Close your eyes

      "Думаешь, от таблеток меньше дает? Не смеши! Такого молокососа, как ты, и с четверти милиграмма унесет…" — что-то подобное изрек старшекурсник Йокогамской академии искусств получасом ранее, перед тем как всучить Танизаки Джуничиро, тому самому молокососу, обрезок блистера с тремя целыми и одной выдавленной таблетками. "Что-то из разряда, — дальше последовало длинное название на химико-фармацевтическом языке со всеми заместителями и группами, — через час-другой будет эффект. Приход у мамки своей встретишь. Вали!" Знать бы откуда у будущего дизайнера знания химика второго курса, от варева винта у того в мозгу расцвели химические формулы, а искусствоведу только урожай психостимуляторов в шприцы набирать!       Надо же, и вправду вставило, вот только не через час и не через другой, а минут через десять, где-то на окраине вселенной, Йокогамы, далеко от академии искусств, рукой подать до круглосуточного магазина. Танизаки схватился за свой живот, крутило и воротило, оставалось сплевывать желудочный сок, подступающий к горлу. Давно его так не пускало в разнос, он в подобных делах в некотором роде аскетичен и осторожен, допускал только клей да метаквалон (запомнил с третьего раза, вот оно как). Но сейчас заделался экспериментировать. Может, этот приятель приятеля, дизайнер, подмешал ему чего или попросту наврал о времени прихода, хотелось верить в последнее.       Запах дешевого табака впитался в одежду, осадился на задней стенке горла, что аж першило, тонкий душок кислятины, блевоты, порубил тело подростка мачете по дохлой свинине. Несло непонятным зловонием где-то из-за угла, свернув, можно о мусорный мешок споткнуться, о кошку дохлую, еще чего под ноги глубоким вечером попадется. Хотя, Танизаки уже давно потерял счет времени, потому речь шла далеко не о вечере, на часах наверняка уже заполночь, а он брел наугад несостоявшимся наркоманом по узким улицам, влекомый жаждой тепла и уюта дома, объятий мамы, как заметил дизайнер, алкоголя, точно, нестерпимо хотелось выпить, но более того хотелось блевать!       Потому, развернувшись на все девяносто градусов, Джуничиро заглянул в тот угол, из которого, как показалось, больше всего воняло. Своей рвотой он красоту этого переулка не испортит, уж извольте. Вдалеке слышался рев то ли машины, то ли мотоцикла, и те и другие здесь редкие гости. Сгорбился, вобрав в грудь побольше воздуха, в смутной тишине улицы раздался чавкающий и хлюпающий глык, заглушаемый ревом дребезжащего мотора автомобиля. И впрямь автомобиль, стоило Танизаки обернуться к свету желтых фар, как голову вмиг охватила режущая боль, такая, будто по затылку с небывалой силой врезали шипастой битой.       Взгляд упал перед собой — в желтую лужу, подсвеченную машиной позади, что сейчас мешается с другой… Темной, как бензиновой, но не масляной, блики на громадной кляксе расползлись, как на скромном карманном озерце. Джуничиро опустил глаза, непонимающе уставился на смешение желтого и черного, на неровный градиент, на темную гладь, что уползает во мрак переулка. Фары проезжающей мимо машины осветили мусорные баки и под завязку набитые отходами мешки, Танизаки, его захудалое, горбатое тело, субстанцию под ногами и на короткий миг отрубленную мужскую голову.       Несомненно, мужскую и, несомненно, голову. Влажные, черт бы знал от чего, волосы прилипли к ней, как намокший плешивый парик, ни глаз, ни носа Танизаки не рассмотрел, зато увидел ушную раковину, одну, потому как голова на боку лежала, точеную, словно высеченную из мрамора, пятнистую от налипшей грязи и блестящую от пота и крови. Она лежала в низкой коробке из-под апельсинов, в памяти ярко отпечатался нарисованный цитрус на краю коробки. С другой стороны блестел черный полиэтилен или свернутый вдвое мусорный пакет, обрубленная часть была словно накрыта крылом сверкающей ночи, на которую так некстати пролили свет автомобильные фары. Не разбудил ли Танизаки кого?..       Ноги, заплетаясь, поволокли Джуничиро подальше, понесли и стремглав побежали навстречу темноте улиц и подземных переходов. Надо же! Вляпался, в самую настоящую рвоту вляпался! В свою да еще и в чужую, похоже застал картину маслом — кто-то избавился от свежего трупа. "Избавился, — повторил про себя, — или только избавлялся. Может, и за мной уже… Черт возьми, спаси и сохрани!"       Такое девятнадцатилетнему типичному подростку видеть еще не доводилось, да и не стоило бы, давеча посмотрев в кино свежий американский боевик с кучей откровеннейших сцен насилия, над кем только не изгалялись режиссеры, Танизаки возвратился домой полным вполне себе приятного впечатления, а тут лишь край уха мертвеца на глаза попался и уже сердце в пятки, ноги в пляс.       "Нет ведь, нельзя же все за чистую монету принимать, так и до дурнушки недалеко… — думал он, — мета-орто… Как там, словом, таких галюнов еще видеть не приходилось, а то, может, и не человек вовсе, а так?.. На манекен похоже, ухо как пластиковое, и на ощупь наверняка… Бр-р!" Танизаки замотал головой из стороны в сторону, но действие наркотика никто не отменял, по ощущениям Джуничиро словно марафон пробежал, а в действительности пересек только половину улицы и то наискосок. Сердце стучало так, что пульсации выдавливали собой всякую нередкую мысль, но одна из не такого уж большого их числа сохранилась: идти ли в полицию, надо же ведь заявить о находке.       Вот только Джуничиро не юный скаут, и обнаружил он далеко не сладкое сокровище в золотой обертке. Букет отрубленных конечностей видеть снова ему катастрофически не хотелось, а в участке появляться, так еще и обдолбанным, это настоящий анекдот из еженедельной газеты. "Точно не сегодня и, наверное, не завтра… — думалось ему, — может, послезавтра или хотя бы денька через два, пока все не уляжется, да и отоспаться бы не помешало". Вот только лужа собственной блевоты рядом с окровавленной головой сама о себе напомнила: правая кеда источала легкий и незаметный, но уловимый кислый запах желчи. Должно быть, правда наступил, пока бежал наутек. Вот дела… теперь полиция его не сыщется, но стать причастным к тому, что вновь взбудоражило в нем рвотный позыв, очень уж не хотелось. Потому, повторно извергнув пустое содержимое желудка, Танизаки пообещал себе по первому зову сердца и совести появиться в местном участке, и, если подарок мономана в коробке из-под апельсинов полиции удастся найти раньше него, стать понятым или, упаси Господь, прямым свидетелем придется в кратчайшие сроки.       В голове вновь всплыло аккуратное белое ухо, а живот неумолимо заурчал, подмечая голод и тошноту.

***

      — Да ну! Братец, тебе бы Том Сойер позавидовал с твоими-то приключениями. — вот только Тому Сойеру до Танизаки еще далеко, лет так на десять Джуничиро его опередил во взрослении, а мальчик с книжных страниц так и остался восьмилетним ребенком, — ты был бы Гекльберри Финном!       С какой бы кстати? Генератор идей в голове Наоми работал не покладая рук, паршиво, но неустанно. Младшая Танизаки только-только укатила за пределы Йокогамы, не далеко, до Токио можно доехать на электричке. Но она так была тому рада, так пестовала вшивую общажную комнату и глуповатых учеников какого-то там учебного заведения, что дни вдали от старшего брата не обходились без часовых телефонных звонков.       — А если тот маньяк тогда там был? Вот это да, братишка, да тебе крупно повезло! А представь, если он потом за тобой до дома шел… Поглядывал, свернул бы ты в сторону полиции, он бы тут же тебя догнал и убил бы! Живот бы вспорол или… ну, не знаю, зарезал бы в общем. — как легко ей удавалось представить смерть собственного брата, всему виной, наверное, все тот же ее юношеский максимализм и детское, девичье малодушие, — поэтому ты правильно поступил, что туда не пошел! О, кстати, а ты слышал, что телефонные звонки прослушивают? За тобой уже наряд полиции выехал небось, переживаешь, а, братик?       Звонкий смех Наоми был искажен телефонной трубкой, он загудел на другом конце провода, будто зашелся рябью, затрещал и вновь вернулся в прежнее русло.       — А я вот за тебя переживаю… А ты это все как видел? Преступника-то видел? Или струхнул, а?       Джуничиро не знал, что ей ответить, преступника не видел, или, может, именно это от него скрыл метаквалон, почему бы легкому наркотику не работать на шаткую подростковую психику. Но, конечно же, Танизаки забоялся, как будто мелкая девчонка вроде Наоми повела бы себя иначе, но юноша не возразил, брякнул что-то вроде: "А как же, чуть в штаны не наложил…", сестра зашлась этим корявым из-за телефонных помех хихиканьем, после чего продолжила говорить о подругах, токийских башнях, парках, магазинах, кафе, магазинах…       В сестре старший Танизаки души не чаял и был уверен во взаимности этих чувств, после переезда Наоми из пригорода Йокогамы их квартира на отшибе города стала еще более пустой и маленькой, что странно, пространство словно сжалось без каркаса внутри себя. Так и в недрах души Джуничиро стало неистово тесно, что он сам еле там помещался.       Младшая Танизаки проводила дни обычной юной девушки, быт ее, обделенный бурными похождениями под бравурную музыку, поисками закладок и продажей родительских антиквариатов, был самым что ни есть простым и легким. И Джуничиро сам впрягся в эту ее легкость жизни, дабы сестре никогда не довелось узнать, что же такое на самом деле вспороть кому-то живот. Стоило ей поступить в старшую школу, как наивность и невинность ее разума пошли трещинами, но ничего кроме теоретических знаний о сношательствах подруг из колледжа она не имела. Старшему Танизаки хотелось верить, что все оно так и было.       От родителей, оставшихся в Синдзюку, все тонкости подростковой жизни были скрыты, в этом ли не счастье — в неведении?       Джуничиро повесил трубку, утро своим чередом перетекло в полдень. Вчера Танизаки выпил еще одну таблетку из трех оставшихся, кусочек блистера определил в нижний ящик прикроватной тумбочки. Приход встречать пришлось в гордом, скользком одиночестве, помнилось только то, как немело горло и загудело с новой силой в голове, после чего Джуничиро как ни в чем не бывало уснул.       Изобилия денег в последнее время не замечалось, работа в магазине виниловых пластинок приносила сущие гроши, на которые только и удавалось кормиться да за квартиру платить. В остальном все шло как по накатанной — письма от родителей не поступали, потому как Джуничиро сменил адрес проживания, но никому из старших почему-то об этом не сказал. Наоми всей своей беспечностью радовалась жизни в отдалении от семьи, Токио — далеко не тот город, где таким простушкам как она рады, но младшая Танизаки не чувствовала и капли стеснения, потому как даже там удосужилась найти себе подобных подруг.       Старый матрац поскрипывал, стоило Джуничиро перевернуться с одного бока на другой. События вчерашнего дня казались короткой аудиокассетой с зажеванной пленкой: рев машины, рвота, частое дыхание и звук сердцебиения, и все многократно повторяется, заедает на начале, замедляется в конце. В памяти о ночной прогулке остались черные и желтые пятна, мыльный силуэт улицы, похожий на акварельный набросок.

