Пусть только вернется домой

Тебя зовут Крэклин. Или звали. В любом случае Тебя настолько часто окликают этим прозвищем, что настоящее имя по документам затерялось где-то давным-давно в памяти. Крэклин. Имя громкое, трескучее, колет язык как яблочная шипучка, и тянется так долго, словно горячая карамель. Склонившись над этой несчастной, уже почти превратившись в одну кашеобразную форму из карамели и вафли, пачкаешь руки, рвано дёргаешься когда пара тяжёлых липких капель падают на пол, быстро слизываешь языком вязкую карамель с руки, и тянешься вниз, за упавшими кусочками. А я сглатываю так же, как это делаешь Ты, отводя взгляд к темному окну, не позволяя себе обернуться к Тебе ещё раз. Ты вроде-бы чехо-белорусских корней. И это очевидно. Видны особенно глаза. С гордостью утверждаешь, ловко собирая очередного бумажного динозавра в руках, сидя на кухне рядом со мной, что они у Тебя зелёные. «Лесные, или болотные», как Ты выразился. Хотя, я бы сказал, что немного выцветшие пепельные. Видно же. Но спорить не стану. Бесполезно. Цвет Твоего имени — пастельный жёлтый. Как твои золотистые, кудрявые вьющиеся волосы до плеч, часто падающие тенью на лицо. Только несколько прядей в чёлке по бокам высветленные в какой-то слишком белый на фоне цвет. И Тебе подходит. Шутишь, что седина уже. Но, не она. Другое. И на фоне Тебя я всегда серый. Блеклый. Будто нарисованный серым, карандашом, грубыми колкими линиями, не собираясь в одно целое. А Ты яркими, масляными красками, ровной штриховкой, и аккуратным покрасом. И прозвище, «Шеф», которым Ты меня окрестил, тоже серое и рутинное. Вроде-бы и неплохое, всё-таки со мной связанное, но на фоне твоего теряется. Как и я впрочем-то. Познакомились Мы тоже сумбурно. В своей привычной бурной манере, словно маленькое торнадо потревожил гладь воды вокруг. Но тогда я этого не знал. И Твое появление застаёт врасплох. Знаешь, иногда я искренне благодарен кому-то, что именно Ты тогда заговорил со мной первым. А иногда проклинаю того кого-то за то, что Ты обратил на меня внимание. И вот. Холодный конец ноября, мороз заставляет ежится в почти теплом салоне маршрутки. За окном плывет давно выцветшая улица, то показываясь в тусклом освещении фонарей, то обратно уходя во тьму. Сижу зажатый возле окна, рядом сидит грузная женщина, с, на вид тяжёлыми сумками, и мальчишкой лет шести, замотанным в теплую одежду так, что подходит на куклу в тряпьё. От обоих веет усталостью, и грустью. Лица бледные, взгляды потуплены в пол, бесцветные, и будто не живые. Даже у мальчонки, глазки уставшего от одинокой жизни старика. Присматриваюсь, и осознаю, что в маршрутке такие все. Прижатые друг к другу, трясутся, как селёдки в бочке. Глубокие морщины, опущенные плечи, тяжёлые пакеты, старомодные длинные пуховики, шапки, перчатки, и варежки — все они как одно единое олицетворение безнадёжности. И я такой. Как они все. Я знаю. Я не исключение. И вот в это странное серое месиво входишь Ты. Разъедаешь мгновенно вязкую атмосферу вокруг, буквально давая свежий глоток воздуха. Останавливаясь на очередной остановке, маршрутка скрипуче открывает двери, впуская прохладу внутрь. Энергично карабкаешься по ступенькам, запуская руки в глубокие карманы большого пиджака поверх плеч, явно не на Твой размер. Кудряшки пушисто падают на плечи, на фоне плотной коричневой ткани в слабом освещении маршрутки будто светятся, как маленькое чудное солнышко. На черных, немного заляпанных грязью берцах развязались шнурки, неосознанно почему-то начинаю странно беспокоиться за Незнакомца — вдруг наступит кто, а Он ведь и перекинуться может. Передаешь водителю горсть странно пахнущих монет, оборачиваешься к салону, и впиваешься взглядом прямо в меня. Не стесняясь. На минуту крепко засела мысль что Мы знакомы, потому что улыбаешься так, будто только что встретил старого школьного друга, но нет. Не знакомы. Я точно уверен, в моем окружении все такие же. Серые. Выхожу на холод из этой бочонки, накидываю ра голову капюшон, в попытке как-то закрыться от холодного ветра. Шарюсь в кармане в поисках пачки родных Мальборо, вспоминая выкладывал ли я ее из карманов утром. — Можно? Оборачиваюсь. Это Ты. Стоишь, неловко