хули я тогда зая?

с самого начала это все было обречено на пиздец. блядский и беспощадный. я это поняла, когда нам пихали в руки детские игрушки, когда все улыбались и тискали плюшевых ублюдков. потому что это — проект про то, как ломают неправильно зажившие кости и лечат новые, но не магазин бесплатных подарков для отбросов общества, не ебаный фонд благотворительности, где пустят наигранную слезы из жалости к тебе. нет. тут расхуяривают раны так, что потом ночами штопаешь их на балконе под две подряд выкуренные сигареты. я была готова — к тому, что кто-то выйдет и заберет мою куклу барби или разорвет мягкого единорога Айылааны, выкинет похожее на не было в детстве, не будет и сейчас, вы больше не дети и уйдет. но никто не забрал, не обидел, не сказал плохого. и это странно. нас собирают под вечер. и пока все думают о бухле и тусовке, что нас ждет очередная крутая вечеринка и оглушительная музыка — на сколько быстро разбились их ожидания? сижу на прохладном бетоне; тупая привычка и привет от цистита, и думаю о том же. я ждала алкоголь. хотелось напиться до состояния ходячего мяса, до облеванных белых кроссовок, до немеющих ног. мы все этого хотим, никто не привык не умеет быть трезвыми так долго. но тебя ломает больше всех. потому что тебе не стопка нужна, а дорожка. да побольше, пожирнее, чтобы въебало за раз. я то вижу. как ты напряженно сидишь на темном диване, подрагивая ногой. как опускаешь глаза в пол, не поднимая, потому что на твоем лице — наркоманка большими, жирными, клишированными буквами. вижу, как потеют твои ладони, как длинные пальцы бьет озноб. что эти пальчики могут? тебя ломает. тебе нужна эта дорога, хоть ты и знаешь, что она приведет тебя в никуда — понимаешь, но ничего не делаешь. мне жаль тебя. честно. тебе в раза два хуже, чем нам, тебе бы водочки выпить да кольнуться разок, чтобы все прошло, а не эти испытания. хочется подойти и обнять, но я знаю на сколько твои руки могут быть холодными и грубыми. такие как ты не обнимаются, не плачут в мамино плечо, они сбивают костяшки в месиво, ломают светильники или чьи-то носы. и ты такая же. нестабильная и травмированная. ты привычно ведешь челюстью, поджимая губы, когда тебя зовут. встаешь и уходишь, забирая с собой игрушечного маленького медведя. боже, милая, я куплю тебе их тысячу, когда выйдем отсюда, обещаю. тебя нет пять, десять, пятнадцать минут, и я совру, если скажу, что не дергалась от каждого звука входящей двери, не оборачивалась на каждый шорох за спиной. я ждала тебя. и гадала. сколько ты разобьешь там лиц или вещей, потому что тебе проще сломать что-то, но только не себя. губы ноют. не так, как душа, но ничего даже. маленькие раны щипят, когда мокрый язык скользит по ним. кукла в руках не дает покоя, я играю с её конечностями, поправляю платье, укладываю светлые волосы. я буду её беречь. в ней что-то есть. тепло, уют. рядом лежит недомишка–недозаяц, которого я тоже жадно ухватила утром. в детстве такого не было. не было прикольных подарков на день рождение, не было семейных походов на пикник, не было Диснейленда, а так хотелось. зато были замшевые ботинки, которыми пиздили по печени; были салфетки, размазывающие кровавые следы и слюни по полу; были громкие иди сюда, мелкая шалава, папа воспитает. а так хотелось, как в телевизоре. как в рекламе семейной зубной пасты или сока «моя семья». хлопает дверь так, что пол вибрирует. резко оборачиваюсь. ждала, пока ты начнешь крушить все вокруг себя, но ты молча садишься в кресло и, боже, ты такая красная и лицо влажное, что меня скручивает. ты не смотришь не на кого, потому что