***

      Танизаки вышел из дома, когда малая стрелка часов осуждающе указывала на цифру один, тело била мелкая дрожь, изморозь перил подъезда царапала кончики пальцев. Холодный зимний день сыпал мелким снегом, что падал за шиворот легкой куртки. Но обещание занести остаток суммы искусствоведу Йокогамской академии художеств обязано быть исполненным. Не пройдя и двух шагов от двери, Джуничиро осознал, что вряд ли сможет миновать вчерашнее место встречи с пластиковым ухом головы манекена. О последнем же Танизаки вспоминал с опаской, пригрел внутри себя надежду, что все увиденное было лишь влиянием таблеток, химической реакцией в голове, сбоем биологического ритма. Но так искусно нарисовать картину мира, нанеся на холст как на яву измалеванную в грязи отрубленную голову, психотропы вряд ли могли, по крайней мере, только не в жизни Джуничиро, кто кроме головокружения от клея ничего не ловил.       Прислушался, до рокового переулка идти без малого пять минут, звук полицейской мигалки с такого расстояния не трудно распознать, тем более если машина не одна, а помимо нее присутствуют и другие. Кончики ушей заалели, но ничего не уловили. Танизаки выдвинулся в путь, обходя стороной рассыпанный по дороге мусор — будь то бомжи или подростки с девиантным поведением, такую абстракцию и первые, и вторые оставляли после себя достаточно часто.       "Что же делать-то… — беспокойная совесть свесилась с правого плеча, покосилась зоркими светлыми глазками на Джуничиро, мысли в голове которого беспорядочно сменялись одна на другую, — если все так, как есть, все взаправду, то от ментов отбоя не будет. Наркотик все еще в крови, не опиат, конечно, но еще точно не вывелся до конца. Если спросят, ответить будет нечего".       Сдать старшекурсника, который уже полтора года кормит его метаквалоном, будет по-настоящему досадно. Во всяком случае, какое дело Танизаки до всей этой хищной возни. "Сблевал? Трупа не видел, — изрек Джуничиро, — не обязательно же рвота принадлежала преступнику". Но к какими бы ухищрениями не прибегал парень, мука и нервное ожидание праведного суда не покидали, будто Танизаки сам отрезал неизвестному мужчине голову.       Дорога вела то вверх, то резко вниз, весь погруженный в свои стихийные мысли, Джуничиро не обратил внимания на то, как перешел на быстрый шаг, пока не уперся в ограждение — дорогу перекрыли. Похоже, что все опасения на счет вчерашнего трупа подтвердились, и засвидетельствовать пришлось действительно попытку утилизации мертвого тела. Надо же, как в кино! Хотелось верить, что ты главный и, желательно, бессмертный герой неказистой драмы с элементами детектива.       По обе стороны проезжей части разместились указатели, красно-белая лента, протянутая во всю ширь переулка, покачивалась от легкого февральского ветерка. Огороженный участок был полон хаотично припаркованных полицейских машин, незатейливые госслужащие ходили туда-сюда как неприкаянные, их одинаковые фуражки, куртки, ботинки, штаны делали их похожими на роботов-посудомоек или киборгов-официантов. Мысленно они пребывали точно не здесь, не на расследовании, а на вечерней прогулке. Были и регулировщики движения, и следователи, и не вовлеченные в дело третьи лица, хотя, может, те тоже были сотрудниками, по внешнему виду не отличишь, были даже кинологи, треплющие крупных охотничьих псов за пушистыми ушами.       — Парень! Подойди сюда.       Длительный мозговой штурм оборвал инспектор в короткой куртке, почти такой же, что была на Джуничиро, но со светоотражателями по всему телу. Взгляд мужчины был несколько обрадованным.       А сердце Танизаки пропустило пару ударов, тело отвердело от ужаса, руки и ноги не шевелились, лишь голова слабо накренилась. В груди играл первобытный инстинкт — беги, но, ратуя, Джуничиро не повиновался, он как столб продолжал стоять. Мысленные баталии словно разверзлись на яву: Танизаки видел, как полицейские ведут его к переулку, как тычут пальцем в желто-зеленую лужу, как осуждающе качают головами, хватают за загривок, словно нашкодившее домашнее животное, и швыряют в автозак. Неужели все настолько быстро для него закончится? Но даже если судьбы не миновать, это не значит, что Джуничиро не будет сопротивляться. Он распрямился, скелет его вновь обрел подвижность, будто погруженные в гипс суставы освободились из тисков.       Служащий повторно позвал Танизаки, но уже громче и с некоторым замешательством в голосе. Инспектор переступил через низкое ограждение, что-то пробурчал, вперясь взглядом в развернувшуюся к нему фигуру подростка.       — Нам понятой нужен… ты это, не торопишься? — для сотрудника органов мужчина лет тридцати пяти был слишком фамильярен, лицо выдавало его возраст, в то время как телом он сошел бы за двадцатилетнего, худощавый и угловатый.       С плеч Танизаки сошел груз величиной с айсберг из Северного Ледовитого океана, Джуничиро весь озяб, ссутулился, расслабленно выдохнул и кивнул. Сам мир будто благоволил ему помочь оперативникам в таком нелегком с виду деле. Да и в конце концов, может быть, признание юноши вправду кому-нибудь сыграет на руку.       — Мы уже одного парня нашли, нам сейчас тебя и не хватало. — какая-то иллюзия неоспоримой нужды именно в пресловутом Танизаки сошла с уст инспектора.       Джуничиро не возразил, может, его в скором времени переквалифицируют из понятого в свидетеля, а там… поживем и увидим, что будет. Но Танизаки, откровенно говоря, нервничал, а как иначе? Пальцы в карманах куртки взмокли, но были столь холодными, что влага на них казалась студеной водой, талым снегом. "А что говорить-то? — моторчик в голове юноши скрипнул гайками и ржавыми шестеренками, — здравствуйте, та голова еще лежит в коробке из-под апельсинов или уже убрали?" Параллельно всему прочему, Джуничиро неустанно размышлял о том, каким образом ему миновать вопросов о трезвости собственного рассудка, о хронике вчерашнего дня, но, с полминуты подумав, решил, что, по всей видимости, никак.       Танизаки помялся, переступая с ноги на ногу, ощутил, как вдоль спины к пояснице прокатилась капля растаявшего снега.       — Я тут вчера вечером проходил, вот… — служащий склонил голову набок, вроде как и слушает, но совершенно мимолетно, дескать, не ему показания принимать, — голову видел в коробке. Подумал, может, ненастоящая и ушел. Это вы из-за нее так?..       Может быть, только голову нашли, и только на нее потом придется пялить. От воспоминаний обезглавленного тела сверху вниз прошелся липкий холодок, зимний полдень слепил ярким холодным солнцем, а при дыхании изо рта вываливался белый клубок пара.       — Что же ты сразу в участок не заявил-то? — инспектор оторопел от внеземных сил воли случая, от лабиринтов судьбоносных совпадений, опустил ленту ограждения, давая Танизаки пройти за ним. На лице мужчины разлилось болотной тиной корявое удивление, что исказило его в странной гримасе.       Служащий продолжал коситься своими глубокими почти черными сощуренными глазами в сторону Джуничиро, должно быть, не верил, но в подробности дела он был, конечно же, не посвящен, да и следователи любой помощи рады, хватаются за соломинку. Танизаки не стал отвечать, раскается позже, а пока пусть хотя бы перед инспектором останется честолюбивым и правильным мальчиком.       Мужчина спешно провел Джуничиро до основного скопления людей, о чем-то переговорил со старшим по службе и вверил судьбу Танизаки какому-то другому полицейскому. Изнутри этот кружок по интересам ничем не отличался от того, что уже пришлось видеть снаружи, сотрудники органов копошились в злополучном переулке, переговаривались, шептались, курили, спали на ходу, шутили, а иначе как без юмора им не сохранить психики.       Мужчина, которому до определенного момента было явно не до Танизаки, еще некоторое время беседовал с коллегами по работе, на его лице читалась однообразная незаинтересованность и такая же, как и у инспектора, беспробудная усталость. Вид его был несколько эпатажен, естественно, только в кругу полицейских, сходных друг с другом, но кардинально отличающихся от него самого. Закралось подозрение, что не такой-то и великовозрастный опер был либо таким же понятым, как и Танизаки, либо, напротив, занимал определенную главенствующую позицию во всем этом ментовском муравейнике. Среди одноликих темных ежиков и аккуратных стрижек под горшок у этого мужчины вдоль спины струился блондинистый низкий хвост. "Крысиный хвостик", — никак не мог упустить Джуничиро. Дорогая оправа очков, их начищенные прямоугольники стекол поблескивали в утреннем солнце, свет дисперсировал и оседал на лице тоненькой, почти незримой черточкой радуги. Серьезный вид мужчины говорил о многом, следователь мог выслушать, понять и принять сказанное, попросить записать показания на отдельном листочке, а после прочитать ликбез о всякой ошибке в чистосердечном признании, выпороть и отвести домой. Главное, чтобы все действо продлилось не дольше двух часов, иначе посредник эмаки, до которого, надеялся Танизаки, следствие не дойдет, сварит из Джуничиро заправку для спиртовых маркеров.       Наконец, следователь оторвался от немыслимо интересного диалога с коллегами по несчастью и снизошел до Танизаки. Он как-то представился, Джуничиро не обратил внимания, отошел немного в сторону, и, вынимая из кармана темного пальто записную книжку с тонким, изящным переплетом, спросил все также постно и спокойно: "Имя, фамилия, что и когда видели?". Танизаки запнулся на своем имени, убедился в его бестолковой длине, бегая глазами по образу мужчины: белоснежная рубашка, темный галстук, кремовый жилет, пальто… Все застегнуто до последней пуговицы, выглажено до состояния натянутого холста, юноша боязно поежился, "футлярность" человека перед ним поражала, доводя до нервного тика. Следователь в забитой дурью голове Джуничиро приобрел еще одну характеристику — капуста.       Наручные часы, по мнению Танизаки, это еще один признак неоспоримого богатства, и человек перед ним благосостоянием был явно не обделен. Стрелки работали исправно, а их показания, похоже, были измерены с точностью до десятой доли секунды. Стекло над циферблатом изредка отсвечивало, не давая рассмотреть так деликатно огибающий запястье мужчины аксессуар. Джуничиро сбивчиво проговаривал заготовленную заранее речь, неустанно поглядывая то на галстук, завязанный до упора, то на чистейшие манжеты рубашки без всякой грязной кромки, то на прямые стрелки на бистровых брюках, словом, куда угодно, только не в холодные, промерзшие насквозь глаза мужчины перед собой.       — Вчера сидел у друга, засиделся правда. Домой ушел уже один, а у меня тут дом рядом, всего минут пять ходьбы. Уже темно было, и вот, машина проехала, и я в свете фар увидел… — было тяжело говорить даже правду, среди натянутой тоненькой лжи, — …голову увидел. В коробке, но подумал, что муляж, ну, знаете! Как эти, как их…       Все слова разом покинули его мысли, словосочетания вертляво корябали язык, но изо рта не выходили. Танизаки же имел в виду реквизит в театре. Оправдания выглядели донельзя деланно и несуразно, если бы слова Джуничиро обрели телесность, то они были бы неказистыми, размалеванными девицами лет пятнадцати, танцующими польку в коротких юбках.       — Я вас понял. — с придыханием выдал следователь, приостановив исполинских размеров мыслительный процесс в голове Танизаки. Мужчина поправил очки, съехавшие на переносицу, вернул ручку в нагрудный карман жилета, а записную книжку определил во внутреннее отделение плаща, все это он вершил с таким истинно благочестивым видом, словно проделывал замысловатый, трудный в исполнении ритуал. Весь его образ был похож на ходячую аскезу, на предначертанный, записанный матрицей обряд поклонения неизвестному Джуничиро богу.       — Куникида-сан! — издалека послышался звонкий голос одного из полицейских. Тот замахал руками, привлекая внимание следователя, допрашивающего Танизаки.       "Куникида-сан… Даже имя подстать великомученику", — вывести такое вычурное и высокопарное "великомученик" после "капусты" показалось Джуничиро несколько оскорбительным по отношению, естественно, к "капусте".       Следователь отвлекся, лаконично извинившись перед Танизаки, и поспешил подойти к обострившемуся скоплению людей. Прямо у злободневного закоулка собралась толпа из служащих, полицейские, судмедэксперты, даже инспекторы, сошедшие со своих постов, уставились в одну точку, но отнюдь не на маркую картину темной подворотни, а на что-то перед ней, как оказалось, на собаку. Немецкая овчарка, низко рыча, мотала головой из стороны в сторону с характерным звуком хлюпающей слюны и звяканьем узды ошейника. Она то чихала, то облизывалась и вновь вертела мохнатой мордой, от чего видно было только ее дергающиеся стоячие уши.       — Тц… не берет. — выразился мужчина с поводком в руках, по видимому кинолог, гладящий псину по спине. Он с досадой оглядел всех собравшихся, словно чувствовал себя обязанным прочесть перед ними речь в оправдание своего подопечного.       — Опрыскано чем-то, может, выветрится. — предположил низкорослый парень, с виду лет шестнадцати, не более того, от чего возник само собой разумеющийся вопрос — что он тут делает?       — Вряд ли, ох… Вряд ли. — кинолог со всей его меланхолической задумчивостью едва ли не выл, вторя своей собаке, его мелкие глаза затерялись за морщинами, — сильный это химикат или так, эфирное масло, Лейси вряд ли сможет распознать через него запах преступника.       Лейси — громадных размеров псина с крупным шипастым ошейником, похожим на кусок зимней шины, — чихнула, вроде как соглашаясь с изречением хозяина. Среди служащих разнесся шепот, схожий с шумом листвы в глубокой лесной чаще, наверняка мало кто видел, как собака-ищейка так быстро проваливает свое задание. Танизаки же, проследовавший хвостиком за Куникидой, удивлялся размерам Лейси и длине ее высунувшегося изо рта розового языка. Некоторое время посовещавшись между собой, сотрудники вновь разбрелись по своим делам.       Но не тут-то было, Куникиду так и не вернули Джуничиро на исследование, вместо продолжения опроса, похожего на школьное анкетирование, к мужчине подошла невысокого роста женщина в длинной темной куртке. Ее худенькие пальцы, облаченные в резиновые медицинские перчатки, держали тонкую сигарету.       — Надо же, какие дела… — выдала она, опираясь рукой на высокое плечо Куникиды, затянулась, приставляя кончик сигареты к губам, выдыхая бугристый столбик дыма прямо по направлению от лица собеседника. Рядом с действительно крупной мужской фигурой женщина выглядела хрупкой и уязвимой.       Подол ее длинной юбки всколыхнулся от легкого, но зябкого порыва ветра, вместе с чем в сторону Джуничиро долетел табачный едкий дым, юноша зажмурился.       — Собака сбилась из-за твоих сигарет, Йосано-сан. — безразлично изрек Куникида, глядя куда-то сквозь женщину, словно та была бестелесна, разогнал перед собой мутный сигаретный смог.       — Вот досада. — в ее голосе не было и йоты этой досады, — что еще обиднее, вскрывать-то, впрочем, нечего. Тело сегментировано на части: голова, туловище, руки от локтя и до плеча, ноги от колен до голени — все порублено! Представь, этот чертенок лишил меня работы. Даже кисти и ступни по отдельным мешкам распихал… Благо, что до внутренних органов не дошел, а так вы бы вообще во мне не нуждались.       Говорила она складно и, что не удивительно, но от чего кровь стыла в жилах Джуничиро, со знанием дела. Стать невольным слушателем диалога сотрудников полиции было для Танизаки необычайным дозволением, от чего он немного пристыдился, вроде как и не должен слушать, но с места не сдвинулся. Короткие темные волосы Йосано лезли ей в глаза, с сигаретой в руках она их заправляла за ухо, но этого ей было явно недостаточно.       — Подержи. — всучила она тлеющий окурок Куникиде, пока сама потянулась к заколке-бабочке, выбившейся из волос.       — Раз уж, как ты говоришь, до внутренних органов не дошел, значит, все еще нуждаемся. — следователь держал сигарету в первозданном положении, в каком ее оставила женщина, как если бы руки его были закреплены тугими шарнирами.       Наконец, Йосано расправилась с блестящей заколкой, выхватила из ладони Куникиды остаток табачного изделия и, похлопав коллегу по плечу, удалилась, шурша подолом юбки.       Следователь же вновь оказался в распоряжении Танизаки или все-таки наоборот?.. Кто и кем здесь распоряжался.       Куникида поманил Джуничиро за собой, четким, огрубевшим как наждачная бумага голосом, он озвучил ничто иное как приказ:       — Проедьте со мной в офис. — на этих словах планы Танизаки разошлись по швам и рассыпались цветными лоскутами, — заполните заявление у детектива и пойдете домой.       Джуничиро в замешательстве уставился на мужчину поодаль себя:       — А вы тогда кто?       — В каком смысле?       — Вы не следователь?       — Детективы — не следователи. — Куникида быстро выявил ошибочный ход мыслей юноши, в то время как они вместе приближались к парковке на другой стороне улицы.       Посреди прочих белых, серых и белых, но от грязи ставших серыми, седанов с потертыми покрышками, сбитыми багажниками был один единственный сине-зеленый минивэн, но Куникида, вопреки потаенным желаниям Танизаки прокатиться на такой смешной машинке с добрыми круглыми глазами-фарами, усадил его в темный седан, что стоял у самого края парковки.       — А в чем разница? — в Джуничиро заиграл этот странный ребяческий интерес, который он в себе никак не мог контролировать.       Родители зачастую наказывали еще совсем юному Танизаки не разговаривать с незнакомцами, какими начитанными и интересными собеседниками они бы не выглядели. Но шестилетний мальчишка в каждом мужчине под тридцать видел ходячий сборник сказок и занимательных историй. Виной тому детская наивность или образованность и интересность рассказов отца Джуничиро — до сих пор не ясно. Ведь если папа подавал хороший пример, то почему бы сыну не находить в окружающих его достойное продолжение.       Потому сейчас он клацал металлическим "язычком" ремня безопасности, не желающим влезть в крепление на сиденье, и с неподдельным интересом наблюдал за следователем (или все-таки детективом?), что стирал пыль с коробки передач.       Машина Куникиды являлась его точной копией, но с обилием черного цвета, который был, однако же, мужчине к лицу. Салон обшит светлой кожей, подлокотники, бардачок и радио были выполнены из материала, отдаленно напоминающего лакированное дерево, либо же таковым и являлось, Джуничиро не силен в автомеханике. На руле, вопреки большинству машин, в которых довелось пребывать, не виднелось и следа изношенности, по потертостям, как по годичным кольцам, можно определить примерный срок службы автомобиля, но здесь абсолютная чистота, на фоне которой ощущаешь себя тем самым жирным въевшимся пятном, была непоколебима. У этого седана кожаная часть подлокотников и кресел была гладкой, казалось, машина была только выпущена из салона, никто такого не отменял, но, даже отдаленно зная дотошность и педантизм Куникиды, доходящий в некоторой степени до озабоченности, можно сказать, что автомобиль в его руках просто хорошо сохранился.       — Если кратко, то у следователя и детектива разное количество полномочий. — емко высказался мужчина, ловким и отточенным движением руки вставляя ключ и заводя машину.       Танизаки был сверх доволен ответом, в груди расплескалось горячное чувство возможной предстоящей шалости и веселья, Куникида представлял собой виниловую пластинку, которую Джуничиро хотелось заслушать до дыр. Больше всего доставляла удовольствие сдержанность следователя, хотелось вывести его из привычного монотонного ритма, хотелось погнуть этот металлический стержень метронома и посмотреть, каким же образом тот будет тикать дальше. А будет ли вообще?..       — А вы, получается, следователь?       — Да, следователь.       — И давно?       — Четвертый год как…       — А вы так не выглядите! — Танизаки — сама наблюдательность — хотел поделиться с мужчиной своими безрассудными домыслами.       Когда машина прогрелась и, наконец, тронулась с места, Куникида оборвал их едва зачавшийся диалог своим вязким молчанием, похожим на крем-брюле, но разве Джуничиро не тот, кто мог его в кратчайшие сроки разговорить? И не важно, о крем-брюле идет речь или о следователе.       — Вы там ото всех отличаетесь, и одежда у вас такая… Хм, со вкусом. — Танизаки уж точно не хотел ни прельстить мужчине своими незаурядными фразочками, ни принизить внешний вид его коллег, но осознал сказанное опосредованно и уже далеко после того, как оно успело вырваться, — ну, то есть, не белая ворона конечно, но я редко такое вижу!       С каждым новым словом Джуничиро понимал, насколько глубоко он себя зарывал, но мозг на мгновение утерял связь с языком, и тот болтал все, что ему вздумается. Танизаки встряхнул руками перед лицом, обеспокоенно замотал рыжей макушкой, что-то сбивчиво тараторя, то ли извиняясь, то ли еще подливая масла в огонь. Он уже сам не понимал как перешел на ту неловкую ноту, когда молчание делает только хуже, но лишнее сказанное слово рискует сделать ситуацию патовой. Его бросало из жара в холод, с одной стороны пики точеные, а с другой…       Но реакция со стороны приятно удивила, Куникида улыбнулся самым краешком губ, однако видным Танизаки, и кивнул коротко, но отчетливо давая понять, что в разъяснениях он не нуждался. Джуничиро счел это за легкую победу в его личном сражении, в которое следователь был хоть и не посвящен, но при этом напрямую в нем участвовал. Танизаки вдохнул поглубже, вытягиваясь вдоль сидения, от кожи пахло соответствующе, но в салоне машины преобладал терпкий запах духов Куникиды, как тот в них не задыхался — не понятно.       — Спасибо, я сочту за комплимент.       — Пожалуйста, сочти-те. — выкать со следователем становилось воистину трудной задачей.       Но на "ты" Куникида не торопился переходить, он выглядел спокойным, как удав, крутил руль в руках, совсем невесомо касаясь внутренней лакированной части. Теперь ясно, каким образом покрытие так хорошо сохранилось.       Не успел Танизаки сообразить, что еще такого и эдакого дать в пищу размышлениям следователю, как машина завернула на парковку, но, оглядев из окон машины кусочек улицы, наименования участка Джуничиро нигде не заметил. Взгляд, направленный на Куникиду, был последним перехвачен.       — Прошу прощения, мне нужно отойти, вы не возражаете? — от каждого следующего слова Танизаки чувствовал себя все более обязанным согласиться на уступку, хотя у него, несомненно, были свои планы на сегодняшний день. Джуничиро кивнул, и Куникида вышел из машины, забирая с собой ключи и закрывая юношу внутри салона.       Танизаки с полминуты сидел ни жив ни мертв, первоначально, его должны были везти в полицейский участок, но привезли, кажется, к дверям продуктового магазина, за которыми скрылся приуроченный к Джуничиро следователь. Вторично, Танизаки оказался один одинешенек в неизвестной ему машине, но это, однако же, стесняло его меньше, чем должно стеснить Куникиду. Непонятный подросток, с которым следователь знаком меньше получаса, находился в его собственной машине без всякого надзора. Не опрометчивый ли это поступок не просто для взрослого, здравомыслящего человека, а прежде всего для служащего, что за четыре года работы в органах наверняка наслышан о последствиях такой халатности? Но, во всяком случае, не Джуничиро об этом думать.       Перекинув ногу на ногу, Танизаки повторно осмотрелся вокруг себя: на заднем сидении лежала одинокая папка документов в оранжевой обложке, Джуничиро разделял ее тоску по социуму. Радио в машине было выключено, следователь, что было под стать его строгому образу, видимо не любил музыкальные новинки этой недели. Танизаки потрогал кончиком пальца выключатели на приемнике и, найдя себе близкий, включил новостную программу. Диктор зашипел как ядовитая змея на записи, голос его был искажен им самим, слышалось, как он его старательно выдавливал, делая глубже, имитируя баритон, но в дополнении к помехам получалось гудение задушенной гадюки.       Переключая радиоканалы, Танизаки наконец наткнулся на один из своих любимых, на тот, который чаще всего слышал в соседнем здании рядом с магазином винила, пока был на смене. В промежутках между классической музыкой, заказанной его клиентами, в окна проникал, как запах свежеприготовленных жаренных во фритюре куриных крыльев, как сладкий аромат шипучей газировки, громкий и пресловутый дискотечный мотив. Синтезатор ломился от напора и воодушевленности музыкантов, обилию самых разнообразных звуковых эффектов позавидовал бы всякий композитор восемнадцатого века. Хотя, дай Баху послушать произведение нынешней поп-индустрии, так его захлестнет невод разочарования в предмете его быта, неужели из таких прекрасных инструментов может вырабатываться этот отход человеческой жизнедеятельности. Но Танизаки не был настолько дотошным музыкальным эстетом, потому душеизлияния скрипки ему не досаждали, под такую он бы не отказался вальсировать, а заурядности по радио поднимали ему настроение разительно.       Из колонок послышался танцевальный мотив, а Джуничиро вроде как и запамятовал о том, где находился. Танизаки кивал в такт ритмичной музыке, завывая следом за певицей из радио, тело его расслабилось прежде, чем он успел отдать себе об этом отчет. Через три минуты, когда одна композиция уже успела сменить другую, в машине раздался звонкий писк, означающий ее готовность продолжать путь до полицейского участка. Стянутая с лица маска ангельской невинности и сдержанности вновь была нацеплена на юношеское лицо, но выключить музыку Джуничиро не успел. Куникида сел внутрь совсем неуверенно, словно он потеснил Танизаки своим присутствием, пардон, в своей собственной машине. За пазухой у него выглядывала шуршащая упаковка печенья курабье, как очаровательно.       Следователь убавил громкость грохочущего в салоне радио и, никак не прокомментировав ни вольность Джуничиро, ни свою лояльность, завел машину и отъехал от стоянки.       Танизаки сымитировал невидимое глазу приведение и вжался в обивку пассажирского кресла. Реакция со стороны, вернее ее отсутствие, напугало абсолютно точно больше, чем напугало бы нарекание. Джуничиро метнулся взглядом к окну, разглядывая не картину за ним, перемещающуюся как пленка в дисководе, а капли воды на зеркале заднего вида, солнце в зените, а на стеклах таял снег. Поперек горла встало это их молчание.       — Не любите музыку?       Куникида не отвечал, секунду другую он монотонно водил глазами перед собой, смотря только на дорогу. Танизаки проследил за его внимательным взглядом, улавливая как на восковом лице следователя подернулись желваки.       — Нет, наоборот, еще как люблю…       — Но не такую, да?       Джуничиро, возможно, перебил своего собеседника, оттого немногим стушевался, но Куникида, кажется, этой перемены даже не заметил.       — Да, точно не такую.       — А тогда какую?       Своим молчанием следователь наказывал Танизаки, давил невербально и вербально одновременно, давил всеми известными человечеству способами. Джуничиро сжал мокрые от пота пальцы в карманах куртки, теребя корпус раскладного телефона ногтями. Он точно понимал, что перегибает, но остановить себя никак не мог, будто что-то внутри подталкивало его продолжать разговор, наверное, это страх задохнуться в тишине и вязкости парфюма Куникиды.       — …В раннем возрасте мне нравился джаз, я несколько раз ходил в джаз-клубы по молодости, но сейчас там не появляюсь.       Джуничиро был взбудоражен ответом, в котором слов по количеству больше пяти. Отношение следователя к себе самому как к великовозрастному пижону, изжившему свою юность и коротающему остаток лет, не на шутку насмешило, ведь на вид Куникиде не больше двадцати семи. Про себя Танизаки решил умолчать, хотя в голове уже выстроил план рассказа не только о своих музыкальных предпочтениях, но и о семейном музицировании. "Моим родителям нравилось кантри и все, что с ним связано, вдобавок ко всему классическая японская музыка играла у нас дома по вечерам и ранним субботним утрам. Маме нравилась цитра и она подумывала начать играть сама, но я не припомню ее попыток купить этот инструмент. Сестра никогда не разделяла эти трели и высокие ноты, она предпочитала отвисать с подругами и слушать зарубежную попсу, знаете, такую, про которую так и говорят: "дрянь, какую редко встретишь", но я ничего ей об этом не говорил, думал, мол, пусть слушает то, что ей больше всего нравится". По итогу не решился и, прикусив внутреннюю сторону щеки, слушал за тем, как Куникида старался продолжить свой ответ.       — Сейчас редко что-то слушаю, в основном по радиовещанию крутят только всевозможные новости. Спасибо, что спросил.       Джуничиро вскинул брови и уставился на следователя глазами щенячьей радости. "Мне, может, послышалось или… — Танизаки даже не сразу сообразил, что Куникида обратился к нему на "ты", но, пару раз прокрутив в голове сказанное, осознал и никак не мог смириться, — да ну!" Лед тронулся.       — Как вас зовут?       — Я вроде представлялся… Куникида Доппо, хочешь звать меня по имени?       Проницательности следователю, что не странно, не занимать. Джуничиро улыбнулся, немного склонив голову, мол, а можно ли? Куникида ответил согласием — коротко кивнул. Танизаки не находил себе места, каким бы сейчас гиперактивным он не выглядел, его асоциальная сторона, привыкшая жить в уединении с сестрой и в гармонии с бесконечными каменными джунглями, готовила другой личности Джуничиро, тактильной и бестактной, рискующей всем ради, в сущности, пустяка, адовый котел, колола дрова и грела воду. Тяга, неведомая и неутолимая, была вызвана всем и сразу: желанием общения, мужчиной рядом, вчерашним случаем, интерьером машины, приглушенной музыкой и запахом мускатного ореха. Но помимо угрызений совести и скрежета внутренних тормозов волновало еще и то, как стремительно развиваются события, но этому наверняка должно найтись объяснение, быть может, сам следователь проникся этим попсовым мотивом, этим разговором, этим Джуничиро Танизаки.

