглянуть на мужа.       — Он приходил ко мне до начала церемонии, прося отменить свадьбу, сказал, что ты еще слишком молод для супружества, — поделился Лань Сичень.       Цзян Чэн пораженно выдохнул, озадаченно нахмурившись. Он то думал, что проявляет заботу, охраняя мечту старшего брата, а оказалось, что старший брат готов был пожертвовать своим будущем, ради него. Что ни говори, родная кровь в них была превыше всего.       — С ума сойти, — вымолвил Цзян Чэн. — Как подумаю, что я едва все не порушил, так хочется надавать себе по шее. Еще и Яньли за меня заступался. — Он грустно вздохнул.       Ничего не говоря, Лань Сичень мягко ткнулся носом в изгиб шеи, всего лишь прикосновением напоминая, что для них все закончилось хорошо. Теперь они вместе. Навсегда.       Цзян Чэн благодарно улыбнулся и произнес:       — А знаешь, я бы все-таки сбежал, — он вывернулся из объятий, перехватив руку Лань Сиченя и повел его за собой прочь от праздника.       Лань Сичень с любопытством идет следом, позволяя мужу вести себя. Они пересекают длинные коридоры, несколько раз сворачивая, затем проходят павильон и вскоре оказываются на пристани, где Цзян Чэн, отняв руку, опускается на колено, чтобы отвязать небольшую лодку.       — Это преступление — побывать в Пристани и не поплавать на озере Лотосов, — со всей серьезностью сообщает он.       Лань Сичень помогает ему забраться в лодку и присоединяется сам, отвязав последний узел каната, он перебрасывает веревку через борт и отталкивается от помоста. Лодка, слегка покачнулся, ударив бортами о воду и поплыла, уносимая течением.       Цзян Чэн с тоской во взгляде любуется знакомыми озерными видами. Приглушенная по дому тоска вспыхнула в нем с новыми силами.       — Ты скучаешь, — заметил Лань Сичень.       Омега усмехнулся, переводя взгляд с водной глади на мужа.       — То, что ты теперь можешь ощущать мои эмоции, не означает, что ты их можешь использовать против меня! — Он фыркнул и закатил глаза. — Конечно, я скучаю, ведь тут я жил почти девятнадцать лет. Мне все здесь знакомо и любо. — Он вздохнул. — Но я приобрел нечто больше, — не поясняя, что именно, Цзян Чэн взглянул на супруга и улыбнулся с затаенной в уголках губ нежностью.       Лань Сичень ответил ему более широкой улыбкой. Аккуратно, чтобы не раскачивать лодку, он наклонился вперед, желая поцеловать мужа. Цзян Чэн хитро прищурился, борясь с игривым желанием окатить альфу озерной водой, но все же, удержался и потянулся навстречу. Лань Сичень вдруг изменил своему желанию и наклонил голову, заинтересованно нахмурившись, втянул несколько раз воздух возле шеи Цзян Чэна.       — Что такое? — Обеспокоенно спросил омега. В прошлый раз он не почувствовал запаха, когда начался зов. Только уже в процессе, он явственно различил два аромата: свой — более воздушный, и Лань Сиченя — более терпкий. И если у него посреди озера внезапно случится приступ, будет очень неловко.       — Запах изменился, — ответил Лань Сичень, еще раз втягивая воздух. — Не сильно, совсем чуть-чуть. Какая-то цветочная нотка, — задумчиво произнес он.       Цзян Чэн мгновенно расслабился, значит не зов. А объяснение изменение аромату, совсем простое. Они посреди озера, полного цветущих лотосов. На что он тут же поспешил обратить внимание мужа и тот согласился с его объяснением.       