плакать — это для слабых, не для тебя, ты же такая непоколебимая и матерая. но ты тут и твои небесные глаза в слезах, кристальных и нескончаемых. в твоих ладонях плотно зажата игрушка. у твоего медведя оторвана голова. ты наотмашь смахиваешь слезы, будто ничего не было и уходишь наверх по лестнице. я хочу пойти за тобой. успокоить. поддержать. но ты не Алина, которой нужно это, которую, обнимая, чувствуешь ответные крепко сжимающие кисти и мокрый нос в шею. ты к себе не пускаешь, даже на порог. слышу свое имя. моя очередь за вторым шансом. иду, сжимая розовую зверушку, кукла остается внутри — вдруг сломаю. в темноте виднеется теплый свет, дальше — тени людей. сцена из прошлого, один из обычных дней, что хотелось не вспоминать. как под дых. стягивает кишки только так, на ура, и хочется закричать, заплакать, позвать маму, чтобы та разбудили и почитала сказку от кошмаров, но это все реальность — такая мерзкая, хуевая и тошная, от которой кружится голова. горло сводит спазмом, и я хочу отвести взгляд, но все равно смотрю дальше и дальше. самоуничтожение. самоизбиение. плата, за то, что позволила. утюг. салон красоты. мама. все, что запиралась под замок лезет через щели, трещины обратно, и эта выблядская боль в кровоточащей глотке разрывающимся комом встает. когда бросаюсь вперед на мужика, мне кажется будто я могу это остановить, словно если сейчас влезу, все прекратиться. я больше никогда не увижу. не в ужасах перед сном. не в смс от мамы. не под алкоголем. меня оттаскивают, выносят на веранду, а я плачу, ору, ведь больно можно выкричать, выдрать с корнями, можно ведь? но легче не становиться. в такие моменты хорошо только от одного: что жизнь это не навсегда. что конец истории будет, что бывают дни, когда не нужно наебываться алкашкой, чтобы поспать пару часов и что тепло может быть и зимой. туш заливает глаза и они пиздец как щипят, ресницы склеиваются между друг другом, и нужно встать да пойти умыться, но колени — они дрожат и не идут. падаю на землю, обнимая ноги, как раньше, в детстве — если не видел, значит не было. но это время закончилось лет десять назад, и уже не в песочнице звезды надо лепить, а что-то делать. только что? Айылаана подлетает одна из первых, касаясь моих тонких плеч. отшатываюсь, скидывая чужие конечности. не трогать. не гладить. не прикасаться. она что-то говорит, но звук выключили, а в ушах собственные рыдания. читаю по губам, но не хрена не понимаю, это как трогать буквы с закрытыми глазами. они плоские, ровные и такие же как лист. не могу открыть глаза. больше не щиплет, теперь выжигает зрачки, выпекает паяльником; в них попало мыло, как когда маленькую купали в ванной. тру их пальцами, потому что рефлексы работают, но становиться еще хуже. я чувствую куски черной туши под веками, чувствую на слизистой неоновую подводку и это такое адское месиво в перемешку с водой. ебаная паленая косметика. девочки сбегаются. вытирают мои слезы, за что бью их по пальцам. я устала, устала от того, что они все соприкасаются с моей кожи. без согласия, без спросу, я не вещь, я не как этот плюшевый уебан, которого тискают как хотят, мнут и лапают. я другая. живая, у меня сердце бьется и пульс есть, послушайте. я не этот медведь, почему вы не слышите? но только вот мишка чистый. а я? ведут в ванную, включают воду, а я в ладони черпаю да лицо умываю. раз за разом, повторяя одно и тоже, пока жжение не утихает и тусклая лампа не так остро режет. и облегчение минутное ловлю. только глаза красные, с лопнутыми капиллярами, как у тети Люды, вкалывающей на трех работах из магазина напротив дома. взгляд