Фарфоровое сердце

В его мире вещи не просто оживают — они напитываются чувствами и мыслями их создателей. Первое, что, очнувшись, ощутил Барон, была любовь — чувство настолько сильное, что до краев переполняло душу и заставляло сильно биться фарфоровое сердце. Все, что молодой кукольник чувствовал к своей недосягаемой возлюбленной, он вложил в свое новое творение, и не зря — кот-аристократ получился таким красивым, что любой, кто видел его, невольно останавливался и начинал любоваться этой тонкой искусной работой. Барон был создан для любви — самое прекрасное и в тоже время ужасно тяжелое предназначение. Он умел любить и любил: любил Луизу — прекрасную куклу-кошку, созданную тем же мастером, любил, когда они вместе стояли на витрине маленького уютного кафе в Германии, куда их отдал создатель после того, как его возлюбленная его отвергла. Любил Барон и все те годы в разлуке, которые ему пришлось провести в чужой стране, вдали от своей Луизы… и ждал, ибо воссоединение должно было обязательно случиться… А потом он почувствовал, что ждать больше некого — Луиза перестала существовать для любого из миров. Что случилось с ней, так и осталось для него навеки загадкой. Больше Барон не мог исполнять своего предназначения, и любовь сменилась пустотой, без боли и внутренних терзаний — она просто пропала из его сердца, растворилась, как легкая дымка, и улетела к тем, кто способен был принять ее и поселить в своей пока не израненной душе. Изменился ли при этом Барон как-то внешне? — Нет. Никто не мог заметить перемен в фарфоровом аристократе… Разве что Мута — тот всегда был проницательнее всех, кого Барон когда-либо знал, и прекрасно угадывал мысли своего друга… Но жизнь свела фарфорового аристократа с огромным белым котом гораздо позже, и тот ничего не знал о прошлом загадочного Гумберта фон Зиккингена. Когда умер хозяин антикварной лавки, стоящей на окраине Токио, Барон покинул свое пристанище и вскоре нашел для себя новое предназначение — теперь ему предстояло быть служителем Кошачьей канцелярии, сохранять связь между миром людей и миром кошек, и по возможности помогать нуждающимся. К своей мисси он отнесся со всей серьезностью и рвением, на которые только был способен. Нельзя сказать, что такая жизнь его совсем не устраивала — напротив, он чувствовал себя полезным, но… не живым. Кукла — движущаяся, говорящая и мыслящая, но… все же кукла. Это было просто существование, всего лишь программа — не жизнь. Но что-то изменилось. С приходом Хару — человеческой девушки, почти ребенка. Она была одной из многих, кому он помог за годы работы в канцелярии. Всего лишь клиентка, которых множество было до, и которых столько же будет после… По крайней мере, так он думал, когда брался помочь ей, но потом… — Кажется, ты мне нравишься, — восторженно сказала девушка, когда они стояли на крыше ее школы. В этот момент в ней говорили больше эмоции, чем чувства. Она была рада, что это приключение наконец-то закончилось, что смогла вернуться домой и не стала королевой кошек. Благодарность — вот, чем были продиктованы ее слова, хотя и шли они от самого сердца и были искренними. — Если мы опять тебе понадобимся, двери кошачьей канцелярии снова откроются, — сказал Барон, слегка касаясь ладонью щеки Хару. Даже через ткань перчатки он ощущал, насколько теплой и мягкой была ее кожа, и это почти целомудренное прикосновение пробудило в его груди то, что он считал для себя давно потерянным. Фарфоровое сердце вновь начало биться, — а пока… прощай. В тот день они расстались, но только на словах, ибо теперь Барон считал своим долгом присматривать за Хару и защищать ее. Он знал, что кошачий король так просто не откажется от своих планов, и был прав — еще не раз верные слуги Его Величества пытались добраться до Хару и вновь увести в свою страну. Но Барон всегда был на шаг впереди и не давал и близко подойти к девушке. Каждую ночь он охранял ее сон, наблюдая за ней через окно. Потому что теперь это тоже стало частью его предназначения, миссией более значимой, чем все остальное в обоих из миров, ибо с появлением Хару у Барона вновь появилось то, чего он был лишен долгие годы — жизни, наполненной любовью. Но Хару всего этого не знала, и не могла знать. Она продолжала жить привычной жизнью, и больше не появлялась на пороге Кошачьей канцелярии. И все же… все же что-то в ней изменилось… Она больше не была простой наивной девочкой, которая не знает, чего хочет от жизни — теперь она стала целеустремленной, уверенной в себе девушкой. Можно было сказать, что, побывав в стране Кошек, Хару по-настоящему расцвела. Но было что-то еще… Новое чувство — нежное и хрупкое, которое она носила глубоко в своей душе. С каждым днем, месяцем, годом оно становилось только сильнее. Ах, как же Барн тогда ошибался, полагая, что ее слова, сказанные ему на прощание, не несли в себе никаких чувств… Барон был уверен, что Хару уже и не помнит о нем, — ведь прошло уже несколько лет — но он ошибался. Хару помнила — все, до мельчайших подробностей, будто это произошло с ней только вчера. Каждую ночь во снах она возвращалась в зеленый кукольный домик, стоящий в самой глубине Крестовой улицы, и там вновь встречалась с его хозяином… А иногда, когда девушка не могла уснуть, ей казалось, что кто-то, скрывающийся в тени ночи, молча наблюдает за ней. Она могла бы поклясться, что несколько раз видела пару ярко-зеленых сверкающих глаз. И чувствуя на себе это немой взгляд, она ощущала себя по-настоящему в безопасности. … Последние лучи заходящего солнца осветили круглую площадь, отразившись в стеклах маленьких кукольных домов; в Кошачьей канцелярии вновь пробудилась жизнь. Барон оправил свой идеально выглаженный костюм и, натянув перчатки, сделал шаг в сторону двери, намереваясь потянуть за ручку, когда внезапно послышался тихий перезвон колокольчика. Хару — она сидела на коленях у самого порога, желая оказаться на уровне двери, слишком маленькой для ее человеческих размеров. Встретившись с пронзительными кошачьими глазами, она улыбнулась — совсем как несколько лет назад — и сказала: — Здравствуй, Барон. Мне вновь нужна твоя помощь.