***

      Офис ни разу не полицейского участка, а частного детективного агентства находился на стыке между двумя районами, потому ехать до него пришлось относительно долго. Но за бурными беседами Танизаки даже не обратил внимания на быстро меняющийся пейзаж за окном, лишь урчание в животе напомнило ему о времени обеда, но о том он позаботится позже.       Джуничиро был относительно спокоен и даже беспечен, расспрашивать у следователя тонкости предстоящего дела он не стал, потому как верил, что Куникида не отправит его на произвол судьбы и сигать вниз головой в бездну не попросит.       Офис был крохотным, но уютным, вместо прихожей — кафе на первом этаже, где свет желтоватых ламп топил в себе посетителей. Словом, обстановка располагала к себе, Доппо объяснил, что агентство сотрудничает со следствием, и хотя он сам не работает здесь, ранее имел дело с каждым участником и ручается за любого детектива, как за самого себя. С порога их встретил видом схожий с официантом высокий мужчина, примерный ровесник Куникиды, но за счет неизменно улыбающегося выражения лица и блеска темных глаз, он бы сошел за старшекурсника какого-нибудь университета.       — Какие гости! Куникида-кун, какими судьбами?       Голос у, по всей видимости, знакомого следователю парня хоть и был местами звонким, но вместе с тем тягучим и вязким, как жевательная резинка, потому как тот растягивал буквы и слоги что было сил. Не успел Доппо открыть рот, как напористый официант его оборвал:       — Ну-ну, не трудись, Йосано мне уже рассказала. Ну и дела! А ты сам зачем пришел?       Танизаки метался взглядом от одного мужчины к другому, у следователя от рассерженного выражения лица между бровей залегла складка. Джуничиро округлил карие глаза, видеть Куникиду таким злобным еще не доводилось, но Танизаки в целом видел не так уж много эмоций на его лице, но он совестно довольствовался малым. "Йосано мне уже все рассказала…" — Джуничиро мусолил в мыслях сказанное, кажется, он уже слышал это имя. Не та ли это женщина с сигаретой в зубах, которую он видел вместе с Доппо? Тогда все сходится, и пазл в голове Танизаки воссоздался. Тем временем Куникида шумно вдохнул через нос и выдохнул через рот, но стоило ему начать говорить какое-то безобидное оскорбление, как шатен, тот самый официант, по мнению Джуничиро, снова его перебил:       — А, точно! Кстати, ты купил печенья? Рампо-сан тебя ждет не дождется.       Танизаки скосил взгляд на пыхтящего гневом Доппо, у которого на щеках от злости выступил румянец. Как понял Джуничиро, у его следователя был слишком высокий нравственный и этический порог, чтобы перебить этого официанта, что так беспардонно его дразнил. Дразнил ведь! Танизаки на мгновение даже позавидовал ему, что он мог так легко и непринужденно провоцировать Куникиду на всевозможные реакции. "Не буди в нем зверя…" — Джуничиро как бы посылал мысленные сигналы болтливому шатену, что не пропускал их дальше порога.       — Тц…       — О, вижу принес. А это с тобой кто, м?       Карие округленные в испуге глаза встретились с другими, тоже карими, улыбающимися и заинтересованными. Доппо же ничего не ответил и даже не попытался, он выдернул Танизаки из неловкого молчания и поволок за собой на второй этаж, минуя спиральный лестничный пролет. Джуничиро от такой резкой смены кадров засеменил ногами, вцепившись в руку на своем плече. Они шагали мимо немногочисленных дверей кабинетов, обстановка агентства напоминала отель, где офисы детективов представляли собой одноместные номера.       — А это?.. — Танизаки даже не успел сообразить, о чем толком хотел спросить, но не сказал и трех слов, как следователь остановился напротив одной из дверей, дважды постучал и вошел внутрь, подзывая за собой Джуничиро.       Глазам открылся вид на небольшой кабинет, в самом центре которого, как и в любом другом офисе, разместился широкий дубовый стол, за которым, отклонившись на спинку кресла, сидел невысокого роста юноша, лет двадцати двух, со всеми полагающимися детективу атрибутами во внешности: облачен он был в темное пончо, задравшееся на животе, что было видно край мятой рубашки, твидовые брюки и галстук также были при нем, даже коричневая шляпа с козырьком свисала на нос, как у самого настоящего, взаправдашнего детектива. "Где лупа, усы и доктор Ватсон?.." — Танизаки хмыкнул своим мыслям, которых не покидало сомнение, что Джуничиро точно видел эту малолетнюю копию Шерлока где-то раньше.       — Хо, Куникида!       "Хо…" — видимо следователь и детектив были на короткой ноге, но от панибратства последнего перед глазами Джуничиро все зарябило. "А доктор Ватсон это, наверное, Доппо", — само собой разумеющиеся мысли. В это время перед детективом опустилась упаковка курабье, от чего тот захлопал в ладоши и умильно по-детски заулыбался.       — Я в тебе и не сомневался. Шахматный долг, как никак… — работник агентства в тот же миг избавил угощение от ненужной обертки и потянулся за песочной сладостью, заталкивая ее в рот целиком, — в следующий раз играем не на печенья!       Рука Куникиды снова оказалась на плече Джуничиро, отчего Танизаки невольно передернуло, следователь указал на стул для гостей, призывая юношу присесть. Разговор намечался долгим.       — Чтобы я еще раз с вами сыграл…       "Вами…" — что это? Акт глубокого уважения, или детектив, с полным довольства лицом поглощающий печенья, был действительно старше Доппо? Следователь продолжил стоять над душой практически в прямом смысле этих слов, он сложил руки на спинку стула, на котором разместился Джуничиро, потому Танизаки немногим сгорбился.       — Хм, значит, не привлекательная ставка… Но ты бы точно отказался играть на пластинки.       — Вы не предлагали.       — А ты бы согласился?       — Возможно.       — Вот это да! Тогда решено. — Рампо, если Танизаки не ошибся, детектива звали именно так, дожевал сладость и ударил ладонями по столу, отчего печенья подпрыгнули в коробке, — в следующий раз я свожу тебя к пластинкам, один рыжий парень в нашем квартале продает лучшие экземпляры Джина Аммонса! Я разделяю твой вкус…       Джуничиро прошиб разряд электрического тока.       — Погоди минуту… — детектив привстал из-за стола и накренился в сторону Танизаки, в головах обоих зажглась лампочка осознания, не так-то и много рыжих парней продают виниловые пластинки в этом районе, — так вот же тот самый парень! Ничего себе, Куникида-кун, ты уже понадеялся, что я соглашусь на эту ставку, раз привел его сюда?       Джуничиро прыснул легким смешком от абсурдности совпадения, прикрыл рот рукой. Да, как Танизаки мог забыть одного из нередких клиентов его магазина, этот детектив каждый вечер воскресения приходил с одной единственной целью: он просил поставить неизвестную Джуничиро джазовую композицию и следующие десять минут бродил среди стеллажей, выискивал самые редкие экземпляры того самого Аммонса, топая ножкой под звучные переливы саксофона. Кажется, Танизаки даже успел обмолвиться с ним парой слов недели три назад.       — Нет, что вы, он здесь чтобы дать показания. — Куникида смерил рыжую макушку взглядом сверху вниз, по крайней мере, Джуничиро отчетливо ощущал, как следователь на него смотрит, потому как запахло палеными волосами…       — Ого, и что же ты такого видел? Наверняка, как и вся молодежь, обкурился и забылся в галлюцинациях.       — Рампо-сан… — Доппо вздохнул, кажется, разом поглотив весь воздух, который был в помещении, иначе не объяснишь, почему Танизаки стало так тяжело дышать, — не давите.       С этими словами Куникида намеревался покинуть кабинет, оставляя Джуничиро коротать минуты со взбалмошным детективом. Но Рампо, будто прочтя мысли юноши, окликнул следователя в дверном проеме:       — Ты куда?       — В коридоре подожду. Мне стоит остаться?       — Да, мне есть что тебе сказать, но позже! А пока будь здесь. — получилась небольшая интрига, что даже Танизаки невольно затаил дыхание.       Джуничиро удивлялся такому изобилию самых разнообразных знакомств Доппо, каждый новый человек, каким-либо образом относящийся к следователю, разрушал этот идеальный и непревзойденный образ джентльмена в почти монашеском обличии, друзья и знакомые которого должны быть под стать его исихазму. Но все оказывалось с точностью да наоборот, то та курящая женщина Йосано, явно не верная идеалам, то болтливый официант с лисьей мордой, то этот детектив сладкоежка, как он сам сказал, разделяющий с Доппо музыкальные вкусы, — все они в совокупности как-то должны влиять на Куникиду, но по каким-то причинам делали это либо незначительно, либо не делали вообще.       — Так что? Как зовут?       Танизаки вынырнул из омута размышлений, и секунды через две назвал свое имя и фамилию, теребя пальцами молнию куртки, только бы ненароком не встретиться взглядами со всезнающим детективов. Рампо достал тетрадный лист, вместе с ним в недрах ящика стола зашуршало конфетно-фантиковое нечто, следом Джуничиро выдали ручку.       Юноша быстро обрисовал ситуацию, раз уж детектив так емко и метко обличил его состояние, то описывать его нет необходимости… Размашистый почерк окрасил черными завитками лист в клеточку, после чего был передан отправителю. Рампо на два раза перечитал три строки неровного текста, вздохнул и увел беседу в совсем неожиданное русло:       — Да, что и следовало ожидать… — он повертел лист в руках, после чего разгладил его и разместил на столе, принимаясь загибать края, делая фигурку оригами, — надо оно тебе? Кататься по городу в полицейской машине — такое себе удовольствие, шел бы ты по своим делам, а о голове этой не вспоминал.       Джуничиро не находил слов ответить, а Куникида позади него предательски молчал. В это время бумага в руках детектива перевоплотилась в самолетик, кривой, но с закрылками на самых концах прямых крыльев в клеточку. Рампо вздохнул, повертелся на стуле и швырнул на стол тоненькую сшитую папку, на титульном листе которой красовалась большая, каллиграфически выведенная надпись — "Дело №217". Танизаки тотчас подумал, что такой росчерк прямо под словом "дело" мог поставить только Куникида с его непременно набитой, пишущей по линейке рукой. Словно в подтверждение сказанному позади раздался глухой кашель Доппо. Рампо разворошил стопку листов, остановился на той, где в мультифору были вложены темные фотографии разного содержания, но с одного места проишествия. Детектив перебирал их в руках как колоду, рассматривал содержимое каждой своими узкими глазами, искал определенную карту конкретной масти…       — Ты эту голову видел? — будто существовали другие, отрубленные, помещенные в ящики из-под апельсинов.       В руках Рампо, сияя глянцем, показались две фотографии с разных ракурсов, на которых, как и указал детектив, была запечатлена голова, самостоятельная сама по себе часть, отделенная от тела самым варварским способом. На первом снимке она лежала практически в том же положении, в каком ее обнаружил Танизаки вчерашним днем. А ведь он практически забыл то самое блестящее белое ухо и сокрытое влажными волосами лицо. Джуничиро оцепенел от ужаса, стоило ему взглянуть на второе фото: оно было сделано в фас, черная челка была убрана с глаз, позволяя рассмотреть лицо, похожее на силиконовую маску, какую обычно носят люди, желающие притвориться другим человеком. Но перед Танизаки был достаточно конкретный парень, нос с горбинкой которого приобрел еще один неровный изгиб от сильного удара. Кровь, прилипшие кусочки грязи и мусора с помойки были убраны с его лица, губы раскрылись бездонной темной щелью, из которой выглядывал кончик красноватого языка. Овал лица и даже родинка с левой стороны губ, но что важнее — пирсинг в правом ухе — сережка, сделанная под вид серебра, но в действительности была обычной бижутерией.       "Джу, не стесняйся, с проколотыми ушами сейчас ходит каждая первоклассница! А чем мы хуже?"       Танизаки уставился на это простецкое украшение, но каким бы невзрачным оно не было, самое пугающее, что у Джуничиро было точно такое же, потому как сами уши были проколоты именно этим человеком. Именно им, с руками, разрезанными от плеча и до локтя, именно этими ладонями, отсортированными по отдельным пакетам, потому судмедэкспертам было нечего вскрывать. Тело пирсингиста, давнего школьного знакомого, дальнейшая судьба которого была покрыта мраком, было сегментировано на части, а голова его, прямо как гнилой фрукт, оказалась в помойном ведре.       Танизаки окоченел от холода, заживо сгорел от ужаса. Фотографии перед глазами не исчезали, сколько не закрывай и не жмурь век. Но Джуничиро не мог сдвинуться с места, тело его переместилось туда, в пелену кислого рвотного душка, боже, да он же еще и сблевал рядом с отрубленной головой… Руки конвульсивно затряслись, плечи подернулись, словно Танизаки был готов тут же зарыдать, внутри мешались органы, переставлялись между собой извилины. Шум и гвалт мыслей никак не утихал.       Пока не произошло то, чего не следовало ожидать, но во что пришлось поверить. Перед глазами зарябила густая и теплая тьма, живая и немногим давящая на веки. Джуничиро повиновался этому неземному напору, отклонившись назад на спинку стула. Белый шум, какой обычно шуршал из радиоприемников при слабом сигнале, заполонил собой все вокруг, ни звуков, ни образов, ни запахов Танизаки не ощущал, все его рецепторы разом отключились, беспощадно обездолив, отрезав от мира. Но до сих пор было одно, и как в момент возникновения, так и до нынешнего времени Джуничиро ощущал, чем оно было, — рука, широкая и теплая, без перчатки она касалась кожа к коже, внутреннюю сторону ладони Танизаки щекотал своими ресницами. Он ощущал ее содрогания, как она движется, сжимается и наоборот расслабляется, как она резко пропала, лишая юношу последней опоры, он почувствовал ярче всего прочего.       Привыкшие к темноте глаза зажмурились от яркого света кабинета, Джуничиро покачнулся на стуле, привстал, предвещая рвотный позыв, першение в горле и кислая горечь на корне языка подтвердили его опасения. Все вязко и медленно, как в желе, картинки перед глазами не сменялись, а наслаивались друг на друга. Он видел детектива Рампо, бумажный самолетик с закрылками, печенье курабье с красным фруктовым конфитюром посередине, он видел аналогично красный разрез головы, отсеченной от туловища, линейку, сфотографированную вместе с телом, с пометкой на двенадцатом сантиметре, видел тьму, руки и Куникиду. Неожиданно и резко повествование ускорилось, как будто магнитофон, зажевавший пленку, вновь начал работать исправно. Танизаки не успевал фотографировать глазами происходящее, он перемещался в пространстве, но ноги его не двигались, он слышал шаги, улавливал движения, но не видел ровным счетом ничего.       Тошнота накрыла собой его болезное тело, желчь, бутерброд с маслом, съеденный дома, стакан студеной воды — все полилось наружу в самом неприглядном виде. Через десять минут или десять часов, счет времени был потерян, как если бы компас с размагниченной стрелкой указывал направление сторон горизонта, Танизаки увидел свои руки, ободок унитаза и край красного капюшона своей куртки на плече. Пуще всего он ощутил давление на затылке и мертвую хватку на рыжих волосах, черт возьми, было больно.       — Тебе лучше? — голоса Джуничиро тоже начал различать, более того, смысл слов доходил до него в кратчайшие сроки. Рядом стоял никто иной как его попутчик-следователь, он-то и сопроводил, если точнее донес подростка до туалета, он держал за волосы как самый настоящий верный, взаправдашний друг, какого у Танизаки никогда не было. Была Наоми, но та скорее запаниковала бы, если бы увидела, как брат теряет сознание.       Джуничиро сопротивился руке на голове, встать не решался потому как понимал, что тут же осядет в прежнюю позицию. Перед глазами мельтешили черные точки, сужающие видимую картинку до крошечного окошка, какие бывают в самолетах. Он закивал, мол, пришел в норму. Сверху послышался шум смыва, и на щеки попали мелкие капли воды из туалета. Танизаки не решался посмотреть наверх, увидеть бистровые брюки, выглаженную рубашку, жилет или запонки на рукавах темного пальто, о лице и глазах речи не возникало. Белизна туалетного друга, которого Джуничиро обнимал так чувственно и трепетно, рябила в глазах до боли в затылке.       — Сколько же от меня проблем… — юноша не до конца осознал, подумал ли он об этом или произнес вслух. В ушах до сих пор шумел прибой, отдаленно напоминающий смыв в унитазе.       — Не больше, чем от любого другого подростка. — немногим строго, но откровенно ответил голос сверху. Под давлением глубокого тембра Танизаки уменьшался в размерах, пока не сравнялся с комками туалетной бумаги в мусорном ведре. Ох, нет, он просто упал на пол, ударившись головой о стенку кабинки.       Сверху послышалась возня и шуршание, а следом что-то значительно более сильное подхватило Джуничиро подмышками и усадило в прежнее положение. В ушах зазвенело на одной высокой писклявой ноте, Танизаки невольно поморщился. Состояние его отдаленно напоминало вчерашний приход, но приумноженный топью панического страха.       — Джуничиро. — да, его определенно звали так. Танизаки не мог понять, что забыл все вплоть до своего имени, но звучание чужого голоса, что бы оно за собой не таило, какие бы слова и эмоции не передавало, располагало его слушать, внимать и повиноваться, — ты меня слышишь?       Джуничиро закивал, вяло, но с пониманием происходящего, отдаленным, но все еще с пониманием. Мысли стали похожими на болотную тину.       — А этот, как его… Официант. — Танизаки выдал первое, что пришло на ум, — он такой смешной!       — Какой официант?       — Ну тот, который внизу. — шатен, раздражающий до румянца на щеках Куникиды, — он вам не нравится? Да, он вам точно не нравится, вы так злились, хм… Ты злишься на меня сейчас, да?.. Также, как и на него…       Доппо замолк. Стало так глухо, отчего Джуничиро подумал, что ему отрезали уши, но не как Ван Гог в порыве психоза одно, а жестоко и варварски, оба. Смех, это определенно был он, хмык, переросший в мелодичный смешок, умноженный двукратно, трехкратно… И так далее, он напоминал перебор нот на пианино. Куникида над ним смеется, но это определенно лучше, чем его праведный гнев.       — Осаму? Ты подумал, что он официант? — следователь, может, был даже рад, что его знакомого низвели до обслуживающего персонала, — он… Выводит меня из себя, но он такой же детектив, как и Рампо-сан.       Танизаки было абсолютно и до точки все равно, кто такой этот Осаму, его заботило только то, с каким неподдельным довольством Доппо похлопал его по плечу, мол, хорошая и остроумная шутка, Джуничиро, так держать. Что же до отношения следователя к своему болтливому коллеге, Куникида не стал уподобляться до оскорбительных выражений, описывать всю палитру гневных чувств по отношению к шатену, теперь-уже-не-официанту, возможно, потому как диагноз был на лицо и не требовал анамнеза, либо из-за благородия своего и нежелания срамить знакомого.       — Ты проиграл в шахматы тому детективу?.. Он не выглядит умнее тебя. — Танизаки, что очевидно, был в бреду и разговаривал с Куникидой так, как говорил бы сам с собой, того не понимая.       — Он и умнее, и старше меня…       — Старше?! Да ты шутишь.       — Старше. На четыре с лишним года. И работает детективом вдвое дольше меня. — Джуничиро не сразу смог посчитать как возраст, так и стаж работы детектива, но слушал внимательно, не сводя глаз со второй пуговицы на рубашке Куникиды, — ты его недооцениваешь.       — Нет, я тебя переоцениваю.       — Возможно.       Танизаки медленно, но верно приходил в себя, осознавал всю безмозглость своих изречений, отчего зарделся, но продолжал косить под пьяного, только бы выжать как можно больше информации из их пустякового диалога.       — У тебя проколоты уши? — фразу "начать издалека" Джуничиро воспринял в самом буквальном смысле и выдал в наиболее несуразном виде.       — Нет.       — А у меня да.       Чего Танизаки хотел добиться этим разговором, он и сам не понимал.       — Тот парень с фотографии… — стоило Джуничиро о нем вспомнить, как внизу живота что-то пришло в движение, а перед глазами начало мутнеть, — видишь? — он указал на мочку правого уха с серебряной сережкой. — Это он мне проколол три года назад у него дома. Он еще сказал тогда, что мы не хуже младшеклассников, раз можем прокалывать себе уши. Представь! А вчера меня стошнило около его оторванной головы…       — Ты не в себе. — голос Куникиды был заглушен приставленной ко рту ладонью.       — Еще как в себе. Родинку вот здесь. — Танизаки ткнул пальцем чуть ниже левого уголка губ, — он ненавидел и хотел свести лазером. Когда мы с ним общались, он говорил, что она похожа на бородавку, и на ней могут расти волосы. А еще его подружка была знакома с Наоми.       Джуничиро не волновало, что Доппо и в помине не знал, кто такая Наоми, потому как для Танизаки имя его сестры стало нарицательным, чем-то повсеместным, прямо как Святой дух. Ведь кто не знает о Боге Отце, Сыне и Святом духе?       Куникида едва ли был удивлен, он слушал, не прерывая бестолковой речи, все еще придерживая за плечо своего собеседника. Дыхание следователя было шумным, но мерным и спокойным, пожалуй, из-за того что он старался дышать ровнее, его мог слышать Танизаки, даже не прислоняясь к груди Доппо.       — Что ты еще о нем знаешь? — Джуничиро не узнал голос следователя, томный и гулкий, он вспорол вибрациями барабанную перепонку.       — Мы не общались года два, но я многое помню, знаешь, как это бывает с друзьями после школы? Если бы я встретил его на улице, я не уверен, что поздоровался бы с ним, но я бы точно его узнал. А потом рассказал бы Наоми о том, что видел его, и он сделал бы тоже самое.       И в самом деле, Доппо кивнул понимающе, но не ясно, согласился ли он с таким утверждением. Может быть, все было так, только потому что этот убитый парень был знакомым именно Джуничиро, с иным другим человеком этого бы не произошло, что уж говорить о Куникиде, который своим непоколебимым аскетизмом больше походил на внеземное существо. Но даже несмотря на такую, в какой-то мере, невежливость, Танизаки не помянул друга плохим словом, он не отвергал память о нем, оставшиеся вещи не выбрасывал, как пример тому все те же сережки, блестящие в ушах. Джуничиро не мастак философствовать, потому как его мысли не отличались ни глубиной, ни значимостью, думы о животрепещущем его не посещали. Но Доппо все еще его слушал, эти абсурдности проникали в тело следователя, вживлялись под кожу, облизывали ушную раковину.       — Я не думаю, что смогу вам чем-то помочь, но я все равно хотел бы попробовать. Я могу дать номера его знакомых или…       Развязную речь прервал телефонный звонок, шумные и монотонные гудения разверзлись в их интимной тишине. Вызов поступил Джуничиро. Он высвободил из кармана куртки телефон, едва не уронив его в унитаз, хотя, если бы уронил, то стало бы только лучше, ведь их идиллию нарушил тот самый искусствовед, должником которого был Танизаки. После принятия вызова из трубки послышалось шуршание помех и бульканье голоса на другом конце провода, да такое громкое, что Джуничиро не приходилось прикладывать телефон к уху, так что их разговор засвидетельствовали все, кто был вокруг, включая кабинку туалета, Куникиду и унитаз.       Старшекурсник, как и полагалось душевнобольной искусством личности, бранился самым отборнейшим матом, мешая угрозы с громогласными выкриками. Но среди прочего откровеннейшего мусора и тонны помоев Танизаки уловил совсем невинное и даже забавное "гад", определенно, у химика-пересидка истратился словарный запас, ибо тот умолк на короткое мгновение, давая Джуничиро, Доппо, темной плитке санузлов передохнуть, как жаль, что не надолго. На очередном "я сдам тебя в полицию" Танизаки не выдержал и сквозь заглушенный рукой смех выдал:       — Сдавай, я как раз сейчас там, тебя слушает следователь. — Джуничиро находил забавным приплести Куникиду к их диалогу, что сидел на корточках, подперев дверь кабинки, и глядел на него несколько осуждающе.       Из трубки механический голос болванчика из коробки карандашей что-то завопил и в следующий миг затих — собеседник окончил звонок. Вновь возникшую тишину не нарушал никто, Танизаки глядел на надпись в телефоне, дебильно улыбаясь самому себе, Доппо сидел как истукан, все еще придерживая плечо Джуничиро, будто без его руки Танизаки мгновенно развалится по частям.       — Подростковый криминал?       — Скажешь тоже. Обычный клей.