улыбаешься, переминаешься с ноги на ногу, терзаешь ключи в руках. Нервничал наверное. Строю недовольную морду, мол что Тебе малец от меня надо, тем более сигарета? Но медленно протягиваю. Пусть будет. Неловко берешь в свою ладонь, накрываешь сразу же второй, будто боясь что она выскочит и убежит, тупишь взгляд на землю, пока достаю зажигалку и прикуриваю, отказываешься когда протягиваю ее тебе. Странно. В груди недовольно колет мысль об утраченной, получается зря сиге. Громко втягиваешь носом воздух, выдыхаешь тоже шумно, выпуская клубы пара рядом, когда я стою выдыхаю дым. Вновь думаю про порядочность, что стоит отойти, ведь неизвестно как Ты реагируешь на него, но как только качаюсь в сторону от Тебя, видимо решаешься и начинаешь говорить. Честно? В тот момент я пропустил почти все что Ты щебетал рядом. Только жжение на пальцах об тлевшую сигару выводит из мыслей, оборачиваюсь на Тебя но взгляд не поднимаю. — Ты шумный. Как трещалка. Крэклин. Вот кто Ты. Стоишь удивленный, смотрю все мимо Тебя, но боковым зрением вижу Твое удивлённое личико. Рядом с Тобой не хочется мусорить. Говорю низко «Стой здесь.», и отворачиваюсь в сторону мусорника около остановки. Оборачиваюсь, чапаю обратно, наконец-то смотрю в Твое лицо. Молодой. Слишком. Не дал бы даже и 25. Стоишь с красными щеками, и глупыми, но подходящими Тебе очками тут, на морозе, а не дома, в общежитии, или где Ты обитаешь. Ухмыляешься. Я молчу. Не знаю о чем завязать разговор. Все кажется сразу таким неправильным, что лучше промолчать. Да, действительно так будет лучше… Почему-то смеёшься. Я что-то вновь пропустил? — А ты.- вы! Шеф. Выглядите как Шеф. Продолжаешь улыбаться, стоишь теперь скрестив руки на груди, разглядываешь меня. Теперь уже неловко туплю взгляд я. Почему-то от этого «Шеф» странно наполнилось тепло внутри. — Чтож. Пусть так будет. Не буду рассказывать, как так случилось, что мы не разошлись после этой встречи в разные стороны. Оставлю себе. Но одно скажу — почти сразу возникло такое ощущение, что Ты был всегда. Как знаешь, старое семейное фото на кухне в рамке, или старая детская книга, которую даже сейчас помнишь наизусть, каждое слово. Изначально подозреваю, что у Тебя беда с башкой, но знаешь, это даже в каком-то смысле забавляет. Заваливаешься ко мне в квартиру. Морщишь лицо, Тебе не идёт такое недоумение, спрашиваешь есть ли дома что-то крепкое. Вру. Говорю что нету. Ты называешь меня «скучным», выходишь за дверь, и я почти что теряю надежду что увижу Тебя вновь. Остаюсь стоять в темноте в коридоре. Хочется раствориться в темноте от досады. Но Ты возвращаешься со слабоалкогольным. И почти что вырубаешься у меня на плече перед глупыми второсортными комедиями. Живёшь со своим сварливым, стареньким отцом. Как оказалось поздний ребенок. Не любишь шум. Не любишь жару. Макароны без соуса. Ощущение воздушного шара на руках, и мела. Не любишь толпы людей, и ораторствовать. Не любишь долгие поездки в машине, да и сами машины особо не приветствуешь. И квартиру мою не особо любишь. Говоришь, слишком она серая и холодная. Будто никого тут нет. Но приходишь регулярно. Убираю стряпню подальше в холодильник, слабо улыбаюсь и спрашиваю, что Ты наоборот любишь. — Тебя. Смеемся. Хочу верить, что Ты шутишь. Вновь отвожу взгляд и сглатываю. Душно. Цепляюсь взглядом за тонкий силуэт в потасканном коричневом свитере. Загадочно улыбаешься. Думаю, что стоит вызвать такси. Время-то позднее. И понимаю, что не хочу. Не хочу Тебя отпускать. И теряюсь. А Ты встаёшь, медленно подходишь, и заключаешь в объятия. Слишком горячие, нервничаю. Ненормальные близко телесные для двух мужчин. Всю сознательную жизнь я стараюсь жить правильно. Сливаясь с остальными, с теми серыми людьми как и я сам. Ровняться по факту было не на кого. А видел я картонных блеклых людей. И сам стал таким же. Но из всей этой серой каши, Ты всегда выбираешь меня. Мы поссорились. На глупом месте, скорее всего. Но все равно постоянная тревога съедает внутри. Так ощущается ревность? Все ещё счастливый, но все ещё не трезвый, рассказываешь мне как вы отметили праздник с однокурсниками. С кем пили, как пили, где это было. Вновь сижу почти что