Ренегат

      Где то рядом гремит очередной взрыв, который проникает прямиком в Землю, что вдруг сотряслась в ожидании — время здесь, казалось, шло медленнее чем обычно. В глазах бравейших воинов старой пленкой пронеслись лица улыбающихся родных людей, а на щеках почувствовался мимолетный румянец, когда чувство испанского стыда как некстати напомнило о себе, заставляя вспомнить все больше мнимых и обидных слов, которые будто сами по себе вылетали с маленького и несмышленого ребенка. Родители тогда по доброму смеялись, мягко приглаживая торчащие во все стороны рыжие, огненные волосы. Все эти воспоминания разом покинули тела мужчин и женщин, утекая одинокой слезой прямиком в чернозем. Вода впитывается в грунт, в котором, быть может, когда-то прорастет ярко-зеленая трава — и тяжелые времена забудутся страшным сном.       Как там говорят? — Затишье перед бурей. Тихие всхлипы разносились с любого уголка фронта, давая знать о отчаянии солдатов, которым уж совсем не горели желанием умирать, они скорее горели изнутри. Так, что прям дотла, от собственного бесчестья перед страной и невыполненного долга, что скажется на своих единоземцах и на самих землях. Некоторые покидают мир, думая о свободе, которую им обещали, а в итоге познают лишь вкус чужой земли и собственной крови, заполняющую легкие до предсмертных хрипов.       «Разве это то, чего я заслужила?» — Эта мысль мелькает в голове девушки быстрее только что выпущенной пули, — «О, нет, конечно нет, милая. Никто не заслуживает таких страданий. Считай, тебе не повезло». «Почему же моя жизнь зависит от гребаной удачи?» — Голос в мыслях партизански молчит. Такой ласковый, нежный мамин голос стих, больше не радуя слух. Эта чертова недосказанность всегда досаждала бедному ребенку, когда-то жившему в далеком прошлом. Неужели все это будет преследовать её до самой смерти?       «Если бы я захотела вернуться в прошлое, то лучше уж сразу в утробу и с ножом, чтобы зарезать себя, не чувствуя боли, и не проживать эту ужасную жизнь». Воительница отгоняет эти мысли, стоило ей вспомнить о теплой — настолько теплой, что могла бы согреть даже в самые суровые холода, — улыбке её матери.       И тут вновь проносятся выстрелы и взрывы, совсем рядом, оставляя за собой следы по дорожкам траншей в виде запаха горячего праха, метала и тухлятины. Контуженные солдаты лежат, засыпанные в земле, и тяжело дышат — сил не осталось терпеть этот ад.       Перед глазами мигает. Ни черта не видно, поэтому приходится пробираться лежа, стреляя вслепую на поражение. Крики — на удивление женские — и болезненные предсмертные стоны слышаться последними, прежде чем перед группой солдат выходят партизаны с белыми тряпками в руках.       Саша поднимается, встречая пустой карий взгляд. Ни намека на страх, наверное поэтому она ныряет в омут чужих глаз с головой, месяцами мучая бедную душу заложницы.

***

— Лучше бы меня сожгли в газовой камере.       Саша загадочно молчит, виновато глядя на сосредоточенный и напряженный профиль. Она боится. Саша безумно боится. Аня медленно готовит её к своей смерти на протяжении всего времени и именно сейчас это становится по настоящему невыносимо. Молчание затягивается, заставляя Аню медленно повернуть голову. Измученные зеленые глаза первый раз за вечер встречаются с выгоревшими карими, пуская неприятную дрожь по всему телу. Саше думается, что отряд Ани словили из-за этого. Словили из-за гребаной веры в что-то. Будь то смерть, или победа, они знали, что шли в никуда. — Саш. — Мм?       Она врет глядя в глаза. Врет, что ей не больно и что Аня для неё не больше, чем расходный материал. — Когда наша камера? — паника в зеленых глазах через чур очевидна, чтобы не понять все сразу, — Саша? — Черт.       Трусова резко подрывается, смахивая зарождающиеся слезы грязными руками. Она тщетно трет веки более двадцати секунд, из-за чего область вокруг них начинает краснеть и зудеть.       Щербакова кивает сама себе, кое как заключая Сашу дрожащими от холода руками в объятия. Она жмется доверчиво и как можно ближе, будто это ей, а не Ане предстоит прожить свой последний день, а после быть сожженной в мельчайший пепел вместе с тысячей таких же людей.       Десять. Нет, точно больше чем двадцать тысяч человек прошли через «камеру мгновенной смерти» только на их базе. Её отряд ежедневно сжигает людей, ежесекундно пуская реки крови на фронте, и ничего. Саша абсолютно пуста, когда дело касается врагов родины. Она убила сотни, и с полным энтузиазмом могла наблюдать за этим вечность. Сама Аня никакое к черту не исключение, если бы не одно огромное, по сравнению с Сашиными принципами — но.       Желание поскорей заснуть и пережить очередной день остервенело борется с побуждением оставаться в сознании как можно дольше, не разрывая последних в жизни одной из них — объятий. Они полны недосказанности и напряжения, но что-то похожее на любовь покорно сидит внутри, не смея распространяться в воздухе вместе с противным запахом гнили, железа и пороха.       Завтра для них все закончится. Для Ани наконец прекратится война, а Саша будет на день ближе к смерти. Аня пеплом развеется по воздуху, пока Саша будет бесцельно гнить в земле, во время следующего контрнаступления.

