Накануне

— Здравствуйте, Ваше Высочество! — бодро рапортует пришедший не так давно в кабинет Зимнего дворца комендант Равелина Сукин, а Николай слабо зевает: ну что там может быть ещё интересного? Он все это про недовольство, молчание уже слышал раз 50, а значит и в этом рапорте не будет ничего интересного. Это обычная формальность. —..Хотел вам сказать, что у нас в Равелине несколько человек объявили забастовку: не едят, возможно не спят, и, как и все остальные, вопросные пункты уважаемого Чернышева игнорируют. На словах "не едят" Николай настораживается, остаток фразу пропуская мимо ушей. Если не едят, значит могут умереть, а кого же тогда казнить? — А кто объявил вам не известно? Сукин хмурится. — Муравьёв точно и ещё несколько человек, чьих имен не знаю. Николай резко напрягается, прикусывает губу свою и быстро говорит, чтобы не успеть передумать: — Приведите Муравьёва ко мне. — После полудня будет, Ваше Высочество. — льстиво кланяется Сукин, и так не поднимая головы и выходит из кабинета Николая, закрывая за собой дверь. Николай встает со стула и подходит к окну задумчиво: «Муравьёв. И чего ему не сидится на месте? Он же и так молчит, какая ещё забастовка?» — Романов хмурится и обратно садится на свое место: он не переживает, зачем? Ему просто неприятно от осознания, что кто-то может влиять на его планы. Хотя, может он совсем капельку за Сергея переживает. Все-таки Муравьёв ведь человек. Да ещё какой. Смелый. Романов хмурится ещё сильнее и упирает взгляд голубых глаз в документы, перед ним лежащие: хватит думать о Муравьёве. «Как он придет так и поговорим.» — немного зло сам с собой договаривается Николай. --- И вот, наконец после полудня дверь открывается и в кабинет едва оторвавшего взгляд от завлекших документов Николая заводят Муравьёва-Апостола. Николай подмечает молниеносно, при первом же мимолетном осмотре, что Сергей похудел, а ещё его глаза потухли. Кажется, что он молчит не потому, что хочет, а потому что по другому не может. Это теперь уже не честь, не геройство, а просто безвыходная ситуация, где Сергей не хочет предать друзей. Ну и конечно же под зелеными глазами фиолетовые синяки от недосыпа видны отлично. Романов морщится, но тут же и меняет выражение лица своего на каменное, спокойное. Сергей же напротив брезгливо морщится при виде Николая. «Неужели так сильно не хочет меня видеть?» — эта мысль даже немного задевает Николая, но он все еще не показывает виду, держится спокойно, с достоинством. — Сергей Иванович, хм, — задумчиво осматривает еле стоящего на ногах юношу Николай, — вы садитесь. — жандармы усаживают Сергея, кажется немного даже против его воли, на стул, стоящий перед столом Государя. — Ваше Величество, будьте осторожны, арестант кажется болеет. Николай взмахивает рукой: намекает, что жандармам нужно уйти и те слушаются, покидают кабинет допросов. За ними звучно захлопывается дверь. Сергей расстроенно и бессильно вздыхает понимая, что теперь ему от допроса точно не увильнуть. И что он такого сделал? — У вас что-то болит? — Николай диалог начинает издалека. — Нет. Они думают я болен, потому что кровью кашляю, а это все из-за проклятой камеры. — Сергей шмыгает носом и напрягается: видно, пытается сдержать кашель. Романов поджимает губы и ненадолго замолкает, как будто думает, как бы продолжить диалог. — Я честно скажу вам, — Николай встает со своего стула, за спину убирает руки и отходит к занавешенному окну, — не хотел звать вас сюда, потому что вы еще на первой ставке мне дали четко понять, что говорить со мной вы не намерены, но сейчас я был вынужден с вами встретится. Николай приоткрывает штору и лицо его немного морщится, как будто от боли: неужели вспомнил то, как с этого же места смотрел 14 декабря вниз, во двор Зимнего дворца и видел там бегущих лейб-гренадеров, а с ними одновременно строящийся, благо на его стороне, сапёрный батальон. — Тогда что вам нужно? — слабо, но хоть как-нибудь Сергей пытается показать, что он не настроен на диалог и его нужно отпустить. — Если вы понимаете, что я с вами сотрудничать не буду, — Муравьёв-Апостол прерывается на кашель, и весь как-то сгибается, от боли в сведенных за спиной руках кусает до крови свои тоненькие бледные