Хочу к тебе

Встаю ранним утром — не слышу никого. Хочу увидеть время — не вижу ничего. Тихо, страшно стало, не знаю отчего. Вчерашний день, как солнце, уже далеко. «Апельсин» Ильта

Джуён очень устал. Джуён очень хочет к Чонсу. Не важно — где, как, надолго ли, днём или ночью. Джуён просто адски хочет к нему. Джуёну абсолютно не хватает изнуряющих восьмичасовых групповых репетиций, перекусов и обедов вместе со всеми, не хватает краем глаза цепляться за летающие по клавишам пальцы, не хватает гримасничать перед зеркалом, дёргая бровями и тайком высматривая острые лезвия кошачьих глаз. Джуён, как в старые добрые времена трейни, в любой свободный момент убегает в туалет и роняет глупые хрустальные слёзки, окропляя стеклянной кровью свои истерзанные усталостью щёки. Сердце в эти моменты настолько сильно болит и сжимается, что кажется — оно вовсе не бьётся. Изо всех сил стараясь быть тише и не всхлипывать, Джуён слушает журчание воды и хлопки дверей, думая, насколько жалок. Ему хочется к Чонсу. Всё. Разве он многого просит? У Джуёна уже трясутся неуёмным тремором руки, загаженные кровью и металлической хваткой гитары, измозоленные и измученные. Голос не то что хрипит — сипит, иногда абсолютно сходя на нет. Джуён устал. Катастрофически. Он захлёбывается в собственном отчаянии и изнеможении, всё реже разговаривая с остальными. Он уже почти не смотрит никому в глаза, вместо этого втаптывая взгляд в пол и размазывая чувства по захарканному тротуару. Вечер. Кислотное свечение экрана блокировки подсказывает точное время — 02:34. Получается, ночь. Джуён беззвучно вздыхает, будучи не совсем уверенным, что вообще дышит в последние месяцы, и со скоростью черепахи влачится по земле, на плечах неся свой панцирь — бас-гитару. В общаге темно, только на кухне горит свет вытяжной панели и пахнет горелым маслом (очередной неудачный и хаотичный эксперимент Сынмина и Джисока), в комнатах либо кромешная тьма, либо тонкий порез настольной лампы. Кеды переворачиваются, на один налипла жвачка с улицы, а Джуён готов распластаться по стене кофейным пятном. Вдруг тихо отворяется дверь напротив и из неё доносится шёпот, кажущийся криком в ночной глуши: — Иди ко мне, Джуён-а. Скрип, шарканье и распиленная бензопилой нежности грудная клетка с раздробленным сердцем. Наконец Джуён пришёл к Чонсу. Сквозь колючий терновник, саднящие горло всхлипы, стёсанные о музыкальную проволоку пальцы, выеденные слезами глаза и выбитые одиночеством коленные чашечки. Джуён пришёл к Чонсу. А Чонсу — приютил его, позволяя просто молчать и спать на своей груди.