Вопрос был исчерпан, до раннего возвращения в покои, где Лань Сичень не на шутку встревоженный глядел на подозрительного притихшего Цзян Чэна.       — Я просто устал, правда, — заверил его муж. — Хочу спать и только.       Лань Сичень вновь уступил, принимая объяснение на веру и укрывая зевающего омегу покрывалом.       — Я тогда поработаю, если ты не против. Взял несколько срочных писем, где требуется мой ответ, — произнес Лань Сичень, запечатлевая на лбу мужа поцелуй.       — Совсем не против, Ваша Светлость, — улыбнулся Цзян Чэн. Он зевнул и прикрыл глаза.       Но по возвращению во дворец, все повторяется. Цзян Чэн отмахивается, говоря, что устал с дороги, Лань Сичень сдается, отпуская омегу отдохнуть, пока сам решает заняться делами, не терпящих отлагательств, но то и дело, мысли его уносятся в комнату, к мужу.       За ужином, Цзян Чэн ведет себя странно, с кислым видом оглядывая любимые блюда.       — Что такое, А-Чэн? — Лань Сичень прикасается к руке супруга.       — Не хочу это есть, — честно и с раскаяньем в голосе признается Цзян Чэн.       — Не так приготовлено?       — Нет, я, — Цзян Чэн запнулся и голодно уставился на блюда возле Лань Сиченя. Еда Цзян Чэна была приготовлена по юньмэнским обычаям и была острой. Еда Лань Сиченя была, следуя гусулановским традициям, пресной. Но от чего-то во рту у Цзян Чэна собралась слюна, когда он вообразил себе вкус еды с тарелки мужа.       Лань Сичень озорно улыбнулся, придвинув свою еду к Цзян Чэну.       — Я меняю твои вкусы? — Усмехнулся он. — Давай, ешь! Не переживай, я прикажу подать еще блюдо.       Цзян Чэн с нетерпением набросился на еду, отмечая, как вкусен пресный рис. В итоге он съедает и вторую порцию, под довольный взгляд Лань Сиченя, шутливо добавившего, что еще чуть-чуть и Цзян Чэн полюбит белый цвет.       — Ограничимся только сменой предпочтений в еде, — усмехнулся Цзян Чэн.       — Снова отправишься рано спать? — Уточнил Лань Сичень, когда муж наелся.       — Да, прости. Все еще не могу прийти в себя после поездки в Пристань. Так странно, — нахмурился омега. — Наверное, это все из-за настроения. Надо просто чаще навещать родителей и тогда я не буду тосковать.       Лань Сичень согласно кивнул и помог супругу подняться на ноги.       — Можно будет тебя разбудить? — Он понизил голос, чтобы его услышал только Цзян Чэн.       — Хотите получить то, что вам недодали в Пристани, Ваша Светлость? — Улыбнулся омега, дернув бровью.       — Я соскучился по нашим… ночным нагрузкам и пылким утрам.       — Всего-то несколько дней, а вы уже готовы меня умолять? — Цзян Чэн приблизил лицо и прошептал в губы мужа. — Придите и возьмите свое, даже если я буду спать! — И еле уловимо коснувшись губами губ напротив — залог на будущую ночь, Цзян Чэн поклонился, как требовал того этикет и покинул зал, отправляясь в их совместные с мужем покои.       По правде говоря, он не ощущал в себе сил, боясь, что его не хватит даже на короткое соитие. Не говоря уже о том, чтобы отдаваться страстному мужу всю ночь. Странный упадок беспокоил его с самой свадьбы Яньли и он решительно не понимал с чем это может быть связано. Но беспокоить и так внимательного к нему Лань Сиченя не хотел, выдумывая различные отговорки для своей усталости.       Дойдя до покоев, Цзян Чэн рухнул на кровать со вздохом облегчения и практически сразу же уснул.

