***
Время — уже давно за полночь. Дождь с силой барабанит по стеклу, хотя в квартире этого почти не слышно. Вглядываясь в вид за окном, Осаму видит лишь темноту, пару деревьев, газон, что совсем недавно был пострижен и, поднимая взгляд вверх, луну. Во тьме она настолько светлая, что и солнце на её фоне не кажется таким ярким. Может, это из-за того, что глаза уже слипаются и в сон тянет, а может, ещё из-за чего. Дазай сейчас не хочет погружаться в размышления, он и без того знает, что с минуты на минуту кое-кто нагрянет. И ждёт. Ждёт каждый чёртов раз, в ночь с четверга на пятницу. Покорно смотрит в окошко, дожидаясь Чуиного появления, пока наконец не увидит чужую, тёмную фигуру. Тот снова в своём любимом прикиде, идёт, словно по подиуму, хоть и слегка шатается. На такую звёздочку грех не засмотреться. И Дазай засматривается. Засматривается и пропускает момент, когда Чуя проходит мимо, приходя в себя лишь после безостановочного стука в дверь. — Чуя? — встречает он парня, дверь отпирая. Накахара, кажется, приехал на такси, но мокрый все равно, — не боишься заболеть? — Не боюсь, — коротко отвечает ему Чуя, проходя в квартиру. Тот бесшумно разувается, скидывая обувь в сторону. Его руки, как и всегда, в карманах, а голос пафосный даже слишком. Слишком — для мокрого, чуть пьяного пёсика, что раз в неделю верно возвращается к собственному хозяину. Дазай к такому привык уже давно, так что даже не пытается его за это стебать: ему, как бы странно это не звучало, такие их отношения нравились. И Дазая, и Чую полностью устраивало то, что встречаются они всего раз в неделю. Это не похоже на любовь, не похоже на дружбу: возможно, доля взаимной привязанности здесь была, но не более. Не более того, что они могли себе позволить. Дазай слишком беспечный, хоть и продумывает каждый шаг наперед, каждую развилку и развитие событий, а Чуя — не такой. Пока Осаму прохлаждается в агентстве, Чуя безжалостно убивает людей, стараясь не думать. И даже если многих из них было сложно назвать людьми — таковыми они всё-же являлись. Потому и позволить себе большего — парни не могли. — Дадзай, — позвал его Чуя, снимая верхнюю одежду и чёрную, мокрую шляпу с себя, — это нужно повесить сушиться. У тебя есть что-то типа сушилки? —Не-а, — пожимает второй плечами, проходя в спальню, — кинь на батарею. Думаю, подойдёт. Чуя послушался. — Я сегодня немного выпил после задания, — усмехнулся Чуя, чувствуя на себе чужой, почти пожирающий его взгляд. Наверное, он выглядел сейчас как миловидная жёнушка, которая развешивает шмотки своего, почти любимого мужа, — если честно, я думал, что придётся прибегать к Порче. Хорошо, что я справился и без этого. — Не смей использовать её, если меня нет рядом, Чуя, — серьезно отозвался Дазай, — ты же прекрасно осознаешь, к чему это приведет. — Конечно, — кивнул тот, отходя от батареи. Но присев на кровать, что прогнулась под его небольшом весом, Чуя продолжил: — и я готов подохнуть мучительной смертью, если придется. Главное — выполнить приказ, остальное — на втором плане. — Ты идиот, Чуя, — говорит Дазай, притягивая бестию ближе, — если ты будешь говорить так, то я никогда в жизни не перестану звать тебя пёсиком, хорошо? — Боюсь, это и так неизбежно. А значит, что я недолго побуду твоим пёсиком, Осаму Дазай. Осаму усмехнулся, обхватывая чужую талию пальцами: она у него слишком тонкая, даже женственная отчасти. И Дазаю, как ни странно, безумно нравится, как чужие рёбра вздымаются при шумных вздохах, как Чуя трётся пахом об него, сидя сверху, как тот обхватывает его плечи и утыкается в них носом, скуля. — Как скажешь, Малыш-Чу. Дазай любит его мучить, любит сжимать задницу, не прикасаясь к члену. Любит смотреть, как Чуя дрожит рядом с ним, крепко цепляясь пальцами за спину Осаму: завтра наверняка останутся следы, хотя тому не привыкать. Чуя вздрагивает, когда прохладные пальцы проскальзывают под одежду, водя ими по животу и груди. Он хватается двумя за соски и поднимая рубашку, смотрит, как они набухают. Пару раз облизывает их, всасывает и прикусывает, выбивая из Чуи громкие вдохи. Шея со временем покрывается алыми пятнышками и укусами, которые после, Дазай заботливо зализывает. — Дотронься... — Терпи, — прикусысая чужой кадык, Осаму убирает руку Накахары от ширинки и хмыкает со странным, практически садистским удовольствием, — не смей прикасаться к себе, Чуя. Накахару пробивает на мурашки — не может не. Дазай обожает бесконечные прелюдии, обожает нескончаемые издевательства и дразнится, дразнится, отлипая от чужой шеи на несколько мгновений, целуя где-то возле губ, стараясь их самих не касаться: знает ведь, что Чуя без поцелуев долго не протянет. И бесстыдно надеется, что тот сам попросит Дазая его поцеловать. У Чуи давно стоит, уже минут десять как, а брюки давят на член даже слишком сильно, настолько, что кончить готов лишь от одного к нему прикосновения. Продолжая тереться о чужой пах, сидя на нём сверху, ждёт, пока Дазай наконец разрешит себя потрогать, разрешит кончить. Но Осаму не торопится: у них вся ночь впереди. И даже доведя Чую до конечной точки сейчас, они вернутся к ней ещё пару-тройку раз после. Потому что Дазай — грёбаный садист, любящий контролировать процесс и ситуацию. И сам решает, когда с прелюдиями пора заканчивать. Подмяв Чую под себя, он наконец прикасается губами к чужой ширинке и потянув за неё вниз, стягивает брюки. Пока Накахара мычит от облегчения, Дазай развлекается так, как хочет; прикоснувшись губами к члену, что скрывается за тканью трусов, он слегка посасывает его, а после, стягивает с него и трусы, держась за резинку. Дазаю думается, что вид этот — прекраснее некуда: Чуя, откидывающий голову назад, его член, что подрагивает от возбуждения, естественная смазка, что стекает к бёдрам и тихий скулеж, что не может не ласкать его уши и слух. — Хватит дразниться, Осаму, — просит Чуя хриплым от возбуждения голосом, — трахни меня уже, скумбрия блядская! — Но тогда ты слишком быстро кончишь, — хмыкает ему в ответ Дазай, — я войду в тебя сейчас, только если ты хорошо меня попросишь. Чуя скалится, поднимается на локтях и смотрит на Дазая даже слишком агрессивно: как бы он не хотел до такого опускаться, ему придется: — Прошу тебя, Дазай, — стыдливо отводит он глаза, прикрываясь одной из рук, — трахни меня, пожалуйста. — Ты кое-что забы-ыл, — протягивает второй. Чуя практически сразу понимает, к чему тот клонит: не в первый раз они с ним постели. — Хозяин, — почти шепотом проговаривает Чуя, — войдите в меня, хозяин... Дазай слушается. Медленно, не торопясь находит смазку в тумбочке, стягивает с них оставшуюся одежду, а сам остаётся лишь в бинтах. Входит сразу, без подготовки, без долгой растяжки — что тоже редкость, кстати. Наверное, и сам уже ждать устал... Входя до половины Осаму останавливается, дожидаясь, пока Чуя привыкнет, а тот хрипит и мычит, словно от боли. Но оно и понятно.***