***

      Аня смотрит на Сашу так, что та по настоящему жалеет о каждой минуте проведенной вместе. О каждом взгляде, прикосновении… все это хочется забыть, да так, чтобы раз и навсегда, безвозвратно вычеркивая воспоминания один за другим. Забыть, чтобы душа не болела, не страдала. Эгоистичное желание вернуться в прошлое, отказать в знакомстве и отречься от мимолетных дней настоящего счастья, в тот же миг остается позади, стоило Саше вспомнить о принципах и перестать ворошить прошлое.       Глаза у нее были молящие, скорбящие, мокрые, ненавидящие, усталые, тревожные, разочарованные, наивные, гордые, презрительные и все равно по-прежнему карие. Без намека на страх смерти, они смотрели насквозь, сжигая Сашу и взывая ту нервно сжимать свою грязную военную форму.       Она делает шаг — второй, третий, почти подходя к покорно следующей указаниям Ане. Трусова перехватывает её у какого парня из их батальона, игнорируя его недовольное мычание. Они замедляются, когда Саша шепчет ей тихое «давай сбежим?»       Аня знала, что Саша захочет сбежать. Уйти с семьи, лагеря, страны… Она была нужной и чувствовала себя в безопасности с ней, поэтому несмотря на долго тренируемую выдержку — её сердце ощутимо сжалось, и кажется, перестало биться на пару-тройку секунд, отключая всякое самообладание. — Черта с два, Трусова. «Идиотка. Просто дура!»       Саше сложно сдерживать слезы, когда она получает очевидный отказ на счастливую жизнь. Мурашки расползаются по всему телу, напоминая о всем плохом сразу: детство, юность и гребаную несостоявшуюся любовь. Где-то глубоко в душе есть противоречащее потехам Саши чувство — знает ведь, что ничего не получится. Не получится избежать мук. Она прячет отчаяние, надеясь на лучшее, которое не произойдет.       Больше ни слова вслух. Никаких вопросов или тревожных фраз — они все так же медленно следуют по дороге в ад, мысленно принимая всё, что им предстоит пережить. Проблемы Саши кажутся ничтожными, но осознание скорой потери близкого человека ей кажется невыносимее, чем собственная смерть.       С чего-то Ане кажется, что предложи бы Саша раньше, сбежала бы с ней без раздумий! Она любит эту девушку больше собственной жизни, но Трусова выбрала себя, и Аня даже в этом с ней солидарна. Перед самой смертью она будет вспоминать свой первый и последний поцелуй, задыхаясь ядовитым — как и их любовь — газом своей же плоти.

***

      Саша безнадежна. В ней несовершенна даже любовь, поэтому дуло пистолета так удобно легло на висок, а рука как некстати дрогнула, задевая злосчастный курок.       У Ани и Саши было разное понимание о многих вещах. Будь то что-то совсем незначительно или наоборот — их мнение всегда было кардинально разным. Счастливый конец — то, на что они обе не надеялись, но почему все их разговоры в последствии сводились к чему-то такому — недосягаемому. Единственная тема, о которой они могли говорить вечно, не перебивая друг-друга, а послушно выслушивая мечтательные и безумные истории о будущем. Лишь об одном они могли говорить спокойно, точно зная, что их ждет все — кроме счастливого конца.       И так болезненно то осознание, что их любви нет места в этом мире. Они оба это понимали, но продолжали идти против судьбы, проживая свои счастливые моменты вместе и улыбаясь, пряча в позитивных эмоциях сожаление — сожалеют не по их первой встрече, а по отсутствия нормальной жизни без войны и правил. Они надеялись, надеялись, надеялись. Говорили друг другу утешающие слова и предложения, в их ситуации совершенно не имеющие никакого смысла. Вжимались в друг дружку, словно желая стать единым целым и хоть умереть достойной смертью — вместе. Но плохого конца не избежать, и погибающие девушки, столь желающие увидеть напоследок очертания своей любви, разделены огнем и сталью.       В коридорах все ещё витает запах гари и металла. За последним своим вздохом они оставляют в мире желание хоть сгореть в крематории вместе.       И встретятся они когда нибудь или нет — никогда не будет известно.       Главное, что боль притупилась. На много-много времени.       Они никогда всерьез не верили в реинкарнацию, но уверены, что переродятся более удачно, счастливо встречая друг друга с работы, бродя по всем паркам города за руки и никогда не встречая войны, где они будут сражаться по разные стороны баррикад.       Для них это — так называемая китайская мудрость, красная нить и обыкновенная судьба, присущая им все девять жизней. Девять и даже больше.       Фильм, длиною в жизнь, закончился.