***

      Оказаться дома удалось только под вечер. Рампо высосал все мозги, спрашивал обо всем, о чем только мог спросить: стиль общения, предпочтения в еде, знакомствах, даже интиме убитого. А Танизаки толком ничего не ответил, все его домыслы и предположения упирались в стену двухгодового молчания, Джуничиро не мог предположить, как изменился этот человек за столь большой промежуток времени. Но на агентстве приключения не закончились. Помимо всего прочего, искусствовед поклялся богу, эмаке, стопкам "марок", курильнице для гашиша, что убьет и бровью не поведет, если Танизаки заявится к нему домой. Благо о деньгах он не спрашивал, поэтому на остаток зарплаты Джуничиро может рассчитывать ближайшие две недели, может шиковать и есть сколько влезет, а не перебиваться бутербродами и сухпайками. Из минусов: он остался без дилера, но даже в этом был свой скрытый плюс, есть повод завязать с легким наркотиком, две таблетки которого были в ящике прикроватной тумбочки, но все намерения Танизаки просуществуют, однако же, до первого сепсиса. Наоми позвонила ближе к вечеру, пожелала брату почаще себя ублажать.       Вымотанный, выжатый, как половая тряпка, юноша готовил себе полноценный обед: первое, второе и чай — все как полагается. Кончики пальцев заалели, он их обжег, черная безрукавка то и дело сползала с левого плеча, руками в масле Джуничиро поправлял тонкие лямки, но против излишней кривизны своей спины не попрешь, майка тоже отставила сопротивление. Джинсы на низкой посадке врезались в тазовые кости, натирали, едва доставали до поясницы, проворный холод комнаты пользовался такой уязвимостью, облизывал спину и впалый живот. Холодно и голодно.       Танизаки сглотнул: на плите томился ужин, в животе кишечник завязывался узлом, а сквозь шипение масла на сковородке раздался трезвон сотового телефона. Вариантов, кто это мог быть, не много, но после того, как Джуничиро не глядя принял звонок, оправдалось одно из самых маловероятных — то был следователь, которому Танизки дал свой номер для следующей сдачи показаний. Как пообещал Доппо, свидеться им придется еще от силы пару раз, но таких же плодотворных и долгих, как первый.       Джуничиро прочистил горло, поздоровался, удивляясь тому, как звонко и неестественно прозвучал его голос, словно он принадлежал малолетнему подростку.       — Добрый вечер. — официально, но неуместно, учитывая то, на каких тонах и в каком ключе им пришлось общаться немногим раньше, — мы договорились встретиться в одиннадцать, думаю, ты помнишь… — Но градус строгости снизился, стоило Куникиде как ни в чем не бывало обратиться к Танизаки на "ты". — Появились планы, мы не могли бы перенести встречу?       Каким бы образом, если Джуничиро настолько занятой бизнесмен, жид в вопросах времени, что протаскаться полдня со следователем для него — ад, развернувшийся на земле.       — Без проблем. Я на смене до шести, сойдет?       — Да, вполне.       Это "вполне" было сказано таким тихим, но вместе с тем легким голосом, что Танизаки подумал, что прочитал мысли мужчины, раз тот так непринужденно с ним согласился. Слышать от Доппо слова, схожие с этим по звучанию и этимологии, — услада для ушей, все его заковыристые "возможно", "может быть" доводили до трясучки, а усталое и вымученное "да" после полусотни вопросов — действительно то, чем можно гордиться.       — Ты что-то готовишь?       — Да, ты слышишь? Соевая лапша из соседнего магазина очень вкусная с тушеными овощами, ты голоден?       — Нет, спасибо, что спросил.       — Пожалуйста.       "Спасибо, что спросил" — камень преткновения для Танизаки, что отвечать на подобное "спасибо" он не догадывался, а стоило ли вообще — тем более, но только бы уболтать собеседника, Джуничиро мог придумать рифму к этому предложению. Плечо, которым Танизаки прижимал телефон к уху, затекло.       — В таком случае, приятного вечера.       "В компании себя одного, конечно же".       — Спасибо.       "Спасибо, что отказался от соевой лапши, мне больше достанется".       — Пока.       Джуничиро предпочел не слышать ответного "до свидания", Куникида не стал бы говорить такое простое и неприглядное "пока", каким Танизаки в него кинул, завершив звонок, он бы ответил более развернуто и, может быть, чего-нибудь пожелал. Но это только мысли, граничащие с желаниями и мечтаниями, о которых Джуничиро стоит забыть. На короткое мгновение, проигравшее в голове двукратно, он пожалел, что не дослушал следователя и сбросил вызов.       Танизаки уже взрослый мальчик, как он сам себе говорил, как ему говорил знакомый кассир в круглосуточном магазине, когда продавал что-то крепче яблочного сока, как ему никогда не говорила Наоми, ссылаясь на то, что братик навсегда останется рыжим дурачком, порог развития которым уже был достигнут. Шутка, однако в ней лишь осаждался кристаллический смех сестры, а все остальное было правдой.       Но Джуничиро хорошо осознавал себя, чувствовал целиком, никакая часть его эмоционального фронта не была отрезана от мозга. И мысленный тыл подвел черту анамнезу, Танизаки хотелось тепла, граничащего с ожогами на пальцах, хотелось открытости, какую не дают джинсы на низкой посадке, хотелось съесть как можно меньше соевой лапши. Ему хотелось кого угодно, кто доел бы целую кастрюлю, а для Джуничиро ничего бы не оставил, оправдываясь, мол, слишком та была вкусной. Выбор пал, как красная стрелка компаса, на следователя, Куникиду Доппо, который вопреки всему был сегодня не голоден.       Влюбленность ли, стадия идеализации, маниакальный период, конец пубертата, влияние лунных приливов, ретроград случайной планеты, магнитное излучение или потеря себя в эскапизме — Танизаки не волновала причина заинтересованности, его волновало следствие — неугомонно бьющееся сердце в груди после минутного разговора и образ следователя, поедающего невкусную лапшу.       Надо же так вляпаться. Но Джуничиро отверг всякую неуверенность, самобичевание запрятал в кухонный шкаф, когда полез за приправами, и с твердой решимостью, поднятием духа, убежденностью в том, что, если Танизаки постарается сделать эту лапшу лучшей из всех, какую доводилось пробовать, то по эффекту бабочки ему все аукнется взаимностью. Ведь самые убедительные слова — из самых убежденных уст. А если Танизаки для себя уже решил, что так тому и быть, ступая по спиральной лестнице глубочайшего солипсизма, то Джуничиро верил, что своей волей мог на кого-то там повлиять, на кого-то картонного и неживого, на кого-то вымышленного, на какого-то следователя или на таракана на стене, например, полотенцем.       Но ситуация не была такой уж патовой, ответные действия со стороны Куникиды поступали, да, определенно противоречащие всему его существу. Хотя о каком существе идет речь, о том, какое Танизаки себе выдумал, перед собой выстроил? Этика, обращения, блеск улыбки на устах — все это настоящий, взаправдашний Доппо, такой же живой и теплый, а Джуничиро касался его рук, он точно в этом уверен, не поддающийся консервативному солипсизму, отклоняющийся от всех радаров псевдо-идеальностью, от чего стрелки компасов размагничиваются.       Более того, Танизаки — умный мальчик, и он видел в действиях со стороны ответный интерес, но не замечал его на лице. Пуще всего пугали глаза, на свету кажущиеся травянисто-зелеными, серпентиновыми, в них вдохнули свет и жизнь, но за ними все было наглухо заперто. Яркие зеницы, как мутные стеклышки, не пропускали через себя излучений и чувств, досадно. Со стороны Доппо мог напомнить фарфоровую куклу этим невесомым, нечитаемым и до хруста мерзлых костей холодным взглядом. Но речи его Джуничиро мог пить как топленое молоко из холодильника — свежо, сладко и с приятным сливочным послевкусием. Но плюс на минус обещал дать минус.