торчка или укуротой шлюхи. ничего нового. они все смотрят на меня так. как на чумную, как на ВИЧ-инфицированную, как будто я могу их заразить, и я слышу, как они громко думают. я для них странная и больная. — ты в норме? у Юлианы в тихом голосе интерес и жалость. я в норме. я всегда в норме, я в порядке, я заебись, я отлично, я хорошо, я лучше всех, я круто. я всегда так. — ага. и все расходятся, расползаются по комнатам и кроватям. на часах стрелка ползет за двенадцать, за час, за два. а сон прокурен бычками на подоконнике в туалете, залит двумя литрами воды из под крана и спизженной шоколадкой у оператора по звуку. ночь длиннее, чем под плюхами. длиннее, чем пьяной спать на заднем сиденье. длиннее, чем косяк с дальнобойщиками в поезде. и она не проходит за секунду, а длиться восемь часов. и это охренеть как долго. рассвет начинает за час до того, как я уже. снова легкая, с красивым макияжем и уложенными волосами, с идеальным ровным контуром губ и бронзовым хайлайтером. я снова улыбаюсь, и снова все так же хорошо. снова хочется жить, смеяться, танцевать и любоваться в зеркало. снова вязкая яма, из который я выбираюсь годами, стала глубже. но мне снова похуй. увидимся в следующих слезах, бай-бай. и день летит. дефиле, на котором мой топ становиться темой для обсуждения, завистливые взгляды тупых телок, их смешные выглядит как шлюха, на что лишь хочется вырваться подороже твоей мамки буду, но я ведь леди, мне нельзя. язык в жопу и пошла, вышагивая, как модель. цветочки дарят. милые, прикольные. пахнущие. и улыбка разрывает десны. похвалы много, и все такие радостные, гордятся нами. незнакомое чувство. а вторая ночь пролетает, как под герычем. быстро, безболезненно, с игрушкой рядом и без сигареты. но поспать не дают, заставляют спуститься вниз, на тренировку, а я только рада. ноющие мышцы приятны. это усилие над собой. завтрак отменяют, и утро идет по пизде. потому что ты пиздишь Свету, молча и безразлично. тебя оттаскивают, а у всех глаза на лоб лезут, потому что никто не знает за что. а ты бросаешь у меня не было настроения. все, и тебе ни капли не жаль. но я не тупая, я умею складывать два плюс два, и не ведусь на эти байки. я же вижу, как тебя опять ломает, да еще посильнее и похуже, как тебя пидарасит из угла в угол. но ты не скажешь этого, нет. слабых гасят первыми, так же ты мне сказала? иду, достаю кусок мяса из морозилки и подхожу к тебе. твоя кисть опухла, красная, а завтра ты не сможешь сгибать пальцы без боли. аккуратно хватаю твое запястье и прикладываю заморозку. ты отдергиваешь руку от меня через секунду, как от прокаженной. — да отьебись ты. мне не обидно и даже как-то привычно. я не осуждаю тебя, у тебя неконтролируемая агрессия и беды с башкой, тараканов размером со стадион в мозгу, и белка по синьке. не дала леща — уже, считай, финишировала. — нужно приложить холодное. болеть будет. тебе не пять и ты сама понимаешь, но я все равно объясняю. сто раз скажу, на сто первый поймешь. мне мама так говорила и это правда помогает. — все нормально. у тебя всегда все нормально, и ломок нет, и зависимости поборола уже на первой недели, да и жизнь в целом прекрасна, тогда что же ты тут торчишь? за место держишься, как за спасательный круг, выгрызаешь его, и не отпускаешь. — дай проверю, — я тянусь к тебе, пытаюсь посмотреть, но встречаю лишь озлобленный взгляд и опушенные брови. я бы всю твою агрессию нитками сшила и выкинула в урну. но ты смотришь так, будто сейчас же ударишь. и проект тебе не поможет. таких, как ты не переделать, не перештопать, кого-то нового не слепить. тебе бы в Рехаб, а