Заслужила

— Великий каган, катун зовет вас. Яньли недовольно поднял голову. В полумраке шатра угадывалась коленопреклоненная фигура у входа. — Чего ей еще надо? — Катун слышала, что вы сегодня утомились на охоте. Она приготовила прохладного кумыса и легких блюд своей родины — они помогут вам снять усталость и освежиться. Катун заботится о вас. Она не ляжет спать, пока не увидит вас, великий каган. Яньли сел, сбросив шкуру. На его лице проступило недовольное выражение. — Заботится, — буркнул он. — Знаю я, как она заботилась о моем брате. — И уже громче: — Проваливай! Я устал, как ты и сказала, и сегодня никуда не пойду. Пусть твоя катун ложится без меня. Но фигура не тронулась с места. — Господин, — храбро возразила она, — не гневайтесь на катун за то, что она хочет услужить вам. Теперь вы — ее повелитель. Ее долг — ухаживать за вами и повиноваться вам. — А твой долг — дерзить мне? — Яньли прищурился, но в шатре было слишком темно. — Ну-ка, подойди сюда. Фигура почтительно приблизилась и вновь опустилась на колени. Теперь Яньли мог ее разглядеть: эта равнинная девчонка была помоложе и посимпатичнее своей госпожи Ичэн, его неизбежной жены. Розовые щеки, ласковые губы, скромно опущенные глаза. Ему стало любопытно. — А ты кто такая? — спросил он. — Что-то я раньше тебя не видел. — Великий каган шутит, — отвечала девушка, поклонившись. — Я всего лишь скромная служанка катун, моей госпожи. Откуда великому кагану знать о моем существовании? — Такую красавицу я проглядеть никак не мог, — усмехнулся Яньли. — Видно, катун прятала тебя от меня. Откуда ты родом и как тебя звать? — Мое ничтожное имя Цзиньсэ, я подданная Великой Суй, великий каган. Я прибыла в степи вместе с катун, моей госпожой. — Вашей Суй давно нет, — проворчал Яньли. Ему стало неуютно. Как-то еще сложатся дела с этим Ли Шиминем, провозгласившим себя императором дома Тан, пришедшего на смену Суй? Не потребует ли он выдать Ичэн, суйскую царевну? Яньли, может, и не отказался бы — не внушала ему эта женщина доверия, особенно после того, что случилось с его братом — но не примет ли это Ли Шиминь за знак слабости, не решит ли забрать тюрков под свою руку? Степь не подчинится никому. — Иди-ка сюда, Цзиньсэ. Она удивленно пискнула, когда он сгреб ее и посадил к себе на колени. Легкая, как птичка. Что они там едят у себя, на Срединных равнинах? Траву да жуков? Разве это пища? — Оставайся со мной. Поможешь мне... снять усталость. — Но катун... — А катун мы не скажем, — перебил Яньли и засмеялся, довольный своей шуткой. Из своего шатра Ичэн с беспокойством наблюдала за суетой на центральной площадке. — Главы родов уже собираются, где каган? — спросила она у спешившего мимо молодого воина. — Каган еще не выходил из своего шатра, катун, — отвечал тот, кланяясь. Ичэн заметила его взгляд — настороженный и в то же время смущенный. Никто из них не знал, как к ней относиться. Когда-то ее рука была залогом мира между Великой Суй и степью, но Великая Суй пала, и кто знает, захотят ли ее преемники соблюдать прежние договоренности? А тут еще эти слухи о том, что брат правящего кагана умер не своей смертью... Она вздохнула. — И служанка моя куда-то подевалась, — озабоченно сказала она, скорее себе, чем молодому воину, все еще стоящему перед ней. — Пойду посмотрю, что делает каган. — Катун, — молодой человек почтительно прижал руку к груди и поспешил прочь. Ичэн проводила его взглядом и двинулась к главному шатру. Стражи у входа не посмели ее остановить. Она нагнулась, откидывая тяжелый полог. — Каган... Внутри было темно, пахло вином, дымом и еще чем-то неистребимым, животным. Ичэн поморщилась. Она подошла к постели, где под шкурами свернулась чья-то крупная фигура, и осторожно тронула спящего за плечо: — Каган? Под шкурами завозились, и оттуда донеслось сонное: — Кто здесь? И почти сразу же — высокий, испуганный женский голос: — Ой, катун меня убьет! Из-под шкур вынырнула гибкая фигурка — Ичэн без труда узнала в ней Цзиньсэ, свою личную прислужницу. Увидев ее, Цзиньсэ замерла, будто оглушенная, потом завизжала и нырнула обратно под шкуры. На лице Ичэн отразилась гримаса отвращения. — Катун, это ты? Яньли протирал глаза со сна, неповоротливый, точно медведь. Цзиньсэ испуганно жалась к его плечу. Он покровительственно потрепал