***

      Следующим днем Танизаки пообещал Куникиде выйти на работу в магазине, но, саботировав внеплановый выходной посреди недели, остался сидеть дома, правда не совсем уж в одиночестве.       Выбирая себе работу на предстоящие несколько лет самостоятельной жизни, Джуничиро опирался на заработную плату, доходящую до прожиточного минимума, и на расположение своего будущего поприща. Таким образом выбор свелся к магазину винила, находящемуся прямо напротив дома. Деньги старый хозяин-коллекционер выдавал срок в срок, копейка в копейку. И хоть магазин и не находился на оживленной улице, бюджет обеспечивали постоянные клиенты, каких было не мало.       Для себя Джуничиро так и не осознал, почему именно виниловые пластинки, сам он толку в них не знал, да и затрат на содержание таковых достаточный. Но ему ли кусать руку, что его кормит. Танизаки, отвергая проигрыватели для пластинок, предпочитал магнитофоны, закачанную в телефон музыку и наушники — все как по последней моде. Что же до ценителей прекрасного, черного, круглого, к ним Джуничиро себя не причислял, но восхищался теми, кто был восхищен винилом, в основном магазин финансировали возрастные люди с достаточной толщины кошельком, чтобы покупать как старые, раритетные пластинки хозяина, так и свежие, дешевые, качественные. На таких строился бизнес, а посетители, как например тот детектив из агентства, составляли только десятую часть от всей прибыли.       Танизаки ублажал мысль, что сегодня ни один из долгожданных клиентов не явится за свеженьким старьем, что хозяин не решит навестить его глухое одиночество и не застанет пропажу электропроигрывателя — средних размеров коробочки, позволяющей детективу Рампо по воскресеньям насиловать уши Джуничиро саксофоном. В Танизаки проснулось ностальгическое чувство, скорее прилившее вместе с кровью к голове противоречивое желание послушать, расценить и удовлетворить свою тягу к музыке виниловыми пластинками. Ни наушники, ни магнитофон не смогли дать ему столько, сколько дал бы целый проигрыватель. Казалось бы, за год работы не наслушался, что ли? Наслушался и еще как, вот только не того, чего хотелось бы. В проигрывателе постоянно играла какая-нибудь пластинка, в прямом смысле заевшая, но абсолютно точно не та, какую бы хотел послушать Джуничиро. Были и симфонии, и оркестры, и плохо записанные оперы, и ноктюрны, словом, все, что попросит капризный гость. Но каждый раз, когда руки тянулись к излюбленному и нестандартному, их одергивали и втискивали этюды, так оно бывает.       Потому сейчас Танизаки хотелось наконец послушать то, что называется глубокой и чувственной музыкой, записанной на виниловую пластинку, какую до нынешнего дня Джуничиро не удавалось слышать по-настоящему.       Но, придя в темный пустующий магазин, уже на подходе к ярким обложкам свежих альбомов, на которых, как замурованные во льдах, сверкали яркие женские поджарые тела в откровенных нарядах, что-то внутри екнуло, достаточно глубоко, чтобы сомневаться в том, чем оно было, но достаточно сильно, чтобы быть уверенным, что оно действительно было. Джуничиро оглядел весь магазин с мыслью о том, что он уже взрослый мальчик.

***

      Проигрыватель рисковал лишиться иглы, когда Танизаки задел ее рукавом кофты, оставив себе на память затяжку на свитере. Квартира пропахла свежим зеленым чаем, по крайней мере, на кухне этот запах был стоическим и непролазным. В восточном дурмане, как если бы Джуничиро выхаживал с чайничком напитка по усадьбе в китайском стиле, поскрипывая сухими половицами, Танизаки музицировал, отдавая всего себя: уши, голову и сердце в распоряжение саксофону, записанному на виниловую пластинку.       Основной инструмент был ярок, местами излишне звонок, по мнению Джуничиро, но вместе с тем мелодичен и плавен. Как тоненький ручей, он расширялся, миновал пороги, сужался и впадал во что-то большее — в следующий ручей, реку или, если повезет, море. Оркестр на заднем плане скрашивал однообразность саксофона, Танизаки прислушивался к фоновой музыке, тихой игре барабанов, пианино и чего-то еще, переменного, но приятного. Но через некоторое время он почувствовал себя сопляком лет двенадцати, что в зале оперы слушал попсу с динамиков мобильника, потому сконцентрировался на главном — на саксофоне. Все сравнения и параллели с различными водными ресурсами натолкнули на мысль принять ванну, спонтанную, но именно такую, какой недоставало до полного удовлетворения игрой музыкантов.       Не выключая мелодии, а позволяя ей растечься по домашнему промятому линолеуму, Танизаки набрал воду в глубокую ванну. Как давно он этого не делал: не расслаблялся, не слушал музыки, не занимался тщательными водными процедурами. Вместе с его голым телом в воде оказалась смесь всех гелей для душа, шампуней, оставшихся после уезда Наоми, кондиционеров и прочих содержимых цветных бутыльков. Джуничиро затерялся среди пенной шапки, напоминающей сошедшее с небес, как украденное им и притащенное в квартиру белое пышное облако. Танизаки закинул ноги на бортик, оперевшись на противоположной стороне головой.       Он шмыгал носом, а саксофон из кухни ему в такт подвывал, еле уловимый звук лопания мелких пузырьков пены был столь же громок, сколько и проигрыватель в другой комнате. Джуничиро позабыл о своей первоначальной цели и погрузился в глубокие раздумья, игнорируя переливы мелодии где-то совсем в другом месте, не на его кухне, не в его квартире, не в его мире.       В его мире все двигалось иначе, и звуков джаза ни один из его жителей не слышал. Все вокруг стало напоминать бесконечный аквариум, от которого Танизаки и ванна, в какой он лежал, были отделены толстым слоем стекла. С потолка на него глядели громадные скаты, блестели чешуей каскады рыб, служили пристанищем для морских созданий коралловые разноцветные рифы, водоросли путались, завязывались в узелки. Бывает ли такое? Если Танизаки это видит, значит, бывает, в его жизни, разве что, но бывает. Когда с потолка вместо лампочки на тебя глядит рыбья голова с желтыми круглыми глазами, отсеченная от туловища, ее плавники и хвост плавают где-то рядом, либо упали на дно аквариума, невольно начинаешь ценить этот кратковременный миг, это мир, который как проводку коротит на разные сложности и трудности, но вспоминаешь по итогу только обезглавленное тело, рыбью голову и серебряное кольцо в ухе.       Чтобы не вспомнить последнего, Танизаки растворяет на языке третью таблетку, что оседает на губах белой кромкой отрезанных плавников. Наоми была права, он ни разу не взрослый мальчик.

***

      — Милости прошу.       "...К нашему шалашу" — хотел добавить Джуничиро, когда за пять минут до закрытия магазина дверь отворил следователь, пришедший по месту, указанному Танизаки днем ранее, но посчитал это излишним. Помимо всего прочего, язык после наркотика заплетался нещадно, так что краткость сегодняшним вечером станет если не сестрой таланта, то залогом успеха.       Куникида поздоровался следом, мельком огляделся по сторонам, но, как и всякий продавец, знаток своего дела, Танизаки заметил в глазах напротив кроткий, едва различимый огонек заинтересованности и удивления, как это обыкновенно называют — глаза разбегаются. А посмотреть и вправду было на что. Приняв ванну, Джуничиро поспешил начистить стеллажи в магазине, сымитировать бурную деятельность и хотя бы перед следователем превратить витрину в картину с глянцевой обложки. С задачей своей он справился настолько, насколько только могли себе позволить чистейшие полки, сотни пластинок и запчастей для проигрывателей.       Посреди черно-коричневого месива цветов, обложек и столов Доппо выглядел частью интерьера, он походил на тех богатеев, скупающих половину витрины за раз, но был от них отличен, изящен и тонок вкусом, словно именно он выберет самую лучшую и дорогую пластинку, какая здесь только была. Следователь протянул Джуничиро листы, свою ручку и показал как заполнять документы.       Гладкий металл шариковой ручки грел пальцы Танизаки, но сама мысль о том, кому эта она принадлежала, накаляла тяжелый предмет до ожогов. Подумать только, что эта ручка была удостоена места в нагрудном кармане, и именно ею Куникида ранее строчил что-то в своей личной записной книжке, как вниз по телу разбредалось липкое тепло.       — Почему ты перенес встречу?       Танизаки писал, не отрываясь, но видимо о заданном вопросе ни на миг не задумался, а только после осознал, что лезет наверняка не в свое дело. Тем не менее Доппо глубоко вздохнул, может, выдумывал что-то находу, или реальность была действительно сурова и грустна. Вопреки жажде правды, Джуничиро хотелось услышать наивную ложь, что ничего плохого с его следователем не произошло.       — Я обещал никогда не играть с Рампо-саном в шахматы…       В миг небо над ними прояснилось, Танизаки расслабил приподнятые плечи, заулыбался.       — И ты играл.       — Да.       — Проиграл?       — Да…       Уже с некоторой досадой выдал Куникида, взгляд его был устремлен туда же, куда смотрел Танизаки, — на юношеские руки.       — Ты задолжал ему пластинку?       — Все верно.       Джуничиро вскинул брови, про себя удивился тому, насколько его следователь был азартен и глуп, раз нарушил данное им слово.       — Тогда ты по адресу. — Танизаки развел руками вокруг себя, перекладывая один исписанный лист в сторону, — какая тебе нужна?       — По правде… Он сказал, что об этом можешь знать ты.       Джуничиро оторвался от бумаги, покосившись куда-то в сторону, но он чувствовал, как взглядом сверху вниз его поедают серпентиновые глаза. Груз ответственности на его плечах за последнее время утяжелился в разы.       — Х-хорошо…       Вышло совсем неуверенно, на него полагался как следователь, так и ему знакомый детектив, и ожидания каждого Танизаки должен оправдать. Прежде всего, конечно же, из-за Доппо, подобрав нужную пластинку, Джуничиро убьет двух зайцев разом. Но чувство ответственности, обремененности чужими надеждами давило на Танизаки с новой силой.       Рука дрогнула и Джуничиро с нажимом поставил вместо точки кривую черту, напоминающую небольшое углубление, как русло коротенькой синей реки, оно соединило две строки воедино. Но вдобавок ко всему Танизаки знал, что следователь смотрит.       — К слову... — в подтверждение тому раздался голос, чем-то напоминающий стук низких каблуков о скрипучий паркет, Джуничиро поглубже вдохнул, но воздух сгустился и нагрелся, ошпарив носоглотку горячим паром, — не мог бы ты посмотреть пластинку и для меня? Наши вкусы с Рампо-саном достаточно схожи, что нравится ему, от того бы не отказался и я. Что ты думаешь?       Танизаки выдохнул не менее жаркий, раскаленный воздух, напоминающий извержение вулкана, поток кипящего кислотного гейзера вырвался через рот, обжигая язык и сухие губы. Джуничиро смял их в тонкую линию, прикусывая внутреннюю сторону щеки. Причину своему волнению он знал, вот только следствие ни капли не радовало. Перед глазами танцевали, гарцевали завитки и цветные петли, узоры с индийских полотен воспряли пестрой кутерьмой, Танизаки зажмурился, но облегчения не почувствовал, кривые буквы на листе сами собой двоились.       — У тебя… есть проигрыватель дома?       Язык стал пластилиновым, он согнулся на первом звуке и дальнейшие слова выдавал с тем же деланным акцентом, какой бывает у иностранцев, подражателей носителю языка. Но Джуничиро и того не различил, взор застелил исполинских размеров потоп, цунами, спасение от которого не найдешь в бункере. Уши, ноздри, рот — везде застаивалась соленая вода, она заглушала звуки, перекрыла дыхание, душила, не давая сказать и слова. Танизаки мысленно сел на плот посреди ледяного океана после крушения его воображаемого Титаника, о вторичных или побочных эффектах таблеток чертенок в палитре синего его не предупреждал.       — Да.       Доппо был немногословен, но потому ли это, что он видел задыхание на лице Джуничиро. Танизаки бестолково уставился перед собой, то есть на человека напротив. Следователь омертвевшими глазами скоблил ссутулившееся над документами тело, его взгляд втиснулся между ребер, едва их не поломав.       — И как давно?       Но раскаленные спицы чужого взгляда под сердцем, кажется, дали Танизаки сил. Джуничиро ни за что не сдастся, потому как расстаться с рассудком не в приоритете. Распахнутые глаза сощурились, вся концентрация и внимание обратились к лицу следователя, он, как первопричина десятибалльного шторма, смотрел в ответ необузданной стихией, он, как художник средневековой Индии, смотрел с целью свести с ума масштабом картин. Танизаки скрепя сердце признавал, что попытки следователя не безуспешны. Щеки полыхали румянцем от двусмысленности, которую Джуничиро себе выдумал, но все само собой обставлено так, что она обрела свою телесности, ясность, она блестела серебряной оправой очков в свете приглушенной потолочной лампы.       — Года два как купил в похожем магазине.       Танизаки видел все, и от этого ему делалось дурно, визуальная галлюцинация растянулась перед ним, распласталась, как если бы на глазах Джуничиро были надеты очки или линзы. Через них он видел, как Куникида сглотнул, сказав что-то невнятное, неясное, Джуничиро едва ли понял, что он говорил, как дернулся его кадык и приподнялись плечи, будто он в одночасье почувствовал себя исследуемым кем-то объектом. Танизаки смотрел до невежливого долго, пока глаза его не устали, а образ перед ними не замылился окончательно, фокус сам собой настроился на хаотичных завитках двухлистовой писанины.       — Я помогу.       Доппо благодарно хмыкнул, и, если Джуничиро не изменяло зрение, он видел, как завибрировали стены. Танизаки закрыл глаза, необходимо собраться с мыслями, взвесить ситуацию, по меньшей мере продолжить писать, по большей — попробовать что-то сказать. Та самая часть его, какую нередко хотелось сжечь как рыжую коварную ведьму или провести торжественное аутодафе, принялась что-то сбивчиво и с энтузиазмом шептать.       — Вот только… нужная пластинка осталась одна и она витринная, вряд ли я смогу ее отдать, но… — Джуничиро считал про себя от одного до трех, — одну я сам недавно прикупил, она лежит у меня в квартире. — От четырех до шести. — Я живу в доме напротив. Здесь нет проигрывателя, так что ты сможешь послушать ее там. — От семи до девяти.       Сейчас или никогда. Следователю дан выбор, в рамках которого он сможет реализовать себя как самого последнего кабеля, согласившегося на распитие чаев в джазовой какофонии, или как добропорядочного госслужащего, за которого он себя выдавал. У него есть шанс и причина отказать, но есть соблазн и побуждение согласиться. Все карты сошлись, и Джуничиро впору крикнуть "Роял-флеш". Пластинка — сущий пустяк, а Танизаки не стеснялся своих желаний, он напорист, он уверен, что его счастье только в его руках, и если не получится, он затащит Куникиду к себе домой за его крысиный хвостик. "Выбирай, Доппо, выбирай!" — трубил тот безбожник, преданный церковной анафеме.       Светлые ресницы, обрамляющие серпентин, подернулись, нижнее веко исказилось короткой конвульсией, граненка зеленого камня надломилась и задрожала, как если бы ее погнули пальцами. Следователь опять сглотнул, слабо и незаметно, но Танизаки видел все до точки, до черточки, до каждого волоска. Излом губ приоткрылся.       — Хорошо. Если это не надолго, то ладно.       Джуничиро вспыхнул зажженным фитилем, а все тайное впрямь стало быть явным.