мне в психушку, какая нахуй школа Леди. — в мамки мне не записывайся. сама разберусь, как надо. да мама у тебя тоже не очень, знаешь. — ты только свои пальцы в кулак сжимать можешь? — не обижаюсь, тебе донести хочу, ты себе ответь на вопрос, не мне. а ты злишься, заводишься, как машина. мне знаком этот взгляд, да и хуй с ним если мефедроном баловалась, а ты нет — ты девочка по-крупному играющая, на героине сидела, хорошо сидела, видно. так от мефа не глючит. — нет. еще ими трахать умею. тоже проверять будешь? а можно? рот открыть не успеваю, как твой след исчезает. скрипит лестница, ты уже наверху, а я все-так и стою с этим мясом в руках, от которого подушечки пальцев покалывает от холода. за окном, кстати, холодает. завтра не то снег, не то дождь, не то раскоряченное наизнанку сердце. нахуй. осталось дожить до конца дня, вытерпеть, а потом все залить. как обычно. и эта жажда водки просто сносит колпак. темнее рано. мы ждем англичан или индусов, не разберешь. а девочки номера готовят, потом частушки матершинные, да шампанским задницы обливает. мы же ничего не готовили, и это, кажется, провал. вторая неделя хуже предыдущей. и это звучит как ахерительный тост между пятым и шестым бокалом. пью по немного, по глотку, а потом сносит планку и не срабатывает тормоз. я не вижу дна бутылки, не вижу, как на платье льется дешманская алкашка, но знаю, что оно пустое. все думали драки останутся там, в клетках между перепоев, но нет — Мила, да и ты тоже, не можете просто быть нормальным. или хотя бы не бить. вы с кем-то опять ссоритесь, но мне как-то по боку — дайте еще бутылку и я полезу на стол. но сейчас всем — хорошо, как будто ничего не было утром, будто все забыли, что Грац — ебанутая сука, что травит всех подряд. и все танцуют, заливают в глотку побольше пойла, а через час отключаться где-то в кустах, в грязи и собственной рвоте. мне плевать на то, куда кто делся. меня волнует это глупое деревенское платье, которое носили кашолки на древней Руси, волнует то, что синий — не мой цвет, и мне больше нравиться розовый. нравиться то, как эти иностранцы смотрят на меня и переглядываются. я выдергиваю стул и Юлиана чуть ли не падает. что она, блять, забыла за нашим столом? и меня почему-то это так задевает, что хочется вцепиться в её сожженные темные волосы и выдрать. твоя подружка что-то кричит меня, а мне похуй. я не боюсь Грац. я не боюсь тебя и всех вас, и мне плевать, будто у неё хоть пятнадцать судимостей. она не лидер. а такая же задроченная отцом девочка, как половина тут. — нахуй ты это делаешь? — пиздит на меня, а мне очки хочется вырвать и засунуть эти ебучие стекла ей в глаза. — а ты нахуя это делаешь? засунь свой грацовский синдром бога в очко, Людка. Мила подрывается моментально с места, встает, широко разводя руками в стороны и опускает тон. мне бы в нее плюнуть, в лицо ее зековское, харкнуть и припечатать ботинком. ебанная сука. я замечаю, как ты резко вскакиваешь сзади, хватая свою подружку за платье и тянет вниз. вижу, как ты чуть ли не в ухо, тихо говоришь. — на барби не рамси. ты че, Поцелуева, за меня ссышь? в твоих глазах нет страха, ты не разжимаешь ладонь, пока Грац не психует и не уходит курить. я хочу пойти за ней, разобраться, но твои пальцы уверенно обхватывают мое запястье. ты думаешь, я буду плясать под твою дудочку? — зай, пожалуйста, пиздуй домой спать, блять. зай? зай? ммм, заааааай. улыбка сама падает на губы, но к горлу подкатывается горький ком из стремного пойла и рвоты, застревает поперек и хочется засунуть два пальца в рот и блевать. но ты сидишь рядом, зовешь меня заей, поэтому