***

      К своему удивлению Цзян Чэн просыпается полный сил еще до прихода Лань Сиченя. Он поворачивается в постели, обнаружив себя под одеялом, хотя он помнил, что уснул, не расправив постель. И верхние одежды были с него сняты, хотя он совершенно точно не раздевался.       Омега поворачивает голову, за окном глубокий вечер, а по комнате зажжено несколько свечей, так, чтобы их свет не потревожил сон Цзян Чэна. Он садится в кровати, отводя одеяло в сторону и делает мысленный вывод: ему не нравится просыпаться в пустой постели — вернется Лань Сичень и он ему обязательно об этом скажет.       Подойдя к глубокому тазу, наполненному водой, Цзян Чэн опустил ладони, зачерпнул воду и умыл лицо. Это придало его мыслям ясности, а лицу свежесть. Найдя сброшенный утром темно-фиолетовый халат, Цзян Чэн накинул его и принялся за завязки, как, вдруг, в памяти всплыл неприятный вечер приема во дворце. Он отпустил веревки, так и не завязав халат, и сел на край кровати. Внутри от догадки все похолодело.       Он положил дрожащую руку на живот, ощущая циркулирующую энергию ци. На самом деле, было немудрено: это все равно бы случилось. Они не проводили ни дня порознь, неустанно занимаясь любовью. А пройдя через зов, который только способствует появлению детей, он точно больше не мог оставаться с пустым чревом. Дорвавшись до запретной стороны совместного проживания альфы и омеги, Цзян Чэн отключил голову, забыв о том, к чему может привести пылкое единение тел.       Дверь в комнату настороженно приоткрыли и в образовавшуюся щель просунул голову слуга — юноша. Цзян Чэн порылся в памяти, извлекая на свет имя мальчишки.       — Цзинъи, — позвал он его.       Слуга тут же распахнул дверь пошире и шагнул в комнату, отвесив поклон.       — Ваша Светлость, Его Величество беспокоился и попросил меня проверить как вы.       — Все в порядке, — поспешил успокоить слугу Цзян Чэн. — Я немного поспал и чувствую себя лучше.       Глаза мальчишки округлились от удивление.       — Боюсь, Ваша Светлость, вы поспали не немного.       Цзян Чэн изумленно изогнул бровь.       — Сколько я спал?       — Целые сутки!       — Ого, — шокировано произнес Цзян Чэн. Цзинъи согласно закивал, но тут же спохватился и замер. Цзян Чэн помолчал, переваривая услышанное, а затем задал вопрос. — Его Величество сейчас, чем занят?       — Присутствует на совете старейшин. Не волнуйтесь, скоро закончится, когда я уходил они обсуждали результаты посевов, а это значит, что уже все устали и хотят поскорее завершить собрание.       — Это плохо, у меня мало времени, — Цзян Чэн поднялся на ноги, плотнее запахивая халат. — Отведи меня к лекарю.       Мальчишка удивился, но приказ исполнил и отвел Цзян Чэна до покоев дворцового лекаря. Набрав воздуху, как перед нырком в прорубь, омега постучал в дверь и стал ждать, пока ему откроют. Встречать его вышла бета — девушка, удивительно резкой и холодной красоты. На миловидном лице была сдержанная и отстраненная улыбка. Чернеющие глаза оценили внешний вид Цзян Чэна — омега смущенно вспыхнул, скрестив руки на груди и упрямо сжал зубы.       — Ваша Светлость, — девушка сделала поклон и отступила в сторону, пропуская Цзян Чэна внутрь своей комнаты.       Цзян Чэн, испытывая жгучее желание развернутся и уйти, все же вошел внутрь и огляделся. Комната врачевательницы была скромнее по размером их спальни с Лань Сиченем, но так же искусно обставлена, чтобы у беты не составило труда найти нужные ей предметы, если кому-то во дворце понадобится помощь лекаря.       — Что привело вас так поздно? — Бета махнула рукой, приглашая Цзян Чэна присесть. Но омега мотнул головой, отметая приглашение, он был слишком взвинчен, ему нужны были ответы.       — Представьтесь, пожалуйста.       — Вэнь Цин к вашим услугам, Ваша Светлость!       Цзян Чэн устало потер лоб.       — Давайте обойдемся без титулов, прошу.       Вэнь Цин улыбнулась и лицо её преобразилось, сделавшись более приветливым.       — Как скажешь, А-Чэн.       Цзян Чэн одобрительно хмыкнул: девушка была крутого нрава.       — Спасибо.       — И все же, чем вызван поздний визит? Если слухи не врут, то вы все это время спали? — Намекнула Вэнь Цин о своей осведомленности.       Цзян Чэн нервно облизнул губы, не зная, как подступится к своему вопросу. Он неуверенно переступил с ноги на ногу, сильнее стискивая пальцы на предплечьях. Вэнь Цин терпеливо глядела на его хаотичные попытки взять себя в руки.       — Давайте я сама попробую предположить, — предложила она. И Цзян Чэн согласно кивнул. — Вы испытали на себе зов? — Кивок. — Головокружения? — Снова кивок. — Усталость, смена вкусов, необычайная прожорливость? — Цзян Чэн все подтвердил наклоном головы. Вэнь Цин кивнула головой сама себе и протянул раскрытую ладонь к Цзян Чэну. — Можно вашу руку? — Смотря на то, как Цзян Чэн неуверенно продолжает стискивать ткань своего халата, Вэнь Цин ровным тоном добавила. — Я только пульс проверю. — Омега разжал пальцы, отнял руку и осторожно протянул её. — Так как ваш зов запечатан, я не смогу точно определить, но вам следует спросить у Его Величества, изменился ли ваш запах.       Цзян Чэн прикусил губу.       — Нет нужды, — Лань Сичень ему уже это сказал, тогда в Пристани.       — Тогда я могла бы вас поздравить, если бы не ваше перепуганное выражение лица. — Вэнь Цин сдержанно похлопала омегу по плечу. — Я специализируюсь на ранах в теле, а не в душе. Но по себе знаю, что разговор с близкими всегда приносит облегчение. Поговорите с Его Высочеством, пусть он развеет ваши тревоги. А завтра утром я навешу ваши покои, чтобы убедиться, что беременность протекает без осложнений.       Цзян Чэн поклонился, благодаря за уделенное ему время и покинул комнату. Он решил внять совету врачевательницы чуть позже, а пока прогуливался по саду, в надежде успокоить свою тревогу самостоятельно.       Очень вскоре он пожалел об этом решении, так как тонкие халат, рубашка и штаны, не сильно грели на прохладном ночном воздухе. Цзян Чэн выдохнул и его дыхание сопроводил молочный пар. Он зябко повел плечам, разглядывая ночное небо, усеянное звездами.       — Тебе не стоит подолгу быть в холоде, — произнес Лань Сичень, накрывая замершего омегу тяжелой накидкой, еще хранящей его запах и тепло его тела.       Цзян Чэн мягко фыркнул и все же улыбнулся, откидываясь на грудь мужа и позволяя ему обнять себя.       — Надо было остыть.       — М, — альфа поцеловал холодную щеку и прижался к мужу, стремясь его согреть. — Что же так разгорячило твой разум?       — Расскажи мне о своих родителях? — Перевел тему Цзян Чэн.       Лань Сичень удивленно замолчал. Помедлив, ответил.       — Я их не знал. Папа, родив меня, тяжело заболел и скончался, так и не сумев побороть болезнь. А отец не продержался после его смерти и год, почив вслед за ним. Из-за тоски. Меня передали дяде и я рос под его опекой. От родителей у меня осталось только лобная лента отца и несколько рисунков папы — их портреты.       — Покажешь?       — Да, хорошо.       — Ты скучаешь по ним?       Лань Сичень вздохнул, раздумывая, что ответить.       — Я не знаю, как можно скучать по кому-то, кого никогда не знал. Но временами мне бывает очень грустно, словно не хватает какой-то части моей жизни, которую у меня украли тайком. Так что, наверное, ответ да. Да, я скучаю по ним.       Цзян Чэн просунул между краев накидки руку и накрыл ладонью руку мужа.       — Те картины, что ты нарисовал — они были написаны в моменты этой грусти?       Лань Сичень издал согласное «мгм».       — А та, которая отличается?       — После встречи с тобой. — Признался муж. — Твое появление в моей жизни заполнило эту холодную сосущую пустоту. Ты привнес свет.       Цзян Чэн опустил руку Лань Сиченя и развернулся лицом, неуверенно взглянув на мужа, он тихо спросил.       — Что если я скажу, что могу удвоить этот свет?       Лань Сичень не понимающе улыбнулся.       Цзян Чэн задумчиво нахмурился, не зная как сообщить о своей беременности. Он знал, что Лань Сичень воспримет эту новость с радостью. Но нужен ли ребенок так скоро? И как эту новость примут ко двору?       Решение, как донести информацию, находится донельзя банальным и простым. Цзян Чэн нащупывает свой зов, мысленно обращаясь в себя, и ухватив его, раскручивает как хлыст, направляя ударную волну в сторону Лань Сиченя. С вечерним воздухом альфа втягивает тонкий запах сандала, глаза его удивленно расширяются: он уловил еще один след в запахе Цзян Чэна. Совсем крошечный, но такой же приятный и легкий.       Не веря самому себе, Лань Сичень прикоснулся к плоскому животу омеги и прислушался к циркулирующей энергии. Глаза альфы увлажнились.       — Только не вздумай рыдать, ты мне нужен с холодным рассудком, потому что я все еще в ужасе, — съязвил Цзян Чэн.       Лань Сичень рассмеялся, качая головой: Цзян Чэн оставался верным себе и это не могло не радовать.       — Все будет хорошо, — он взял его руки в свои и не крепко сжал их.       — Тебе-то откуда знать или у тебя каждый день омеги рожают?       — Нет, у меня просто предчувствие, — со счастливой улыбкой ответил Лань Сичень.       — Очень надеюсь, что твое предчувствие тебя не подведет, а иначе, — но договорить Цзян Чэн не успел, вовремя заткнутый поцелуем.       На всякий случай, он запоминает момент, где его остановили, планируя вывалить угрозу после. А пока, он обнимает мужа в ответ, желая отплатить за упущенные в Пристани ночи.