губы, не позволяя черной копоти, которой покрыты легкие, выплеснуться на красивый пол Зимнего дворца. — зачем вы сюда меня притащили? — Николай подходит к Сергею быстро и подставляет ему первое, что под руку попадается: свой платок. Юноша отплевывает туда черно-кровавое месиво и морщится. — Все себе рукава уже опплевал. Мерзость. — желудок Сергея скручивает от боли, но что странно не от голода: юноша правда есть не хочет, только вот организму уже негде брать силы, вот он весь и болит, ломается, показывает, что еще немного и все, наступит конец. — У меня на вас другие планы, сударь, я не хочу, чтобы вы умерли в каземате от голода. Сергей усмехается и поднимает свои обесцвеченные в заключении, покрытые дымкой отчаяния зеленые глаза на Николая, в которых вспыхивает сразу нечто, похожее на прежний смелый задор. — Что не хотите прослыть суровым жандармом? Вы что же не знаете, что за глаза у всех вы и так Николай Палкин? Или вы боитесь, что если у вас много людей в Равелине умрет, то Европа вдруг задумается и потребует нас освободить в рамках конвенции о правах человека? Да вы не бойтесь так, — смеется Муравьёв-Апостол, но после снова переходит на слабый кашель, выплевывает капли крови все туда же, в платок и роняет голову на стол: от боли горло раздирает, а слезы свои Государю показывать нельзя. — Европе на нас все равно. Попав сюда мы для всех стали мертвыми. Николай тихо вздыхает и кладет Сергею на плечо руку, а в другой сжимает окровавленный платок. — У меня нет желания вредить вам, Сергей Иванович. Пожалуйста, помните о том, что вы не у Бенкендорфа и вы можете не боятся говорить мне все, что считаете нужным. — Успокаиваете меня, чтобы я вам против друзей говорил? Да никогда. Никогда, вы слышите меня? — Муравьёв-Апостол над собой предпринимает титаническое усилие и поднимает тяжелую голову без рук: на скулах его ходят ходуном челюсти, язык слизывает кровь с губ. — Я вам никогда и ничего не скажу. — Сергей Иванович, так мне и не нужно. — мягко улыбается Николай, а Муравьёва-Апостола как будто пробивает током, он чувствует, как внутри сердце падает в самые пятки: "Знает. Он уже все знает" Сергей поджимает губы, чаще начинает дышать и бегло пробегает глазами по кабинету: что-то нужно придумать, срочно. — Я просто не хочу чтобы вы попусту страдали. Эх была бы возможность Сергей сейчас Николая честно, кандалами своими бы убил, да не может: это мягкое, доброе отношение изнутри гложет, а осознание провала точит сердце как червь. Кто-то рассказал. — Для вас это попусту? Вы правда считаете, что мои страдания никчемны? Прав был Михаил, когда в гневе рвал мои дневники с выражением любви к вам, Николай Пад..влович. — в последний момент меняет слово Сергей, не решается так яро наступать, но тут же и роняет голову обратно на стол, интуитивно сводя плечи чуть ближе к груди и всхлипывая уже не только от боли душевной, но и от физической. Где-то внизу щелкает замок и Сергей вдруг четко ощущает свои свободные и совсем не отягощенные кандалами руки, после чего сразу же прислоняет их к мокрым глазам, тем самым стирая с щек слезы. Хочет поблагодарить, да слова застревают в горле, а потому Муравьёв-Апостол только лишь сильнее съеживается, обхватывая себя за плечи окровавленными от постоянного ношения кандалов кистями. — Ну конечно нет, я понимаю прекрасно как вам сейчас тяжело, — начинает снова успокаивать Сергея Николай, но тут Муравьёв-Апостол уже не выдерживает, встает со стула своего шатаясь, Николая вынуждая отойти немного вбок и держась за его спинку поворачивается к Романову, смотря на него немного снизу, ввиду не очень высокого роста, а после прерывается на кашель — Николай тут же отдает платок Сергею и тот прижимает его к губам. — Хватит. Пожалуйста, хватит. Я же знаю как вам все равно.. — но теперь Муравьёву-Апостолу не дает закончить уже Николай, который осторожно проводит ладонью по свежей ране на лбу юноши, а после прижимает его голову к своей груди, мягко гладя по волосам. — Я честно не хочу вам зла. Сергей, что странно, даже не пытается вырваться, а лишь обмякает в руках Николая и выдыхает более спокойно. — Хорошо. — голос Муравьёва-Апостола звучит отрешенно, как будто говорит не он, а тень его, безликая. — Вы