я лишь широко улыбаюсь и как-будто потихоньку заштопываю свою душеньку никчемную. зай. зай. это так, блять, мило, что по венам тепло бежит, разливается. ты назвала меня заей. а кого еще ты называешь так? только меня? через минуту меня снова накрывает. чувствую это по наливающимся чугуном вискам, по игольчатой боли в мышцах, по раздвоеной картинке впереди. не только меня. у тебя же девушка есть, и ребенок, ты же ебучая примерная семьянинка и телку эту свою любишь. хули я тогда зая? она тебя там ждет, и ты её тоже, встретитесь после финала, когда выиграешь и на миллион укатите в Венецию праздновать новую жизнь? а я? а как же я, сука? попользуешься мной и забудешь, как делали все? ты такая же? злость охватывает разом. покореживает изнутри, нарастает, и хочется подойти к тебе и вырвать твои небесные глаза. как ты смеешь смотреть на меня так, когда у тебя есть она? как ты можешь быть такой, как все до тебя? я не подойду. не скажу. не слова. в пизду тебя, твою бабу, твое «зай». но агрессия копится, как монетки в старой банке из под кофе. и ее нужно выплеснуть, вытянуть наружу, переложить на чужие плечи — и в яблочко, — я шлю всех нахуй. и тебя, и твою подружку, и этих режиссеров долбанных. всех. в доме ловит мама Даша. начинает меня трогать, хочет успокоить. но я говорила уже, говорила, не трогать больше меня, мое тело, мои волосы. ничего. и бьется ваза. летят кусты, горшки, и я каждую толкаю, кто подойдет. вызывают охрану. мне плевать, они заламывают мне руки, выкручивают, и это так неприятно. бью ногами, вырываюсь, скатываюсь на пол, все лишь бы они меня не трогали. они бегут за мной на улицу, ловят там и крутят еще сильнее, на пару. два долбаеба, чтобы вы сдохли. отвалите от меня и своими грязными лапами прекратите трогать мою голую кожу. это приносит ожоги. и снова хочется рыдать. слышу, как девочки кричат твое имя. раз за разом, орут Даша, очень громко, махают, а когда ты прибегаешь, вся взъерошенная и еле натягиваешь футболку на ходу, я уже устраиваюсь на ступеньках. они прохладные. ты что-то спрашиваешь, короткое и быстро, а потом я слышу, как ты зовешь меня. не барби, не кукла, не блонди, а четкое диана и это как сменить хуевый шампунь, от которого выпадают волосы на премиум класс, как из пятнадцатисантиметровых туфлей в теплые носки, это как потрахаться под алкоголем. ты выгоняешь их, оставляя нас наедине. садишься рядом со мной, в плотную, и мне хочется разорваться изнутри от счастья. тянусь к тебе, хватаюсь за шею и утыкаюсь куда-то в ключицу. от тебя пахнет озоном, пылью, пробитой дождем, еловыми шишками и мелом. мне так нравится. ты не пахнешь, как все другие — литрами магазинных духов или стиральным порошком, ты пахнешь свободой и независимостью, пахнешь настоящим. это успокаивает. у тебя нежная кожа. мягкая. плотная. бархатная. и волосы твои покладистые тоже трогаю, все трогаю, обтираясь щекой об твое крепкое плечо. ты пришла ко мне, и это стоит больше, чем моя мамка или бывшие. с тобой нет опустошения, лишь умиротворение, вот эта гармония от слияния, от созерцания. я чувствовала такое только под травкой и паленой водкой. ты ничего не говоришь. просто смотришь вперед, а я лащусь к тебе, как мой батя на последнюю дозу, извиваясь. ты теплая, но не горячая; нет, ты красивая, и ресницы твои длинные пиздец, и черты талии лучше моей. а ты напрягаешься, когда я вожу ладонью по твоей черной футболке, когда пальцы перебирают край и заползаю под. вздрагиваешь, ведь подушечки у меня холодные. ровная ключица, матовая кожа, и вверх поднимаюсь, к груди. двигаюсь телом ближе, к мочке и прикусываю. я