***

      Беременность не смягчает Цзян Чэна ни на цунь. Он все так же показательно скалит зубы и раздает едкие комментарии направо и налево, приводя юных слуг в вежливое замешательство. Однако, есть и позитивные стороны, которые Лань Сичень с удовольствием отметил, в надежде, что сможет это увидеть вновь: беременность стройному и поджарому Цзян Чэну невероятно шла, делая его внешний облик чувственным и притягательным. Аккуратный округлившийся животик совсем ему не мешал, а обычные признаки беременности, встречающиеся у омег, обходили счастливчика Цзян Чэна стороной.       Вдобавок беременность усилила либидо омеги. Цзян Чэн мог требовать к себе внимание хоть круглые сутки. На более позднем сроке, Лань Сичень всерьез обеспокоился и попробовал поговорить с мужем: вдруг их занятия любовью навредят ребенку.       Спор решила Вэнь Цин в пользу Цзян Чэна.       — Это нормально. Омеги на сносях ощущают острую необходимость в присутствии альфы. У вашего супруга привязанность выражается так. Не переживайте и наслаждайтесь совместным временем, потому что очень скоро вы начнете скучать — ваш супруг будет уделять все свое внимание ребенку.       Цзян Чэн победно ухмыляется, уводя мужа в спальню.       И Лань Сичень воздает искренние благодарности небесам, потому что воды у Цзян Чэна отходят не во время их соития, а после, когда они уже легли спать. Вряд ли бы у него еще хоть раз встало, если бы Цзян Чэн разродился сидя на его члене.       Ребенок — крепкий альфа, не мучает папу долгими родами, появляясь на свет без задержки. Цзян Чэн, чье тело пережило такую встряску, слабыми руками сжимает омытую и завернутую в тонкое одеяло кроху, переданную ему Вэнь Цин. Руки страшно дрожат и он боится навредить ребенку, стараясь изо всех сил сдерживать дрожь в ослабевших мышцах. Он уже открывает рот, чтобы попросить Вэнь Цин взять ребенка, но тут поверх его рук опускаются руки Лань Сиченя, помогая удержать ребенка.       — Не бойся, — шепчет муж. — Я рядом.       И Цзян Чэн обессиленно наваливается на супруга, наблюдая как малыш водит отцовскими золотистыми глазами, рассматривая всё вокруг.       — Он такой красивый, — с любовью в голосе произносит Лань Сичень.       — Да, ты хорошо постарался, — ухмыльнулся Цзян Чэн.       — Мы оба хорошо постарались, — ответил муж и поцеловал омегу во влажный от пота висок.       Вэнь Цин, решив, что её дело сделано, откланивается, оставляя вместо себя слугу и наставляя вызывать ее без промедления, если потребуется помощь. Лань Сичень отвечает ей кивком головы, не в силах отвести взгляд от сына.       — Ты подарил мне целый мир, — сдавленно от переполняющих его чувств сказал альфа обращаясь к Цзян Чэну. — А я даже не знаю, как мне тебя отблагодарить в ответ.       Цзян Чэн поднял на него задумчивый взгляд, размышляя о чем-то своем.       — Ты можешь мне кое-что подарить, — осторожно произнес он.       — Все что угодно! — С готовностью согласился супруг.       — Тогда, наклонись по ближе, — Цзян Чэн дождался, пока муж выполнит наказ, а после произнес, — Подари мне омежку.       Счастливая улыбка неумолимо коснулась губ Лань Сиченя. Он с чувством прижался к губам супруга, а после ответил.       — Сделаем это в ближайшее же время! — И сжал свою, подросшую на одного человека, семью в самых надежных объятиях.