меня победили, Николай Павлович. Поздравляю вас. Можете спросить что угодно и я на все вам отвечу, потому что вы имеете подлость использовать мои чувства и мое доверие в мой же вред, ну ничего. Это уже моя проблема. Это меня друзья будут за все ненавидеть. Сергей прячет лицо где-то в рубашке Николая и только лишь вздрагивает, как бы показывая, что по его щекам снова текут слезы. Николай тяжело вздыхает, запускает руку в волосы Сергея и нежно их перебирает между пальцев, дожидаясь, пока дыхание Сергея выровняется. — Как вы себя чувствуете, Сергей Иванович? — Муравьёв-Апостол отстраняется от Николая, а тот немного наклоняется и губами прикасается к лбу Муравьёва-Апостола, чуть ниже раны. — Температуры у вас нет. Сергей снова срывается на слабый кашель и в который раз пачкает белоснежный платок кровавыми каплями, в себе содержащими копоть. Капли от трения с рукой Муравьёва-Апостола превращаются в грязные разводы. — Отвратительно я себя чувствую. — понуро заявляет Сергей и больше с помощью Николая, держась за его плечо, доходит до стула и снова на него садится. — Я чувствую, что в сердце моем снова пробуждаются былые чувства, которые я так старательно уничтожал. Я чувствую, что ужасно пред вам уязвим. — Сережа, я вам обещаю, что все будет хорошо. У меня нет намерений сделать больно вам или вашим друзьям, хорошо? Сергей молча кивает. Николай улыбается. — Это отлично. Тогда минутку подождите пожалуйста здесь. Романов выходит из своего кабинета, плотно за собой закрывая дверь, а Сергею это на пользу: он откладывает платок на стол, встает, хоть и не быстро, а все-таки держась рукой за стол доходит до стула Романова и видит в столе ящик, который не медля открывает. Не зная, сколько у него еще есть времени, Муравьёв-Апостол быстро перебирает пальцами одной руки разные бумажки, стараясь не оставить на них капли своей крови, и вдруг взгляд его цепляется за знакомую фамилию: Бенкендорфу. Юноша переводит взгляд на закрытую дверь и прислушивается: тишина. Сергей берет письмо в холодеющие, слабеющие руки, и разворачивает его, ощущая как сердце бьется об стенки гортани, а ноги подкашиваются: на лбу выступает холодный пот. Что будет если узнают, что он копался в Государских бумажках? Хотя, это пока не важно. «Александр Христофорович, здравствуйте. Знаю, прозвучит глупо, но вы приведите пожалуйста ко мне на днях Муравьёва. Вы ведь знаете, что он объявил забастовку? В тюрьме и с питанием-то не прожить, столь плохие условия содержания, а он что делает? Уму не постижимо. В общем ведите его ко мне, попробую уговорить его поесть. Если откажется то оставлю его у себя: не хочу, чтобы он там и умер. Да я бы и остальных бы себе забрал, но не могу: не могу в глазах народа репутацию свою повалить. Жестокость они мне простят, а вот трусость не простят никогда.» — дальше идут несколько капель мокрых, Сергей предполагает, что это слезы и от своей мысли приподнимает вверх бровь: часть его разума все еще не хочет верить в то, что Государь хороший и правда желает добра. Муравьёв-Апостол переворачивает письмо: на обороте крупным почерком выведено: Не отправлять!! — и даже несколько восклицательных знаков. «Испугался все-таки» — хмыкает Сергей и убирает письмо обратно, закрывая ящик. В коридоре слышатся шаги, поэтому Сергей скорее добирается до своего стула и едва успевает сесть, как в кабинет заходит Николай: в его руках миска, а в ней толи суп, толи что, Сергей понять не может, а потому щурится и хмурит брови: рассмотреть пытается. Романов садится на свое место и ставит перед Муравьёвым-Апостолом эту тарелку, в которой тот теперь явно видит суп. Николай дует на свои покрасневшие руки: совсем не сообразил взять поднос — но тут же возвращается взглядом обратно к Сергею. Муравьёв-Апостол же несколько секунд думает, а потом все-таки протягивает руки к Николаю, берет его ладони в свои и медленно опускает обе руки на стол, большим пальцем одной руки начиная гладить тыльную сторону запястья Романова. — Спасибо. Николай с некоторым удивлением сначала на все это смотрит, а потом улыбается, но все-таки немного расстроенно. — Ты же понимаешь, что тебе нужно поесть? Сергей немного сильнее сжимает пальцы рук, но едва видит что лицо Николая