знаю тебе нравится, как я дышу, как полу вздохи льются в твои ушки. ты ведешь челюстью, но у тебя внизу топ, и я не нахожу то, что хотела. пытаюсь пробраться под него, к соскам, но ты перехватываешь быстрее. — тебя по башке пизданули? наигранная ярость, отрицание, смешно и весело, ведь я вижу, как тебе нравятся мои стоны, полушепот. как я вожу по твоему телу, осязаю, как оно в ответ отзывается. — тебе понравится. я умею. не переживай, я знаю, как надо. и сексом втроем занималась, и с девкой в подъездах кувыркалась на старых пожелтевших батареях. я для тебя училась, тебя ждала. — ты ебанулась? устаю говорить. ты не слышишь. нежно беру твою руку и кладу между свои ног, надавливая твои пальцы чуть ли не внутрь. твоя реакция бесценна. ты пытаешься стоить из себя непоколебимую, но только дотронулась моей вагины, как зрачки вспыхнули. в них страсть, животное желание, огромные возможности. в них я вижу свое отражение — маленькой девочки Ди, что хнычет и просит. ты буквально облизываешь глазами мои изгибы напротив, каждую клеточку, каждый сантиметр ровной слегла загорелой кожи, с белыми шрамами и россыпью родинок. у тебя зрачки расширяются, как у хищника перед сочным куском окровавленного мяса. ты сбрасываешь мою руку со своей и начинаешь ублажать меня сквозь нижнее белье. ты играешься минуты две, а между ног уже все влажно, все течет и сочится. ты должна засунуть в меня свои длинные изящные пальцы, должна довести ими до оргазма, потому что еще секунду, и я кончу лишь от твоего вида. — я вся такая. из-за тебя, Даш, — поддаюсь на встречу, а по твоей коже бежит прозрачная вязкая субстанция. стимуляция прирывается. по желудку бежит холодный спазм, страх, что сейчас все прекратится и я проебу ту часть тебя, что только открыла. но ты резко подаешься вперед, впечатываешься в мои искусанные губы поцелуем. целуешь на разрыв, глубоко, заталкивая свой язык чуть ли не в глотку, и смачно. слышу каждое хлюпанье слюней, каждый стук зубов, каждое жалкое хватание воздуха между этими лобзаниями. тянешь к себе за талию, а левой рукой отодвигаешь черные трусы. раз. и ты внутри, загоняешь сразу два пальца, — начинаешь дышать ровнее, поцелуи становились уверенней, настойчивей, я больше не слышала собственного голоса, и в ушах отдаются только быстрые, непрерывные толчки. твой поцелуй крадет мой стон, один, второй, ты спускаешь ниже, облизываешь шею, оставляя влажные дороги, а кожа пульсирует там, где ты проходишься холодным металлом пирсинга. ты трахаешь меня жадно. так, будто я могу исчезнуть, так словно я смогу уйти от тебя. ты обромляешь мои ключицы своими алыми губами, пока другая рука с таким рвение дрочит мне. внутри кладбище синих бабочек, по телу полоснули ножом, перебив всех. я знала, что такое оргазм, думала, что знаю. пока твои кисти не добрались до меня, пока ты не показала, как надо кончать, так что сводит скулы до боли, так что поломанные ногти истязают смуглую кожу, оставляя красные разметины и полосы. ступни немеют, кажется, что сейчас я взорвусь изнутри, как максимально надутый гелевый шар. капля пота сбегает по позвонкам вниз, светлые волосы прилипают к красным щекам, а мне хочется скулить, выть, вытягиваться. мне требуется еще десять секунд, когда оргазм накрывает. трахаться с тобой лучше заезженной самокрутки, скуренной после лютой пьянки, лучше чем кремовое жирное пирожное после недельной голодовки, это лучше, чем снять веревку у конченного бывшего и сбежать. ты закуриваешь. поправляешь одежду и выдыхаешь к открытое ночное небо, а легкое, едва уловимое прикосновение губ обжигает висок. ты - мои пять утра.