в своих мыслях, запоминаю сказанное лишь отрывками. Медленно вникаю в суть, когда слышу это глупое «целовались». Недоуменно оборачиваюсь, смотрю непривычно прямо Тебе в глаза. А Ты продолжаешь щебетать о том, как было там замечательно, какая эта девчушка была хорошая приятная, какая о Она яркая. Меня начинает раздражать Твой трёп. Бесит что так долго рассказываешь. Бесит что по телу идут холодные мурашки, когда Ты тычешься лицом в ключицу. Дрожащим голосом спрашиваешь, утыкаясь в быльце дивана, и размазывая по нему слезы: — Ты уйдешь? Молчу. Резко выдыхаю. И закрываю дверь в комнату. Всю ночь ворочаюсь на раскладушке на кухне. Слышу, как Ты плачешь за стенкой. Хочу успокоить Тебя, взять на руки как ребенка, укачивать и жалеть. И это бесит сильнее всего. Утром сбегаешь раньше, чем я поднялся. Звонишь ближе к закату, как по щелчку успокаиваешь жрущее меня чувство тревоги изнутри. — Ты… Разочарован во мне? — В Твоём карамельном голосе слышится нотка стыда и раскаяния. Я замялся. Молчу. Вновь вздыхаю. Я разочарован в себе. Отвечаю Тебе с наигранным холодом. — Нет. Скорее, неприятно удивлен. — Понял. Мы помирились вечером. Остаёшься на ночь у меня. Обнимаешь меня за живот, за плечи, позволяю себе прижать Тебя к себе одной рукой под бок, без стыда закидываешь на меня холодные ноги, лежишь греешься рядом. Мурлычешь, как котёнок, а я силюсь унять дрожь по всему телу от Твоих прикосновений. Всегда таких резких, поэтому наверное кажущихся уверенными, будто мне на кожу брызгают окропом, оставляющий красные пятна в тех местах, где Ты меня касался. — Я тебе нравлюсь? — Сонно бормочешь мне в плечо. Холодею. Вновь. — Спи. — Значит всё-таки я тебе нравлюсь. Открываю рот, но не знаю вновь что мне ответить. И опять сон не идёт ко мне, словно мстит за то, что я обидел Тебя вчера. И тоже сидит там, на кухне, слушает, как я плачу за стеной. Хихикает злобно. На утро остаешься у меня. Убегаешь правда за своими тетрадями, и остальным принадлежным к учебе домой, но потом Ты возвращаешься обратно. Ко мне. День за днём. Неделя, вторая. А после Ты уезжаешь домой. И мне без Тебя пусто. Тишина давит без Тебя бесконечных разговоров, смеха, и без Твоих цепких глаз. Успеваю привыкнуть к этому, успеваю привыкнуть к Тебе. Когда возвращаешься через несколько часов, я впервые, к себе в удивление позволяю крепко обнять Тебя. Стоишь немного в ступоре, потом привычно закидываешь руки на шею, прижимается ближе, тепло. Хочется произнести столько слов, выразить как-то ещё радость что Ты вернулся. Но не могу. Поэтому просто молча, скорее устало-довольно улыбаюсь, и помогаю разобрать книги. Если Вы ожидаете тут сцену чувственной первой близости — то ее не будет. Вновь оставлю себе. Как и описание нашего первого поцелуя на балконе. Ты приходишь вновь пьяный с вечеринки в честь нового года. Болтаешься рядом на балконе, стою возле открытого холодного окна, вновь курю. И не смог сопротивляться, когда Твои жгучие ледяные пальцы полезли по рубашку. Подмял меня под себя, уселся сверху, стянул через голову свой колючий мятный свитер. И я буквально отдался Тебе. Хотелось умереть со стыда, но и остановить, отстраниться я уже не смог. Впервые позволил себе положить руки Тебе на талию. Ухмыляешься, и ощущаю что тоже плавишься от жара, хотя Мы все так же у открытого окна. Смеёшься, и говоришь что я очень мило смущаюсь. А утром Ты решил, что мы теперь вместе. Именно в том самом смысле. — Это не должно повториться. — Почему? — Кажется, Ты действительно искренне недоумеваешь. — Потому что… Молчу слишком долго. Но придумывать не приходится. — Ладно, — пожимаешь плечами — Мне достаточно один раз отказать. Я не глупый. Но все происходит ещё раз. И ещё. И ещё. Издеваешься надо мной, заставляешь вместе смотреть романтические фильмы. И смеёшься на мой ступор, когда дело доходит до пика. А мне не смешно. А мне хочется заткнуть эти яркие губы, несущие чушь, поцелуем. А мне хочется. Но пропадаешь Ты с такой же завидной частотой, как и всегда возвращаешься обратно. Ко мне. И если вы его увидите, то передайте что я всегда жду его на кухне, и не уйду без него спать. Пусть гуляет, и целуется с кем хочет. Пусть только вернётся домой.