болезненно искривляется, сразу разжимает пальцы и упирает взгляд в суп. От вида еды начинает подташнивать. — Я не хочу. Кусок в горло не лезет. — Но почему? — с участием спрашивает Николай, пытаясь как-то пальцами в ответ погладить руки Сергея. —... — Муравьёв-Апостол хоть и хочет съязвить сначала, а все-таки закрывает рот, не отвечает: язык увы тоже работать отказывается. Юноша убирает свои руки с рук Николая и берет ложку, но от одного лишь запаха ему снова становится плохо и юноша просто кладет ее обратно в тарелку, морща курносый нос. К горлу снова подступает кашель. — Не могу. Сергей встает, но за неимением сил ходить садится обратно и берет снова ложку в руки, крутя ее между пальцев. В другой руке юноша судорожно сжимает платок, готовый вот-вот его поднести ко рту. — Хотя бы просто одну ложку постарайся съесть, пожалуйста. И больше я ничего не попрошу. Николай встает со своего места и встает рядом, медленно гладя Сергея по волосам. Сердце юноши от вида страданий Муравьёва-Апостола едва ли не обливается кровью, потому что так хочется Сереже помочь, да нечем, если только он сам не захочет. Муравьёв-Апостол скрепя сердце берет одну ложку супа в рот и разжевывает воду, будто пытается отсрочить момент попадания супа в желудок, но все-таки, еле еле заставляет себя его проглотить, хотя тут же и начинает об этом жалеть. Желудок, давно ничего не евший, с радостью принимается за работу, да вот только теперь наконец хочется есть и вроде это хорошо, но ведь Сергей себе пообещал, что пока не помилуют его друзей он и крошки в рот не возьмет, умрет лучше без друзей, но вот, по итогу оплошал. Не нужно было слепо слушать Николая, нужно было вспомнить о своих принципах. Ну хотя бы постараться. — Не хочу. Больше не хочу. — отодвигая от себя миску заявляет Сергей и Николай тогда ставит стул свой совсем рядом с Сергеем, после приобнимает его, позволяя положить голову на свое плечо, что Муравьёв-Апостол и делает. — Ладно, давай попробуем немного попозже. Сергей слабо улыбается, чувствует, как успокаивающе пальцы Николая бегают с его предплечья до плеча, а рука почти не двигается, что и позволяет Муравьёву-Апостолу буквально провалится в сон. Николай это замечает не сразу, но когда слышит спокойное посапывание и видит. что платок окровавленный совсем из рук Сергея выпал, умиротворенно улыбается и кладет осторожно свою голову на макушку Сергея, прижимаясь щекой к его волосам. — Si tu savais à quel point je tiens à toi.. — поджимает губы Николай. --- Проходит некоторое время: Николай просто совсем потерял ему счет, только и думая о человеке, который спит опираясь головой на его плечо, но вдруг взгляд Романова фокусируется на миске, все еще полной, потому юноша решает разбудить уже Сергея, чтобы тот доел, пока не остыло. — Сереж? — тормошит за плечо Муравьёва-Апостола Николай. — Мм? — недовольно спрашивает сквозь сон Сергей, поворачиваясь немного вправо, головой теперь упираясь Николаю в грудь. — Давай просыпайся, нужно еще поесть, слышишь? — Муравьёв-Апостол без особого желания открывает глаза и потягивается, а после скрещивает на груди руки и слабо зевает. — Но я не хочу. — желудок Сергея, словно не соглашаясь, сводит сам себя, отчего Муравьёв-Апостол руки сжимает на животе и болезненно морщится. — Я вижу, как ты не хочешь. Давай. — подбадривающе улыбается Николай и подталкивает Сергея в который раз за сегодня взять ненавистную ложку в руки. Муравьёв-Апостол кривит лицом при виде супа, хоть внутри все так и кричит: поешь; и обратно утыкается лицом в грудь Николаю. — Не хочу. Романов не в силах с собой совладать крепко обнимает Сергея за плечи, и оставляет слабый поцелуй на макушке, которая так доверчиво к нему ластится. — Но почему же? — Сергей открывает рот, чтобы оправдаться, да вот только понимает, что даже и не знает что сказать. На несколько секунд в кабинете повисает молчание: Муравьёв-Апостол понимает: он хочет есть, но заставить себя съесть хоть еще одну ложку не может, просто потому что. — Поверьте мне, я не хочу умирать, — тихо начинает Сергей, наконец придумав оправдание или поняв, что же он на самом деле чувствует. — я не потому не ем. Я не могу есть зная, что из-за меня друзья мои умрут. Это не от меня зависит. Мой мозг просто отторгает еду. Я не могу. — Николай тяжело вздыхает и из кармана лосин вынимает документ о подписании казни, который разворачивает, и кладет прямо перед Сергеем. Юноша пробегает глазами по бумаге:

«В последнюю минуту помиловать»

— почти сразу зеленые глаза останавливаются на самой последней надписи, сделанной рукой Николая, не читая остальную инструкцию. Сергей, не веря своим глазам, перечитывает строчку снова: да, их помилуют. Внизу документа стоит свежая подпись Николая. — Вы?.. — слабо начинает Сергей и тут же замолкает, поднимая свои зеленые глаза на Романова: Николай видит, как веки Сергея дрожат, а в уголках глаз уже скапливаются слезинки. — Я помогу вам. — мило улыбается Николай. — Я не могу не объявить о казни, ты меня должен понять, я же не могу показать, что испугался вас, или струсил, как многие подумают, но я могу помиловать вас прямо в самый последний момент. И мне это будет на руку, как не странно, и конечно же вам. Понимаю, будет страшно, но так нужно. И очень тебя прошу: не говори никому из своих. Как бы не было им страшно, ты пойми, это и будет ваше наказание за то, что подняли вооруженный бунт. Ведь страх смерти порой страшнее чем она сама. Поэтому я тебя очень прошу: никому не слова, иначе весь мой план развалится. Сергей неверя улыбается, кивает и по его щеке стекает одинокая слезинка. — Если ты согласен, то тогда поешь, хорошо? — Спасибо вам огромное, Николай Павлович, спасибо. Я правда вам очень-очень хочу верить. И я обещаю, что никому не скажу, но и вы, пожалуйста, не солгите. Николай встает со своего стула и относит его на его место обратно за стол, напротив Муравьёва-Апостола, а сам снова подходит к окну. — Конечно Сереж. Обещаю. — тихо звучит голос Романова. Сергей от нахлынувшей резко радости не замечает даже, как ложка супа оказывается в его рту и юноша даже не чувствует прежнего отвратительного вкуса тухлых яиц. Еда мозгом начинает усваиваться! Муравьёв-Апостол чувствует, как будто ему какие-то барьеры в голове снесло и весь накопленный голод стал ощущаться с утроенной силой, но это уже не имеет значения, ведь теперь юноша может позволить себе жить. Сергей доедает суп достаточно быстро и встает из-за стола, ощущая, как по венам бежит в конечности энергия, после чего к отвернувшемуся от окна Николаю подходит и обнимает его, глубоко вдыхая воздух в легкие. — Спасибо. Спасибо. Если вы и правда.. то я буду вашим должником.. — трепетно шепчет Сергей и улыбается куда-то в рубашку Николая. Тот в ответ его гладит по спине. — Все для тебя, mon chèri. Муравьёв-Апостол отстраняется от Николая и протягивает ему свои руки. — Теперь обратно в Равелин надо, ждать. Николай расстроенно улыбается. — Мне правда жаль, что я не могу вас вытащить прямо сейчас, но я тебе обещаю Сереж, все будет хорошо. Я обо всем позабочусь. Романов поднимает с пола кандалы и одевает их на руки Сергею, тщательно закрывая замок на них ключом. Николай стучит несколько раз в дверь за Сергея — таким образом заключенные на допросе должны подавать знак, что жандармы могут их забрать: в дверь заходят стоящие уже некоторое время неподалеку жандармы и выводят Сергея под руки — юноша не оглядывается, не хочет причинять боль и себе и Николаю лишним взглядом, а в сердце вдруг тихо что-то начинает скрестись, как будто намекает, что конец все равно будет печальным, но Сергей не реагирует, вспоминает улыбку Николая и сам слабо улыбается: до 'имитации' казни осталось 4 дня, а значит Николай уже наверняка документ этот отправил и все его подданные готовятся не к смерти, а к новой жизни, к помилованию. Николай же садится на свой стул и достает снова из ящика в столе помилование со своей подписью и кладет задумчиво на стол: до казни осталось недолго, а он его так и не отправил. Если не отправит завтра в комитет, то уже будет поздно, ведь через два дня суд. «Ну до завтра ещё время есть.» — Николай прячет документ обратно в ящик и выходит из своего кабинета, направляясь наверное в свои покои. В голове Романова проскальзывает мысль навестить Сергея в Равелине, прямо сейчас, но юноша спустя минуту сомнений отгоняет ее от себя: может быть и навестит, но не сегодня; а может и нет. Если все-таки решит казнить.