Хрустальный Журнал

«Все возможно, пока еще возможно все, возможно, это лишний нарост на маске, загадочный и бессмысленный, а может быть, именно здесь маска приоткрылась, но лицо под нею такое незнакомое, что кажется маской, и как хорошо было бы, если бы это оказались семена или маленькие тахорги…» Аркадий и Борис Стругацкие, «Беспокойство» Солнечный свет ярко освещал маленькую кухню. На столе стоял пустой стакан. Простой, гранёный. Такие ещё можно встретить в некоторых школах или больницах. Какое-то время на него молча смотрела девушка. Её звали Даной. Затем она закрыла глаза и немного неаккуратно, но с чувством взмахнула руками. Послышался звонкий удар. Дана взяла в руку осколок и сжала его, тихо шипя от боли. Из разбитого стакана полилась вода. В отражении показалась другая девушка. Её имя пока известно не было. Дана складывала его по кирпичикам. Это должна быть отсылка. Допустим, Дуня – отсылка на её собственное имя. Конечно, хотелось дать несколько иное, но контекст не позволял. Впрочем, всё и так достаточно очевидно. Затем выстраивалась искажённая цепочка, отражающая всё в кривом зеркале. Ящерка-магнитик с холодильника, привезённая когда-то из счастливо-печального времени, проведённого в Испании, рассыпалась на мириады стеклянных сувенирных шаров. Каждый из них хранил в себе её пёструю чешуйку, и в каждом она искажалась, обретая форму, нужную для цветка, пока её проносила Большая Птица, бывшая одновременно здесь везде и нигде. Дуня смотрела на Дану пустыми серыми глазами и грустно-загадочно улыбалась. Внезапно она тоже присела на корточки, затем подняла осколок левой рукой, а правую протянула Дане. Та осторожно взяла её, и они поднялись. Какое-то время они молчали, неожиданно внимательно разглядывая друг друга. Внезапно Дуня мягко, но настойчиво обхватила своими тонкими холодными пальцами ладонь Даны и вложила туда скальпель, а затем поднесла к своему горлу. Дана кивнула, взмахнула рукой и полоснула по призрачно-бледной шее. Полупрозрачная походная палатка. Двести пятнадцать футов мегаписелей с огромной скоростью. - Скажи-ка мне, как отличить сюрреализм от символизма? - Всё просто. Сюрреализм – это символизм нового уровня. Любая загадка сознания может быть решена, если хорошенько, правильно подобрать к ней ключ. А ты смотри-ка – голуби летают. Хороший знак. - Мы сейчас не об этом. И ты давай не зазнавайся. Время ещё есть, но траурные часы на исходе. Так который сейчас час, а, вечность обглоданных комаров? - Ладно уж, ладно-ладно. Только не серчай. Смотри сам/сама – человеческое сознание подчиняется причинно-следственным связям, так? - Ну, допустим. Голову кита же не съест муха, взявшаяся из облачного царства. - Если только оно не в голове кита. Ну, но смотри. Если это так, а то, что это так, несомненно, как гегемония сверхдержавы морских червей, держащихся на угольно-алмазном осьминоге, то в таком случае у слов, выливающихся из Моря, есть свои причины. Это тоже загадка, просто более сложная. - А психологи смогут разобраться? - Да хоть психиатры. Ладно. Заговорились мы с тобой. Время истории. - Да ну её, эту историю. Ты же знаешь, что я её не люблю. - Но погружение в чужое Море и Голубое Солнце должно же быть, как-никак. - Да кому оно там что должно, а? Иди ты к чёрту, право слово. - Ой, да брось. Лучше поговорим о… - Да нет уж. Ладно. История так история. Только теперь чур командую я. Теперь я точно знаю, как командовать. - Хочешь лишить внешней логической структуры? Убрать декорации? Сломать сцену? - Именно. - Сомнительно. - Ну а кто тебя за язык тянул? Можно было оставить всё и без объяснений. Тогда всего это бы не было. - Справедливо. Ну, что ж, поступай, как знаешь. Однако я в этом участвовать не планирую, так и знай. - Знаю. Понимаю. Прощаю. - Извинений не было. - Тем более. - Ну да ладно. Начинай. Комок атласных полупрозрачных тканей, скатывающийся вниз по руке. Бесконечные иероглифические языки красной шапочки-поляны-шляпы, да как вы могли вообще разводить западнориентированных козлов двадцать три дробь раза за весь фиолетовый прекрасный год? Я ненавижу, ненавижу эти покрытые пожухлой травой поля и степи, где разыгрывается чёрная драма ваших слёз. Я стремлюсь к образам. К сверкающим в темноте насыщенно-синим искрам, сливающимся в звёздную туманность полумёртвой Андромеды, чьё имя мне, к сожалению, неизвестно, но я точно помню, что ночевала с ней в тот день, когда перешла Рубикон страданий. Но это история уже обо мне, а не о хрустальном создании цветка. А оно тем временем бежит по матовой реке из мотыльков, и ничего этого нет, и всё это смешная шутка, которую вам однажды рассказали, а вы и поверили, и повелись, как маленькие дети, право слово, я аж плачу от боли из-за того, как это смешно. Помогите ей, помогите мне, она существует лишь как мнимая единица, а я…