***

      Внутренности квартиры объяли собой два мужских тела, высокое и статное, сожрать которое разом не получилось сразу, ведь это необходимо делать порционно, постепенно, и худое, юное, что от одного вдоха поглубже растворилось в пространстве, как в соляной кислоте. Помещение отличалось чистотой и уютом, миниатюрным и незаметным, словно Куникида оказался в кукольном домике, размером с человеческое место жительства. Полки пыльные, стеллажи и шкафы были заполнены, в сущности, ничем, в большинстве своем одеждой, в меньшинстве — коробками с неизвестным содержимым, но никто не отменял, что, если открыть этот ящик неизвестной бутафории, то из него не вывалятся мешки с другим тряпьем.       На одной из полок разместилась вереница фотографий, Танизаки на них был редким гостем, все они как одна рисовали образ девушки, где-то совсем невинной и юной, кое-где молодой и изящной, на других — взрослой и приобретшей соблазнительную фигуру. Наоми, как себе признался Джуничиро, выглядела во многом старше и сформированней его, когда ее брат не исключал своей худобы, что его изрядно молодила, черт лица и стиля одежды больше подросткового, чем взрослого. Но даже во внешнем малолетстве его угадывалось то сладострастие, какое унаследовали брат и сестра Танизаки.       — Чай, кофе?       — Чай.       Джуничиро предполагал, что ему так ответят, потому уже поставил кипятить воду на плите. Его босые ноги шлепали по холодной плитке кухни, в то время как гость передвигался с некоторой точки зрения бесшумно, словно он вовсе не касался пола. Танизаки уже как несколько десятков минут не чувствовал себя не то что хозяином положения, а даже в своей квартире ощущал некоторое стеснение. Антураж ему вторил: помещение как-то раздулось, стены дрожали и прогибались, только бы дать следователю больше места.       Мысли спутались в витиеватые паучьи сети, но кто другому яму роет, тот сам в нее попадет, и Джуничиро давно в своих дебрях потерялся. Зачем был предпринят этот необдуманный, резкий, почти нахальный шаг, на который ему ответили, может, из вежливости. Руки вспотели, цепляя холодными пальцами керамическую кружку.       "Что говорить-то, ну…" — на кончики ушей Танизаки осел румянец.       — Ты замерз? — Доппо — сама проницательность.       — Нет… Не совсем.       От упоминания пальцы на ногах поджались и побелели, словно покрылись инеем. Джуничиро развернулся, через плечо поглядывая на следователя, что с особым интересом и пристрастием, свойственным его профессии, рассматривал куцую кухонную плитку. Танизаки оценил, если бы такой взгляд был направлен на него, то Джуничиро в тот же миг потрескался бы, как старая керамическая чашка. Юноша уставился на кружку в своей руке, темный скол желтоватой от старости поверхности глядел на него в ответ.       Разговор не вязался, без болтливости Танизаки нить диалога лопнула, как если бы Джуничиро был единственным инициатором всего, что между ними цвело и прело. Укол гордость приняла уязвленно и болезненно, не приняла вовсе.       Кипяток разлился по чашкам, едкое и травянистое зловоние ароматизатора зеленого чая защекотало в носу, Танизаки поморщился и чихнул.       — Будь здоров.       Сердце екнуло.       — По полу тянет, оденься.       Джуничиро пошатнулся, отчего колени уперлись в нижние шкафчики кухонного стола. Перед глазами что-то загорелось, сделало кульбит и юркнуло в две кружки с горячим напитком. А на языке возник вкус дешевой соевой лапши.       Танизаки был оглушен, но вместе с тем достаточно отчетливо слышал приказы рыжей инфантильности на левом плече. Рывком он стянул через голову бежевый свитер, растянутое горло и без того деликатно оголяло одно плечо, перемена температур была едва ли ощутима. Но руки озябли, пальцы покраснели, схватив кофту за рукава, Джуничиро уже хотел повязать ее на талии, но, взвесив все "за" и "против", передумал, укладывая тряпичную тушу на столешницу.       — Мне не холодно, не переживай.       За сегодняшний день в карму Танизаки сыпались одни минусы в большинстве своем за вранье. Джуничиро лелеял надежду, что мурашки со спины и загривка не переползут на руки и грудь. Черная безрукавка повисла на его захудалом теле, то ли прикрывая наготу, то ли, наоборот, открывая что-то новое.       Но к каким бы чрезвычайно самоуверенным действиям Танизаки не прибегал, в глаза напротив смотреть было донельзя страшно, мутило. Джуничиро обошел следователя со спины, заметив лишь, как тот поправлял очки указательным пальцем левой дрожащей руки. Надо же, блокада Куникиды Доппо не была такой уж неприступной. Внутри что-то заклокотало, а костер воображаемых инквизиторов в груди зажегся ярче.       Позади стола, на скромной низкой тумбочке, незатейливо выглядывал проигрыватель с уже поставленной пластинкой. Возиться с ним Танизаки оставил себе, как никак, именно он пообещал скрасить их вечер приятной, признаться, только для Доппо, музыкой. Одно только воспоминание о джазе в тот же миг отдавалось болью в затылке от невыносимых вибраций саксофона, от вида коралловых рифов и отрезанных рыбьих плавников, хотя последнее — вина далеко не винила. Но ничего не поделаешь, таковы условия, и ради нелишних двадцати минут со следователем Джуничиро не против потерпеть это ультранасилие.       Треск иглы послышался из колонок. Танизаки осмотрел конверт пластинки, с печатной обложки глядел темнокожий музыкант в тонах красного, на обороте, как и полагается, мелким текстом, словно зашифрованные, написаны названия композиций.       "Close your eyes" — гласила первая строка на темном фоне. Джуничиро развернулся на пятках, уставившись на следователя, который все то время не сводил с Танизаки взгляда. Даже спиной, а если точнее оголенной поясницей, он чувствовал это, как если бы Куникида смотрел ему прямо в глаза.       — Надеюсь, тебе понравится.       Джуничиро улыбнулся настолько искренне, что ему на мгновение от своей собственной улыбки стало теплее. В частности лицу, но это скорее из-за прилившей к щекам крови. Эта композиция, в отличие от многих других, начиналась относительно тихо, духовой инструмент сливался с пианино, как сходятся две бурные реки в одно преспокойное широкое русло.       Доппо поблагодарил, сопровождая взглядом юношескую фигуру, разместившуюся перед ним за крохотным круглым столом. Чай стыл, но что для Танизаки, что для следователя он был лишь ненесущим звеном в их устоявшейся идиллии. Джуничиро прикрыл глаза, стараясь абстрагироваться от музыки всепоглощающими мыслями, нахождение Куникиды рядом не стесняло, даже несмотря не то, что они едва ли не задевали друг друга локтями при каждом неловком движении. Танизаки страсть как хотелось поглазеть на следователя, на полусонного, таранящего взглядом через очки муть в кружке, на усталого и самую малость понурого. Понурого? Джуничиро прищурился, чуть приоткрыв веки, будто малое дитя притворяясь, что взаправду уснул.       — Ты какой-то грустный. Что-то случилось?       Все берега Танизаки для себя стер, если точнее перенес береговую линию немногим дальше. Определенно, правдивого ответа он не дождется, лишь обмолвка или переход от одной темы к другой слетит с губ напротив.       — Нет, немного утомился…       — Хм, я могу тебе помочь.       Веснушчатые плечи дрогнули, а вдоль выделяющихся ключиц прошелся караван мурашек. Джуничиро распахнул глаза, теперь уже пытливо всматриваясь в оправу очков, таким образом он чувствовал, что был близок к зрительному контакту, но на ту же меру был от него далек. Еретик глумливо улыбнулся.       — Чтобы лучше насладиться музыкой, своим клиентам я всегда советую закрывать глаза. — искаженный теплым треском звук вальсировал среди крохотной кухни, подхватывал слова Танизаки и доносил их до собеседника, — это мне подсказал хозяин магазина.       Все ради продаж, но сейчас Джуничиро вовсе забыл, что Доппо — потенциальный клиент, что пришел к нему домой не просто чаи гонять, а оценивать определенную пластинку.       Куникида сомкнул веки, это далось ему с тем невозможным усилием, с каким опускаются метровые шлюзы дамбы, ресницы его секунду другую беспокойно подрагивали, потому следователь с силой зажмурился. Танизаки затаил дыхание, мерные вдохи его грудной клетки были столь же незаметны, сколько и пианино, сменяемое саксофоном. Джуничиро мог поклясться, что лицо Доппо было высечено из мрамора или гранита, тонкие губы сошлись ломаной линией, брови едва-едва нахмурились, сами собой свелись к переносице и, вторя ресницам, вздрагивали, стоило инструменту на фоне издать высокий пассаж и следом уйти в глубокое молчание. Композиция сменилась.       Танизаки неловко кусал внутреннюю сторону щеки, представляя, что вместо нее впивается в хрящик прямого ровного носа. Пальцы поджались, а Джуничиро бесшумно, насколько это позволял скрипучий стул, перевесился к противоположному краю стола.       Миг. Совершенно короткий, сравнимый с падением или со взлетом, с треском разбитого стекла, со стуком нового сервиза. Жар со стороны обдал лицо Танизаки, юноша, будто бы поддерживая Куникиду в его начинаниях, зажмурился, не дыша прикоснулся губами к его губам. Краешек холодного веснушчатого носа к краю теплого, держащего серебряную оправу очков. Липкие от пота руки не глядя наткнулись на сжатые в кулаки шершавые ладони. Джуничиро не дышал, он дьяволу продал душу, он дьявола целомудренно поцеловал.       Но не встретил сопротивления. Ответной реакции до поры до времени вовсе не последовало, как если бы следователь всецело отдался этой чертовой музыке. Танизаки разлепил глаза, ресницы напротив не дрожали, они плавно приоткрылись и со всей теплотой, добытой из самых недр Земли, на Джуничиро смотрели два растопленных серпентина. Хотя о каких камнях идет речь, изумруды, серпентины — в сравнении с радужкой человеческих, пропитанных жизнью глаз, они не могли конкурировать. Доппо взирал на него своими настоящими, незастекленными зеницами, такими, каких Танизаки еще не видел.       — Ты все-таки замерз.       Изрек с некоторым придыханием Куникида. Свободной рукой он обхватил ледяную ладошку юноши, заключая ее в кокон из двух своих теплых, почти горячих. Танизаки не шевелился, он бестолково смотрел на полуулыбку на губах следователя. Все его существо сжалось, обратилось точкой, не ставшей пунктиром.       — Дыши, Джуничиро.       Как по приказу Танизаки сделал вдох и только ныне осознал, что все то время впрямь не дышал, а только рдел, походя на вареного рака. "Инициатива наказуема", — голос разума, давно Джуничиро его не слышал. Ледяные пальцы поджались, руки, согнутые в локтях, едва ли держали нелепое подростковое тело. Мерные вдохи и выдохи напротив мешались с его собственными.       — Тебя согреть?       Пепел бледности на лице Танизаки сменился густой краской румянца, во рту пересохло, он дышал, но не моргал. Моргни он, и образ Куникиды тут же исчезнет, испарится, вознесясь к потолку или небу. Джуничиро кивнул, незаметно, робко, как это обычно делал Доппо.