ее по волосам: — Ну-ну, не бойся, никто тебя не обидит, — и, повернувшись к Ичэн: — Что такое, катун? Потеряла свою девчонку? — Я волновалась, что могло статься с моей личной прислужницей, — холодно ответила Ичэн, окидывая взглядом сжавшуюся в комок Цзиньсэ, — но, похоже, совершенно напрасно. Яньли расхохотался: — Это точно! Или ты думала, что я ее обижу, а, катун? Я, грубый степной варвар, недостойный по вашим понятиям ножки тебе целовать? В его голосе лязгнула сталь, и Ичэн поспешно склонила голову: — Я бы не посмела так думать, господин мой. — Нет, — сказал Яньли, — ты так думаешь. Думаешь, даже если не говоришь. Для тебя мы все — пыль, тьфу, не стоящие даже ногтя твоего драгоценного императора. Только вот император твой мертв! А новый, может быть, сам спит и видит, как бы тебя на голову-то укоротить! Так что ты не очень-то задирай нос, катун. Жизнь твоя теперь в моих руках. А чтоб ты об этом помнила — вот тебе урок: я забираю у тебя эту девчонку. Теперь она принадлежит мне. Поняла? — Конечно, господин мой, — дрогнувшим голосом отозвалась Ичэн. — Благодарю... благодарю вас, что соблаговолили принять мой ничтожный подарок. Яньли усмехнулся: — Подарок? Что ж, думай так, если тебе угодно. А теперь вон отсюда, если не желаешь лично меня одеть. Ичэн молча поклонилась и шагнула было к выходу, но тут Цзиньсэ что-то шепнула на ухо Яньли. Тот хохотнул: — Э, все вы, равнинные бабы, одинаковые! Неженки. Слушай-ка, катун, пока не ушла: вели наполнить ванну, госпожа Цзиньсэ желает омыться. Да не хочешь ли сама ей пособить? Ичэн торопливо направилась к выходу, уже не думая о приличиях. За ее спиной Цзиньсэ застенчиво шепнула: «Я не посмею, великий каган», — но таким тоном, что было ясно: посмеет, и очень скоро. Погрузившись в горячую воду, Цзиньсэ прикрыла глаза. Блаженство. Могла ли она еще вчера подумать, что... Ее передернуло так, что вода пошла рябью. Она схватила оставленный ей кусок грубой ткани и принялась с таким остервенением растирать себя, что ее кожа покраснела. Но еще ярче пылали щеки Цзиньсэ. Такого унижения ей еще не довелось испытывать. Царевна предупреждала ее, что будет нелегко, но это... это... Цзиньсэ застонала сквозь зубы. При мысли о грубых лапах кагана ее всю скручивало от отвращения, но их следы хотя бы можно было стереть с кожи (по крайней мере, она очень на это надеялась). А как сотрешь воспоминания о закушенной губе царевны, об ее покорно опущенных глазах, о дрожащем от страха голосе? Да будет на веки вечные проклят тот, кто заставил ее так страдать. То есть — она, Цзиньсэ. Только теперь она поняла, что имела в виду царевна, когда говорила, что величайшие почести от варваров — все равно что величайшее бесчестье. По их, варварским, понятиям она, Цзиньсэ, вознеслась из грязи в князи: теперь она будет скакать рядом с каганом, на пиру сидеть рядом с ним, смеяться его шуткам и принимать его ласки. И никто, кроме нее самой, не будет знать, как при этом все сжимается у нее внутри, как ей хочется броситься на него и выцарапать ему глаза — этой грязной свинье, которая посмела угрожать царевне. О, он за все поплатится. Раз величайшие почести у варваров — это величайшее бесчестье, значит, теперь царевна вознесется высоко. Никто больше не взглянет на нее — незадачливую катун, сменившую четырех мужей, царевну из погибшего дома. Ее будут либо жалеть, либо презирать, но никто больше не отважится назвать ее суйской змеей или обвинить в том, что она имеет какое-то отношение к смерти своего третьего мужа. Какие интриги? Какая опасность? Чего ждать от никчемной женщины, которая позволила собственной служанке обойти и унизить себя? И тогда — тогда она ударит. Цзиньсэ закрыла глаза. Ради этого она готова пойти на многое. Ради того, чтобы у царевны все получилось. Чтобы дом Суй вновь воспрял, и она смогла вернуться туда победительницей и занять по праву ей причитающееся место. Кто знает — может быть, она не забудет свою бедную служанку, измазанную варварскими почестями с ног до головы. Может быть, она возьмет ее с собой, и Цзиньсэ еще увидит черепичные крыши храмов и мощеные улицы родного города. Может быть, ей еще посчастливится посидеть у ног царевны, уложить ей волосы и рассказать историю. Может быть, Цзиньсэ еще увидит ее улыбку. А за это не жаль и жизнь отдать.