***

      Невообразимо, что в комнате без отопления в середине февраля могло быть настолько жарко. Сгущалась тьма, мерцали огни за окном. Танизаки восседал на чужих бедрах как на личном троне, месте, заранее ему уготованном. Гладил тело под собой, целовал, изредка щипал, только бы согреть все вокруг и согреться самому. Изнутри что-то рвалось наружу, распирая ребра, натягивая тонкую сетчатую венами кожу, внутри ломалось что-то, что было важнее костей.       Танизаки помнил как затолкал следователя в свою комнату, как почти вальсировал с ним в объятиях до кровати, скидывая друг с друга одежду, не разнимая губ. Пальцы покраснели, их щипал холод и царапины от крошечных пуговиц чужой жилетки, будь воля, Джуничиро срезал бы все запонки да ширинки, дабы больше никогда не видеть Куникиду одетым во все слои официальности. "Капуста" — всплыло в памяти, и Танизаки заулыбался.       Тем не менее теплые пальцы на оголенных боках чувствовались как никогда прежде, тело становилось мягким и податливым, таким, что внутрь, минуя слои кожи, можно было погрузить целую ладонь. Щекотливо проводя подушечками пальцев вдоль спины, Доппо и впрямь задел оголенные нервы позвоночника, Джуничиро выгнулся, походя на кошку. Будь воля, Куникида бы коснулся его открытого сердца.       Звуки их покинули, гром саксофона и задавленное вибрациями пианино остались во внешнем мире, изолированное пространство комнаты стеснило их на одноместной кровати, неистово сжало, не было выхода кроме как приблизиться друг к другу максимально, едва не сливаясь телами воедино.       Танизаки целовался в своем неповторимом "кусачем" стиле, Доппо же наоборот лишь зацеловывал, да так, что губы Джуничиро переставали двигаться, дрожали, атакуемые сотнями мелких иголочек, краснели, наливаясь кровью. Танизаки шумно дышал, отстранившись от лица напротив на ничтожную долю миллиметра, водил липкими от пота ладонями по оголенному торсу в обертке рубашки, притирался бедрами, имитируя нелепые фрикции.       Голова кружилась изрядно, кажется, не в кислороде нуждалась, а поцелуях да ласках. Но тягу прервала рука на губах, втиснувшаяся в той доле миллиметра.       — …Джуничиро. — звали его не в первый раз, но Танизаки забылся и имя свое снова забыл. Он истлел человеком, воспрял похотливым существом.       Юноша высунул слюнявый кончик языка и примкнул губами к узловатым пальцам, хмыкнул прямо в руку. Джуничиро не мог вообразить, что же такое могло потревожить их поток и мысли Доппо, которые априори должны быть заняты только Танизаки.       — Кто… Кто такая Наоми? — Куникида говорил сбивчиво, едва переводя дух, смотрел через линзы очков хмуро и настороженно.       Джуничиро опешил, сел ровнее, замерев на одной неловкой мысли в голове, но немного погодя как будто бы ожил. Плечи опустились, а горбатая спина изогнулась в конвульсии смеха. "Поздно ты спохватился, — Танизаки повел бровью, — жаль, что я не спохватился вовсе".       — Ты говорил о ней раньше…       — Да-да, помню, она моя младшая сестра. — Джуничиро не переставал дрожать, хихикая, пока лицо напротив не приобрело расслабленное выражение, — а ты что думал? Девушка? Я правда похож на того, у кого она может быть?       Куникида, кажется, выдохнул немногим глубже, обхватив руками талию Танизаки.       — Очень похож.       Не более, чем сам Доппо. Веселость покинула Джуничиро, осадилась в комнате густым молчанием. Сомнение.       — А сам-то… У тебя никого нет?       Хотя сама мысль, что у следователя мог быть кто-то на стороне противоречила всему естественному, едва ли не законам физики. Вот только чувствовать себя "сторонним" Джуничиро очень уж не нравилось, точно не в отношении этого мужчины. Он не желал быть второстепенным персонажем, третьим лицом, свидетелем бедствия, отчужденным от счастья. Танизаки замотал головой, уже готовый объясняться и смущаться, но в голосе Куникиды не проскользнуло и мимолетной оскорбленности.       — Нет.       — А было?       — Было.       — Парни или девушки?       — Парни и девушки…       С каждым новым вопросом следователь смотрел в глаза напротив все меньше, пока вовсе не отвел взгляд. С каждым новым ответом Джуничиро все больше терялся в догадках, кто же такой этот Куникида Доппо. Невозможный человек, собравший в себе все аксиомы и опровержения к ним, идеал, что избавил Танизаки от всякого представления хорошего и плохого. Вообразить себе количество партнеров мужчины Джуничиро едва ли мог, мысли разбредались от десятков пав и мужеложцев из разнообразных гаремов, до парочки красавиц с третьего курса и одного дефектного подростка. Погодите-ка…       Джуничиро осел на ногах следователя, распрямился, казалось бы, сладострастие сегодня вело им безостановочно и не было намерено отпускать, но ныне отошло на задний план. Сомнительный факт, гласившивший, что Танизаки не быть не просто вторым, а, может быть, даже третьим или четвертым по счету у этого мужчины, накренил их разговор в другую сторону.       — Не настолько много, сколько ты себе навоображал.       — А насколько?       Голос стал тише, Джуничиро склонился над лицом следователя, стянул очки. Возражений со стороны не последовало. Танизаки отложил их в сторону и продолжил экзекуцию. Следом Доппо распрощался с резинкой для волос, длинный хвост раскинулся по подушке, вдоль плеч и груди светлое полотно блекло сияло в полутьме спальни. "Крысиный хвостик" таковым уже не казался. Джуничиро хотелось взлохматить блондинистые волосы, хотелось вплести пальцы в неотразимую укладку и разрушить ее как город Помпеи одним своим неукротимым гневом.       — По юности в старших классах заводил себе подруг, в остальном… С такими, как ты, я впервые.       Танизаки уже запустил руку в чужую челку, готовясь ее оторвать, хотел низвести, правда ведь, в этой затхлости, холоде, студенческой бедности Куникида оставался богатеем, оставался следователем с четырехлетним стажем работы, был человеком с обложки. Джуничиро мог бы помочь ему утратить крылья. Но вместо этого другой рукой стянул со своей головы заколку-невидимку, с ней же выдернул из рыжей копны два одиноких волоска. Темное украшение помогло убрать попавшую на лицо следователя блондинистую челку, Танизаки заправил длинную прядь за ухо. Ведь Куникида сейчас с ним, гладит спину, проникает под ребра, он низведен, он в той же мере был возвышен.       — Носи с удовольствием.       Джуничиро целует открытый лоб, любовно, невинно, так, как не целовал еще никого. Губы едва коснулись нежной кожи лба, но внутри что-то неистово затрепетало, Танизаки мог поклясться, он слышал звуки взмахов крыльев исполинских размеров птицы.       — Как тебе пластинка?       Говорить о всяких глупостях, либо вещах столь важных, но завуалированных, прикрытых хитрым ребячеством с Куникидой было очень легко. Потому ли, что Джуничиро не умел разговаривать на серьезные темы, а Доппо не говорил вовсе. Закралось такое робкое подозрение, что внутри с виду невозмутимого и беспристрастного следователя тоже была своя невыносимая бестия, не такая дерзкая и самонадеянная, но была, а бок о бок с ней — вымуштрованная сила воли, что анархистку держала на коротком поводке.       — Честно, не впечатлило…       — Да, мне тоже не нравится.       Доппо вглядывался в мыльно-акварельную фигуру перед собой, смотрел, будто угадывал невидимые черты лица, глядел вдумчиво, пытливо, не так, как пронизывал ранее, безжалостно и насквозь, как если бы человека перед ним и не было вовсе, а щадяще, заботливо.       — Тогда… У тебя была причина уйти…       — У меня есть причина остаться. — Куникида не стал дослушивать, сказал как отрезал, дабы у Джуничиро не было и малейшего повода для сомнений.       Следователь целует руку, что вжалась в его грудь, разнимает пальцы, плотно сжатые в кулак, будто бы забирает часть тревоги с собой с каждым новым касанием. Вытягивает вместе с жилами застойную кровь, возобновляет ток, дыхание и приводит сердце в действие.       — Как быстро… Как быстро у нас все развернулось. — Танизаки и смешно и грустно, его бьет мелкой дрожью, но отнюдь не из-за холода.       — А ты бы выдержал дольше?       — Нет…       Если бы Джуничиро не кусал внутреннюю сторону своей щеки, он бы навзрыд заплакал, завыл с простреленными насквозь ребрами в районе сердца.       — Знаешь… — глаза застилала пелена солености, теперь Танизаки понимал, как сейчас видит Куникида без очков, — у меня там… Там, в холодильнике, соевая лапша. Она из соседнего магазина такая вкусная. — Руки с боков переместились на плечи, обхватили крепче, теснее, прижали ближе. — Ты не хочешь?..       — Очень хочу. Съел бы всю кастрюлю.

***

      Первый мартовский день встретил йокогамцев переливами капели, лужами талого снега и солнцем, теплым, взаправдашним солнцем. Офис частного детективного агентства таил в своих стенах двоих высококлассных ищеек. За длинным столом сидел Эдогава Рампо, скрутивший обертку от конфеты в тоненький жгут, напротив него в глубокой задумчивости разместился противник по игре в шахматы, Куникида был сегодня сам не свой, и это сказывалось не только на их партии. Рампо смотрел на следователя из-под козырька шляпы и даже одним полузакрытым глазом видел, как Доппо источал неестественный яркий свет, прямо таки слепит, признался детектив.       Рукава рубашки, закатанные до локтя, одна расстегнутая пуговица у самого горла, расслабленный галстук — каждый предмет его привычной одежды отдавал непривычным своим видом на подтянутом мужском теле. Рампо поправил челку, попавшую в глаза, шестой ход их партии, принадлежащий Куникиде, не предвещал за собой победы детектива над силами допповского фатализма.       Эдогава отложил цветной фантик в сторону, созерцание обертки ему наскучило.       Сколько он себя помнил и сколько помнил Куникиду, одного взгляда на последнего хватало, чтобы понять что изменилось в его консервативном болоте. В основном флора и фауна не менялись, топь продолжала быть топью. Человек, что живет по принципу итальянской забастовки, вот только КПД его растет в геометрической прогрессии, вряд ли когда-нибудь сдвинется с отточенного ритма. При этом навряд ли останется верен изначальным своим целям. Доппо исключением не был. Он до нынешнего времени едва ли был кем-то в принципе.       Белая пешка переступила черту клетки C3, право хода вернулось детективу.       Рампо поглядел на доску мельком, мысли его поглощал восторг этой личностью со склонностями к мизофобии, Куникида за две недели приобрел человеческий вид, эволюционировал из гранитной статуи. Детектив скоблил взглядом темную заколку-невидимку на чужой блондинистой шевелюре.       Ладья преодолела три клетки, рассекая доску наискосок, но и малейшей угрозы для белых фигур такая смена положения не представляла.       Надо же так, Рампо осел в глубоком кресле, запрятав руки в карманы брюк, что после шапочного знакомства с неловким подростком, не помнящим своего имени (потому Эдогава не помнил его тоже), что-то в прямой длиннющей линии души следователя приобрело нехарактерный излом. А излом ли? Изгиб и кривизну, кочку на ровном асфальте, складку на гладкой коже. Рампо моргнул единожды, когда с порога его встретило лицо Куникиды, приобретшее парные едва видимые морщинки в районе губ, от улыбки, конечно же. Когда на глади черной рубашки показался короткий рыжий волос, такой волос, какой Доппо не просто не заметил, а какой, возможно, даже не хотел убирать. Не хотел чистить, гладить, удалять юношу даже из предмета простецкого быта.       Рампо со всем увлечением рассматривал через оправу чужих очков искру, перчинку чужого взгляда, только вызванную отнюдь не партией в шахматы. Как удачно мертвецу удалось рефлексировать до воскресшего феникса. Ход конем стал для линии вражеского фронта фатальным, Эдогава принялся отсчитывать три оставшихся хода до заветного завершения партии.       В чем еще особая занятность игры с Доппо — он точно догадывался, когда придет его кончина. В остальном мыслил следователь до тремора посредственно, очевидно не так, как например мыслят неуловимые преступники, каких Куникида был, однако же, призван ловить. Не было в нем той хищнической жилы, или кровь по ним не текла, жестокость осталась рудиментом, и даже ежедневно пребывая в вареве бесконечных цепей злодеяний, он был так далек от них, как галактика Андромеды от солнечных лучей.       Хотя Рампо впору подозревать следователя в последнем раскрытом Эдогавой деле. Зверски убитый юноша, четвертованное тело которого детектив исследовал вдоль и поперек, стал жертвой маньяка-идеалиста. Утилизация тела проделана с тем педантизмом, что ни отпечатков тебе, ни следов, ни прямых свидетелей. Кинологи и поисковые собаки результата не дали, что животные, что их хозяева ничего в переулке не учуяли. Сколько нелестных слов посыпалось за шиворот Рампо, когда по прихоти детектива на место происшествия выехали ищейки, и сколько предположений по делу появилось после того, как псины свое задание провалили, даже не принюхавшись. Наличие химиката могло означать многое: от отравления, до намеренного сокрытия следов. Один лишь накуренный подросток смог увидеть сервировку разрезанного мясного бифштекса немногим раньше полиции. И, что примечательно, уже на следующий день был очарован ведущим следователем по этому делу.       Рампо гипнотизировал взглядом пыльный стол, легкая рука его коснулась нужной фигуры, в то время как глаза не отрывались от бугристой поверхности.       Куникиду мог бы подозревать любой детектив, любой несносный следователь, но только не Эдогава. Ведь в Доппо было слишком много спеси и принципов, чтобы развернуть такое не меньше, чем через десятки лет разработки плана, выбора жертвы и сокрытия мотива. Иными словами, до допповских идеалов пойманный преступник еще не дорос.       Но невидимое свое влияние на канцелярскую сказку Рампо не мог не оказать, и, подозвав к себе следователя после первого допроса рыжей неказистости и еще одной проваленной партии (с особым рвением проваленной), обязал Куникиду купить не менее одной пластинки в конкретном магазине, а немногим позже посоветовал выбрать самому себе музыкальную обновку. Стать катализатором их реакции соединения Эдогава считал своим разнообразием скучнейших будней. Но кто бы знал, что подростковый максимализм так скажется на Куникиде.       Ладони детектива сжались, стоило показаться на указательном пальце чужой изящной руки короткому красноватому следу — зубы, а если точнее клыки, окольцевали этот палец днем или двумя ранее, сжались на верхней фаланге, прокусили, несомненно, до боли.       — А этому рыжему палец в рот не клади, да?       Рука Доппо, замершая в миллиметре от фигуры ферзя, подернулась, так ее и не коснувшись. Рампо был рад присутствию следователя хотя бы потому, что тот был быстр своей реакцией. Пальцы, наверняка такие же теплые, как и раньше, обхватили лакированную верхушку белой королевы и с заметным дрожанием передвинули ее в случайную сторону, Куникида почти не задумался о ходе или забыл, о чем задумывался. Промолчал. Гордо, липко, безмолвно то ли унизил, то ли согласился. "Молчание — знак согласия", — хмыкнул Рампо, поставив торжественный мат за двенадцать ходов. Хоть что-то в этом мире остается неизменным.       Эдогава распрощался с горячо любимым коллегой крепким рукопожатием. Да, руки Доппо были по-прежнему теплыми. Черный блеск заколки, мигающей в свете люминесцентных ламп, простился с ним следом. Детектив еще с полминуты сидел в кресле малость ошарашенный, а минуту после, услышав с первого этажа звонкий голос Осаму: "Передай Джуничиро привет от меня!" и не менее громкий хлопок, вновь вернулся в привычное расположение духа. Хоть что-то в этом офисе пришло в движение.